Глава 14
В здравом уме? В твердой памяти? Не похоже!
Есть на свете вещи, которые ты никогда не ожидаешь услышать от любимого и вроде как любящего мужчины. Тем более от мужа. Тем более от человека, с которым ты прошла рука об руку через самые невообразимые огни и воды. До медных труб, хвала небесам, не дошло. Зато всякой гадости хлебнуть довелось. Как часто повторял Николай, бизнес требует жертв. Большие деньги любят смелых. Николай был смелым и решительным, этого у него не отнять. И все же некоторые вещи даже от него было сложно ожидать.
Вот как сейчас. Я сижу на асфальте, на подземной парковке аэропорта Шереметьево, и пытаюсь всеми возможными, вербальными и невербальными, методами и средствами дать понять моему супругу, что садиться в его автомобиль не собираюсь. Хватит и того, что я не по своей воле ушла из безопасного и комфортабельного зала отлета. Я бы, определенно, хотела сейчас находиться в другом месте.
– Олька, прекрати дурить! – крикнул муж, когда я обвисла в его руках и практически сползла на бетон.
Я молчала как партизан. Если бы ему удалось в этот момент заглянуть в мою голову, он бы увидел, что я старательно перебираю цифры и считаю до тысячи. Понадобится – буду считать до двух тысяч. До двадцати двух.
– Олька, я тебя прошу. Нам надо поговорить!
– Мы уже поговорили, – ответила я. – А до дома я и сама доберусь. У меня тут тоже машина есть, между прочим. А, я знаю! Это же тоже машина, купленная на твои деньги, верно? И это был последний день, когда я на ней ездила? Что ж… дойду пешком, не переживай.
– Оля!
– На маршрутке доеду. Сейчас с этим проблем нет. А может… кто-нибудь меня подвезет, – ерничала я.
Николай подхватил меня под мышки и поднял на ноги. Безвольная кукла, набитая опилками, я с интересом наблюдала, как одной рукой мой муж пытается удержать меня, а другой – открыть дверь машины. Я не собиралась сдаваться. Кто его знает, какие у него планы. Вывезти меня в Воронежскую область и выкинуть в полях? Связать и посадить дома? Отправить бандеролью в Германию? Заставить меня под дулом пистолета подписать какую-нибудь бумагу об отказе от всего на свете, включая дочь?
– Я уверен, что ты найдешь, кого использовать в своих целях. Никогда вот только не думал, что ты одна из этих…
– О, да, я одна из этих! – рассмеялась я, после чего предприняла очередную попытку вырваться и убежать.
Николай бросил машину, причем, кажется, вместе с ключами, и помчался за мной. Метра через три я была настигнута и придавлена к бетонной стене всем его мощным, коренастым телом.
– Ну что, убежала?
– Куда уж нам… – тяжело дыша, ответила я. Я все еще не оставляла попыток отцепить его руки от своих. – Против рекордсменов. – Я снова осела, колени подогнулись. Я почувствовала, что хочу обратно, на мой рыжий диван, пахнущий старостью и нищетой, – к моим снам и туману. Как же я от всего этого устала!
– Оля. Оля! – Николай вдруг отпрянул от меня и сел рядом, тоже прямо на асфальт. Люди торопливо пробегали мимо, машины проезжали, даже не замечая нас, двух странных людей, сидящих на асфальте.
– Я больше не могу. Чего ты хочешь? Ты можешь просто сказать мне? Прямо тут, сейчас и здесь. Для чего меня куда-то тащить. Я обещаю, я сделаю все, что ты хочешь. Ты получишь все, что хочешь получить. Мне ничего от тебя не надо. Никогда не было надо. Жаль, что это никогда не приходило тебе в голову, – сказала я.
– Оля, не надо так. Я ведь все еще люблю тебя.
– Что? Все еще любишь? – Я повернулась к нему и рассмеялась. – Какая ерунда. Любишь? Что это значит для тебя – эти вот слова? Что ты имеешь в виду?
– Я люблю тебя. Мне все равно, даже если у тебя кто-то был. – Он говорил с трудом, он побледнел и отвернулся, чтобы не встречаться со мной глазами. Но то, что он говорил, было настолько странным, что я протянула руку и заставила его повернуться ко мне.
– Тебе все равно? – удивленно переспросила я.
– Я не могу без тебя, Оля. Не могу. Возвращайся – и я тебе не задам больше ни одного вопроса, я просто прошу тебя – вернись. Мне все равно, что с тобой было в Германии. И откуда у тебя на пальце кольцо.
– Кольцо? – Я опустила взгляд на свою руку. Почему-то я забыла, что на моей руке сияет дорогое доказательство моей неверности.
– Кольцо. Я вижу, что ты сняла обручальное? – Голос Николая стал жестче.
Я напряглась.
– Допустим, да. Допустим, я сняла его. Что это меняет? Ты же сказал, что не будет ни одного вопроса! – Я посмотрела ему прямо в глаза. Мне было уже совершенно не страшно, как человеку, которому уже нечего терять. Николай несколько минут смотрел на меня, не мигая и не шевелясь. Я поступила так же. Николай отвел глаза первым.
– Давай начнем все заново, а? Мы же можем взять и начать все заново! – Он глядел робко, как когда-то глядел на меня, делая мне предложение. Он только что потерял работу, жил тогда с мамой-папой, с Федей, с мечтами о том, чтобы «посадить, вырастить, построить», и полным отсутствием реальности. Пара кроссовок и сплошные слова, никаких дел. Сплошные обещания. Не было ни одной разумной причины для меня выходить за него. Но я согласилась, потому что всегда знала, что ему можно будет верить. Он не подведет. Он все выполнит. Даже если мне уже этого не так уж будет хотеться.
– Ты предлагаешь сделать нам лоботомию? Я не вижу никакого иного способа все забыть и начать заново.
– Оля, я знаю, что нам поможет. – Он вдруг посмотрел на меня с неожиданной твердостью.
Я зажмурилась и на секунду представила, что это все станет правдой. И мы помиримся, и научимся слышать друг друга. И станем ближе, а на деревьях созреют вишни, а я буду срывать их и варить варенье, которое он так любит. Которое я варю каждое лето. И будут разговоры по утрам и тихий шепот по ночам, и его руки, к которым я так привыкла, по которым так скучаю. И поездки к его родным, бесконечные задержки на работе. Что-то изменится к лучшему, что-то вернется в свое русло. И мы станем относиться друг к другу бережнее, ибо теперь-то уж мы будем отлично знать, как хрупко счастье. Я открыла глаза.
– Думаешь, что-то нам поможет?
– Я знаю. Я уверен! – Николай улыбнулся и положил свою теплую большую ладонь на мою, прохладную. – Я убежден. Еще никогда я не был ни в чем так убежден. Нам нужен ребенок!
Я почувствовала, как воздух упирается в какую-то преграду в моей груди и не доходит до легких. Способность говорить испарилась так же, как и возможность совершать скоординированные движения. Тело вдруг напряглось, сжалось в комок, словно от удара. Не мышцы, а сплошная деревяшка.
– Ты не представляешь, как я теперь сожалею, что мы тогда… – Николай смотрел на меня, пытаясь понять, разгадать странное выражение моего лица, восковую маску мертвеца, которая не давала мне шевельнуть губами. – Но ведь мы еще молодые. И сейчас совсем другое время. Медицина шагает семимильными шагами. Теперь вообще чуть ли не до семидесяти рожают. А тебе еще только сорок.
Я молчала. Но необратимая химическая реакция уже происходила в моей крови. И адреналин выбросился из тайных закоулков моего тела, и обжег мое лицо, и заставил задышать глубже. Уже сократились зрачки так, словно мне в глаза ударил столп яркого света. Я почувствовала, что снова могу пошевелить ногами-руками. Чтобы встать, пришлось опереться на стену. Я судорожно искала опору в сером бетоне. Николай вскочил тоже и с недоумением посмотрел на меня.
– Ты чего? Тебе плохо? Голова кружится? – Он попытался сделать шаг в мою сторону, но я отшатнулась от него.
Бушующий поток высотою с цунами обрушился на меня, затопив с головой. Я почувствовала ярость. Ярость схватила за горло, заставив меня зашипеть, закричать на него с такой силой, что даже он понял – лучше не подходить. Руки потянулись к его лицу – расцарапать, уничтожить, сделать больно, залить его реками крови, которые уже никто и никогда не смоет с моей души.
– Ребенка?! – ядовито зашипела я. – Ты хочешь от меня ребенка? Ты? Как ты смеешь! Как ты только посмел! – Я побежала, роняя по пути сумку и телефон, не помня себя. Я чувствовала его руки, но уже ничего не хотела слышать.
– Оля, постой. Прошу, постой! Я же… О господи, ну, откуда же я знал. Ты же помнишь, я сам тогда мог в любой день домой не вернуться. Я не мог рисковать. После того, что случилось с Верой!
– Я ненавижу тебя, боже мой! Как же я тебя ненавижу! Я же никогда этого не прощу. Я же никогда не смогу этого пережить! Ты хочешь ребенка? Знаешь, сколько бы ему было сейчас? Сколько было бы твоему сыну? Не можешь сказать? Не помнишь? Действительно, зачем затруднять себя такими деталями. А я вот помню. Я отпраздновала каждый день его рождения. Ему бы было десять лет!
– Оля, бл…дь. Остановись. Прекрати. Ты не можешь меня винить! – Николай хватал меня за руки, а я царапалась, как кошка.
– Я виню тебя. Бл…дь, я каждый день виню тебя, – крикнула я. – Каждый раз, когда я пью таблетки, чтобы больше никогда от тебя не залететь, я думаю о том, что ты заставил меня сделать аборт. Я не могу забыть об этом все эти десять лет, и я ни разу не забыла выпить таблетку. Знаешь почему? Потому что я не хочу больше детей. Я не смогу больше никогда такого пережить. Мне плевать, на что способна сегодняшняя медицина. Я помню, на что были способны врачи еще десять лет назад. Ты отвез меня туда, ты запретил мне даже думать об этом ребенке. Что ты сказал мне? Сейчас не время? А он, между прочим, уже был живым. У него уже было сердце, и оно билось. А у тебя – нет. У врачей – нет. Ты дал им денег – и им даже не пришло в голову с тобой бороться. Никому с тобой не справиться. Никто не может справиться с твоими чертовыми решениями.
– Оля!
– Ты запретил мне даже думать об этом ребенке! Ни один муж не должен требовать такого от жены. Но хочешь знать правду? А я о нем все равно думала! Я много о нем думала. После того, как он умер, думала о нем еще больше. Я представляла, каким бы он был. Какие бы у него были волосы. На кого бы он был похож. Простил ли он меня. Было ли ему больно. Как бы я его назвала. Мне всегда нравилось имя Егор.
– Нет! – Николай выкрикнул это скорее бессознательно и закрылся от меня рукой.
– И я не желаю слышать ни слова из того, что ты говоришь. Никаких аргументов. Я не хотела этого аборта, ты заставил меня. Мне плевать на то, какое было время. Я убила собственного сына. Ты убил его. И меня ты тоже убил. Неужели ты всерьез думаешь, что все вот так просто? Ты что – бог? Почему ты берешься решать, кому жить, а кому умирать?
Я скривилась и подавилась собственными рыданиями. Николай отпустил мою руку и стоял словно каменный, глядя на меня стеклянными глазами. Я не очень-то хотела знать, о чем он там думает и что происходит у него в голове. Я собралась в один туго завязанный узел – человеческие ошибки, нелепые и непоправимые, никогда не проходят бесследно. Я сделала несколько шагов в сторону. Больше всего я боялась, что чудовищной бесчувственности, жестокости этого мужчины достанет на то, чтобы попробовать меня остановить. Но ничего не произошло. Я обернулась и посмотрела на него с безопасного расстояния. Слезы катились по моему перепачканному грязью лицу. Руки были тоже черны от дорожной пыли, но мне было плевать. Я почернела изнутри. Сколько бы раз я ни повторяла себе, что это все он – что я пыталась, что я сделала все, что могла, – это было неправдой.
– Оля, прости меня. Я виноват! – пробормотал Николай одними губами. – Боже, прости меня.
– Не могу, – покачала головой я. – Я пыталась, но я не могу.
– Это что, конец? – пробормотал он одними губами.
Я только кивнула. Это был конец. Все, что я могла сказать после долгих лет самокопания и самоедства – я должна была уйти от него прямо тогда, в том самом медицинском центре. Я должна была отпроситься в какой-нибудь туалет и убежать со всех ног. Нужно было наплевать на все и просто исчезнуть. Я не сделала этого. Я сидела и смотрела в пол, словно меня заколдовали или заморозили. Я позволила ему все решать за меня. А это значит, что я виновата точно так же, как и он. Может быть, даже больше.
– Я не представляю, как я буду жить без тебя, – прошептал он мне вслед.
Я бежала вперед и гнала себя, хотела бежать еще быстрей. Не разбирала дороги. Самое ужасное, что я была почти готова к нему вернуться. Я тоже не представляла, как буду жить без него. Приду ли я в себя когда-нибудь? Будет ли в моей жизни что-то, кроме этого нездорового сонного забытья. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Если бы не эта его фраза – все могло бы быть по-другому.
Я добралась до своей машины, но не смогла в нее попасть – я потеряла сумку, когда убегала. Я долго сидела на лавочке в аэропорту – люди ходили мимо меня, их лица были такими разными. По большей части усталыми, некоторые – счастливыми, улыбающимися в предчувствии и ожидании предстоящего полета. Кто-то страшно спешил, а я не могла достаточно сосредоточиться, чтобы принять хоть какое-то решение. Понятия не имею, сколько я просидела в том зале. Многие люди, наверное, принимали меня за бездомную. Я порвала платье, испачкалась, взгляд у меня был безумный.
На то, чтобы додуматься пойти в туалет и умыться, у меня ушло море сил. Я смотрела, как под струями чрезмерно горячей воды с моих пальцев стекает грязь. Почему-то вода была либо горячей, либо холодной, только крайности, никакой золотой середины. Я переключилась на холодную воду и долго прикладывала ледяные ладони к огненно-горячему лицу. Потом вернулась туда, где, по моим подсчетам, я могла обронить сумку. Николая уже не было, как и его машины. Странное чувство щемящей пустоты заполнило меня, и я снова заплакала или скорее заскулила, как маленький щенок.
Сумка нашлась совсем в другом углу, там, где меня вообще не было. Она оказалась совершенно пустой. Наверное, ее нашли, выпотрошили и выкинули. Ни ключей от машины, ни документов, ни прав, ни денег. Ничего. Осталась только запрятанная в маленький кармашек гигиеническая помада и прокладка. Их, видимо, не нашли. Я забрала сумку с собой и побрела к выходу, когда услышала… что звонит мой телефон. Звук шел откуда-то из-под запаркованной машины. Он нашелся почти под ее колесами. Еще немного – и он бы лежал там совершенно раздавленный. Но нет – он работал. Несколько неотвеченных вызовов от Владимира, СМС из банка с уведомлением, что моя карта заблокирована. Несколько царапин на корпусе.
Я набрала номер Алины. Самые простые вещи давались мне с трудом. Больно было даже дышать, больно было жить дальше. Я не сразу смогла сообразить, в каком именно аэропорту я нахожусь, и уж точно понятия не имела, в каком именно терминале. Алине пришлось несколько раз переспросить меня, потому что я забывала, чего она от меня хочет. Потом я все-таки пересилила себя и подошла к стойке информации. Девушка в красивой форме посмотрела на меня с подозрением.
– Вы не знаете, где находитесь? – удивилась она.
– Я не знаю, как мне жить дальше, а где я нахожусь, не имеет никакого значения, – ответила я.
Девушка посмотрела на меня с открытым ртом.
– Что-то случилось? – выдавила она из себя в конце концов. Она, наверное, уже подумывала о том, чтобы вызвать доктора.
Да! Гениально! Доктора мне! Пусть даст мне таблетку от собственных воспоминаний. Пусть он сделает меня бесчувственной, а? Ну, пожалуйста.
– Ничего не случилось. Мне просто нужно дать подруге точное место моей дислокации. И она меня заберет. Никаких проблем не будет.
– Уверены? Вы в терминале D. Может, вам нужна помощь? – Девушка немного расслабилась.
– Нам всем нужна помощь, не находите? – пробормотала я и отошла от нее, надеясь, что все же обойдется без вызова психиатров.
Алина ругалась и задавала вопросы, на которые у меня не было ответа. Она не знала, сколько времени у нее займет добраться из центра города до аэропорта. Кроме того, Сашенька был дома и к ее идее оставить готовку обеда и отчалить неизвестно куда, чтобы спасать меня, отнесся отрицательно. Она пыталась вызвать у меня чувство вины, но сегодня это было обречено на полнейший провал.
– Что ты вообще делаешь в аэропорту без машины? На чем ты туда попала? На трамвае?
– Если не можешь – не приезжай. Мне есть к кому еще обратиться, – пробормотала я в конце концов. И, видимо, по тембру моего голоса, по тому, с каким трудом слова давались мне, Алинка поняла, что что-то не так. И не просто не так – а глобально НЕ ТАК. Что все ОЧЕНЬ ПЛОХО.
– Ну конечно, так я тебя и брошу. Куда ты без меня денешься, горемычная. Придется Сашеньке перебиться местными кабаками. Не помрет с голоду. Устала я от его капризов. Ладно, ты только не дури и никуда не уходи. Прямо не знаю, что с тобой творится!
– Со мной творится неладное, – ответила я и нажала отбой.
Самое забавное, что ведь у меня действительно был человек, который бы, безусловно, примчался за мной безо всяких вопросов и стенаний. Телефон снова завибрировал, я выключила громкий режим – не хотела мешать людям вокруг или, может быть, привлекать к себе излишнее внимание. На экране светилось имя Владимира. Сколько раз он звонил? Пять? Шесть? Он все еще у меня дома или уехал на работу? Да какой это мне дом. Только на пару месяцев. У меня нет дома. У меня нет мужа, дочь уехала, и что мне делать со всем этим?
– Господи, ты? Я тебя не узнала! – завопила Алина, когда я по ее звонку вышла на дорогу, к зоне посадки и высадки пассажиров. – Что случилось? По тебе танк проехал?
– Не то слово, – кивнула я, стараясь не думать, как я смотрюсь в порванном платье и с этим сумасшедшим выражением лица.
В салоне машины было тепло и уютно и как-то хорошо и по-домашнему. Я сбросила с ног босоножки, забралась на сиденье с ногами и закрыла лицо не до конца отмытыми ладонями.
– Ты что, плачешь? Олечка, да что ж такое! Кто тебя обидел? Я же говорила тебе, что развод – это не вариант. Это Николай? Что он сделал? Он что, тебя ударил?
– Нет. Нет! Алина, слушай, я прошу тебя, поедем куда-нибудь. Я сейчас тут с ума сойду окончательно, если не уеду. Давай уедем куда-то и напьемся, а? Можем мы напиться?
– У меня вообще-то Сашенька дома… – покачала головой Алинка, снова и снова бросая на меня обеспокоенные взгляды.
– Вот блин! – возмутилась я и стукнула себя по коленке. – А не мог твой Сашенька именно сегодня не быть дома? Его же никогда нет, а сегодня – пожалуйста! Дома! – Я зарыдала навзрыд. Алина остановила машину и принялась гладить меня по рукам и говорить, что, конечно, мы поедем и напьемся.
– Хочешь, поедем к тебе?
– Ко мне тоже нельзя, – покачала я головой.
– Почему?
– Ой, не спрашивай, – попросила ее я.
– Как скажешь, – Алина пожала плечами, и я поняла, что объяснять придется и спрашивать она будет обязательно – за все. – Значит, ты решила напиться? Я, если признаться, не помню случая, чтоб ты напивалась по-настоящему.
– Ну почему.
– Да потому, – усмехнулась она, выруливая с парковки.
Она долго что-то рассказывала о том, что вечно я всех вытащу выпивать, а потом сама хлопну рюмашку – и в кусты. А остальные будут отдуваться – до последней капли, до последней стопки. Всю печень положат там, а мне – хоть бы хны. Даже не стыдно!
– Это просто потому, что раньше у меня повода не было! – ответила я, протягивая руку к пачке Алининых сигарет. Она проследила взглядом за моей рукой, глаза ее округлились, она присвистнула и усмехнулась.
– Вот это дела. Ты теперь куришь?
– Теперь – да.
– Знаешь что? Погоди. Потом успеешь предаться пороку. Ты мне лучше скажи – неужели все так серьезно? Я-то как-то, признаться, надеялась, что все устаканится. Ты его помучаешь, поживешь немного отдельно, покажешь характер – и он сломается, отступит и все. Значит, все плохо?
– Да. О, да – это все ТАК плохо, что ты даже не представляешь. И даже еще хуже. Даже не сомневайся. Это просто пипец! Пипец! – ответила я и рассмеялась, громко и истерично, безумно вращая при этом глазами.
