Иногда мне кажется, что люди – как звезды или планеты в Галактике. Находятся рядом, но не могут по-настоящему прикоснуться друг к другу, хотя имеют общие орбиты. Вращаются совсем близко, но видят лишь очертания неизвестных тел. И тянутся, изо всех сил тянутся навстречу друг к другу, но гравитация заставляет их совершать круг за кругом в бессмысленном движении среди пустоты.

Что же произошло у нас с Андреем? Может быть, в какой-то миг я сорвалась с привычной орбиты и полетела по своей собственной траектории, как новорожденная комета? Может быть, у Андрея поменялась сила притяжения? Физики не исследуют законы всемирного тяготения человеческих душ. В нашем случае закон отторжения.

Мы с Андреем договорились встретиться в «Макдоналдсе» у метро «Юго-Западная». Я ненавижу эти рестораны, и главным образом из-за того, что многое там действительно готовят вкусно. Мне же с моей фигурой патентованной домохозяйки нельзя расслабляться ни на минуту. Нужно держать аппетит под контролем. Ну почему нет закусочных, в которых к низкокалорийным коктейлям из обезжиренного молока подавались бы диетические бутерброды? Хотя, может, такие заведения и есть, но где-нибудь в центре города – особые места для гурманов и вегетарианцев. А хорошо бы иметь их на каждом углу. Эх, мечты-мечты.

Андрей всегда говорил, что в «Макдоналдсах» – недорогая и питательная «закусь». И там хорошо «общаться» с друзьями. Что такое его «общение», я прекрасно знала. Разговоры о том, каких высот достигла бы космическая наука в России, если бы не проклятущая Перестройка. Космос, космос, космос. Вечно одно и то же. А про закусь – это фраза исключительно для меня. Так Андрей начал говорить, когда мы уже не ладили. И лишь для того, чтобы понервировать меня. Да, теперь я уверена, настоял на встрече в «Макдоналдсе» именно для этого.

– Я не люблю «Макдоналдсы», ты же знаешь, – хмуро ответила я. Я не любила Андрея, я не хотела его видеть.

– Но мы-то туда не есть идем? И потом, я не могу себе позволить вывести тебя в дорогой ресторан. Пусть это делают твои коллеги по бизнесу, – сказал Андрей. В его устах термин «коллеги по бизнесу» звучал, как «стая бессовестных хапуг».

– У меня нет никакого желания ходить с тобой в дорогие рестораны. Я бы с тобой, если б могла, даже в одном лифте ездить отказалась.

– А ты можешь! – довольно воскликнул Андрей. – Давай продадим нашу квартиру, и нам не надо будет ездить на лифтах даже в одном городе!

– Я не собираюсь продавать свою квартиру, – закипала я. – Я не для того в одиночку, без всякой помощи с твоей стороны делала ремонт и вкладывала такие деньги, чтобы кто-то другой наслаждался моей кухней или моей ванной. И если ты плохо понял меня по телефону, я готова повторить это и в «Макдоналдсе», и в любой другой закусочной.

– В общем, я думаю, такие вопросы надо решать при встрече, – спокойно ответил Андрей.

Еще бы, чего ему нервничать. Он же ничего не теряет. Он только приобретает. А я... я просто не знала, что делать. Продать квартиру – это же безумие. Совсем еще новенький ремонт. Кухня, в которой все сделано по моему вкусу! Моя спальня, за окном которой видна необъятная даль. И можно даже разглядеть шпиль Московского университета. Как он может такое требовать?

– Знаешь, дорогая, есть ведь и другой выход из положения, – пространно заявил Андрей уже при встрече.

– И какой же? Предлагаешь мне от тебя откупиться? – усмехнулась я. Всю дорогу с работы до «Макдоналдса» я думала, сколько предложить Андрею, чтобы больше никогда не видеть ни его, ни Манечки, ни документов на ЕГО долю. По моему разумению, с него хватило бы и пары сотен баксов. Но что-то мне подсказывало, что этот вариант Андрея не устроит. Наверное, интуиция!

– Слушай, эта мысль мне в голову не приходила! – он хмыкнул.

– Еще бы. Ты же научный деятель. Деньги для тебя – пустые бумажки, грязь. Верно? – не сдержалась я.

Андрей поднял глаза. Его оборона начала трещать по швам. Я подумала, что лучше сейчас остановиться. Но все же закончила мысль:

– Квартира же – совсем другое дело, верно?

– Скажи, а без оскорблений ты обойтись не можешь? Или снова натравишь на меня адвокатов?

– Куда нашим адвокатам против доктора наук! – съехидничала я. – Кстати, сколько бы мне запросить за оказание тебе моральной поддержки, пока ты писал докторскую. Помнится, ты ее исключительно на мои деньги делал. И не жаловался, что я мешаю твоей карьере.

– Прекрати! – крикнул Андрей и с грохотом поставил стакан с колой на стол.

Кола расплескалась, забрызгав мою сумочку. Я вскочила и посерьезнела.

– Что ты хочешь? Я не буду продавать квартиру. Денег тебе дать? У меня их нет. И вообще, считай те пять штук авансом. Сколько ты в целом хочешь?

– Сколько я хочу – у тебя нет. Столько даже в вашей конторе не зарабатывают. – Андрей говорил сквозь зубы.

Посетители смотрели на нас с нескрываемым раздражением. Они пришли сюда с детьми не для того, чтобы наблюдать нашу перебранку.

– А ты мои деньги не считай. Они теперь к тебе отношения не имеют. Все, что мог, ты уже посчитал.

– Я не понимаю, о чем ты. Если ты про суд, то ты забываешь, что сказал судья: все, что мы имели, и так было моим. По закону. А почему ты решила, что я должен оставлять тебе то, что принадлежало нам обоим, и уходить на улицу безо всего?

– Потому что это из-за тебя, сволочь, рухнула наша семья, – высказалась я.

Мы снова сели за стол. Я судорожно вытирала салфеткой колу с сумки.

– Из-за меня?! Интересно, почему ты так решила? – вошел в раж Андрей.

Кажется, мы впервые за все долгое мучительное время развода говорили о НАС. И это было невыносимо.

– Подожди, если я ничего не путаю, это ведь тебя дома ждет любовница с новорожденной дочкой. Нет? Я ошиблась? – кривилась я.

– Ошиблась. Она уже – моя законная жена. И дочь – тоже законная. А если ты вбиваешь нашему сыну в голову чушь про то, что я вор и сволочь, то придет время, он вырастет и сам во всем разберется! – Андрей раскраснелся. Аппетит у него, кажется, тоже пропал.

– Какой же ты быстрый. И что, ты женился, а я, значит, развалила семью? Каким же образом?! – изобразила я бурное удивление.

– Очень просто. Ты меня разлюбила. Я тебе об этом уже говорил. – Он сделал вид, будто что-то ищет у себя в сумке. Он просто не хотел смотреть мне в глаза. Странно, но, оказывается, говорить о деньгах раз в сто легче, чем о любви. Особенно, о любви, которая умерла.

– Как интересно. Значит, ты стал изменять мне, потому что я тебя не любила? А на мне что, вывеска висит – не люблю? Как... это... «Пива нет». Так, что ли? – Меня несло.

После того как Марк покинул территориальные границы РФ, я считала, что совершила подвиг, оставшись с Андреем. И уж точно я была уверена, что я его в достаточной степени любила. А что он еще хотел? Я отпустила такого мужчину, чтобы остаться с ним – неудачником, непризнанным гением, так и не нашедшим места в новом мире. Разве это не свидетельство моей любви? Но почему-то сейчас я и сама не очень в это верила.

– Только не рассказывай мне, как ты страстно меня любила. Не надо. Если бы любила, ты бы сделала то, о чем я тебя просил. Тогда.

– А тебе, значит, показалось недостаточным «Ниссана». Тебе надо было развалить мою жизнь! – Я моментально потеряла желание откровенничать. Тогда, два года назад, я просто не могла сделать то, о чем он просил. Достаточно я приносила жертв на алтарь светлого будущего моего мужа. Эту, последнюю жертву я принести отказалась. В виде откупного был «Ниссан». Андрей согласился, чтобы мы его купили, хотя кто мешал ему тогда от меня уйти?

– И ты развалила мою... – тихо, почти неслышно сказал Андрей.

Мы сидели в «Макдоналдсе», нам обоим было больно. Наши раны еще не затянулись.

– Ну, вот и поговорили, – после тягостного молчания проговорила я. – Думаю, достаточно.

– Да, ты права. Так как насчет квартиры?

– Никак. Это единственное, чем я действительно дорожу. Я бы отдала тебе деньги, если бы ты согласился подождать. Сколько ты хочешь?

– Сто тысяч долларов. И у меня почти нет времени ждать! – твердо проговорил Андрей.

Я ахнула.

– Сто штук?! Да откуда у меня такие деньги? И вообще, ты с ума сошел. Она же вся столько стоила!

– Значит, нет?

– Нет. Ни за что. И даже не думай! Бред какой-то, – разозлилась я.

Ну, понятно, если бы он захотел двадцать. Или тридцать. Ну, может, тридцать пять. Мне пришлось бы занимать на фирме, выплачивать несколько лет. Зато я осталась бы с квартирой. Но сто штук? Откуда он взял такие цифры?

– И что же мне делать? Продавать ее ты тоже не хочешь? – растерялся Андрей.

Вокруг нас постоянно менялись люди, они поглощали еду со своих тарелок, жмурились от удовольствия, общались. Гул разговоров обтекал нас со всех сторон, а мы сидели, не в силах понять друг друга. Не в силах договориться, не в силах решить, кому достанется большая часть нашей разлетевшейся на куски лодки.

– Не хочу. Я уже продала мамину квартиру. И ничего хорошего из этого не получилось.

– Ну, тогда ты вынуждаешь меня идти на крайние меры, – с угрозой предупредил Андрей.

Я с веселым изумлением посмотрела на него.

– А ты думал, что я этого не поняла? Я уже знаю, что ты сотрешь меня в порошок. Что ж, вот тогда, но не раньше, ты дотянешься до того, чего так страстно хочешь. Ты, как любитель чистой науки, подозрительно жаден. Зачем тебе столько денег? Молодая жена нынче дорого обходится? А я тебе ничего никогда не стоила. Почему меня твоя мама так не любила, не понимаю. Шикарный вариант!

– Перестань. Ты ничего не хочешь понимать, – всплеснул руками Андрей.

Я встала со своего места и пошла к выходу. Андрей остался сидеть, разглядывая стол. Возможно, он сосредоточенно обдумывал план наступления. Странно, сейчас у меня были все основания ненавидеть его, но я чувствовала странное онемение в области сердца, как будто мне сделали наркоз, прямо туда, внутрь. Как укол адреналина, который делают, пробивая ребра. Я леденела. В моем сердце не осталось даже ненависти. Теперь там была пустота.

Я дошла до дома. Я осмотрелась по сторонам. И вдруг подумала, что если вот прямо сейчас не произойдет ничего, что могло бы меня остановить, я пойду и выброшусь из окна. Интересно, что будет после этого? Вся моя доля в квартире достанется Мишке. И его папа будет уже у него выцарапывать свою часть. Но главное, что интересно, наследственные дела открываются только через полгода. Значит, моя смерть как минимум на полгода отсрочит исполнение Андреевой мечты. И стоило оно того? Стоило ли мне сейчас обрывать нити, невидимо скреплявшие меня с этим миром, только чтобы Андрей еще на полгода застрял в том же месте? Он стоял на этом месте уже много лет. Возможно, он спокойно постоит и еще. Может, ему даже будет легче, потому что он будет знать, что меня больше нет.

Когда-то, ужасно давно, когда конструкторское бюро Андрея приказало долго жить, а его докторской диссертацией оставалось только обклеить туалет и любоваться в часы досуга, я чувствовала к нему такую сильную жалость, от которой у меня тоже леденело сердце. Он слонялся по квартире, из угла в угол, из конца в конец.

– Тебе надо отвлечься. Жизнь на этом не кончается. Ведь это всего лишь работа, – пыталась успокаивать я его.

– Ты считаешь? Ты можешь вот так спокойно говорить, что то, что я делал все эти годы, – просто работа? – язвительно спрашивал Андрей. За неимением иных оппонентов он спорил со мной.

Мне хотелось плакать и прижимать его к груди.

– Но надо же куда-то двигаться. Может, сходите с Мишкой в зоопарк?

– Сходите сами, – отмахивался он. – Я ничего не хочу.

– Это тоже неправильно. Мы же хотим тебе помочь. Может, завтра снова откроют это ваше КБ, и окажется, что ты зря тут на нас бросаешься.

– Оставьте меня в покое! – Андрей ничего не хотел слышать.

Если я слишком сильно доставала его, он хлопал дверью и уходил на улицу – неважно, ночь ли, день ли. Но возвращался он всегда выпивший. Это было для меня странно. Я всегда считала Андрея волевым человеком, способным к самоконтролю. Никогда не думала, что буду почти каждый вечер встречать его в коридоре, шатающегося и дурно пахнущего перегаром.

– Ты погибаешь! – сказала я как-то утром, после очередного загула, когда он не дошел до кровати и уснул в коридоре.

– Может, я этого и хочу?! – заявил он.

Я пожала плечами и ушла на работу. А Андрей просидел весь день дома, с мамочкой, которая утирала ему сопли и соглашалась с ним во всем. Самоотверженная женщина, она всегда была готова его поддержать. Но насколько же лучшим для самого Андрея было бы услышать: «Перестань раскисать, ты же мужик. Иди и подумай, чем ты будешь кормить семью!» К сожалению, на это Анна Сергеевна оказалась неспособна. Поэтому Андрей пил и жалел себя. Потом, много позже, я не раз думала, что это медленное самоубийство Андрея было равносильно мечтам маленького мальчика о том, как настанет время, все оглянутся и поймут, что его больше нет, и сразу расстроятся, пожалеют и позовут обратно, но будет поздно.

– Ты никогда уже не будешь ученым! – сказала я ему, когда он впервые напился в одиночестве, прямо у нас дома, на кухне. – Но неужели же ты вообще больше ничего не хочешь, кроме этой долбаной бутылки? Какой же ты слабак!

– Ты ничего не понимаешь! – ответил Андрей.

Впоследствии он многократно это повторял. В разных формах и на разные лады. И сегодня тоже.

Он так и не бросил пить, хотя и нашел некоторый баланс между собственным разумом и этой анестезией для самолюбия. Его позвали преподавать, и это было единственное, чем он согласился заниматься. Я радовалась, что он снова возвращается к жизни, хотя это уже нельзя было назвать прежней жизнью. Я радовалась, потому что относилась к Андрею как к больному ребенку. Чего с него взять, лишь бы дитя не плакало. И не мешало мне работать.

– Тебя ведь устраивает, что у меня все так плохо? – спрашивал он, заглядывая мне в глаза. – Я всегда могу забрать Мишку или сходить в магазин. Пока ты будешь пропадать на работе!

– Я не для себя это делаю! – отвечала я. Хотя понимала, что вру. Я делала это именно для себя. Но кто ж ему мешал измениться? Я, что ли? Нет, просто это очень легко – давить на жалость.

Вот я никогда не испытывала жалости к себе. То есть никогда до сегодняшнего дня. Потому что я думала, что нет на свете такого испытания, против которого я окажусь бессильна. Или, если быть еще более точной, мне казалось, что мир справедлив сам по себе, по определению. И раз он так все расставил по местам, выдав мне умного, помешанного на космосе мужа и сварливую, помешанную на сыне свекровь, – в этом тоже есть какой-то невидимый замысел. И надо только подождать, чтобы увидеть его. Распознать, сложив все пазлы по местам. Если есть проблема, будут и силы, чтобы ее решить.

– Работай!

– Конечно!

– Рожай.

– Не вопрос.

– Войди в положение, ему сейчас тяжело.

– Уже вошла. Уже несусь делать так, чтобы ему стало легче. Совсем легко. Все беру на себя.

– Относись к нему с уважением...

Стоп! В этом месте проблема. Женщине трудно относиться с уважением к мужчине, который отказывается сопротивляться своей беде. Я помогала, понимала, выстаивала очереди, неслась от метро домой, таскала Мишку в школу, тяжелые сумки домой. Я все делала, но уважение я где-то потеряла. По дороге. Его больше нет, извините.

А теперь я смотрю на Андрея и понимаю, что он это чувствовал. Знал. Может, именно это он имел в виду, когда говорил, что я просто перестала его любить. Ну да, так он же и сам перестал себя любить. А что должна была делать я?

И вот, словно в насмешку надо мной или чтобы показать, что не стоит быть столь самонадеянной, я сама теперь испытывала мучительную, острейшую жалость к себе. Андрей снова стал сильным, стал очень сильным, только теперь он уже не завоевывает космос – он воюет со мной. А я растеряла все боезапасы, забыла все пароли и страшные тайны. Я повержена, побеждена, и единственное, что может хоть как-то ранить моего бывшего мужа, – это мой прыжок из окна? Да, возможно, но я-то этого совершенно не хочу. Я уже понимаю, что никто из тех, кого я хотела бы задеть своим поступком, не пожалеет обо мне и не испытает мук совести. А все те, кто будет искренне рыдать по мне, – их я ни за что на свете не хотела бы заставить страдать.

Нет. Оно не стоило того. Я была большая девочка и уже знала, что моя боль пройдет, что с болью можно справиться как-то иначе, нежели осуществив короткий невыразительный полет из окна панельной многоквартирной новостройки.

Поэтому я отошла от окна спальни и поклялась что, как бы там что ни сложилось дальше, я останусь собой. И буду бороться до конца. По крайней мере, перед тем, как отдать Андрею половину квартиры, я основательно истреплю ему нервы, и все деньги уйдут у него на их лечение. Эта мысль окончательно привела меня в чувство.

Вдруг я услышала, как в прихожей открывается дверь.

– Ма-ам, ты спишь? – тихо спросил Мишка, просунув голову ко мне в комнату.

– Угу, – сонно пробормотала я, хотя не спала. С некоторых пор у меня снова началась бессонница. Совсем как при Андрее. Но я не хотела сейчас говорить с Мишкой.

– Ну, спи-спи, – кивнул он и вышел.

Если бы он меня увидел, то сразу бы все понял. И расстроился бы. А он и так все эти каникулы провел мрачнее тучи и с каждым днем все больше уходя в себя. И никто не мог ему помочь – его родители развелись, возненавидели друг друга, рвут на куски все, что создавали годами. Рвут на части все пятнадцать лет семейной жизни – его, Мишкиной жизни. У него-то пока никаких других лет нет, не нажил.

Я выпила снотворное и попыталась сконцентрироваться на подсчете овец. Если я буду так засыпать теперь всегда, то не за горами нервное расстройство и проблемы со здоровьем. Ничего, все наладится. Сейчас подействует таблетка. Сейчас я смогу наконец отключиться и перестать чувствовать боль. Перестану вообще что-либо чувствовать. Не только вечность может оборвать невыносимый момент, но и простой, обычный ночной сон. Вот, уже и овцы сбились в одно смазанное стадо. И вообще, это не овцы, а хлопья сладкой ваты, которую обычно продают в парках аттракционов. Эх, хочу обратно – в детство! К сахарной вате, к проблемам, которые решают за меня.

«Чирик-чирик», – птичкой пропел где-то в глубине комнаты мой телефон. Это чирикнула эсэм-эска. Я с раздражением разлепила уже отяжелевшие глаза. Где же этот чертов телефон? И кто может звонить мне в такой час? Какая сволочь? Наверняка какая-нибудь реклама.

Я подошла к сумке и принялась сонно в ней копаться. Привычка ВСЕГДА подходить к телефону – довольно утомительная неизбежность для тех, кто видит работу смыслом жизни. Телефон обнаружился только с третьей попытки, в кармане для ключей. Большая сумка – большие проблемы.

Я открыла экранчик и застыла. Эсэмэска была от Марка.

Я прочитала несколько лаконичных предложений и поняла, что совершила бы самую большую в жизни ошибку, если бы поддалась своему дикому порыву и выбросилась из окна.

«Дорогая Элен. Знаю, что, если позвоню тебе, ты снова начнешь нести всякую ерунду. Поэтому пишу тебе смс прямо из аэропорта. И не смей писать ответ – мне все равно придется выключить аппарат. Авиационная безопасность. Завтра, ровно в десять утра приземлюсь в Шереметьево. И ты этого никак не можешь отменить. Так что лучше просто встреть меня, а то у ваших таксистов заоблачные цены. До встречи, твой Марк».

Вот так-то! Я вскочила на кровать и принялась прыгать. Он едет! Он едет! Все остальное теперь неважно. Впрочем, нет, что я такое несу. Конечно, важно. Мы вместе с Марком сможем придумать что-нибудь гениальное. Он же такой умный, он же такой сильный, нежный, внимательный...

Я замерла, вспомнив, как он когда-то, пять лет назад, смотрел на меня в лифте гостиницы. «Останови меня!» Ну уж нет, теперь ни за что. Если только он еще раз меня попросит...

Я плюхнулась на кровать, забралась под одеяло и моментально заснула. Во-первых, подействовало снотворное. А во-вторых, меня успокоила мысль, что завтра, ровно в десять утра мне надо будет встречать Марка. И значит, выглядеть я должна, как принцесса, чтобы сразить его наповал.