Глава 9
Интересно, подумал я, он-то здесь каким боком?
Может, конечно, его появление и случайно, но вкупе с подкинутым мне яйцом…
Так, это надо будет прояснить.
Я открыл глаза. В нумере не было ни Майтуса, ни мальчишек. Но вот-вот должен был подойти Тимаков. А там и господин обер-полицмейстер не замедлит…
И домой, домой!
Я потер лицо ладонями.
Как же все запутано. Ну какой крови тут еще Гиллигут?
— Эй! — я повернул голову к креслу. — Выходи давай. Никого нет.
Восковой человечек выглянул из-за ножки-завитка, огляделся и рванул к бюро. Внутри него чернела горошина вложенной крови.
Я опустил ладонь.
— Забирайся.
Человечек подтянулся на маленьких ручках.
Он стал покруглей лицом, зернышки пшена обозначили глаза, а отпечаток ногтя — рот. Господин начальник Тайной Службы Его Величества любил добавлять созданиям индивидуальные черты.
То ли слабость была такая, то ли это помогало ему сосредоточиться.
Я переместил человечка на столешницу бюро. Он покорно улегся между стаканом и листами бумаги.
Я провел над ним рукой.
Легкое покалывание кожи — и горошина крови толкнулась в тельце. Секунда — и она проступила сквозь воск.
Оставалось только окунуть в нее палец.
— Гессем Кольварн.
И буквы, буквы, буквы.
Основное послание было коротким. Огюм Терст, следуя минималистической традиции, уложился в два предложения.
«Продолжай, как условлено. Будь осторожен».
То есть, план не менялся. Несмотря, видимо, на известные моему начальству сложности, корректировать или предпринимать что-либо иное не было необходимости.
Я вздохнул.
С осторожностью, конечно, поздновато. Уже! Побит, напуган, императором благославлен, големом чуть не задавлен, «Фатр-Рашди» держу при себе.
Или это предостережение о будущем?
С начальника станется. В Ганаване сидит, далеко глядит. Ему бы второго человечка с отчетом послать. С Лобацким. Со штурмом морга. Купил Майтус воск или не купил?
Я переложил фигурку на бумагу и безжалостно ее смял. Отработала свое. Не первая. Не последняя.
В приложении к основному посланию кровь содержала дело об убийстве Штольца. Скорее всего, Огюм Терст специально начитывал его перед тем, как уколоть себе палец. Текст получился четкий, еще и с акцентами на наиболее важных местах.
Я собрал саквояж, стянул с себя грязную сорочку, а из чемодана под кроватью достал сорочку новую. Обтерся гостинничным рушником.
Строчки тем временем всплывали в голове.
«Установлено: время убийства около трех пополудни. Обычно от двух тридцати до трех тридцати Меровио Штольц, несмотря на возраст, занимался почтой и деловыми бумагами. Секретарь Громатов непременно находился при нем. Изредка приглашался кто-нибудь из семьи или назначалась встреча кому-либо из интересных Штольцу людей.
Ничего необычного в поведении Штольца домашними замечено не было.
Установлено: Тимофей Громатов появился в усадьбе с опозданием (не к десяти, а в двенадцать тридцать), был молчалив, неразговорчив, даже хмур.
На замечание об опоздании сказал, что неважно себя чувствовал. Почти сразу прошел к старику, который в это время завтракал в окружении семьи.
Интересно: „закрытость“ Громатова по крови впоследствии (при осторожных распросах) была отмечена тремя людьми (управляющим Драновым, племянницей Штольца — Софьей и гостившим землевладельцем Карагиным), но не принята во внимание.
Среди молодых людей в последнее время распространилась мода „закрывать“ свою кровь, тем самым демонстрируя безразличие к действительному положению в обществе. Причем это студенческое поветрие подхватили и внизу, и вверху».
Здесь имелась сноска самого Терста: «Собственно, низкая кровь может закрыться от высокой лишь на короткое время. Веса не те. Профанация. Занятно другое: не искусственная ли это мода? Не является ли она прикрытием возможности спрятать и не выпячивать налюди „пустую“ кровь? Кто ее родоначальник? И имеется ли тут связь с известным обществом „За единство“?».
Я качнул головой.
Глубоко копает господин Терст. Или же неявным способом подвигает меня к самостоятельной оценке данного предположения.
Но мне как раз кажется: наши противники, скорее, воспользовались удачным стечением обстоятельств, чем планировали настолько издалека.
Я вытянул чемодан из-под кровати. Мазь, сорочку, револьвер разложил по отделениям. Потом, подумав, револьвер все-таки оставил при себе. Что у нас еще?
«Установлено: в два пятнадцать Меровио с Тимофеем удалились в кабинет. Последним в живых, кроме, разумеется, убийцы, Меровио видел принесший подогретое вино слуга. По его словам, он поспешил убраться из кабинета, потому что секретарь смотрел на него тяжелым, гнетущим взглядом. Так и было сказано: „гнетущим“. При этом, Штольц сидел неподвижно, отсутствующе уставясь в окно. На вопрос слуги: „Нужно ли что-нибудь еще?“, вяло двинул рукой. Словно занимало его совсем другое».
Так. Мне вспомнились блезаны в ресторанном зале. Мне вспомнился я сам, спеленутый «пустой» кровью Лобацкого.
Не было ли такого же со Штольцем? А если было, что на самом деле происходило между ними? Ведь Громатову достаточно было всего лишь вскрыть сонную артерию. Вместо этого, вместо этого…
Буквально порезан, как сказал Сагадеев.
«Установлено: смерть Меровио Штольца домашние почувствовали одновременно. Последний всплеск крови заставил всех их устремиться к кабинету. В коротком коридоре случилось столпотворение, потому что дверь в кабинет была закрыта изнутри, ключ торчал в замке, а на крики никто не отзывался. У племянницы случилась истерика. Управляющий побежал за инструментом. Внук Эрик отбил плечо. Трое дюжих слуг, явившихся вместе с управляющим через пять минут, отжали дверь ломами. Ворвавшимся в кабинет картина открылась до того жуткая, что нехорошо стало даже одному из слуг, воевавшему когда-то в Полонии и много чего повидавшему в той войне. Племянница лишилась чувств и ее вынесли.
Меровио Штольц косо сидел кресле. Из всей одежды на нем были только панталоны, закатанные до колен. Панталоны были бурые от крови, когда-то кремовая обивка кресла — густо-красной. Худое тело, ноги и лицо Меровио покрывали многочисленные порезы. Судя по всему, убийца без сопротивления наносил беспорядочные удары, словно был в ярости или испытывал временное помутнение рассудка. Некоторые порезы были сродни царапинам, другие — глубоки и опасны. Грудь старика представляла сплошной кровавый узор. Десяток узких колотых ран имелся на животе и плечах. Кожа на лбу была рассечена, словно убийца приготовился к снятию скальпа, но впоследствии передумал.
Казалось невероятным…»
Я поставил чемодан к двери. Снял с крючка шинель, свернул и бросил ее на кресло. Застыл.
Интересно… Значит, в ярости. Значит, количество ударов действительно свидетельствует о несдержанности. Но чем это вызвано?
Предательством?
Я торопливо пролистнул дело, находя нужные места.
«Установлено: внимание на распахнутое окно, а также на отсутствие в кабинете Громатова первым обратил управляющий. Он же заметил кровь на оконной раме в виде отпечатков трех пальцев правой руки. Исчезновение секретаря хоть и связывали изначально с убийством, но полагали его лишь невольным свидетелем трагедии. Считалось непреложным: у Громатова попросту не получилось бы убить старика, поскольку кровь его была низкая, серая, без какого ли намека на родство с одной из высоких фамилий…».
«Установлено: поиски Громатова управляющий со слугами (еще до прибытия полиции) начали с флигеля, выделенного секретарю для проживания. Там они застали полнейший разгром, битые зеркала, опрокинутые шкапы, растерзанное белье, пол — в мелких осколках посуды. Крови было немного, но она была.
Позже в семье (а затем и дознаватель) кровь во флигеле опознали как кровь Меровио Штольца. В отсутствии других следов, кроме следов Тимофея Громатова, на ум шло невозможное: секретарь и есть убийца.
Считалось, что иногда сумасшествие…»
Я пролистнул еще. Если бы сумасшествие, если бы…
«Прискакавшие становой пристав с урядниками незамедлительно приступили к поискам секретаря. Скоро на конюшне был обнаружен конюх, находящийся без сознания. При беглом осмотре конюшни с помощью управляющего была выявлена и пропажа: каурый жеребец-трехлетка южной породы по прозвищу Бандит. Для дальнейших поисков полицейские разделились и отправились верхом по трем направлениям: по Ясному тракту к Брокбарду, по Новой дороге на юг, к Донцу и Темиркаю, и на северо-запад, к Пантелеевке, Пикше и деревням на реке Мелихе.
Повезло уряднику, объезжавшему постоялые дворы на Ясном тракте. Глубоким вечером рядом с деревней Жмудь он обнаружил стоящего в конюшне при дворе загнанного жеребца каурой масти. Расспросив хозяина ночлега, урядник выяснил, что угрюмый черноволосый человек, по описанию похожий на Громатова, прибыл часом раньше и снял угловую комнатку. Отправив за помощью, урядник благоразумно не стал лезть на рожон и занял наблюдательную позицию.
Через два с половиной часа к дверям комнатки подступили четверо полицейских, а еще двое встали под окном.
На стук и приказание открыть дверь ответа не последовало. Тогда урядники прикладами винтовок выбили засов из петли.
Зажженные лампы высветили узкую комнатку со стулом и топчаном. Тимофея Громатова обнаружили не сразу. Голый, он скрючился в дальнем углу, почти слившись с голубоватой побелкой стены. Рядом с ним лежал черный от крови нож для перлюстрации писем».
Нет, явно у делопроизводителя был художественный талант. А может это уже начальство сподобилось на пассажи.
Нож лежал… Как в плохой детективной книжонке.
Я повесил обратно на крючки сорванную штору. Затем перенес саквояж к шинели на кресло. Дошли руки и до забытого на полу мундира. Куда вот только его?
Так, подумал я, а с чего он голый?
Если не брать во внимание сумасшествие, которого не было, — с чего? Смысл раздеваться? Прятать следы чужой крови? Или убийство вдруг опротивело до такой степени, что захотелось как бы очиститься от него?
«Привезенный из Жмуди фельдшер, осмотрев секретаря, констатировал его смерть и указал ее причиной чрезмерную потерю крови от вскрывшего вены пореза на левой руке.
Даггеротипирование не производилось.
Вещи Громатова, после составления описи, были отправлены в Брокбардскую управу».
Куцевато. Опись бы посмотреть.
И жалко, что никто не догадался разузнать, приходил ли кто к Громатову в этот час, пока его не нашли. Ведь наверняка не сам он решился на самоубийство, а кровь в нем.
«Пустая» кровь. И тот, кто…
Несколько секунд я тупо смотрел в стену.
Ах ты ж, лишиться благодати!
Если кровью, через кровь кто-либо управляет человеком, как големом, как кровником, как гомункулюсом, то должна быть инициация!
Ведь думал же, думал об этом перед моргом, рядом бродил! Все понять не мог, чего упускаю. Вот, Бастель, пожалуйста.
Инициация.
Я закусил ноготь. Получается, конечно, несколько мудрено, кровь вроде как и самостоятельна, и в то же время ограничена целью…
То есть, напрямую ни Громатовым, ни моим Лобацким никто не управлял. С другой стороны, и Майтус у меня свободен, однако же полностью мне подчинен.
А значит, надо искать людей, которые крутились вокруг убийц незадолго до совершенных ими нападений. Если с Громатовым это более чем проблематично, то с Синицким, Лобацким и Шапиро круг, думается, можно очертить достаточно четкий. Случаи с ними свежи в памяти и у свидетелей, и у друзей и родственников, и у полиции. Инициатор же наверняка человек, который какое-то время мелькал рядом. Купец с пустяковым делом, объявившийся старый приятель, карточный игрок, неожиданный собутыльник.
В этом направлении, интересно, Сагадеев копал или нет? Или же занимался исключительно обеспечением безопасности государя-императора?
Скрипнула дверь.
— Господин.
— Погоди, — я жестом остановил кровника, потянувшегося за чемоданом.
Майтус, наклонившись, застыл. Лицо его покраснело. Пальцы пяти сантиметров не достали до чемоданной ручки.
Так… О чем?
Инициация… Да, вряд ли ее делали на дому у убийц. Смешно. Скорее всего, или ночью, или под каким-либо предлогом днем будущие пустокровники исчезали на время из повседневной жизни. На два, на три дня.
А потом возвращались.
И здесь, наверное, должны быть заметные перемены в поведении…
— Господин, — выдавил Майтус.
— Да?
Кровник выпрямился, ухватив чемодан.
— Там, господин, двое вас ждут, один жандармский, другой — уж и не знаю теперь, но в гражданском платье.
Он накинул на плечо мою шинель.
— Зови сюда.
— Да, господин. Карета уже ждет.
— Хорошо.
Майтус вышел. Я повертел в руках мундир. Раскрыл саквояж. Влезет? Будем надеяться.
После нескольких уминаний мундир с трудом-таки уместился, а саквояж раздулся, подобно болотной жабе. Этакой коричневой.
С порога щелкнули каблуками.
— Здравствуйте.
Я поднял голову.
Тимаков успел переодеться в темный сюртук, а вот стоящий за ним жандармский офицер был мне незнаком.
— Вот, — сказал Тимаков, — знакомьтесь, Егор-Огол Муханов, штабс-капитан сыскного жандармского отделения.
Штабс-капитан был смугл, скуласт, черноглаз и улыбчив.
— Много слышал о вас.
Его ладонь пожимала крепко. В крови переплетались жилки серебряные и кремовые. Медный отлив говорил о далеком родстве с Поляковыми-Имре. Но вряд ли он упоминался в родовых хрониках.
— Хорошего или плохого? — спросил я.
И прикрыл дверь за гостями.
— Заслуженно-хорошего.
— Штабс-капитана я выбил у самого генерал-адъютанта Струве, — сказал Тимаков. — Человек надежный. Дело знает.
— Можете мной распоряжаться, — подтвердил Муханов.
И опять щелкнул каблуками.
— Хорошо, — сказал я, — есть на чем записать, блокнот, бумага?
— Я запомню, — подтянулся штабс-капитан.
Тимаков кивнул, ручаясь.
— Первое, — негромко начал я, — поднять отчеты по Синицкому и Шапиро, найти круг знакомых, в том числе появившихся перед смертью. Далее, выяснить, не пропадали ли Синицкий и Шапиро на некое время из поля зрения друзей, коллег. Да, то же самое по Лобацкому. Второе… — я повернулся к Тимакову. — По больнице Керна…
— Я все узнал, — сказал Тимаков.
— Тогда второе: некто Гиллигут.
— Имя — настоящее? — деловито спросил Муханов.
— Не знаю. Первый раз видел на постоялом дворе, верст двадцать к югу, там подсунули мне яйцо-сигналку. Сегодня днем он сопровождал шарабан. Рослый, полный.
— Случайность?
— Это и выяснить. Третье… Господин штабс-капитан, сколько людей в вашем подчинении?
— Восемь. Но могу еще подтянуть.
— По крови кто-нибудь работать может?
— Я и еще двое.
— К высоким семьям допуск есть?
— Я организую, — отозвался Тимаков.
— Третье: осторожно проверить людей в окружении семьи Гебриз. И, на всякий случай, Ритольди. Нет ли среди них любителей «закрывать» кровь, может, кто-нибудь находится в отлучке, но скоро должен вернуться. Одномоментно хорошо бы понять, что за настроения царят в семьях. Если от меня будет нужна какая-нибудь бумага, я дам, как только будет документ от государя-императора о моем назначении… Семьи, наверное, лучше сделать первым пунктом.
Муханов кивнул.
— Что-то еще?
— Да, — сказал я. — Необходимо тщательное расследование по штурму морга: откуда «козырные», кто нанял, какие разговоры ходят… Опять же по трупам в здании… И последнее: по возможности провести аккуратные опросы в больницах, аптеках и лечебницах на предмет необычной крови, странных пациентов, смертей.
— Левернских больниц? — уточнил Муханов.
— Нет, — качнул головой я. — Всех, что сможете.
Тимаков присвистнул, сочувственно хлопнул штабс-капитана по плечу.
— Отчеты, — сказал я, — чтобы людей не гонять, присылайте в «клемансинах». У вас нет предубеждения против такого способа?
Муханов почесал щеку.
— Да нет, собственно. Сами иногда используем.
— Тогда все, — я показал на дверь саквояжем. — Пойдемте, господа.
Мы вышли из нумера.
Я провернул ключ в замочной скважине.
— Егор…
— Да? — обернулся Муханов.
— Осторожны будьте.
Штабс-капитан улыбнулся и снова щелкнул каблуками. На том и расстались. Я смотрел вслед строгой, прямой фигуре, пока она не свернула к лестнице.
— Он хороший сыскарь, Бастель, — сказал Тимаков, видимо, поняв мой взгляд по-своему.
— Это-то понятно…
Тяжелое предчувствие растворялось в моей крови.
Словно только что едва знакомого человека я послал на смерть. Хоть беги и останавливай. Но я не побежал.
Гуафр!
Пока шли по коридору, пока спускались, пока пересекали гостиничный зал, Тимаков рассказал про свои злоключения в больнице.
— Старенький такой доктор, подслеповатый, — наклоняясь, говорил он мне в ухо, — представляешь, убеждал меня, что это какая-то ошибка. Там, наверху, где окна, две палаты. В одной мучается животом местный помещик, устроенный по-родственному. Сметанов Юрий Ильич. Все время осады морга он спал, как убитый. Днем! Ну, захотелось человеку. А вторая палата — пустая. Доктор чуть не на крови клялся…
Он умолк, пропуская упитанного господина, поднимающегося наверх из ресторана. Усатого, с бульдожьим лицом.
— Так вот, клялся, что никого в палату не селил.
— А селил? — спросил я.
— А с ним поработали, — сказал Тимаков. — Кровь низкая, податливая.
Миновав швейцара, мы вышли на воздух.
На западе уже розовело небо, слабо светили газовые фонари. Майтус махнул нам от стоящей в стороне кареты.
— Ритольди?
— Кто-то с высшей кровью точно, — Тимаков понизил голос, потому что из кареты выглянул одетый в штатское Сагадеев. — Память подтерли не только у доктора, но и у двух медсестер. Причем очень аккуратно. А учитывая, что времени было мало…
Он качнул головой. Мол, делай выводы, Бастель.
— А приезд-отъезд? — спросил я, замедлив шаг.
— Здесь еще интереснее, — Тимаков посмотрелся в гостиничное окно, поправил пробор. — Видели закрытый экипаж. Видели, как кто-то вышел. Ни записей, ни чего-то еще. То ли был человек, то ли не было.
— Н-да.
— Господа! — Обер-полицмейстер высунулся, спустив ногу на тротуар. — Хватит секретничать. Я, конечно, понимаю, специфика…
— Николай Федорович! — Тимаков приложил ладонь к груди. — Мы уже, уже!
Бодрым шагом он направился к Сагадееву, я же остановился у кровника, увязывающего мой багаж.
— Ну как?
— Да еще минут пять, — Майтус кивнул на стоящие вокруг него корзины, узлы и баулы. — Господин обер-полицмейстер как будто переселяться решили. Больше вашего набрали. Уж не знаю, поместится ли все.
— Ты не гунди, — я поймал от него конец веревки и закрепил ее внизу, продев в железное ухо. — Часть можно на крыше привязать.
— Можно-то можно…
Майтус со вздохом полез на приступку. Я подал ему один из баулов.
— Дальше сам, сам.
Тимаков с обер-полицмейстером уже устроились в салоне. Зажженая лампа бросала причудливые тени. На коленях у Сагадеева покоился небольшого размера черный кофр.
— Залезайте, — подвинулся Тимаков.
Я подал саквояж, забрался на сиденье. Стукнулся плечом в стенку. Тесновато. Не провернешься. Ног не вытянешь.
Потолок над головой потрескивал от усилий кровника.
— Сколько к вам ехать? — наклонившись, спросил Сагадеев.
Ему-то было комфортней — он сидел один.
— Если в семь выедем, к пяти-шести утра будем в поместье, — сказал я.
— Это хорошо, — Сагадеев щелкнул застежкой кофра. — Вот бумаги.
Он вытащил пухлый, перевязанный бечевой пакет с оттисками сургуча по краям и передал его мне. Пакет был увесистый.
— Это что?
— Официальное назначение на должность следователя по особым делам. Там повеление государя-императора. Одобрительное письмо Совещательного комитета. Грамоты доступа в службы и архивы. Собственно, Бастель, в какой-то мере и я теперь прибываю у вас в подчинении.
Обер-полицмейстер хохотнул, взъерошил волосы на затылке. Ему, пятидесятилетнему мужику, было, видимо, трудно признать над собой власть молокососа.
Не по крови, нет, по работе.
— А вот это, — он достал из кофра тонкую картонную папку, опять же, крест-накрест, заключенную в бечеву, — плод усилий полицейского управления под моим руководством. Выжимки, так сказать, из дел…
— Всех дел? — спросил я.
— Полякова-Имре и Иващина. Дело Синицкого сразу к вашей службе перешло. По нему и отчета никакого нет.
— Николай Федорович! — со всей возможной искренностью произнес я. — Мне очень нужны ваши опыт и поддержка! Я и сам, честно говоря, своему назначению…
— Это решение государя! — воздел палец Сагадеев.
— Хорошо, — тряхнул головой я. — Но я предлагаю вам совместное руководство. На паритетных началах.
Какое-то время обер-полицмейстер смотрел на меня выпукло-блестящими в свете лампы глазами.
— Согласен, — дернув усами, наконец сказал он.
Снаружи чиркал безопасными спичками Майтус, зажигая фонари по бокам козел.
— Эх, люблю ночные путешествия! — заявил Тимаков. — Ты спишь, а расстояния летят себе! Если, конечно, дорога хорошая. Покачивает, знаете, как…
Он не договорил.
Где-то рядом заржала лошадь. Цокот копыт наплыл из-за спины, размножился. Лошадиное дыхание затуманило стекло.
Потом кто-то, спрыгнув, звонко впечатал каблуки в мостовую.
— Господин обер-полицмейстер!
Сагадеев приоткрыл дверцу.
— Да?
Неясная тень легла на стекло.
— Мы готовы.
Я заметил промельк серебряной пуговицы на обшлаге. Блезаны?
— Прекрасно, вы вовремя, — сказал тени Сагадеев и обернулся к нам: — Я решил, что нам не помешает охрана.
Карета качнулась. Майтус дважды стукнул по крыше ладонью.
— Ну, тронулись, — прошептал Тимаков.
Скрипя, провернулись колеса. Сагадеев прикрыл глаза. Гостиница осталась позади. Сердце мое сжалось: я еду, папа, я уже близко.
