Глава 15
Психотерапия отдыхает

Ресторан оказался полупустым. Конечно, если учесть, что прибыли мы туда к обеду. Алина привезла меня сюда только потому, что у нее дома засел Сашенька. Место было странноватое. То ли кабак, то ли столовая – понять невозможно. Впрочем, мебель хорошая, диваны, бордовые шелковистые обои. По стенам постеры с небоскребами каких-то заграничных городов. В дальнем углу – небольшая сцена для живой музыки. В меню – все кухни мира, как будто у этого ресторана не один, а десяток шеф-поваров, которые одинаково легко могут выдавать и японские суши, и итальянские феттучини, и французский луковый суп.

Такая пищевая эклектика вызывала вопросы, тем более что большинство торопливо жующих посетителей употребляли не эти разносолы, а брали бизнес-ланч, состоящий из огуречно-капустного салата, борща и макарон. Видимо, на дневные часы ресторан все-таки функционировал как столовка. Я была довольна. Главное, что этот кабак был недалеко от Алининого дома, значит, мы обе могли немного расслабиться. Я лично собиралась расслабиться довольно сильно. До потери сознания, которое меня утомило и с которым я не справлялась. Я ковырялась в борще и игнорировала удивленные косые взгляды, диван с высокой спинкой мне хорошо в этом помогал. Алина сидела напротив, потрясенная.

– Ты никогда мне этого не рассказывала, – пробормотала Алина, доливая остатки вина из второй бутылки.

Я отвернулась и принялась в деталях рассматривать фото сияющего Сити на постере. Машины там были похожи на елочные игрушки.

– Я никому об этом не рассказывала, не только тебе. Я бы и сама предпочла об этом забыть.

– Знаешь, я ведь тоже делала аборт однажды, – сказала Алина после долгой паузы. – Я была совсем одна, залетела от парня, которого даже не могла вспомнить потом. Спьяну, на вечеринке. Не могла представить, что делать с этим. А теперь вот вообще не уверена, что когда-нибудь рожу ребенка. Но я – другое дело. Мне кажется, я вообще не приспособлена для материнства.

– Не в этом дело! – замотала я головой, замечая, что вино уже основательно потрудилось над размыванием моего мира до одного мутного облака. Язык еще слушался меня, но мозг уже не прикрывал меня, не замалчивал ни одной тайны. – Многие делали аборты. Некоторые вообще по двадцать абортов в год делают – и ничего, спят спокойно. – Я взмахнула рукой и опрокинула полупустой бокал. Вино густой струей пролилось на стол. Темное, красное, похожее на кровь, оно моментально пропитало скатерть и салфетки.

– Оля, осторожнее! Ты как? Может, хватит пить?

– Я в порядке. – Я промокнула вино бумажными салфетками, хотя это было уже неважно. Официант подошел и заменил скатерть, лицо его осталось невозмутимым. – Кстати, ты знаешь, что тебе придется сегодня за все платить? У меня все карты заблокированы. А, да, кстати! Я же их все потеряла, так что я в любом случае бесполезна. Хорошо, что сейчас бизнес-ланч, да?

– Бизнес-ланч уже кончился, – сказала Алина, бросив взгляд на часы. – Вот они, мужики, да? Живешь с ними, а они вообще не ценят тебя.

– Не ценят? Я была его женой, я вышла за него замуж, потому что он сказал, что я могу полностью посвятить себя семье. Ты знаешь, моя мама всю жизнь работала, я ее почти не видела. Только записки на холодильнике. Я хотела быть всегда рядом с моими детьми, я хотела…

– Оля, не плачь! – всплеснула руками Алина. – Хотя… нет, ты поплачь. Поплачь.

– Он мне сказал, что ему неинтересны все эти феминистки. Что он хочет нормальную семью, хочет, чтобы по вечерам за большим столом собиралась семья, чтобы дом – полная чаша. А что вышло? Полная чаша крови? Верочка! Все его ужасы, когда он буквально спал в бронежилете. А однажды он пришел или, вернее, приполз домой весь в крови – его вытащили из машины, избили и отобрали какие-то жутко важные бумаги. Я его потом две недели выхаживала. Я никогда в жизни не могла подумать, что он заставит меня сделать это. Только не он! Только не меня! Зачем тогда вся эта чаша, понимаешь? Зачем нужны эти жертвы, если я не могу родить ребенка, которого дал мне бог? В чем тогда смысл нашей никчемной мимолетной жизни?

– Я тебя понимаю. – Алина пересела ко мне и обняла за плечи. – Понимаю.

– У вас все в порядке? – Официант посмотрел на нас с осуждением. Рыдающие клиентки не входили в их программу, но нам было совершенно наплевать на его чувства. Выгнать он нас не мог, а то, что он сегодня попал, было очевидно. Мы уходить не собирались. Нам и идти-то было некуда. Не показываться же в таком виде Сашеньке.

– Вы нам еще принесите… водочки, – пробормотала Алина. – И водички. Какой-нибудь сладкой. С пузырьками.

– Кола? Спрайт? Фанта? – принялся перечислять он.

– Водки! – бросила Алина. – И уходите!

Я продолжала рыдать, мои плечи вздрагивали, я уткнулась носом в Алинино плечо и так сладко хлюпала. Я не плакала так много лет, почему-то не получалось. Я помню, как молчала и смотрела на красивые деревья, на цветы, на голубое небо, на Дашкину детскую головку и думала, что я смогу жить дальше, что ничего страшного, что я могу продолжать улыбаться, хотя внутри у меня и лежит ампула с ядом, которой бы хватило, чтобы отравить всю мою семью. Я не жаловалась, не высказывала претензий, не обвиняла – уверенная, что ОН все равно не поймет.

Мужчины устроены по-другому. Николай видел, что со мной что-то не так, но считал – пройдет. Ха, было бы странно! Я не разговаривала с ним два месяца, я спала одна, на кухне – тогда у нас еще не было нашего дома. Он купил мне путевку в Сочи, и я уехала, выжаривала себя на солнце, надеясь залечить раны моего тела с помощью жарких лучей. Но не помогало, и я ненавидела себя все больше и больше. Единственное, чего я хотела в жизни – это детей. Я любила быть матерью, у меня хорошо получалось.

Потерять ребенка оказалось куда страшнее, чем пережить любые ужасы, которые мне в красках расписывал Николай. У меня долго не проходили боли. Потом, через год, врачи выяснили, что у меня образовалась миома матки. Операция, восстановительный период, контрольные тесты – все, что происходило тогда, я принимала как расплату за то, что сделала. Николай никогда даже и аппетита не терял. Со свойственными мужчинам черствостью и цинизмом он просто пожал плечами, сказал, что, мол, так надо было, и стал жить дальше, будто ничего не случилось. Будто бы это совершенно ничего не значит. И какие-то причины, обстоятельства, проблемы с бизнесом, неудачные курсы валют – все это может объяснить и оправдать то, что он натворил.

Официант смирился только где-то часам к семи вечера, осознав, что сами мы не уйдем. Я сидела в полусне-полуобмороке и перебрасывалась с серьезно подвыпившей Алиной ничего не значащими словами. Мы заказали тарелку восточной выпечки, всякие хачапури и осетинские пироги. Мы лопали, подшучивая, что теперь-то уж фигуру можно не беречь. Во всяком случае, не сегодня.

– Достало уже делать все, чтобы угодить этим иродам, да? – Алина утащила кусок и демонстративно откусила сразу чуть ли не половину пирога. Я сделала то же самое, запивая острое сырное тесто какой-то ужасно невкусной газировкой.

– А нет у них чая? Эй, официант!

Я взмахнула рукой, и печальный официант подошел и сообщил, что чаю у них полно. Он закатил глаза, услышав, что, помимо бакинского чая, мы желаем еще и коньячку. У него в глазах застыл немой вопрос: а сможем ли мы все это оплатить? Или весь этот кошмар с нашими рыданиями и посиделками кончится еще более омерзительным отказом платить, вызовом администратора или, возможно, даже милиции. Такие вещи частенько происходят в ресторанах с уклоном на живую музыку и богатым выбором недорогих алкогольных напитков.

К восьми часам мы с Алиной были веселыми, как никогда. Я уже с трудом могла дойти до туалета и пару раз падала, спотыкаясь о какие-то провода на полу. Пришли музыканты, они стали настраивать аппаратуру. Ресторан стал наполняться завсегдатаями, мужчинами, которые курили, не переставая пить и есть, и женщинами в коротких юбках с ярким макияжем. Рядом с нашим столом, за высокой спинкой дивана, засела компания смешливых великовозрастных подружек, всем лет по шестьдесят, не меньше. Они праздновали какое-то свое персональное событие – чей-то день рождения, а может, годовщину окончания какого-нибудь университета. Они тоже много пили, шумно смеялись и, таким образом, оттеняли нас. Стало хорошо и легко.

Какие-то мужчины пытались познакомиться с нами, и было забавно, что их совершенно не смутило мое порванное платье и совершенно неадекватное состояние. Скорее даже наоборот – они восприняли это как своеобразный бонус. Пьяная женщина – себе не хозяйка. Николай частенько говорил это про Алину, употребляя при этом нецензурные выражения. Сегодня, определенно, я была куда пьянее, чем она. Я с трудом могла сконцентрироваться и породить членораздельное предложение, хотя бы из трех слов.

– Пошли на хрен! – пробормотала я себе под нос, с удивлением обнаружив, что управлять языком стало еще сложнее.

Задача, поставленная партией, была уже почти выполнена. Оставалось только придумать, как добраться до дома – до рыжего дивана, до капающей из кухонного крана воды, и уснуть. Еще немного – и я уже смогу уснуть, не думая ни о чем. Я надеялась, что Владимир из квартиры ушел. Но я уже забыла, что ключи от двери, ведущей к рыжему дивану, мною утрачены.

– Моя подруга хотела сказать, что сегодня мы не в настроении, мальчики. Не сегодня. – Алина улыбалась и автоматически немножко строила глазки по привычке.

Мужчины отошли обратно к своему столику, злые, но не смирившиеся. Они заказали «Лебедя на пруду», невыносимо пафосную и унылую песню, на мой вкус. Но она, по-видимому, была призвана умилить нас и выбить из нас слезу. С этим проблем не было. Мы еще порыдали, после чего пошли плясать под «Будьте здоровы, живите богато».

– Не огорчайся, Олька. Зато ты свободна. И не думай, что ты теперь прямо сирота казанская – мы еще с твоим Николаем побеседуем. Я Сашеньку привлеку. Или нет – он не станет, чертова мужская солидарность.

– К чему привлечешь? – не поняла я.

– К твоему разводу! Ты что же, собираешься так сдаться? Да у твоего Кольки небось денег полно. Оттяпаем у него половину. Между прочим, она тебе причитается по закону. Заберешь себе дом. Ты там прописана?

– Ну, да! – пожала я плечами.

– Вот! Уже бонус. А ты там собственник?

– Я не знаю. – Я покачала головой. – Я никогда не занималась делами.

– Ну, ты и наивная. Это все потому, что ты с ним столько лет живешь. А хоть номера счетов ты его знаешь? Реквизиты фирмы?

– Мне ничего от него не надо, – пробормотала я заплетающимся языком. – Я только хочу освободиться от этого… Я хочу, чтобы он понял. На самом деле понял. Чтобы ему было больно, понимаешь? Почему ему никогда не бывает больно? Как это у него получается – всегда найти какие-то слова, чтобы успокоить свою душу?

– Не знаю. Наверное, эволюция. Мужчины всегда были убийцами. На их совести всегда лежало так много, что они научились этого не замечать. Все эти войны, порабощения, жуткие вещи. Кто это все делает? Кто убил мамонта? Мужчина и убил! – сказала Алина менторским тоном.

Я расхохоталась.

– За мамонта! – Мы подняли рюмки и чокнулись.

Алина отпила совсем немножко, я же опустошила рюмку. Никогда в жизни я не пила столько. Это было похоже на попытку покончить с собой, только медленно и не без удовольствия.

– Нет уж, Олька, мы тебя разведем в лучшем виде. Чтобы ты была и свободна, и с деньгами. Я бы тоже хотела быть свободной! Надоело это все хуже горькой редьки! – кричала мне в ухо Алинка. – Думаешь, я не понимаю, что Сашенька меня держит заместо домработницы? Думаешь, я не понимаю, что он никогда – НИКОГДА на мне не женится. Все я понимаю!

– А может, и женится. Ты зря! Он просто такой человек, – прошептала я, зная, что это именно то, что она хочет слышать.

Наши жизни никогда не идут так, как мы хотели бы жить. Разочарования и обломы сопровождают нас всю дорогу, но это не повод унывать. Мы владеем в совершенстве искусством самообмана. Никто не обещал, что будет легко. Но, как поется в песне, «пока не гаснет свет, пока горит свеча».

– Ты правда так думаешь?

– Конечно, правда!

Я упала со ступенек танцпола, но вставать мне стало вдруг лень. Я легла на пол и стала следить за огоньками на шаре, кружащемся под потолком…

Что случилось дальше, я уже почти что помню. Отдельные картинки появляются в моей памяти, но кто бы еще мне сказал, что они означают. Я помню, как Алина с кем-то о чем-то громко спорила и вырывала свой локоть, за который ее все время хватали. Я помню, как я швырялась чем-то в музыкантов и что я ужасно была зла, а вот почему и на что я так вдруг обозлилась – не помню. Помню, что мне было плохо, что Алина умывала мне лицо. Помню, как я вырывалась из чьих-то рук и пыталась бежать. Помню Алинины удивленные глаза. Дальше – темнота. Мутная, неоднородная, вязкая, спеленавшая меня, а после раскручивающая по спирали до тех пор, пока сознание не разорвалось от головной боли…

Я открыла глаза и тут же закрыла их обратно – слишком много света, слишком яркие лучи. Контакт с собственным телом произошел не сразу, для этого тоже потребовалось время. Первое, что я осознала, – что времени прошло больше, чем я помнила. Судя по свету, было уже утро или даже день. Я разлепила ресницы и приоткрыла глаза совсем чуть-чуть, маленькую щелочку. Надо мной белоснежный потолок, люстра из хрусталя… Я не дома. Дома потолок желтый, с подтеками – соседи сверху неоднократно заливали мой кубик, который я упорно продолжала называть домом, хотя никакого отношения ко мне он не имел. Я – бездомная, безмужняя, бездетная, ненужная. Мне было ужасно плохо, во рту чувствовалась невероятная сушь. Я облизнула губы и открыла глаза еще шире, пытаясь понять, куда меня занесло.

Первый вариант, что пришел в голову, – я у Алины. Я изо всех сил хотела поверить в этот вариант. Возможно, Сашенька забрал нас и разрешил переночевать в его доме. Это было бы здорово. Меня замутило, голова начала кружиться, и со всей очевидностью я поняла, что совершенно еще не протрезвела. Я отравилась. Я была отравлена во многих смыслах этого слова. Я почувствовала приступ тошноты, но она отступила после того, как я сделала несколько глубоких вдохов. Я понятия не имела, где нахожусь. Но я точно была не у Сашеньки. Спальня просторная, однако скромно обставленная. Только кровать, на которой я лежала, только простой письменный стол и стул, большая стойка с книгами и телевизором. Белоснежная занавеска покачивалась на ветру – окно распахнуто. Я закрыла глаза.

Слабость была такая, что я не могла даже думать. Но в целом я отметила определенный прогресс – мне уже не хотелось выбежать на дорогу и броситься под машину, как было вчера. Терапия возымела действие, и я кое-как начала смиряться со всем, что произошло. Колины слова отступили и растворились во вчерашнем дне. Сегодня я уже не чувствовала такой острой боли. Сегодня в моей голове появилось предательское «но он же не мог знать, как ты страдала. Ты же не говорила ему!»

«Но он меня никогда не слышал! – Я помотала головой. – Он всегда раздавал приказы, которые, предполагалось, я буду исполнять без вопросов и возражений».

«А ты пробовала возражать? Ты всегда отступала, думала, что плохой мир лучше доброй ссоры. Но он хуже! Видишь, куда твой худой мир тебя завел?»

«Не вижу. Я не знаю, куда мой мир меня завел. Я понятия не имею, где я».

«Ты одна. В результате всех этих долгих лет уступок все равно осталась одна. Одинока и даже не представляешь, где именно ты находишься. И в чьем доме. Ну, неужели же ты этого хотела?»

Я тряхнула головой и попыталась мыслить логически. Где я нахожусь? Вариант оставался только один. Те мужчины, что приставали к нам. Я с ужасом подумала: а не сложилось ли так, что они добились своего в конечном итоге? Я с трудом могла понять, что за удовольствие – затащить к себе в постель женщину средних лет в совершенно невменяемом состоянии. Но я многого не могу понять. Мужчины порой бывают такими загадочными, такими непредсказуемыми. И кто знает, что было со мной этой ночью.

Я попыталась провести ревизию. Несколько секунд осторожного диалога с самой собой – и я выяснила, что на бедре у меня огромный синяк, который вполне мог возникнуть из-за моего падения со ступенек танцпола, но мог появиться и позже, в результате каких-то иных непристойных действий. Помимо синяка, еще кружилась и болела голова, тряслись руки и у меня было расцарапано плечо. Чьи-то заботливые руки наложили на царапину пластырь. Что ж, уже неплохо. Человек, который промывает и заклеивает рану, не может быть совсем плохим. Ощущений, что сегодня ночью с моим телом занимались любовью, у меня не было. Это было хорошо.

Я попыталась присесть. Это удалось только со второго раза. Но зато мое лицо вышло из зоны солнечного луча, прожигающего дыру в моем сознании. Я огляделась вокруг и увидела, что рядом с моей импровизированной кроватью кем-то заботливо оставлен таз (пустой, что обнадежило), а на столике рядом с диванной ручкой стоял кувшин с водой и хрустальный стакан. Не медля ни секунды, я принялась бороться с собственным слабым телом, перемещаясь к другой стороне дивана. Это было нелегко, но я это сделала.

Вода была прохладная и чистая, как будто ее только недавно налили из бутылки, лежавшей в холодильнике. Я выдула целый стакан, прислушалась к себе – организм отреагировал с благодарностью. Тошнота немного отступила, и я принялась дышать. Выпив второй стакан, я почувствовала, что мелкий тремор, бивший мои руки, тоже стал проходить. Я натянула одеяло на себя и замоталась в него, как в банное полотенце. Осмотрелась еще раз, но не нашла и следа моего порванного платья или белья. Это было уже хуже. Значит, те же заботливые руки, что заклеили царапину, меня раздели. И унесли одежду. Чьи же это руки?

Я пригляделась к телевизионной стойке. Меня охватило странное чувство, будто бы я не в чьей-то квартире, а в каком-то гостиничном номере. На стойке не было никаких вещей, которые бы выдавали владельца. Никаких фотографий, никаких мелочей, набросанных рядом книг, которых, кажется, никто уже много лет оттуда, с этих полок, не доставал. На открытых местах лежала пыль, которую сто лет никто не стирал. Телевизор тоже был старым, большая черная коробка, еле помещающаяся на своем месте. Сейчас все телевизоры делают плоскими, их можно даже на стену повесить, как картину.

Картин в комнате не было. Ни картин, ни фотографий, ни следов жизни хозяев. Но все же это не было и гостиничным номером. Дверь была совершенно обычной, большой, коричневой, без замков и цепочек. До комнаты в отеле помещение тоже не дотягивало.

Озадаченная, я закрепила одеяло вокруг груди – никаких других одежд у меня все равно не было, и осторожно встала с дивана. Колени подгибались, с координацией все еще было не совсем хорошо, но результат был достигнут. Я смогла сделать несколько шагов в сторону окна, надеясь, что вид из него сможет внести хоть какую-то ясность. Никаких звуков не доносилось из открытого окна. Я поднесла руку к занавеске, но даже сквозь нее сразу поняла, что вижу и где нахожусь. Я отпрыгнула, споткнулась и упала.

За окном, на расстоянии протянутой руки, стоял мой дом, не тот, в котором рыжий диван, а наш с Колей. Я никогда не видела его с этого ракурса, но, конечно же, узнала сразу – не потребовалось и секунды. Я увидела мои елки, Колину машину, брошенную во дворе, увидела открытое окно на третьем этаже, в тренажерном зале, – оттуда несколько месяцев назад мы с Алиной смотрели на нашего нового соседа, в доме которого, вне всяких сомнений, я находилась теперь. Я была здесь и раньше, но не в этой комнате. Окна гостиной в доме Владимира выходили на дорогу. Я нахмурилась и попыталась встать. Одеяло мешало, я наступила на него, и оно свалилось вниз.

– Черт! – выругалась я и протянула руку, чтобы его поднять.

В это время раздался звук открывающейся двери, и в комнату вошел ОН.