Глава 11

Два месяца — это очень долго, особенно когда приходится жить двойной жизнью. Слишком много вещей нужно держать в голосе, слишком многое может выбиться из-под контроля. Человеческий фактор, знаете ли. Из-за него даже самолеты падают, рушатся империи. Начинаются никому не нужные войны. Два месяца Соня была в отлучке, и это было весьма затруднительно — контролировать ход событий в Москве, в то время как ты болтаешься в автобусе, на перегоне между Казанью и Нижним Новгородом. И почти каждый день — новое место. И каждое новое — хорошо забытое старое, и тоже без каких-то удобств или с тараканами, или в номерах по восемь человек, и они соединены с другой группой, тоже трясущейся в туре по городам и весям. Тур именовался романтично: «Звуки земли». И хотя было не очень понятно, почему «Сайонара» и почему только земли, а не воздуха, огня, воды и прочих стихий. Но не придираться же! Главное — гастроли. Главное — вывески и афиши, автобусы, оборудование и накладки. Море накладок. Потерянные провода, сломанная колонка, оторванные от усилителя ручки регуляторов, упакованные в другой автобус бубны… Два месяца лжи — это очень много. Но Соня почти справилась. Репутация работала на нее. Однако кое-чего невозможно добиться даже с помощью репутации, к примеру, ею невозможно стереть пыль.

Бабушка обнаружила неладное примерно через полтора месяца. Тоже долгий срок, надо признать. Соня звонила, не забывала, не допускала того, чтобы за нее волновались. Она прожила одна уже так долго, и все, включая бабушку, вполне адаптировались к этой ситуации. Конечно, можно было бы заметить, что уже несколько недель Соня не приезжала в гости и не обращалась за деньгами. Но в принципе и это было объяснимо. Зачем птицам деньги? Да и были они у Сони, так как она жила очень экономно, ни на что особенно не тратила, не отличалась стремлением к дорогим тряпкам.

За все полтора месяца бабушка приезжала на квартиру на Тверской пять раз, последние два практически один за другим, с интервалом в два дня. Хотя могла бы и не приезжать. Чего ее дернуло ездить так часто? Почему именно в этот особенный момент, когда Соня в составе группы «Сайонара» колесила по просторам Родины? Можно сказать, что это была случайность. Можно предположить, что после второго уже лета, которое Соня провела в Москве, бабушка неожиданно испытала чувство вины и решила с сентября начать уделять ребенку больше внимания и хотя бы получше кормить. Или это был чистый фатум, рок. Кто знает?

В первый визит бабушка и не рассчитывала застать Соню дома, предполагалось, что она на занятиях в Гнесинке. Бабушка прошлась по чистой и пустой квартире, порадовалась за этот порядок и за то, что Сонечка не оставила никаких грязных вещей, в общем, не девочка — золото. Бабушка положила в холодильник упаковки с домашней пиццей, вакуумную коробочку котлет, две упаковки молока, яблоки, которые предварительно помыла. Холодильник был настолько вызывающе пуст, что бабушка только вздохнула. Совсем ребенок не ест, сдует скоро ветром. А все из-за родителей, которые торчат невесть где. Она закрыла холодильник, оставила на столе записку и уехала. Никаких волнений.

Второй раз прошел примерно так же, и хотя нетронутая еда и по-прежнему лежащая на столе записка бабушку огорчили, но не в том смысле, что она что-то заподозрила. Она просто снова решила, что равнодушие Сони к еде — это что-то ненормальное и что нужно обязательно поговорить с ее родителями (особенно с матерью, которой только подавай красивую жизнь).

Бабушка забрала пиццу с котлетами, яблоки оставила, а записку заменила на более строгую, в которой требовала, чтобы Соня все-таки ела. И то же самое она сказала ей самой, лично, при телефонном разговоре.

— Ты что, вообще не заходишь на кухню? — попеняла ей бабушка. — Думаешь, мне легко готовить и таскать к тебе сумки?

— Нет, — прошелестел Сонин голосок сквозь густые помехи. Совсем плохая стала связь в Москве.

— Я тебя прошу, хотя бы буженину съешь.

— Да, — согласилась Соня после долгой паузы.

Надо признать, в течение этой долгой паузы Соня лихорадочно продумывала варианты. За все прошедшее лето бабушка приезжала всего раза три, и Соня предполагала, что осеннее обострение не приведет к учащению визитов. Что делать теперь, как съесть ветчину, если ты находишься в Казани? Или в Пензе? Или еще черт-те где, и ты даже не знаешь названия этого места?

— И не надо от меня отмахиваться. Я о твоем здоровье забочусь! — воскликнула бабушка.

Соня подождала еще какое-то время, пока бабушка не выговорится, не истощит запас слов и не почувствует свой родственный долг исполненным. Потом отключила связь и сразу же позвонила своей школьной подружке, с которой она не виделась уже лет сто (года два-то уж точно), но у матери которой семья Разгуляевых держала запасные ключи от квартиры на всякий случай. Подружка жила в том же доме, только в другом подъезде.

— Соня? Ты? Неужели это ты? Привет! Как дела? — пробормотала опешившая от такой неожиданности подруга.

Соня кусала губы и молчала в трубку. Что сказать? И как, если Соня не отличалась разговорчивостью? Даже простое и тихое «Это я» далось ей с большим трудом.

— Хорошо, — выговорила Соня после мучительной паузы.

План разваливался на глазах, срочно требовались слова, это был именно такой момент в жизни, и Соня несколько растерялась, что даже запаниковала. Но подружка, которая прекрасно знала Соню и, слава богу, не успела забыть о ее особенностях, взяла инициативу в свои руки.

— Что-то случилось? Тебе нужно что-то?

— Нет… Да… — ответила Соня в точном соответствии с поставленными вопросами, но то, что это два разных ответа, подружка не поняла, решила, что что-то случилось, и заволновалась.

— Ты в порядке? Тебя никто не обидел?

— Нет.

— Уверена? Ты где? Далеко?

— Да. Да. — Соня начала уставать. План показался ей дурацким, но тут подружка вдруг задала правильный вопрос:

— Тебе нужна помощь?

— Да! — радостно воскликнула Соня.

— Ага. Что сделать?

— Ключ! — напомнила ей Соня.

— А, от вашего дома? Тебе нужен ключ?

— Нет.

— Нет?

— Ты.

— Я? — Подружка задумалась. Однако диалог уже наладился. — Хочешь, чтобы я к вам зашла?

— Да! — с еще большим облегчением воскликнула Соня. — Да!

— Цветы полить? Газ выключить? Утюг? Воду перекрыть? — Предположения сыпались как из рога изобилия.

Соня помолчала, предоставив и этому фонтану спокойно излиться, потом собралась с силами и выпалила:

— Съешь буженину!

— Что? — опешила подружка.

Тут уж паузу Соня прерывать не стала, дождалась, пока изумление подруги пройдет. Потом последовали вопросы. Какую буженину? Зачем? Когда? Сейчас?

— Да.

— И где ее взять?

Тут Соня про себя возмутилась. Ну где, спрашивается, ее можно взять? В шкафу? В тумбочке для обуви?

— В холодильнике? — догадалась подружка.

Прошло еще несколько минут довольно странного разговора. В конце концов, так или иначе, план сработал — подружка поняла, что делать. И в третий раз, когда бабушка решила навестить внучку, буженины в холодильнике не оказалось.

— Вот вредина! — возмутилась бабушка, так как все остальное, включая записку, оказалось нетронутым. То есть сказала Соне съесть буженину — она только ее и съела. Или выбросила? Кто знает. Яблоки сгнили. Молоко прокисло. Никакого сладу с этой девочкой, даже и не поругаешься толком. Вечером, когда Соня позвонила, бабушка снова высказала претензии. Она сказала, что не собирается бегать за ней по пятам с едой. Сказала, что ничего больше не оставила, раз Соне ничего не нужно. На вопрос, есть ли у Сони хоть какая-то совесть и стыдно ли ей хоть немного, Соня ответила традиционным «Да», после чего была немедленно прощена, и были весьма веские основания надеяться, что больше бабушка к Соне не поедет. Какое-то время, по крайней мере.

Но бабушка поехала. Она не повезла Соне еду, она повезла ей дорогую осеннюю куртку, которую ей отдала одна хорошая знакомая. Осень, хоть пока и была теплой, должна была неминуемо кончиться холодами. Куртку отдавали пусть и за символические, но деньги, так что ее нужно было померить. Сонина бабушка приехала часам к семи, чтобы застать Соню дома. Не застала, но не удивилась. Семь часов — детское время. Однако что-то едва уловимое забеспокоило бабушку. Что-то было не так в доме. Бабушка походила по комнатам и коридорам, проверила счетчики. Немного постояла в Сониной комнате — с умилением посмотрела на ее медведей на кровати. Уже совсем собралась уехать, так и не разобравшись в причинах своего беспокойства, но… зашла в гостиную и неожиданно поняла, в чем проблема.

На черном, покрытом лаком пианино лежал толстый-претолстый слой пыли. Никаких следов пальцев на крышке, никаких отпечатков худой костлявой попы на круглом стуле. Все в пыли, и кругом тишина. На этом пианино не играли как минимум неделю или две. Вот то, что смутило бабушку. Как может студентка, у которой уже полтора месяца как начались занятия, не заниматься дома. Совсем не заниматься! Студентка с фортепьянного отделения — тем более.

Конечно, репутация и тут делала свое дело. Бабушка задумалась в поисках объяснений. Возможно, Соня занимается в классе. Или у друзей. Или… На этом благопристойные варианты заканчивались. И тогда бабушка, которая, напомним, была женщиной умной, активной, с феминистическими взглядами на жизнь, приняла два решения. Первое — она приклеила к нижнему порожку двери едва заметную ниточку. Когда Соня придет, нитка будет обязательно вырвана. Если придет. Почему-то это вовсе перестало казаться бабушке очевидным, несмотря на съеденную буженину. Второе — на следующий же день бабушка нанесла визит в Гнесинку, и там ее ждало буквально потрясение.

— Она не сдала прошлую сессию, — разводил руками встревоженный и раздосадованный этим неприятным визитом преподаватель фортепьяно, полный круглощекий мужчина с вдохновенным выражением лица. — Она не была допущена к экзаменам.

— Я вас не понимаю! — громыхала бабушка. — Если все обстояло таким образом, почему вы не сообщили родителям? Как это возможно?

— Она взяла академический отпуск. Вовремя, между прочим. У нее были какие-то семейные обстоятельства. Она написала заявление! — оправдывался преподаватель. Его работа — творческая, а не ругаться с бабушками. У него вечером концерт, его студенты будут выступать с программой, а тут ужас и кошмар, крики и невыносимый беспорядок.

— Заявление? — вытаращилась бабушка.

— Вы можете все узнать в деканате! — в последний раз попытался отбиться он от нее.

— В деканате сказали, чтобы я зашла через неделю. У них все ушли на фронт, все беременные и в декрете. Я хочу знать, что случилось с моим ребенком. Какие у нее семейные обстоятельства?

— Мне пора идти! — взмолился преподаватель.

— Даже и не думайте. Я в милицию пойду. Я вас в халатности обвиню, вас лично! — заявила бабушка, напугав человека до полусмерти. Хоть и не было в его действиях никакой халатности, и вообще, он был тут совершенно ни при чем.

Преподаватель встал, вздохнул обреченно и хорошенько подумал. Он вспомнил, что в последнее время перед академкой студентка Разгуляева часто ходила с другим студентом — с Володей с отделения народных инструментов, кажется. Так бабушка была направлена в другую сторону, и преподаватель по крайней мере смог вырваться на свободу.

Нет никакого смысла пересказывать все бабушкины мытарства, ее беготню по коридорам, про объяснения с возмущенными охранниками. Важно только то, что где-то через час бабушка вышла из белого здания с большими окнами в полной прострации. Но тут на лавочке перед входом в учебное заведение она увидела скопление курящих и щебечущих о чем-то студентов всех возрастов, полов и мастей. Бабушку осенила идея. Она подошла к стайке молодых людей, объяснила ситуацию и попросила так искренне, как только возможно, если у кого-то есть хоть какая-то информация о Соне Разгуляевой, предоставить ее. Возможно, не на безвозмездной основе, а при помощи легкого финансирования. Студенчеству надо помогать.

— Так они же с «Сайонарой» уехали! — тут же высказался кто-то из толпы. — У них тур.

— «Сайонара»? — опешила бабушка.

Тогда откуда-то из недр чьих-то рюкзаков был извлечен на свет божий диск этой новой молодой группы. Наличие диска в чьем-то рюкзаке, безусловно, говорило о качестве музыки и о растущей популярности группы. Не будет же кто-то таскать диск из чистой вежливости, только потому, что друг или знакомый — музыкант. Алло, мы же в Гнесинке находимся! Тут каждый первый — музыкант, и у всех по диску. Рюкзаков не хватит.

— Вот! Это их альбом, — сказал счастливый обладатель дебютного диска и протянул пластиковый бокс бабушке.

Для нее, конечно, все это было пустым звуком — и название группы, и их альбом, и их намечающаяся популярность. Она вдруг застыла в полнейшем шоке. Перед ней, с правой стороны обложки, в странных и совершенно непристойных одеждах, в каких-то веревках и с невероятным количеством косметики на лице, стояла загадочная, диковатая, странная незнакомка с тревожным лицом. В руке у нее был лук, ноги — голые, замотанные опять же в веревки. И в смутно знакомых чертах этой ненормальной инопланетянки бабушка узнала знакомые черты внучки — тихой светленькой пугливой девочки в шелковом платьице, молчаливой и не приспособленной к жизни. Как это может быть? Как такое вообще возможно? И как умудрилась она, бабушка, вот это все так глупо, так беспардонно проглядеть? Но главное — где теперь носит Соню, позвольте спросить?

Когда вечером следующего дня бабушка в пятый раз подошла к двери на восьмом этаже дома на Тверской, она даже не сомневалась в том, что нитка останется нетронутой. Так оно и случилось, естественно, потому что в этот самый конкретный момент ее внучка Соня была в другом городе, она сидела на берегу реки, на деревянной лавочке, в объятиях своего любовника музыканта Готье, и на губах ее ярко алели следы поцелуев. О том, что происходит дома, она не догадывалась, да и не задумывалась вовсе. Она прекрасно умела жить сегодняшним днем.

В конечном итоге оказалось, что не только бабушка неожиданно для себя обнаружила обман, а кроме обмана, тот неприятный факт, что она абсолютно ничего не знает о человеке, которого считала открытой книгой, — о Соне. Был и еще кое-кто, также неожиданно сделавший некоторые открытия. Нет, не Ингрид. Почти за два месяца лицом к лицу со своими предателями она ни на секунду не заподозрила ничего плохого. Может, просто было много работы? А ее действительно была целая куча, и делать ее никто не хотел. Организаторы тура, полные раздолбаи, интересовались только тем, чтобы караван куда-то шел. Проблемы музыкантов — не их проблемы. Они предоставили автобусы, сопроводительные документы, талоны на питание и списки встречающих лиц, после чего отключились от проблем и большую часть времени проводили, сидя у себя в джипе и сражаясь в покер.

Работа свалилась на Ингрид, и она честно несла свой крест. Впрочем, нет, она жаловалась, конечно, и возмущалась, и клялась, что от такого количества телефонных разговоров скоро с ума сойдет. Она фальшиво кляла Готье с его идеей поехать в этот псевдоэкологический тур, хотя в глубине души была рада и даже наслаждалась. Они были теперь настоящие артисты, ибо какая разница между дилетантами и профессионалами? Только в оплате. Первые платят за все сами, вторым платится гонорар. И этот тур, по-хорошему, был первым, когда группе «Сайонара» действительно что-то заплатили.

Нельзя не признать, что этот контракт, который Готье достал из кармана клетчатой рубашки, как кролика из шляпы, был хорош. И он получил его легко, без каких-то усилий, после какой-то вечеринки в каком-то клубе. Готье рассказывал, что даже не помнит точно, в каком, к нему подошли администратор клуба и какой-то человек в джинсах и пиджаке, надетом поверх черной водолазки. И все — через пять минут группа «Сайонара» договорилась о поездке в тур. Так просто! В то время как Ингрид месяцами билась, чтобы добиться хоть каких-то денег, хоть каких-то условий — концертов не для разогрева основного состава, корпоративов за деньги, которых хватит не только на ужин.

— Почему ему все дается так легко? — спрашивала Ингрид у Сони.

За время тура они с ней общались много, все больше и больше. Ингрид даже думала, что они с Соней — друзья. С тех пор как их отношения с Готье так улучшились, она успокоилась, и ее паранойя по любому поводу перестала принимать такие тотальные формы. Соню даже стали считать совершенно безопасной. И потом, что ни говори, а слушателем Соня была просто идеальным, чего так не хватало Ингрид.

Соня пожимала плечами, думая о том, что в этом, наверное, карма Готье. Ему все само идет в руки, даже она, собственно. Но он не в состоянии этого ни оценить, ни удержать.

— И я не понимаю, почему они тогда не подошли ко мне? Ведь я менеджер группы.

— Да, — согласилась Соня.

Она, кстати, действительно весьма высоко оценивала то, что делала Ингрид, и в каком-то смысле она даже считала, что Готье просто не стоит Ингрид. Вернее, даже не так. Готье стоит всего, чего угодно, но Ингрид — такая женщина, которую нужно одевать в дорогие одежды и катать на кабриолетах, она будет громко смеяться и страстно любить, она может быть верной и нарожать детей. Словом, она может сделать мужчину очень-очень счастливым, и тем хуже, что она выбрала такого, которому это не нужно, который на такое счастье попросту неспособен.

— Это все мужской шовинизм. Как искать бубны — это мы к женщине бежим, а как разговаривать о реальных делах — мы ищем мужчину. Я просто в ярости! — жаловалась Ингрид Соне.

А еще они пили чай или кофе (Ингрид в основном кофе, что не шло на пользу ее цвету лица), разбирали и готовили к выступлениям костюмы, инструменты, не давали Лешему спаивать Стаса… Вопросы, проблемы, бесконечные часы в дороге — жизнь в дороге. И Готье, нежный, хоть и немного отстраненный, как всегда, снова пишет песни, не ворчит на Ингрид… Уже одни эти изменения радовали Соню, так как обычно, что бы она ни делала, Готье был всегда недоволен. Она могла спокойно класть голову к нему на плечо, когда они ехали куда-нибудь, и он не возражал, не дергал плечом, не говорил, что у него затекла рука. Он улыбался и говорил, что Иня снова сюсюкается. Он улыбался! Ингрид бы подумать, что это совсем не так нормально и необычно и за все эти два с лишним года, что они вместе, он таким в общем-то и не был. Но она ничего не замечала, и прежде всего потому, что ей это было неинтересно. То, как все выглядело сейчас, совпадало с тем, о чем она долго и безуспешно мечтала. Ингрид старалась не шевелиться, не открывать глаз, не убирать ладоней с ушей — она была счастлива и не собиралась расставаться со своими иллюзиями. Зато кое-кто рядом внезапно начал прозревать, и это был Володя. Ему хватило готовности видеть вещи такими, какие они есть. А вещи были простыми.

И Готье, и Элиза светились от счастья. Они были спокойны и безмятежны, бесконфликтны и сговорчивы, улыбчивы и терпимы именно оттого, что были счастливы. Не будь они так счастливы, особенно Готье, — не будь он так счастлив, он вел бы себя совершенно по-другому. Он бы злился, требовал все поменять, гнал бы прочь от себя Ингрид, портил бы всем нервы, а не улыбался бы, как влюбленный дурак. Таким, как сейчас, Володя Готье вообще не помнил. Все раздражающие мелочи, проблемы, которые неминуемо сопровождают такие вот гастроли — все, очевидно, перекрывалось для Готье теплом и светом этого счастья. И не Ингрид — это точно — была источником этого счастья. Готье не светлел, не начинал сиять ярче, когда она входила в комнату, и не огорчался, когда она уходила. Он, если вглядеться, едва замечал ее присутствие, и сейчас она была для него не больше, чем еще одним элементом декораций.

Зато когда в комнату входила Элиза, лицо Готье менялось, оно начинало светиться изнутри. Это было очевидно, и Володя не понимал, почему никто этого не замечает. Возможно, потому, что никому не было до них дела? Леший хотел еще пивка. Стас был готов присоединиться к нему. У Яши от гастрольной жизни разыгрался гастрит, и он мечтал только о домашней пище. Ингрид была настолько слепа, что радостно улыбалась и шептала нежности на ухо Готье.

Вот они и не видели ничего. А Володя бы хотел, чтобы лицо молчаливой Элизы освещалось радостью, когда он, Володя, заходил в автобус. Собственно, он и в гастроли-то эти отправился, питая себя большими, хоть и ни на чем не основанными надеждами. Он собирался добиться ее любви и теперь только корчился от боли, когда замечал, как обмениваются взглядами Элиза и Готье. Несколько раз Володя даже замечал пару раз, как эти двое вдруг исчезали куда-то — тихо и незаметно. В такие минуты Володе становилось совсем тяжело, и тогда он шел к Лешему и присоединялся к ним, игнорируя осуждающие вопли Ингрид. Музыканты! Только бы глотку залить. Брали бы пример с Готье!