Глава десятая,
в которой я неожиданно для себя испытываю сожаление

Зима в этом году наступила быстро, не дав осени даже раскачаться как следует. И пары недель не прошло, как я вернулась из Петербурга, деревья еще хорохорились не до конца опавшей желтой листвой, когда на улицы просыпалась густая мокрая снежная крупа. Люди переглядывались в недоумении, еще не готовые принять тот факт, что тепла теперь не будет очень, очень долго. Впрочем, метеостанции передавали по постам, что все еще не так плохо. Что где-то за Уралом все вообще уже давно в сугробах. Джипы не заводятся, так что все ездят на «Нивах». И что вы хотите вообще? Что странного в том, что в Москву каждый год приходит зима? А в других регионах что, лето, что ли?

– Но не в конце же октября? – возмущались москвичи. – Куда смотрит мэрия?

– Еще растает. Вот увидите, наш ждет зеленый Новый год, – уверяли одни.

– А это смотря сколько выпить, – соглашались с ними жители нашего района. Кое-кто предсказывал в скором времени минус пятьдесят и все кары небесные. Папины братья по оружию массового поражения печени вообще считали, что наступает конец света. А раз так, то не пить было бы в высшей степени самонадеянно и неостроумно. Конечно же, папа старался держаться поближе к народу. По крайней мере, до тех пор, пока мог держаться на ногах.

– Дочка, ты? Откуда это ты тут взялась? – с удивлением осмотрел меня снизу вверх мой прародитель, когда я волею судеб оказалась около своего собственного подъезда в доме на бульваре Карбышева.

– Более логично было бы спросить, откуда тут взялся ты, – прищурилась я, определяя на глазок папины кондиции. – А мама-то знает, где тебя носит? Все никак не отвыкнешь от любимой лавки?

– Злая ты, дочь, – грустно, но без злости сказал он. – Я тут по делу.

– Да что ты? – поразилась я. Папа и по делу – это было странно. Профессию свою, то есть работу грузчика, он уже давно не практиковал по состоянию здоровья, так что какие еще у него тут могли быть дела? Перезанять на бутылку? Сдать бутылку? Я любила свою семью, ценила бесценный дар жизни, отданный в мои неблагонадежные руки, но с уверенностью могла сказать: никаких дел тут у папаши быть не могло.

– Папуль, хочешь я тебя до дому отвезу. А то уже поздно, мама будет волноваться, – внесла предложение я. Судя по задумчивому папиному лицу, программа сегодняшнего вечера еще не была им выполнена до конца. Он колебался.

– Может, чуть позже. Мне тут еще… надо.

– Ну, смотри сам. Я пока тоже еще занята, мне надо квартиру показать и почту забрать.

– Опять жильцы смотались? – усмехнулся папа.

– А ты бы смог тут прожить долго? – удивилась я, махнув в сторону нашего подъезда. Дом в вечернем свете смотрелся не так плохо, как днем. Именно поэтому первый показ моей двухкомнатной со всеми удобствами квартиры № 13, сдаваемой мною в аренду, я старалась проводить поздно вечером. Желательно еще разбить большой фонарь на бульваре и вывернуть все лампочки в подъезде. Будет больше шансов привлечь клиентов, которых, как я ни старалась, как ни снижала ежемесячный платеж, очень быстро переставал устраивать тот набор удобств, который я предоставляла.

Квартира сдавалась вместе с отваливающейся штукатуркой, искрящими проводами и тараканами, которые вполне уже могли проводить референдум, национализироваться и отделяться, как Черногория, – так давно они тут жили. Много, много поколений тараканов. Сегодняшние, наверное, были пра-пра-правнуками тех, что ползали по моим бутербродам в школу. На кухне давно не работал кран, в туалете же, наоборот, все текло без остановки. Ванна нареканий не вызывала, пока в ней заново не нарастал грибок. Отчий дом, как же много чудесных воспоминаний, сколько драгоценных моментов останется в моей памяти навсегда. Чего стоили только все те разговоры, которые я слушала через вытяжку. Раньше умели строить, знали, что делали. Чем морочиться на прослушке, «жучках» и прочей шпионской дребедени, все советские дома оборудовали такой системой вентиляции, что, сидя в коридоре, можно было услышать разговоры на пять квартир во всех направлениях.

– Я прожил тут почти всю жизнь, – напомнил мне папа. – Больше, чем ты.

– О, Динка? – радостно огласил двор приветствиями Аркашка. Папа радостно улыбнулся, но потом запоздало бросил на меня беспокойный взгляд.

– О, вот, значит, оно, твое дело, – усмехнулась я.

– И ты тут, Динка-картинка! – обнял меня Аркаша. Он вышел из подъезда, как всегда, в тапках. Подумаешь, что снег с дождем. Таким, как Аркашка, море всегда по колено. И сугробы тоже.

– И я тут, хоть и не могу сказать, что это меня сильно радует. А как ты?

– Выпьешь? – предложил он, зазывно помахивая бутылкой «Березовой».

– Нет, – поморщилась я. Хороша будет хозяйка, если будет показывать квартиру после того, как примет на грудь во дворе собственного же дома. Это же чистая антиреклама. А мне бы хотелось заселить в родные пенаты кого-нибудь, кто не сбежал бы отсюда через три месяца, как только подкопит хоть какие-то деньги. Да я на встречу к этим жильцам собиралась круче, чем на иное свидание. Нацепила сапоги на высоком каблуке, накрасилась, волосы уложила – чтобы сразу было понятно, что они имеют дело с приличной женщиной в приличных сапогах. И в отличном красном пальто (Володин, кстати, подарок). А тут – водка. Смерть имиджу!

– А чё так-то? Все-таки надо ж как-то отметить.

– Что отметить? – удивилась я.

– Щенка я нового взял, – поделился со мной Аркаша. – Кузька-то того… – многозначительно посмотрел на небо он. – Помер мой Кузьма.

– Давно? – удивилась я.

– Да почитай уж с месяца три. Или четыре, – прикинул Аркаша. Более точного представления о времени он не имел, так как жизнь его проходила исключительно в понятиях приблизительных. Месяц туда, месяц сюда…

– Сочувствую.

– Да ладно, – потянулся он. – Я его на речке схоронил, пущай спит. А этот, шельма, теперь мне покою не дает ни днем, ни ночью. Все жрет, как пылесос. Подлец, одним словом.

– Как назвал-то? – поинтересовалась я. Клиенты мои все не шли, так что делать мне все равно было нечего.

– Чегевара, – помявшись, ответил Аркаша.

– Как-как? – чуть не поперхнулась я. – Чегевара? Почему?

– Они… похожи чем-то, – пожал плечами он.

Я расхохоталась:

– Чем? Разве что повышенной волосистостью.

– Не-а. Не только. У пса моего вид такой, знаешь, героический. Ну, чистый революционер. Правда, теперь я сомневаюсь. Может, если бы я его, подлеца, назвал бы Пушком или Чарликом, он бы приличнее себя вел. А так, последние плинтуса отодрал и сгрыз. Кузькину подстилку сожрал. В джинсах моих дыру прогрыз, видишь? – и на этих словах Аркашка убедительно продемонстрировал дыру на джинсах, кои находились в его собственности уже более пяти лет в единственном числе. Доходов с его деятельности грузчиком не хватало на приобретение еще одних штанов, к тому же не везде за новые брюки позволяется расплачиваться разливным пивом. Так что ущерб был значительным.

– Да уж, – вздохнула я.

– Ладно, он здесь все грызет. Тут хоть не жаль, чего тут – снесут, и все. А вот в новой хате жаль будет, если он сожрет ремонт, – продолжал сетовать Аркаша.

– Да когда она будет, эта твоя новая хата, Чегевара уже подрастет и станет тише, – успокоила его я, но он только с удивлением на меня посмотрел и развел руками.

– Думаешь, он утихнет за месяц? – удивился Аркаша.

Но еще больше удивилась я.

– Месяц?

– Ну да. Мы переезжаем в эту башню около дороги, – продолжил он, стихая и тушуясь под моим изумленным взглядом.

– Что? В башню? А я что – тут останусь? – таращилась на него я.

– Так вам чего, ордер не присылали? – окончательно запутался он.

Но оказалось, что переезд, которого мы все ждали столько лет, все-таки не обошел меня стороной. Просто мои жильцы, которым было уже на все наплевать в связи с разрывом договора аренды и с собственным, кажется, разрывом тоже, забыли мне передать письмо. Повестка, которая была датирована еще сентябрем, одиноко и грустно пылилась на полочке под зеркалом в коридоре. Заваленная глупыми рекламами с предложениями похудеть (объедаясь до обмороков), сделать большую грудь (даже тем, у кого ее вообще быть не должно), вставить пластиковые окна (новые окна в НАШЕЙ пятиэтажке – определенно, самое время), одинокая желтая бумажка еле дождалась меня. Я стояла посреди собственного коридора, смотрела на нее и молчала, оглушенная открывающимися перспективами.

– Сносят? – переспросила я Аркашку, стоящего позади меня в дверях. – Нет, правда?

– Ну вот, теперь нам точно есть чего отпраздновать! – с восторгом подвел итог Аркаша. И его лицо засияло такой счастливой улыбкой, что я не смогла устоять. Мы отменили моих жильцов. Они, конечно, не были довольны, ибо последние сорок-пятьдесят минут провели в душной маршрутке, пытаясь преодолеть расстояние в пару-тройку километров. Перспектива потратить это время впустую их практически привела в бешенство, но мы быстро отбились, заверив их, что, если они пройдут мимо нашего дома днем, они поймут, что им вообще просто повезло, что они не сняли тут квартиру. Еще приплатят нам за то, что мы соскочили. После этого мы сгоняли в стекляшку, взяли еды (что мой папа счел совершенно неэкономным), банку растворимого кофе и красного вина для меня. Пить водку я все-таки не хотела, представляя себе, как посмотрит на меня потом, по возвращении домой, Владимир, с которым почти две недели мы вели осторожную молчаливую осаду.

Утеряв остатки и без того хрупкого доверия, я получила по полной программе его вежливость, услужливость и старание ничем не вызвать у меня дискомфорта. Иногда, глядя, как он улыбается, хотелось вцепиться ему в лицо ногтями и завизжать. Но я ограничилась тем, что временно перестала возвращаться в нашу не совсем супружескую спальню, предпочитая оставаться в гостиной. Владимир жест оценил и еще шире улыбался, демонстрируя в действии наши прекрасные отношения и еще более прекрасные зубы. Букмекерам уже можно было бы начать принимать ставки на то, кто кого первым порвет на ленточки от бескозырок, мы были уже крайне близки к началу открытых военных действий, хоть я не совсем понимала, в чем конкретно они могут выразиться.

Мама его уехала, осыпав Мусяку поцелуями, а меня благодарностями. Она произнесла какую-то странную, не совсем понятную по смыслу речь, из которой следовало, что она заранее прощает Владимира за все, что он обязательно ей сделает, но просит все-таки помнить, что она его родила. И не без мучений вывела в люди, хоть он это и отрицает. На что Владимир только поднял бровь и ехидно поинтересовался, не о двадцать восьмом ли она говорит (что бы это значило?), и если об этом, то надо было бы задуматься, когда она садилась в поезд и шла на Москву. Маргарита Владимировна покраснела как рак и скрылась в машине такси. Конечно же, ни один не объяснил мне, о чем речь.

Кстати, за три дня ее визита стало ясно, что моя так называемая свекровь ничуть не более открытая или разговорчивая, чем ее сынок. На все мои вопросы, почему же у них с сыном все-таки столь дикие отношения, свекровь пространно отвечала, что, мол, на все воля божья, а он, Владимир, еще поймет, как был не прав. И прибежит на поклон, но только как бы не было поздно. Годы-то бегут, а она-то, Маргарита, не самого крепкого здоровья. Да с таким-то сыном.

– Но что конкретно произошло? – пыталась я ставить вопрос ребром.

Она только многозначительно улыбалась и лила слезы. Это она могла делать по первому требованию.

– Ах, деточка, если бы ты знала, какой камень ты сняла с моей души, – сказала она мне напоследок. И, вцепившись в толстенную пачку фотографий Мусяки, начиная от его первого ультразвука, ушла.

– А что за двадцать восьмое? – поинтересовалась я как-то вечером у Владимира.

– Интересно? – ухмыльнулся он.

– Ну… так, есть немного. Размер обуви? Не подходит. Калибр пистолета? Может быть. Вполне. Только не уверена, есть ли такой калибр.

– Еще версии? – усмехнулся он.

– Год ее рождения? – я пожала плечами.

Владимир расхохотался:

– Ладно, можно было бы помучить тебя, но я же порядочный человек. Так что отвечу. Каждый месяц двадцать восьмого числа она получает перевод. Денежный перевод, чтоб ты понимала. Вот уже много лет она на эти деньги и живет. Что смотришь? – насмешливо склонил голову он. Я знала, что он посылает матери деньги, но не думала, что с такой завидной регулярностью. Этот факт мною вообще был как-то позабыт. – Не сходится образ глобального злодея и монстра? Трещит по швам?

– Ну, не совсем, – уперлась я. – Есть много косвенных признаков, отличающих тебя как редкостного злодея. Ты не пьешь, не куришь, занимаешься спортом… Ты бледный, как вампир. Знаешь, вампиры сейчас в моде.

– А можно мне поинтересоваться? – любезно продолжил он, закинув ногу на ногу.

– Конечно. К твоим услугам, – паясничала я.

– Ты так билась за права моей мамы, что теперь даже я живо волнуюсь. Как наша милейшая и столь неожиданно обретенная баба Маго, не звонила? Ваньку не спрашивала?

– А что, ты так уверен, что она не звонила? – разозлилась я. Честно говоря, мама его действительно канула в неизвестность. Ни привета, ни ответа. Ничего. Даже не сообщила, как доехала.

– Уверен ли я? О, на все сто. Думаю, что ты дала ей все, что нужно для счастья.

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорю о той пачке фотографий. Теперь моя драгоценная матушка сможет расставить их по всем стенам второй комнаты и таким образом обрести внука. Поверь, живой внук совсем не так удобен в использовании, как его изображения. От живого внука много шума и возни.

– Ты ошибаешься, – неуверенно сказала я.

– О, конечно, я ошибаюсь. Это же ты, а не я провел с ней все детство, – фыркнул он.

На этом разговор был окончен, и, кажется, это вообще был чуть ли не единственный наш более-менее содержательный разговор за это время. Все остальные дни мы только вежливо согласовывали наши планы относительно Мусяки, садика, дополнительных занятий у логопеда и прочие детали нашей совместной жизнедеятельности. Сегодня вечером была его очередь забирать Ванечку, поэтому я могла делать все, что мне заблагорассудится. Например, посидеть с соседом и поболтать о старых временах.

– Ну что, Динка-картинка. Точно не хочешь стопочку для аппетиту? – уточнил еще раз Аркашка исключительно для куртуазности, удобно расположившись на старой табуретке между раковиной и пристеночным столиком.

Я помотала головой и взяла кружку с вином. Мы сидели и культурно отдыхали от дел, ведя неспешную интеллектуальную беседу о судьбах России. Я считала, что все и так неплохо, а Аркашка считал, что надо взять все и поделить. Даже у папы оказался в загашнике какой-никакой план, правда выразить его до конца словами он не смог, но очень интенсивно выражался жестами. В самый разгар разработки нашей совместной политической программы, когда Аркашка вполне серьезно предлагал создать партию любителей живого пива, с улицы через форточку начали доноситься какие-то странные звуки, похожие на женский визг.

– Опять они лаются, – устало вздохнул Аркашка, но все же пошел к окну посмотреть на бесплатное и, как он выразился, ежевечернее шоу.

– Кто там? – спросила я, видя только какие-то огоньки и фигуру растрепанной женщины в безразмерном пуховике, мечущуюся перед каким-то автомобилем. Женщина кричала что-то явно нелицеприятное в адрес водителя. Я разобрала только, что водитель должен быть проклят на веки веков, если сдвинет эту старую колымагу с места.

– Она! – исчерпывающе пояснил Аркашка.

– Да уж, мне стало намного легче, спасибо, – усмехнулась я, отойдя от окна. И подумала, что все-таки как же хорошо, что у нас дома нет вот таких разборок и мне никогда не придется бросаться под колеса нашего «Мерседеса», чтобы удержать Владимира дома. Он и без моих усилий из него старается не выходить. Домосед, блин.

– Ты что, правда не узнаешь? – удивился Аркашка. – Ну, не ври!

– Да кого я должна узнать? – поморщилась я и снова присмотрелась. Визги на улице приобрели обоюдоострые формы. Водитель колымаги открыл окно и орал через амбразуру нечто непечатное, общий смысл которого сводился к необходимости отвалить от него как можно быстрее во избежание человеческих жертв и кровопролития. Дама злобно пнула машину, после чего машина дернулась и поехала назад, решив использовать альтернативный выезд со двора.

– Как интересно. А ведь когда-то вы, девушка, каждую минуту бегали смотреть, не подъехала ли серая «Субару».

– Что? – ахнула я.

– А ее, Катерину, ты ненавидела больше всего на свете.

– Не может быть! – зажала я рот рукой и высунулась из окна чуть ли не по пояс. Конечно, вечер, темень и искажающий все тусклый свет фонаря сделали свое дело, и все же Катерину действительно было невозможно узнать. Да что там – вообще невозможно. Первая красавица и задавака, в которую когда-то были влюблены все, не исключая меня, – она исчезла. Передо мной стояла серого цвета лохматая женщина в халате, торчащем из-под пуховика, и кричала на всю улицу, размахивая руками. Это просто не могла быть она. Да она бы никогда не опустилась до этого, ни один мужик не стоит такого, а в особенности такой мужик, как Сергей Сосновский. И все же это была она.

– А это он – за рулем? – уточнила я на всякий случай. – За рулем этой… м-м-м, что это за машина?

– «Таврия». Он ее с мужиками в гараже собрал, – пояснил Аркаша, не отрывая взгляда от проистекающей разборки.

– У него же была, кажется, «Шкода». Или что-то в этом духе, – растерялась я.

– Была и сплыла. Дурак твой Сосновский. В сказки верит, – пьяно махнул рукой Аркаша.

– В смысле?

– Да в автоматы эти. Дзынь… Тройка, семерка, туз. Играет он, Дин. Лучше бы уж просто пил, честное слово.

– Нет, ну это же просто невероятно, – нахмурилась я, глядя, как Катерина лихорадочно мечется по двору, пытаясь перекрыть «Таврии» выезд. – Просто даже жалко ее.

– Да уж. Ну, она же этого сама хотела, – пожал плечами Аркаша.

Мой папа с задних рядов жестом выразил свое согласие. На звуки его уже не хватало. Этому больше не наливать. Да мы, кстати, ему практически и не наливали. Да уж, папочка, бедненький.

– Можешь вообще не возвращаться! – заорала на всю улицу Катерина, заставив всех, кто был невольным свидетелем этой сцены, высунуться из окон еще больше. Вслед за воплем раздался звук глухого удара. Видимо, в капот «Таврии» было брошено что-то, вполне достигшее своей цели. Возможно, палка или пустая пластиковая бутылка. «Таврия» остановилась, и из нее пулей выскочил Сосновский собственной персоной (вот уж кого можно было безошибочно узнать по лысине).

– Что, свихнулась совсем? Не позорь меня! – вопил он, подлетая к подъезду. Вечер обещал быть жарким.

– Это я? Это я тебя позорю? – срывающимся голосом завопила она, а потом дико и нездорово расхохоталась.

– Вали домой! – потребовал Сосновский. Лицо его, огрубевшее и расплывшееся за счет второго подбородка, уже совсем не казалось милым. И уж точно он больше не был веселым парнем. Скорее уж злобным мужиком.

– Ты когда вернешься? – более мирно спросила его Катерина. В вечерней тишине их разговор свободно разносился по воздуху, без проблем достигая всех тех, кто хотел быть свидетелем этого диалога.

– Не знаю.

– Не уезжай, – попросила она и схватила его за куртку.

– Да пошла ты, – с готовностью бросил он и грубо оттолкнул ее от себя. Катерина не удержала равновесия и упала, а Сосновский развернулся и пошел к машине.

Я вскрикнула, мои глаза расширились от ужаса, и одновременно дикая ярость откуда-то изнутри пошла заливать отсеки, норовя перевернуть «Титаник» за пару минут. Как он смеет так обращаться с женщиной? С матерью его ребенка! Какая скотина!

– Да уж, свинья, – согласился Аркашка, отходя от окна.

Катерина помотала головой и попыталась встать.

Я покачала головой. Подавленная произошедшим, я совсем забыла, что сама торчу в окне, не слишком-то корректно подсматривая за сценой, на которую меня совсем не приглашали. Нехорошо, подумала я и совсем уж было отвернулась (тем более что смотреть-то больше было и не на что), как вдруг глаза Катерины выхватили меня из светового пятна моего окна, и ее лицо перекосилось от ужаса. Как и мое, надо признать. Она явно узнала меня и щурилась, пытаясь разглядеть детали. Я не могла пошевелиться, только чувствовала, как замерзаю под этим взглядом. Внезапно Катерина передернула плечами и расхохоталась.

– Что, понравилось? – с явным вызовом крикнула она.

– Совсем нет, – крикнула я в ответ. – Он – просто сволочь. Хочешь, я спущусь?

– Да иди ты куда подальше. Нужна ты мне больно! – помотала головой она, отряхнула халат и исчезла в дверях подъезда.

Я стояла потрясенная и не знала, как себя повести. Аркашка посмотрел на меня, потом с пониманием хмыкнул, подал мне кружку. Пить мне больше не хотелось совсем, но кружку я взяла.

– Да брось ты. Забудь ты ее.

– Да уж, – согласилась я. – Такое забудешь.

– Забудешь, – заверил меня он. – Скоро все разъедемся по своим норам и вообще встречаться не будем.

– Ты прав, – кивнула я, почувствовав себя почему-то бесконечно усталой, старой и глупой. Зачем, черт возьми, я пялилась. Нашла себе шоу.

– Конечно, я прав. Слушай, я пойду. Мне надо с Чегеварой выйти, а то он там кончится.

– Ладно, – вздохнула я. И, оглянувшись, спросила: – А с папой-то что делать? Домой он не попадет уже. Тут оставить? Я завтра с Мусякой, не смогу приехать.

– Давай-ка отведем его ко мне, – предложил он.

Скоро стало ясно, что такие визиты у Аркаши вообще практиковались. Помещение его квартиры было оборудовано всем необходимым для приема гостей такого рода, а именно: имелись топчан, запасные тапки, тумбочка около топчана и литровая бутылка питьевой воды. Мы уложили папу, договорились, что чуть позже я созвонюсь с мамой, чтобы она не волновалась, а также смогла высказать мне все, что она думает о том, что я спаиваю родного отца.

– Не волнуйся, – успокоил меня Аркаша, нетвердо держась на ногах. Мы вывели из квартиры небольшого коричневого щенка и спустились во двор – провожать меня до остановки. Чегевара, симпатичный, но чрезмерно непоседливый дворняга, метался по двору в попытке отметиться у всех деревьев.

– Все нормально, – кивнула я, убирая ключи от квартиры в сумку. И только тут я заметила, что на опустевшей уже лавочке, мокрой из-за растаявшего снега, сидит сгорбленная фигура. И как бы ни было темно, я с первого взгляда поняла, кто это. Я вздохнула и подошла.

– Катерин, – окликнула я, чуть толкнув фигуру в плечо.

Катерина дернулась и буркнула:

– Отвали.

– Слушай, уже столько лет прошло. Может, уже пора все забыть? – предложила я. И я была искренна, кстати. Куда-то я растеряла всю мою злость, остались только жалость и сожаление. Как же все-таки непредсказуема и порой жестока жизнь! Катерина не должна быть такой. Какая она была, как она улыбалась! Я могла смотреть на ее улыбку и уже от этого чувствовала себя счастливой… когда-то. Давно, не в этой жизни. Женщина, сидящая лицом ко мне и буравящая взглядом листья у себя под ногами, вряд ли часто улыбалась. Но тут Катерина повернулась ко мне.

– Забыть? Хотела бы я все это забыть, – хмыкнула она. – Только ведь как? Когда вот он, передо мной.

– Кто? Сосновский. Да уж, кто бы мог подумать, что он станет таким.

– Да я бы могла подумать, – вздохнула Катерина. – Думаешь, он был другим? Нет, он всегда был таким. Плюс немного гонора, минус повышенное давление – такой же точно, как сейчас.

– Ты права, – кивнула я, доставая сигареты. Катерина бросила взгляд на пачку, я протянула ей. Мы закурили и какое-то время сидели молча. Удивительно, но никакой ненависти я не испытывала, хотя раньше была абсолютно уверена, что Катерина – самый страшный кошмар моей жизни – останется таковой навсегда. Но сейчас почему-то мне вспоминалось, как мы вместе убегали с уроков и бродили по городу, мечтая о будущем и глядя друг на друга влюбленными глазами. И никто нам не был нужен. Почему все изменилось?

– А ведь это мог быть твой муж! – вдруг сказала Катерина и усмехнулась: – Ты же так его любила. А хочешь, я тебе его верну?

– Нет уж, спасибо, – энергично замотала я головой. И задумалась: а ведь действительно, если бы не Катерина, я бы до сих пор могла еще быть с ним.

– Конечно, – горько рассмеялась она. – Теперь он – не такое уж сокровище.

– Но что случилось? – нахмурилась я. – Что с вами случилось?

– Случилась большая любовь. Мать ее, блин! – выругалась она. – Вы только подумайте: Большая Любовь. Вы в это верите?

– Слушай, ты совсем легко одета, – заволновалась я. Оказалось, что, кроме халата и накинутого наспех пуховика, на Катерине ничего нет. – Надо идти домой.

– Нет. Ты иди, я еще посижу, – отказалась она.

– Ну уж нет, ни за что. Ты тут сидеть не останешься, – решительно бросила я.

– Я не хочу домой. Там дети, а я, знаешь, не в том состоянии, – многозначительно взмахнула рукой она.

– Хорошо. Тогда пойдем ко мне, – предложила я. Катерина сначала посмотрела на меня в полной растерянности и замешательстве, но уже через пару секунд она заулыбалась и кивнула:

– А что, пойдем, коли не шутишь. Не съешь же ты меня.

– Это уж точно, – усмехнулась я, и мы поднялись наверх.