Глава 27
В длинную, узкую тьму я пополз один.
— Благодати тебе… Бастель, — выкрикнул отец.
Ход полого спускался к речному шуму. «Фатр-Рашди», засунутый за пояс, оскребал дощатую стенку. Я переставлял локти, и дерево глухо отзывалось на каждое движение. Скоро тьма посерела, позеленела мутными отблесками.
Финальный спуск оказался короток и коварен, так что я, проскользив по мокрым доскам, с головой ушел под воду.
Уф-ф!
Вынырнув, я обнаружил, что нахожусь под низко нависшим каменным козырьком, а рядом, на легкой волне покачивается привязанная к железному костылю лодка.
Забраться в нее у меня получилось лишь с третьего раза, когда пальцы уже побелели от холода. По другому лодочному борту, не сразу замеченные, приступкой возвышались несколько камней.
Я заполз, я сполз, клацая зубами, я как мог растянулся на дне и минут пять бессмысленно смотрел, как дрожат блики на неровном своде.
Так и должно быть, подумалось мне. Так выпало, так, наверное, записано на крови. Я должен был остаться один. И одному же мне и прекращать всю эту дикую историю.
Как говорят в Ассамее — судьба.
Я отвязал лодку от костыля и, загребая ладонями, вывел ее из-под козырька. Река Северянка распахнулась вширь, зашипела у бревен стапеля, потекла искристой золотой чешуей. Я достал из-под скамьи короткое весло. Несколько взмахов — и течение, качнув, подхватило лодку, потянуло вперед, окунуло в золото стремнины.
Ветер хлестнул по лицу.
Домики верфи, недостроенная шхуна уплыли за корму, пустынные холмы, вырастающие над берегами, принялись сопровождать лодку. Заросли вереска украшали их склоны замысловатыми лиловыми шрамами.
Я поработал веслом и, убедившись, что течение справляется и без меня, скрючился на скамье. От слабости мутило. Я потерял много крови Бастеля Кольваро, и теперь, наверное, она постепенно заменялась родной, оранжевого оттенка кровью Игоря Баневина. Теперь уж точно не ясно, кто я, ни один, ни другой.
Солнце клонилось к западу — судя по всему, с того времени, как я потерял сознание на досках склада, прошло не более шести часов. Следовательно, тварь со своим кровником у Ша-Лангхма уже почти сутки. Долго ли будут ждать Шнурова — вот вопрос. И вообще, значил ли он для твари что-нибудь?
Я поплотнее запахнул мокрый мундир.
Вода сонно поплескивала о борта. Холмы натянули серо-зеленые моховые шкуры, кое-где облезшие до угловатой гранитной плоти.
Два патрона в «Фатр-Рашди», еще два — в кармане.
Мы, наверное, зря ухватились за поиск необычных смертей. Было бы что-то стоящее, Сагадеев обязательно сообщил мне — ему слали отчеты полицейские управы и жандармские управления. Но, видимо, единственное, что заслуживало внимания, это письмо из Жукоева, оставленное им для меня на прикроватном столике.
А вот с опросами свидетелей, соседей, близких убийц мы промедлили. Хотя, наверное, в Леверн до сих пор с егерской почтой приходят рапорты и «клемансины». Только события покатились кувырком.
А там, возможно, и Шнуров, и Мальцев, и «козыри» отметились. Кого-то наверняка опознали, кого-то описали приметами. Вообще же, если для инициации нужна кровь будущего хозяина, то Мальцев посещал и Громатова, и Синицкого, и Лобацкого, и Шапиро. Такое доверять некому. Были, наверное, и кареты закрытые, и плащи, и шляпы с широкими полями, и кровь пряталась. Похищением же мальчишки Ритольди занимались или «козыри», или тот же Петр Телятин.
Мне пришлось прервать мысль — длинный плоский камень разделил русло Северянки. Лодку повлекло к нему, в белую шипящую пену. Я оттолкнулся веслом. Что-то оскребло днище.
Да, подумалось мне, на Мальцева мы б вышли наверняка. Неделя-две и вышли бы, сопоставили, сверили появления некой личности. Жалко, не оказалось у нас этих недель. Может быть, как раз письмо отца и убыстрило ход событий. Вполне возможно, убийца посчитал, что Аски Кольваро разгадал его план.
Терст хотел — козырной картой — предъявить меня позже.
Около месяца я провел в закрытом домике, разглядывая перемены в осколке зеркала.
Круглое лицо Игоря Баневина втягивало щеки, меняло цвет глаз, обзаводилось шрамиком, разделяющим верхнюю губу. Шрам мне не нравился, и я хотел прикрыть его усами. Но усы не росли, росла бородка.
Этот месяц, насколько я понимаю, Терст, Сагадеев и столичный полицмейстер Муров гонялись за призраками — искали заговорщиков, террористическую организацию, агентов Ордена Мефисто.
Думается, кто только не попался в раскинутую ими сеть, наверное, и душегубы, по которым плакала каторга, и члены всяческих кружков за равенство и братство, и мошенники всех видов и пошибов, только вот к смертям фамилий они не имели никакого отношения. О «пустой» крови заговорили только после покушения Синицкого…
Я уже оправился, я был готов вступить в игру, но на первом плане у Терста встала защита государя-императора. Маршруты, кровники, места отдыха, запасные пути. Необходимость в моем появлении возникла позже, после письма отца, и нападение в «Персеполе» только подтвердило в Терсте окрепшую уверенность, что кто-то работает против всех семи фамилий.
Но кто?
Впрочем, ответить на вопрос уже не было времени. Закрутилось, понеслось. «Персеполь», морг, засада в лесу. И Терст, и я, и Сагадеев, и Тимаков едва поспевали за событиями. Я только гадать могу, какие отчеты или сообщения бомбардировали Терста постоянно. «Пропал дормез с кровником государя…», «В ответ на ваше распоряжение сообщаем, никаких подозрительных…», «Поиски горного инженера Шапиро до сих пор…», «Негласные проверки на улицах людей со странной кровью не выявили…»
Северянка изогнулась, лениво обтекая каменную осыпь, левый берег понизился, зажелтел песок, зато правый берег оскалился высоким обрывом. Скорость течения упала, и я минут пять работал веслом. Второго весла, жалко, так и не нашлось.
Мундир чуть просох. Грудь пощипывало. Сквозь синевато-белые разводы жира летел по груди наискосок разрез, прихваченный черными стежками. Как железнодорожная колея. И даже не думал заживать.
Наклонившись, я зачерпнул воды и сделал несколько глотков с ладони. От холода заломило зубы.
Да, мы не были готовы.
Мы хорохорились: кровь, высокие фамилии, сила и цвет империи. Не ожидая, что весь этот цвет в одночасье поляжет в моей родовой усадьбе.
В Ганаване, наверное, сейчас хаос, траур по императору, поиски новой крови. В Леверне, пожалуй, потише. Или нет, те, бежавшие без оглядки, сейчас, наверное, вовсю сеют панику. Ужас, господа! Как мы тряслись в дормезах! И всюду тени, тени…
Не было бы стрельбы.
А может все затаились и ждут? Улицы пусты, кареты стоят у подъездов, нет-нет и колыхнется занавеска, выглянет бледное лицо, и снова тихо, мертво, ни веселого звона колокольчика, ни детских голосов.
Ох, что я себя накачиваю?
Думать об этом надо после. Даже не думать вообще. Не мое это уже дело. Мое дело — доплыть, выйти и подождать.
Удивительно, конечно, почему Лобацкий?
Ведь было яйцо, значит, было и пол-дня на подготовку. Оказался бы против меня Петр Телятин, и все — я убит, кровь моя в «клемансине».
Но в «Персеполь» явился казначей.
Что это значит? Что ни Петра Телятина, ни кого другого в тот момент под рукой у убийцы не было. Или же сыграл свою роль азарт. До этого удавалось буквально все, вот он и подумал, что справится даже недавно инициированным казначеем.
Хотя не известно, что, кроме низкой крови, влияет на качество инициации. Может время, может внутреннее непротивление.
А хочу ли я это знать?
Нет, решил я, не хочу. Ни деталей, ни особенностей. Не хочу знать ни о «пустокровниках», ни о Боге, ни о божественной кэхе, ни об обрядах и особых словах.
Я просто сделаю, что должен, и постараюсь забыть как страшный сон все, что связано с Ша-Лангхма. Сгинет Бастель Кольваро, оживет Игорь Баневин.
Все закончится.
Я вздрогнул. Закончится ли? Останется Аски Кольваро, останусь я, останется Террийяр. Возможно, где-то останутся записи. Останется… Я посмотрел на исколотые пальцы. Останется кровь. В которой память. И Диего Гебриз, умеющий ее извлекать.
На мгновение закралась мысль, что все мои усилия тщетны. Прозрачные жилки протянулись из-за горизонта, сплелись пологом, проросли травой по берегам, слитно качнулись и рванули к лодке — острые, хищные, быстрые.
Одна воткнулась в борт.
Я мотнул головой. Задремал. Лодку вынесло к берегу, нос ее терся о лоб скользкого, зеленоватого валуна. Северянка сузилась, справа поднялись невысокие каменные зубцы, впереди, опять же справа, тянулась из воды светлая фигура.
Белый Камень?
Что ж, я почти у цели. Несколькими гребками я направил лодку в середину реки. Солнце висело низко, золотые блики угасли, вместо них водяная гладь шла кровавыми разводами. Часа через два станет совсем темно. Успею ли? В темноте много не настреляешь.
Лодку вдруг качнуло.
Несколько камней с шумом упали в воду. Из ложбинки между холмами, испуганно перекрикиваясь, взлетели птицы.
Началось!
Долгий протяжный звук прокатился над головой. Словно инданнский элефант вострубил в свой хобот. Мелкие волны побежали от берегов, дробясь и нахлестывая друг на друга.
Вперед, вперед!
Я махал веслом, как сумасшедший. Белое пятно маячило впереди, соскальзывая то вправо, то влево, но я упорно возвращал лодочный нос на невидимую прицельную линию. Вперед! Брызги летели в глаза.
Новый звук, громче и басовитей прежнего, заставил обрушиться в воду целый пласт земли.
Скала, названная Белым Камнем, обрела четкие очертания — действительно, белая, то ли мел, то ли известняк, то ли еще что.
Я направил лодку к берегу, усеянному валунами. Выше — невысокий холм, перетянутый песчаными лентами как бинтами.
Взмах, другой — и днище со скрежетом село на камни. Я спрыгнул в воду, а затем полез по склону, ощущая как земля отдает в пятки. Валуны, будто переговариваясь, постукивали за спиной. Мол, какой наглец.
Пятьсот шагов.
Слепило скользящее за холмы солнце. Танцевала земля. С вершины — в низинку, из низинки — наверх. Каблуки, сдирая моховой покров, скользили по камню. Я не думал о том, что на подступах к Ша-Лангхма могли быть выставлены посты, не думал о том, что меня заметят. Я просто должен был успеть. Даже не к самому оживлению, а к его концу.
О, да!
Я хрипло рассмеялся на очередной трубный звук. Давай-давай, я скоро, я рядом. Шнурова-то забыли подождать?
Ах, как у вас все хорошо, как все гладко!
И кэхе-то у вас, и кровь фамилий, и мертвы почти все. Кроме меня. Благодать просто! А Терст, сам того не предполагая, вас обыграл.
Последний склон оказался крутоват, но когда я выполз на вершину, Ша-Лангхма как на ладони открылась моим глазам.
Падение Сонгинкхана образовало небольшой кратер в низине между холмами, и вокруг него каменными лепестками циклопического цветка выступала порода.
Время сгладило грани, мох затянул трещины, кое-где пробивались кустики. Расширяясь, к кратеру вел выплавленный в каменной поверхности желоб. Когда-то ход к сердцевине «цветка» был заложен, но сейчас серые прямоугольные блоки были растащены по сторонам, частично разбиты, частично повалены, частично откачены на бревнах. Всюду валялись стволы и щепа, доски, жерди. Видимо, пропавшие весной опустокровленные жители деревень освобождали проход вручную, используя примитивные рычаги.
Я продул стволы и проверил патроны в «Фатр-Рашди». Ждать, теперь ждать. Я или прав в своей догадке о чистоте крови. Или умру.
Низкое солнце наполняло низину с кратером густой охрой и длинными острыми тенями. У черной щели входа в склеп караулом стояли и сидели люди. Они не переминались, не почесывались, не поворачивали головы. Они казались деревянными манекенами, которые последний год модно стало выставлять в магазинах платья.
Мысль о платьях вызвала в памяти Катарину, я зажмурился, выдрал моховой клок и медленно перетер его в труху. Не прощу.
Снова звук!
Холм дрогнул подо мной, «пустокровники» внизу закачались, кто-то стоящий сел, но скоро звук прекратился, опять стало тихо, и движение успокоилось.
Ну вот, подумал я, вот тварь у цели.
Что в ее голове? Древние слова? Думы о награде от воскресшего Пожирателя? Ее распирает восторг от близости воплощения задуманного?
Пусть.
Огюм Терст любил повторять: «Самое большое количество непоправимых ошибок совершается в конце операции. Совершенно человеческое свойство». И добавлял, пряча улыбку: «Это подтверждается каждым вторым криминальным романом, что я прочитал».
Я переменил позу, а в следующий момент едва не слетел с холма и не потерял «Фатр-Рашди». Рев бури обрушился на меня. Одновременно с ним землю сотрясло так, что со склонов посыпались камни, а блоки внизу сдвинулись со своих мест.
Вот как. Если считать, что «клемансин» с кровью было семь, то, видимо, осталось пережить еще два всплеска. Интересно, моя кровь уже?..
Распластавшись на склоне, я заметил, что в отдалении, у самого начала желоба, стоят телеги и карета. Лошадей видно не было, скорее всего, распряженных, их увели от склепа. По широкой дуге я сполз вниз и, на всякий случай прячась в тенях, подобрался к повозкам поближе. Ни охраны, ни возницы.
Солнце садилось. Все вокруг приобрело киноварные цвета.
Новый рев прибил меня к тележному колесу, забросал мхом и пылью, телега, подпрыгнув, чуть не размозжила мне ногу, но я кое-как успел откатиться в сторону.
Первой мыслью было забраться в карету и подождать убийцу там, но желание узреть результат воскрешения пересилило. Я устроился за осколком камня так, чтобы щель в склеп находилась в прямой видимости.
Казалось, кровь течет по желобу прямо к нему. Стоящих «пустокровников» уже не осталось, и подниматься никто не торопился.
Стало вдруг так тихо, что я за сто шагов услышал голос, вещающий внутри склепа. Взывающий. Торжествующий.
— Коэй Сонгинкхан… коэй!
Агрх-рых!
Гром ударил с неба. Облака налились кровью. Один каменный лепесток обломился и с грохотом упал. Из склепа словно кто-то сделал мощный вдох. Воздух потек внутрь. Он тек сильнее с каждой секундой, забирая с собой пыль и древесную шелуху. Скоро мне пришлось упереть каблуки в землю, ветер задергал волосы и рукава. Заскрипела рессорами карета. Покатилось бревно. Воздух взвыл. Крестьян неожиданно подняло и, ломая будто спички, втянуло в щель одного за другим. Мне послышался треск костей и одежды. Камень размером с мою голову ядром ударил в плиту у входа.
— Коэй! — прорвался голос.
Ветер стих.
На низину с кратером опустились сумерки в редких сполохах закатной крови. Слабый-слабый звук родился в недрах склепа. Он был похож на стон древнего старца. Старец издыхал, старец силился что-то сказать, но выходило у него: с-с-с….
Через несколько секунд из щели появился человек. Он постоял там, выжидательно вглядываясь во тьму, затем, пошатываясь, направился к карете. В руке его болтался незащелкнутый саквояж.
Я вышел ему навстречу.
— Здравствуйте, дядя Мувен.
— Бас…
Человек замолчал, лицо его сморщилось в попытке меня разглядеть. Потом он опустил глаза и увидел «Гром заката».
— Зачем? — спросил я его.
— Не получилось… — сказал убито дядя Мувен. — Не возродился.
— Где кровник? Мальцев где?
— Кровник? — дядя Мувен словно не понял, о ком я спрашиваю. Возможно, он уже забыл о нем. — Он там, там остался… у Ша-Лангма, мертвый…
— Пожертвовали? — усмехнулся я. — А сами не решились к Богу?
— Не получилось, — замороженно повторил дядя. — Все так хорошо шло, и не получилось.
Я подступил на шаг.
— Посмотрите на меня, дядя Мувен.
— Бас… — дядя качнулся ко мне и отпрянул, будто от морового больного. — Ты… Вы не Бастель!
Совиные глаза на круглом, совершенно не Кольваровском лице распахнулись. Нижняя губа дрогнула.
— Вы не Бастель! — выкрикнул он. — Вы похожи…
— Я — Игорь Баневин, — сказал я. — Бастель был убит. Еще в июне, Эррано Жапугой.
— Но кровь…
— Кровь во мне — его. С ма-аленькой примесью.
— С примесью? — Мувен дико посмотрел на меня. — То есть, не чистая?
— Нет.
Саквояж шлепнулся на землю.
— Вы! Вы! — Мувен скрючил пальцы.
— Осторожнее, — я приподнял ствол «Фатр-Рашди». — У меня нет к вам родственных чувств, и я выстрелю, не задумываясь. Вы не ответили на вопрос: зачем?
— Зачем? — Мувен криво улыбнулся. — Затем, что это был шанс! Ах, Бас… Игорь! Когда ты видишь шанс, ты всегда его чувствуешь! Эти клочки бумаги — в них не было ничего. Ничего! Еще один миф, древняя выдумка. Но когда мы с Аски стояли где-то на этом же месте и смотрели… здесь все еще было завалено… я уже думал: вот оно! Шанс. То, что редко кому выпадает в жизни.
— Шанс на справедливость?
Мувен издал горловой звук.
— Не смешите меня! Мне просто не везло. Всю жизнь. Я родился не в той семье, женился не на той женщине, я не люблю ни ее, ни наших детей, все дела, в которых я участвовал, прогорали с безумной скоростью. Даже железнодорожная концессия, представляете? Моя кровь оказалась ничем не примечательной кровью, хотя и с высокими нотками. У меня оказались родственники, которых я возненавидел всей душой — уж им-то в жизни было отмерено сторицей! И долги, долги, долги…
— Довольно душещипательно.
— Вы можете смеяться, но не можете прочувствовать и долю тех испытаний, что выпали мне! И вот у меня появился шанс изменить все, стать новым человеком, а, возможно, даже не человеком, приближенным высшего существа, отряхнуть мир с ботинок…
— Высокопарно.
— Может быть! Когда у тебя много долгов, а еще любишь сгонять партию-другую в «чечетку», поневоле знакомишься с разными людьми. Не всегда приятными. Шнуров был бестия почище меня, но с пунктиком насчет крови. Нашего высококровного брата не любил. На эту тему я его и подцепил. Мол, будет возможность рассчитаться за все. Он мне и с людьми помог, и Ярданникова нашел. Тот сам не свой был от восточных сказок, про храмы да эликсиры разинув рот слушал. Сам меня через кровника уговаривал деньги на экспедицию взять…
— Дальше не интересно, — сказал я.
— Погоди-погоди, — заторопился Мувен. — А кэхе? Ее еще много там, за Хан-Гюли, за Шайтан-Кале. Я один знаю дорогу. У меня карта…
Он присел к саквояжу. Листок заплясал в его пальцах.
— Я перерисовал. Я все перерисовал.
— Хватит.
Мне стало противно его слушать. Я понял — ему кажется, что он не совершил ничего страшного. Просто не преуспел. Еще одна неудача в сплошной череде.
Но было близко, да, близко, еще бы чуть-чуть.
Кажется, Мувен что-то недоброе разглядел в моих глазах.
— Игорь, — подался он ко мне, — мы можем вместе. Можем не оживлять, можем править сами, кэхе позволит…
Жало прихваченного в саквояже скальпеля, прорезав карту, устремилось к моему горлу. Я ждал, я выстрелил раньше.
— И здесь не получилось, — прохрипел Мувен и упал.
Я не помню, сколько простоял, не двигаясь. Все, крутилось в голове, все.
Затем я нашел лошадей, подвез к щели склепа несколько бревен, тело Мувена положил поверх, присыпал щепой и запалил.
Огонь разгорелся быстро.
