Глава 10
Первые десять минут поездки прошли в молчании.
Снаружи жил Леверн, раздавались крики торговцев, лаяли собаки, бросающиеся чуть ли не под колеса, катили мимо экипажи. Газовый свет сполохами бил в стекла.
— Господа, давайте опустим шторки, — попросил Сагадеев.
— Как скажете, — Тимаков, привстав, исполнил просьбу обер-полицмейстера.
В салоне сделалось темнее.
Сагадеев кивнул, выражая благодарность.
Скоро мощеные камнем улицы кончились, колеса зашуршали по песку, Майтус щелкнул кнутом, ускоряя каретный ход.
Один из охраняющих нас блезан, мелькнув, проскочил вперед.
Повозившись, я расстегнул саквояж. Мундир тут же выпер темно-зеленой пеной со стоячим воротничком.
— Бастель!
В свете лампы лицо Сагадеева показалось мне апоплексически-красным.
Он смотрел на саквояж с недоуменным узнаванием. Рот его скривился. Рука дернулась к мундиру.
— Николай Федорович! — воскликнул Тимаков.
— Господин обер-полицмейстер! — крикнул я.
— Дайте!
Сагадеев требовательно протянул ладонь. Голос его был тих, но страшен. Пальцы дрожали. Дрожала и нижняя губа. Отказать ему было невозможно.
Я извлек мундир из саквояжа и вложил в руку обер-полицмейстера.
— Я надеюсь…
— Благодарю, — оборвал меня Сагадеев.
Отклонившись, он встряхнул мундир, зачем-то понюхал воротничок, просунул кисти в рукава, вывернул их, дошел до внутренней пазухи-кармана.
Тимаков смотрел на него, открыв рот. Я, наверное, выглядел не лучше. Мне очень не хотелось думать о помешательстве.
— Вы знаете, — сказал Сагадеев, сосредоточенно ощупывая обшлаги, — когда отказываешься от преимуществ крови… ага!
Он вытащил из-за левого обшлага тонкий алый лоскут.
— Ваше, Бастель?
Лоскут затрепетал перед моим носом. Чужой крови в нем не чувствовалось. Но откуда он взялся, я не знал.
— Нет, не мой, — сказал я.
— Оч-чень интересно, — протянул Сагадеев, поднеся лоскут к свету.
Показалось, ткань украшают крючковатые значки, но более пристально обер-полицмейстер разглядеть мне их не дал — послюнявив пальцы, грубо затер рисунок.
— Так вот, — сказал он, сжав лоскут в кулаке, — это вещь серьезная…
— Разве? — спросил я.
Сагадеев вздохнул.
— Когда… Только это между нами, господа, хорошо? — Он дождался, когда мы с Тимаковым кивнем, и продолжил, уставясь на огненный язычок, трепещущий за колпаком лампы: — Я не противник существующих порядков. Когда пытаешься выяснить разницу между низкой и высокой кровью, по-любительски, конечно, то приходишь к однозначному мнению: да, низкая кровь изначально находится в подчиненном положении. Природа, господа. Жалость охватывает. Но! Углубляясь, замечаешь уже, что не все так просто. И вот это…
Сагадеев потряс кулаком с заключенным в него лоскутом. Чудилось, не ткань, а кровь просачивается сквозь пальцы.
Вот-вот капнет.
Во внутреннем пласте реальности лоскут слабо светился теплом обер-полицмейстерской, увитой чахлыми сероватыми жилками руки. Ничего необычного.
За неплотно прижатой к стеклу шторкой желтело поле, медленно ползли далекие тени — то ли кипы деревьев, то ли низкие облака.
— Вы, наверное, знаете, — сказал Сагадеев, — что существуют две ереси — ассамейская и западная. Если первая не признает Благодати и отказывает высшим фамилиям в избранности, то вторая и вовсе считает, что высокая кровь — подарок не Бога, но существа ему во всем противоположного.
Обер-полицмейстер сделал отвращающий жест, и мы последовали его примеру.
— Я знаком с ассамейской ересью, — сказал я. — «Эль-Муль» Хигона, труды Суб-Аннаха, состоящие из наставлений-суанов и притч на все случаи жизни. «А кто будет ставить себя выше неба по крови, не верьте тому. Чудеса их шарлатанство и отвод глаз, и власть их — давний обман». Примерно так. Суб-Аннаху вообще вроде бы верят безоговорочно, но за плененного офицера высокой крови золота просят все-таки в два раза больше.
Тимаков фыркнул.
— Ересь западная — другая, — сказал Сагадеев. — Более зубастая. Мы когда-то воевали с многочисленными западными народами. Не один экселенц-император Волоер грезил о мире, собранном под высокой кровью. Чтобы от океана до океана. Полония, Астурия, часть Пруссии приняли наш протекторат. Наместники сидели у болгар и ромов. А потом…
Обер-полицмейстер замолчал, с тяжелым удивлением воззрился на собственный кулак. Словно кулак вдруг вздумал своевольничать.
— Вон как, — услышал я его шепот.
Из-под пальцев пошел дымок. Сагадеев раскрыл ладонь, и мы втроем увидели, как лоскут почернел, а затем пыхнул искрами, обращаясь неопрятной горсткой сажи.
— Господин Тимаков, — быстро сказал обер-полицмейстер, осторожно отводя ладонь в сторону, — будьте добры, из моего кофра достаньте конверт…
Тимаков привстал.
Желтой вощеной бумаги конверт, извлечен, раскрыл треугольную пасть. Сагадеев не дыша стряхнул внутрь сажу.
— Так вот, — сказал он, убрав добычу в кофр. В руках у него появился платок, которым он принялся обтирать пальцы. — Лет сто пятьдесят назад нас стали потихоньку вытеснять из западных краев. Сначала шепотки и косые взгляды, потом проявления народного недовольства, мол, не на тех спину гнем, не хотим такой власти. Затем — убийства. Одиночные, групповые. Взбунтовались уезды и провинции. По городам завспыхивали костры. Высокую кровь отлавливали, признавали порождением Сатаны и жгли. Последнее восстание в Полонии — из той же области. И хорошо, что его удалось погасить.
— Погодите, — сказал я. — Это же низкая кровь…
Сагадеев усмехнулся.
— Бастель, вы иногда, честное слово… А как же вас, высшую, не просто высокую — высшую! — кровь, пленили шахар-газизы Гиль-Деттара?
— Там были специальные люди, — сказал я.
Рассказывать Сагадееву и Тимакову об операции «Навшат» было незачем. Пусть верят в общеизвестное — полюбил молодой офицер ассамейский горный воздух, безрассудно, в одиночку, гонял коня по тропам от одного кишлака к другому, из гарнизона — в заставы, бродил неприкаянно по разрушенной, занесенной песком крепости Маныг-Тир, храбр был и неосмотрителен. Может смерти искал. А может встречи с Гиль-Деттаром.
Ну и доискался.
— Специальные люди… — вздохнул Сагадеев. — А в Полонии были обезумевшие толпы. Неуправляемые. Дикие. Не подчинить, только расстрелять. — Он посмотрел на нас с мертвой улыбкой. — Шесть лет, а как вчера…
— А лоскут? — спросил Тимаков.
— Лоскут? Еще до Полонии, в Астурии, а потом и в Пруссии мы столкнулись с организацией, влияние которой распространялось по астурийским кантонам и прусским графствам подобно пожару…
Я нахмурился.
— Не слышал о такой.
— Орден Крови освобожденной. Или Орден Мефисто.
Я покачал головой.
— Это их лоскут, — сказал Сагадеев. — Низкое искусство. Странное. Недоступное высокой крови. Может, изначально присущее некоторым низкокровным группам. В астурийской Вене мне случилось расследовать дело офицера артиллерийского полка, задушившего себя атласной лентой с такими вот значками.
Лента, подумал я. Лентами женщины подвязывают шляпки. Или платья чуть выше талии. Еще их продевают в рукава. Но в любом случае…
Я расхохотался.
— Ах, Ольга!
— Бастель! — вскрикнул Сагадеев.
— Ах, Татьяна!
Тимаков схватил меня за руку. Заглянул в глаза.
— Вы в своем уме?
— Более чем! — сказал я ему. — Просто мне кое-что стало ясно.
— Не томите, — наклонился, сверкнув глазами, Сагадеев.
— Перед отправлением…
Я в подробностях рассказал про неожиданный визит женщины из соседнего нумера. Забавный и совершенно невинный вроде бы визит.
— А разозлившись, она кинула в меня моим же мундиром. И если лоскут подложила за обшлаг она, в чем я не сомневаюсь, то сделано это было виртуозно.
— Хм, — выслушав меня, обер-полицмейстер задумался.
Тьма снаружи сгустилась — мы въехали в лес.
Запряженные парой лошадки тянули ходко. Дорога шла под гору.
Накрутив фитиль, я прибавил света в лампе. Остроносая тень поползла от Тимакова по шторке. За затылком обер-полицмейстера сверкнули круглые шляпки обивочных гвоздей.
— Что ж, — сказал Сагадеев, оживляясь, — по крайней мере, Орден выдал себя. Это значит, что они уже имеют некую информацию об убийствах. И, боюсь, достаточно обширную, если лоскут, Бастель, без стеснения подкидывают вам.
— А их цели? — спросил я.
— А как сами думаете?
— Думаю, глобально — свержение государя-императора. И великих семей заодно. Ну а локально, скорее всего, охотятся как и мы — за «пустой» кровью.
Сагадеев кивнул.
— Именно. Узнав, что кто-то может отправлять высшую кровь в Небесную Благодать, так сказать, до срока, Орден, видимо, решил с этим кем-то свести знакомство. Враг моего врага — мой друг.
— А лоскут? — спросил Тимаков.
— Ну, шансов найти убийц у Бастеля все-таки поболее будет, чем у Ордена. А вот проследить, вызвать доверие…
— Мне везет, — скривился я. — Все, похоже, только и делают, что пытаются за мной следить.
— Будем надеятся, что я правильно прочитал значки. — Сагадеев вздохнул. — Хотя все же против высшей крови Орден в одиночку слаб. Им нужны толпы. Нужна поддержка.
— Может, отослать одного из блезан с поручением обратно? — сообразил я. — Вдруг мою Ольгу-Татьяну схватят?
— Я думаю, она вас еще найдет, — усмехнулся обер-полицмейстер.
Какое-то время мы ехали молча.
— Какой у нас план действий? — спросил Тимаков.
— Мы приезжаем в поместье, осматриваем место исчезновения моего отца, — сказал я. — И ждем новостей от Муханова.
— Я вот думаю, — произнес Сагадеев, — не собрать ли нам высшие семьи вместе?
— Не одобряю, — Тимаков вытащил из-за пазухи вручную скрученную сигаретку, повертел в пальцах, сунул за ухо. — Для убийц лучше не придумаешь. С семьями обычно много случайного народу ездит, затеряться в числе обслуги или многочисленных сопровождающих не составит труда. И я, честное слово, не представляю, как мы всю эту ораву сможем проконтролировать… Это если нас еще допустят… Во-вторых, где мы всех разместим? Даже Тутарбино с его комплексом… Нет-нет-нет, — решительно замотал головой он, — это будет настоящее сумасшествие и дезорганизация!
— Я тоже против, — сказал я. — Мы совершенно не знаем мотивов убийств. Может, расчет строился как раз на том, что мы соберем всех в одном месте. Тем более семьи вспомнят старые обиды, перегрызутся…
— Хорошо, — Сагадеев откинулся назад. — В общем, да, я тоже того же мнения. Закрыли вопрос. Предлагаю обсудить наших предполагаемых противников. Вы не против?
— Я как раз за, — ответил я. — Может, вместе мы придем к однозначным выводам. О себе я пока этого сказать не могу.
— Ну, если так… — Тимаков изогнулся телом и откуда-то из-за спины достал глиняную фляжку. — Тогда для просветления ума…
— Без посуды? Из горла? — удивился Сагадеев.
— Ну что вы!
Тимаков изогнулся в другую сторону, надавил на меня плечом и извлек из брючного кармана маленькие жестяные стаканчики.
Выдернутая пробка освободила густой травяной дух.
— Любите вы… — вздохнул Сагадеев.
— Это специальный настой, господин обер-полицмейстер, — наклонил фляжку Тимаков. — Улучшает кровообращение, бодрит, придает сил. Походный.
— У вас там, в тайном, от него не спиваются?
— Николай Федорович, — я принял свой стаканчик, — вы просто попробуйте.
— А вы пробовали?
Я улыбнулся.
— Доводилось.
— Ну, давайте! — Тимаков стукнул своим стаканчиком о наши. — Будьте здоровы!
Мы выпили. Сагадеев сделал это, чуть помедлив.
— Я, знаете, не большой любитель… — глотнув, он сморщился. — Ф-фу! Горчит что-то.
— Это нормально, — Тимаков собрал посуду. — Ну, чувствуете?
Я кивнул.
Покачивание кареты сделалось мягким, почти воздушным. В усах обер-полицмейстера мое зрение вдруг выделило седые волоски. На ногте у Тимакова, пожелтелом от папиросок и табака, обозначилась заусеница.
Скол у правой дверцы. Пятно на обивке. Распустившаяся нить на шторке. Крапина сажи от сгоревшего лоскута на шинели.
Я тряхнул головой, и зоркость пропала, зато словно сквознячком протянуло между ушей. Сагадеев, видимо, ощутил нечто похожее.
— Ничего, вполне, — он переменил позу. — Да, так вот… Нет, горчит, конечно… — Обер-полицмейстер, переводя дыхание, вдавил ладонь в грудь. — Мне думается, все дело в цели. Если мы поймем, что является для убийц целью…
— Штольцы, Поляковы-Имре, Иващины, Кольваро, Тутарбины, — перечислил я. — Нападениям не подверглись семьи Ритольди и Гебризов.
— Николай Федорович, — Тимаков задумчиво дернул пальцами губу, — что вы о Ритольди думаете?
Сагадеев свел брови к переносице.
— Нет, понятно, что подозрения… Вы об Огюсте или его сыне? Или вообще…
Он изменился в лице.
— Мы об Огюсте Юлии Грампе Ритольди, Палаче Полонии, — сказал я.
— У вас что-то есть на него, — произнес Сагадеев, переводя взгляд с меня на капитана и обратно.
— Мы знаем, он ваш друг… — начал Тимаков.
— Он меня спас! — рыкнул Сагадеев. — Я ему всем… Когда нас гнали из Астурии, как крыс, с дрекольем, всякое…
Он махнул рукой.
— Он, похоже, был в больнице Керна, — тихо сказал Тимаков. — Голем, который ожил у морга… им должен был кто-то руководить.
— Да нет. Зачем Огюсту… — обер-полицмейстер неуверенно рассмеялся. — Он же ярый поборник существующего порядка. У него даже манифест некий вышел. «О несмешении». Не слышали? Очень нетривиальный взгляд… Конечно, он требовал от государя-императора большей жесткости в обращении с либеральными…
Он, помрачнев, умолк.
— Ритольди мог пойти на такое? — спросил я.
— Против высших семей? — Сагадеев тяжело расставил ноги и наклонился к нам. — Мог. Но не в том смысле. Уж он бы провернул комбинацию — все улики указали бы на подставное лицо. И в первом убийстве, и во втором. И с вами, Бастель.
Тимаков зачем-то сунулся под шторку, долго смотрел на проносящийся мимо лес.
Поскрипывали рессоры. Сзади то накатывал, то отдалялся конский топот. Впереди нукал и пощелкивал вожжами Майтус.
— И все же…
— Не верю, — твердо сказал Сагадеев. — Просто не верю. Зная Огюста, вы бы тоже не поверили. Хотя, конечно, после Полонии случился разлад.
— У кого? — выглянул из-под шторки Тимаков.
Обер-полицмейстер усмехнулся.
— У государя с Огюстом. Был совет семей. Огюст ратовал за военную операцию в Астурии и Пруссии. Хотел немедленно отбить потерянные земли. Но его не поддержали. Штольцы, Иващины и Гебризы были против. Поляковы и ваш отец, Бастель, воздержались. Огюст очень надеялся на последнее слово императора. Император сказал: «Нет». Тогда Огюст сказал, что высокая кровь, наверное, действительно выдохлась. Император вспыхнул. Ну и наговорили затем друг другу… все и всем…
— Это мотив, — сказал я.
— Не смешите. Сторонник усиления власти вдруг эту самую власть подрывает?
— Но если у морга был он…
Наверное, мне помог травяной настой.
И еще то, что я распустил настороженные жилки, и они реяли над каретой, от самых лошадиных морд до багажного отделения.
Укол чужой крови был короток — только опознать.
А в следующее мгновение я уже бил ногой в каретную дверцу, одной рукой сдергивая с сиденья Сагадеева, а другой опрокидывая на себя Тимакова.
Залп из штуцеров опоздал.
Он слился с треском упавшего перед каретой дерева, звоном стекла, испуганным всхрапом лошадей, криком кровника и выдохом обер-полицмейстера: «Бастель!».
Я успел увидеть дыры, появляющиеся в стенке кареты, подскочивший кофр, шторку, взметнувшуюся будто по собственной воле, а потом вывалился наружу, в вечер, и через Сагадеева перекатился в сторону, к каретному колесу.
Сквозь спицы темнел лес.
Рядом упал Майтус, взлохмаченный, с окровавленной щекой и плечом, намокающим красным.
— Засада, господин!
— Что? — Сагадеев зашевелился в траве. — Какая, ради крови, засада?
Будто в ответ штуцеры из зарослей дали еще один залп.
Полетели щепки. Что-то дзонкнуло. Шальная пуля звонко вошла в осинку за моей спиной. Освещенная фонарями карета была отличной мишенью.
— Нас здесь перестреляют, — подполз ко мне, белея лицом, Тимаков.
— Предлагаешь в лес? Чтоб нас как куропаток?
— А есть иной выход?
Темно-синее небо проглядывало сквозь кроны рваными лоскутами. Одинокая яркая звездочка помаргивала над верхушкой высокой елки.
Глаза привыкли к мгле.
Я попытался разглядеть в зарослях фигуры стрелков. По вспышкам выстрелов там пряталось человек шесть-семь.
Чего ждут?
Серым призраком проскакала мимо лошадь без седока.
— Господарики! — заорали из засады. — Как вы там? Живы еще?
— Живы! — крикнул Тимаков.
Штуцера ударили снова.
Фонтанчик земли взвился справа. Сагадеев, путаясь в рукавах, выворачивался из приметной светлой шинели.
— Надо было больше охраны… — шипел он. — Десяток, а то и два…
Я обернулся к Майтусу:
— Как ты, кровник?
Майтус скривился.
— Не шевелись, — я прижал ладонь к его плечу.
Кровь была моя, чувствовалась, как будто во мне текла. Один стук сердца, два — кровотечение остановилось, свинцовый катышек, увязнувший в сплетении мышц, двинулся наружу.
Я стиснул рукав.
Катышек с суровицей вывалился сквозь дыру.
— Все.
Майтус покивал, скалясь.
— Где, мать их, охрана? — ругался Сагадеев. — Четверо ж было.
— Георгий, следишь? — спросил я Тимакова.
— Слежу.
Капитан отполз от кареты в сторону бугристой тени. Похоже, там лежал блезан, один из тех, по которым сокрушался обер-полицмейстер.
— Господарики! — вновь зазвучал задорный голос. — Че затаились?
— Ты, милый, не попутал, в кого стреляешь? — крикнул я.
— Не-а, господарик, мы с понятием.
С понятием, значит.
Похоже, и не пугает их совсем это понятие. Будто не высшую кровь, а водицу лить собираются. Нашлись же такие!
Минуты три уже я щупал жилками пространство за каретой и мог разглядеть лишь наглухо закрытую область.
А это значило, что засаду поддерживает кто-то сильный. Видимо, убийцы сделали выводы по моргу, когда я поднял «козыря» Цымбу. Теперь и пытаться нечего.
Хотя расшатать, конечно, можно. Но там ведь тоже не дураки. Спокойно это провернуть не дадут — атакуют.
— Георгий! — зашептал я. — Что у тебя?
— Тихо.
Тимаков махнул рукой, револьверный ствол поймал фонарный отблеск.
Покачивали лампами елки, шелестел осинник, где-то далеко впереди раздавалось лошадиное ржание. Из зарослей не слышалось не звука.
— Дурацкое положение, — прокомментировал нашу ситуацию Сагадеев. — В лес бежать глупо, оставаться здесь — тем более.
— Это точно.
Я достал «Фатр-Рашди». Хорошо, перед поездкой в саквояж не убрал. Покрутил барабан, одновременно, вторым планом, медленно связывая из жилок фигуры.
Сигнальный слой. Вязкая сеточка полукругом растянулась между зарослями и каретой.
Там, в реальности крови, в сером дымчатом сумраке между призраками деревьев жилки казались праздничной красно-белой мишурой.
Жалко, плести приходилось наскоро, развешивая в воздухе трепещущие нити.
Затем я взялся за Тимакова и Сагадеева, наращивая им панцири невидимой защиты, вылепляя из жилок шипы и крючья, накручивая жгуты и спирали.
Тимаков почувствовал, неуютно покрутил головой, повел плечами, словно панцирь ему жал, оглянулся.
Одними губами я произнес: «Так нужно». Он то ли увидел, то ли понял и так.
— Майтус.
— Да, господин, — кровник придвинулся ко мне, придерживая раненую руку.
— Ползи от кареты в лес.
Майтус вскинулся, пальцами поймав меня за запястье с «Фатр-Рашди». Я чуть не выстрелил в него, дурака.
— Господин, не надо меня спасать, — зашептал он, дыша мне в лицо. — Я с вами останусь. Я и левой могу…
— Дурак, — зашипел я. — Ползи. Не только себя, меня спасешь.
Кровник вперился в меня внимательным взглядом.
— Далеко?
— Метров тридцать. Только держи карету в поле зрения.
— Понял, — Майтус кивнул, всецело полагаясь на меня.
Оттолкнувшись от земли, он опрокинулся назад. Чекмень его мгновенно слился с подступающей тьмой. Прошуршала трава.
— Ты это… Может быть больно, — предупредил я кровника.
— Стерплю, — прошелестел его голос.
Красно-белая пуповина поволоклась за ним.
Я наворачивал на него витки жилок, я заряжал его силой и ловушками, я завязывал на него Тимакова и Сагадеева, и всю мишуру, что раскинул до этого, превращая его в себя.
Пусть кажется, что это я уползаю прочь.
Ощетинившийся кровью и готовый дорого продать свою жизнь.
Я уже знал, что последует дальше. Не понимал только, почему так долго?
Неужели убийцу с «пустой» кровью необходимо разогревать к бою? Наводить, как ищейку, на определенный запах?
Товар штучный, требует калибровки?
По казначею Лобацкому я бы этого не сказал. Впрочем, я не имею понятия, где и в каком состоянии Лобацкий находился до визита в «Персеполь».
Я взвел курок револьвера.
Майтус, в красно-белом облаке крови, грозном даже издалека, уползал в серый сумрак все дальше. А если отпустят?
— Николай Федорович.
Обер-полицмейстер встопорщил усы.
— Готов.
— Георгий…
Тимаков поднял ладонь.
Ну, мысленно сказал я тем, что сидели в засаде, что молчим?
И дождался.
— Эй, господарики, — поинтересовался все тот же веселый голос, — а сюрпризу хотите?
Через мгновение мой первый, сигнальный, заслон разметало сухой листвой.
