Глава 17
ДУБ
— Быстро, быстренько, быстрренько! Полиция наедет сейчас. — Котик шустрил, распихивая всех: скорее, скорее. Ирма с трясущимися руками то ли пыталась сесть за руль «амарока», то ли обнять Алинку; эмоции накрыли ее мутным водяным валом. Девочка тоже скисла и хотела только оказаться дома и под одеялом с головой.
Котов, оценив вид и состояние Тайтингиля, быстро засунул обеих дам в машину и прорычал:
— Домой, домой, Иррма, вези дочь давай и вызови Андрюху, вызови! Я улажу тут, улажу. Та-аай… Тайтингиль, тебе нужно ехать!
Но эльф на предложение занять место в машине странно мотнул головой и завесился волосами — нет. Я позже. Я с оруженосцем.
Ирма, еще раз глянув на поскуливающую Алинку, на развевающуюся на стопке пеноблоков царь-юбку, лишенную стразов, на Тайтингиля с залитым кровью плечом, страшно ругнулась и вцепилась в руль. «Амарок», адски плюнув выхлопной трубой, принял с места в галоп.
Орк наматывал круги, как пастушья собака коммодор. Сунулся в бытовку и запричитал оттуда: начальник Ирминой службы безопасности и пятеро таджиков разной степени упитанности были смотаны скотчем до состояния коконов; зрелище было почти таким же, как в кинофильме про «Чужого». Поскольку явная и неожиданно изобретательно-непобедимая инопланетная зараза фланировала где-то неподалеку, подобрав юбки и осматривая местные достопримечательности — особенно Мастера Войны заинтересовал экскаватор, — Котов предпочел не усугублять мощь ассоциаций и при помощи линолеумного ножа быстро превратил коконы в людей.
— Семеныч, Семеныч! — зашептал он. — И вы, мальчики, как вас — Сафат, Руфат… стройбат! Если что — вы ничего не видели, ясно?
— Так мы и не видели, — честно сказал Семеныч, поднимаясь. — А что было-то?
Высунувшись из бытовки, он ахнул. Вверенная ему стройплощадка сделалась похожа на место явления Терминатора. Обгорелый остов паджерика, чадя, валялся кверху колесами; другой джип лежал на боку. На боку лежал и подзадушенный Васька Брови, не подавая признаков жизни. Его кореш с искалеченной рукой, пошатываясь, уходил в строительные дали, видно не совсем соображая, где линия горизонта.
— Етить-колотить, — честно сказал безопасник.
Сафат размашисто перекрестился и выдохнул:
— Шайтан!
— Ага, шайтан, жаба инопланетная, ну, — зашипел Котов, на ходу придумывая рабочую версию. — Значит, так, приедет полиция — а она после вертикального взлета непременно приедет, вы скажите, что так оно и было, когда вы пришли. Мало ли, явились мужчины вот на стройплощадку, нарушили технику безопасности, стали бегать, неловко упали, взорвалось.
— Свет Венеры отразилься от верхний слои атмосферама и визваль взрыв болотный газ. Бах, бах! Таркиш! — сказал Руфат и показал руками.
Котов вздрогнул и покосился на него.
— Люди в щернама так говориль, — пожал плечами таджик. — Красива-ма. Па-ачиму нет?
— Дим, я так думаю, полиции оно только в радость будет Васю-то принять. Им тут любая версия сойдет — вон, что его инопланетянин укатал. — Семеныч со смешком потрепал киномана Руфата по круглой голове.
Котов поежился. И заводил глазами. Инопланетянин, жаба инопланетная…
— Ты не беспокойся, сделаем. Поезжай, Дим.
Орк выдохнул и наконец ринулся к Тайтингилю.
Витязь пришел в себя, хотя кровь еще лилась по плечу. Рана была нехорошая, пуля застряла в теле — как орочий самострельный болт, да. С той разницей, что болт можно было схватить за древко и выдрать из плоти — а как справиться с пулей, Тайтингиль не знал. Он просто чувствовал боль, сильную, яркую, бьющую толчками.
Этот минутный обрывок войны, да, настоящей войны с местными разбойниками всколыхнул волшебную суть витязя, угнетенную боем с Темной Паучихой и еще не до конца восстановившуюся. Схватка с Цемрой истощила его магически, ибо он бился с ней не столько мечом, сколько самим собой, всем своим существом.
Но нужно было уже выходить из этого состояния. И если выходить не получалось — сразу и гладко, — то брать себя и выводить. Силой. Жестко, как умел он, витязь Нолдорина.
Пора.
Освобожденные от мотков скотча люди шустро покидали злополучную стройку.
— Тай, Тайтингиль, садись давай, Ирма вызвала тебе Андрея Валентиновича, — муркнул Котов, усевшийся на «Хаябусу» Ирминого соседа с четвертого этажа. — Та-ай… Как же ты раненый… на мотоцикле, ох! Дерржаться — как? Ну, я поеду тихо, аккурратно поеду, и мотоцикл — его вернуть надо, веррнуть, Вадим с ума же сойдет!
— Оруженосец, не мельтеши. Лекарь не нужен мне. А в седле я удержусь. Удерживался не раз.
— А этого? Этого? — Котяра осторожно потыкал пальцем в сторону Мастера Войны.
— Н-нет, — выдохнул Тайтингиль. — Все. Все, долг… возвращен.
— Ну и черт с ним, — обрадовался Котов. И тут же погрустнел. — Иногда мне кажется, буквально, ага… Так ты, ты, витязь, — что? Не поедешь к Иррме?
Эльф покачивался молча, глаза его горели недобро.
— Почему же? Ты ранен…
— Именно. Я буду искать, как исцелиться. И это не лекарь, нет.
— Липы? Лллипы?
— Место силы.
— Как не липы? Что за место? Что тебе нужно, Тайтингиль? Э-эльф?
— Я не… знаю. Место, где я мог бы поговорить с древними силами этого мира, — устало сказал Тайтингиль. — Отвези меня туда, орк. Отвези.
Спустя тридцать интересных минут нарядная «Хаябуса» тихо остановилась вблизи Васильевского спуска. Котик, сам гость в этом мире, прижившийся, обжившийся, социальный, но — гость… Он даже не смог бы объяснить, почему притащил эльфа именно на Красную площадь. Но его глодала мысль о медной табличке, о начале начал, о точке обнуления москвичей. О начале координат, от которого вели свой километраж московские дороги, пауком раскинувшие лапы на всю страну.
Сила?
Она…
Эльф вышел на старинную брусчатку. На нем была кожанка Котова, так как кровь не следовало показывать зорким полицейским, сновавшим здесь повсюду; волосы тусклым плащом закрывали спину. Трость в руке выглядела вполне безобидно.
Полицейский подошел почти сразу; Тайтингиль повел тонкими пальцами — и служитель порядка и закона потерял к колоритной паре всякий интерес. Отходя, он говорил в рацию: «Иностранцы, музыканты, волосатики… пусть их».
Тайтингиль выдохнул, отпустил магию. И встал, расправил плечи, твердо уперев ноги в брусчатку. Огляделся.
— Это… что? — грозно спросил витязь, и после задушенного шепота, после огнестрельного унижения его голос прокатился по площади мощно и недобро.
Котов замялся.
— Это… ну площадь же, Красная площадь. Тут правительство, храм, и много… всего… было… тут. — Котик вглядывался в белое, словно осыпанное мелом, лицо Тайтингиля встревоженно. Схватил айфон, чтобы что-то нагуглить, показать, убедить, — но смутился. Убрал. Это было не нужно. Мелко. Тайтингиль и так знал, и так видел.
И ему не нравилось то, что он видел.
— Это сердце вашей страны, — столь же грозно пророкотал воин. Поднял руку в обвинительном жесте. — Мертвое сердце.
Котик посмотрел на Мавзолей и поежился.
Эльф пошел по периметру красного кирпича — неожиданно прямой, строгий. Он не крался, не разведывал. Он просто шел, просто, он думал, смотрел, спрашивал. И — не принимал. Да, здесь было определенно место силы — той, что не была нужна ему.
Он прикоснулся к Лобному месту — и отдернул пальцы. Дотронулся до перил собора с нарядными пряничными куполами. Провел ладонью по кирпичам, нагретым солнцем, со стороны Александровского сада. Молча постоял на медной табличке, начале начал, покидал услужливо поданные Котовым монетки через плечо, высчитывая по их траекториям одному ему ведомые направления. По длинной дуге обошел Мавзолей и постоял перед Вечным огнем — долго, молча. Качнул головой — и безошибочно, упругим шагом двинул к мотоциклу.
— Тебе лучше? Лучше тебе? — вопрошал Котов, рыся за ним. Это был какой-то самоутешительный вопрос, потому что кровь, кровь… кровь ручьем текла из пулевого ранения на плече. Стекала из-под кожанки. Котик орочьим, котячим чутьем ощущал — она не остановилась, она была…
— Нет. Это место смерти, погибели. Многое напутано, доброе и злое. Но у этой складки Эалы, орк… пока что… мертвое сердце, — горько сказал эльф. — Я понял, отчего паучиха выбрала этот город. Эту страну. Я понял. Она и правда обрела тут великую мощь. Счастье, что наш бой состоялся в миг ее ослабленности и отвлеченности. Я не сладил бы с ней буквально через два… три дня. Не смог бы даже приблизиться. Великая опасность прошла мимо. Но она еще здесь. Здесь…
— Тай… Андрюха там… к Иррме, давай все-таки к ней, зашьем плечо. Потом будем искать твое место силы. Потом, ну…
— Нет. Думай, оруженосец. Найди мне живое место. Живое. И быстро. — Эльф тяжело осел на мотоцикл и ссутулился. — Возьми свое волшебное стекло… Айфон свой.
Орк пробежал пальцем по экрану: «Место силы Москва». «Воробьевы горы», — выплюнула умная электроника. «Никогда не ррразговаривайте с незнакомцами…» — насупились серые тучи на небе; Котов поежился: ну их, ннну их, эти горры…
День уже миновал середину; тени становились длиннее, людей вокруг делалось еще больше, словно на древнюю площадь решил сбежаться весь гигантский муравейник. Слишком много людей. Котик заволновался и снова заходил: руки в карманы, широким кругом подле Тайтингиля.
И вздрогнул, услышав разговор двух приятных седых дам: «…а потом в Коломенское…»
Коломенское!
— Поехали.
Коломенское встретило прибывших полузаполненной гостевой стоянкой, огромными воротами, оснащенными недружелюбными рамами металлоискателей.
До знаменитого оврага потребовалось идти, идти, минуя массу ярких уже сейчас клумб, гуляющих галдящих людей, детей. Прошли яблоневый сад, в котором белоснежными островами отцветали поздние сорта; ровные ряды великолепных деревьев, и аллею под ними, и лавочки, уютно обсиженные пенсионерами. Эльф шагал чуть тверже, временами оглядываясь по сторонам, но Котик неотрывно следовал рядом, неотррывно.
В овраг нынче спускались любовно выложенные бетонным брусом чуть извилистые тропки и длинные деревянные лестницы во много пролетов; через ручей, бегущий по самому дну, перекинулись горбатые мостики, а бережки забрали бордюрами, отделанными окатанным камнем. Слишком мало в Москве осталось живой воды, и здесь к ней отнеслись любовно.
Витязь, презрев неизбежную в субботний день очередь, час сидел на знаменитом пузырчатом Девьем камне Голосова оврага. Котик убалтывал истово верующих, которые пришли причаститься камню, подождать еще немного, но и сам Тайтингиль — мужественная фигура в черной коже, веер волос, стекавший до земли, видимо, просто собственным видом убеждал страждущих сострадать — и не дергать.
Котик звонил Ирме, Котик отпихивал от Тая желающих сместить его с камня, Котик говорил и говорил, и нервничал, и сам терял силы, и сунул тысячную бумажку какому-то велосипедисту в шортах — тот за сдачу доставил от набережной пару бутылок воды без газа и пару кусков багета с пошло торчащими изнутри сосисками, измазанными красным соусом. Наконец эльф тихо выпрямился… и воссиял.
Воссиял и Котов. Эльф молча протянул ему окровавленную ладонь, в которой лежал крошечный кусочек металла.
— Чтобы восстановить мою суть, а при таких врагах я не могу позволить себе слабости, мне нужно взять жизнь воина, — негромко сказал Тайтингиль, когда они отошли прочь от толпы немедленно прильнувших к камню.
Котик замер.
— Т-ты… хочешь убить кого-нибудь? Т-тыы… меня? — с какой-то одержимой решительностью спросил орк. — Меня-a? Я был же воином, был… я — да…
Эльф усмехнулся:
— Твоей силы не хватит. Нет, Азар. Не тебя, оруженосец. И… я не стал бы. Я эльф, у нас иная магия.
— Но кого? Что за воин тебе нужен?
— Я найду. Он зовет меня. Он готов даровать свою силу в защиту этого мира, — тихо ответил Тайтингиль.
И Котов, почему-то представив седого, маститого ветерана Великой Отечественной, гордо и одиноко сидящего на лавочке в ожидании удара клинком по шее, шел за эльфом, плохо представляя, что он станет делать.
Но Тайтингиль нашел что искал.
Древние коломенские дубы росли тут триста, четыреста, а то и семьсот лет. Некоторые были огорожены, иные же раскидывали свои ветви широко и привольно безо всяких табличек и оград. Эльф прижался ладонями к морщинистой коре одного из таких патриархов Москвы и замер. Затем тихо заговорил — он говорил по-эльфийски, о страшной и великой паучихе, о себе, о своем сражении, о своем пути к звездам.
— Оруженосец. Вот воин, готовый отдать мне свою жизнь. Силой этого древа я восстановлю свою воинскую мощь и сумею снова достойно стоять в любом бою.
Солнце село, Котик колготился поодаль, а Тайтингиль, не отрывая ладоней от дерева, негромко пел.
И гигант умирал.
Один за другим падали вниз сухие листья.
Ствол потерял краски и словно подернулся пеплом.
Продольные трещины прорезали толстые ветви.
И когда эльф отпустил ладони и отошел — на весенней траве вокруг дуба лежало широкое кольцо сухой листвы.
Сквозь которую пробивался молодой, всего на две развилки, зеленый росток. Тайтингиль тронул листья новорожденного дубка пальцами и резко выпрямился.
Теперь он был другой. Сила векового древа напитала его, суровая и прекрасная, отразилась в стати, в лике. Орк глянул с восхищением — вот она, вот, несгибаемая золотая суть! На котячьей душе сразу стало хорошо и спокойно, и поверилось в победу, скорую и триумфальную, и что потом все обязательно будет хорошо, словно само собой…
— Оруженосец!
Котик подскочил.
— А теперь едем.
«Хаябуса» желтой стрелой резала Москву.
На орочьих боках намертво сомкнулись стальные пальцы, теплые, горячие пальцы витязя.
— К тебе едем, — услышал Котов, — я не уверен, что сегодня мне стоит прикасаться к Ирме, слишком велика во мне мощь древа, и она не до конца влилась еще в мои жилы. Я желаю вина и покоя. Новый рассвет сделает меня единым. Я больше не допущу слабости.
Котов, втиснув мотоцикл на место, где обычно ночевал его «амарок», наскоро предпринял хоть какие-то меры безопасности мотоцикла, угнать который теперь мог бы даже сопливый школьник, и, причитая, предчувствуя грядущий гнев мрачного соседа Ирмы по поводу угнанного транспорта, бросился за эльфом.
Наверху, в квартире, Тайтингиль, не задерживаясь ни на секунду, сорвал кожанку и окровавленную одежду прямо в прихожей, сбросил обувь, штаны и белье и молча двинул в сторону липовой сауны. По мышцам спины ходили волны; Котик ежесекундно подпрыгивал, подпррыгивал… и, кинув эсэмэску — «Ирма, мы у меня», сбросил свои трикотажи и рванул за эльфом, впиваясь взглядом в причудливую вязь на коже — тонкий белый шрам на плече, шрам от удара, когда-то едва не перерубившего Тайтингиля пополам, и новая метка — огнестрельная звезда, спереди и сзади.
— А вот теперь, оруженосец, — произнес Тайтингиль, обернутый по бедрам вафельным банным полотенцем, падая на роскошный мягчайший уголок в гостиной, — вот теперь я хочу быть пьян. Вина, Азар. Любого. Хоть того… кошерного.
Породнившись с плотью этой земли, с великим дубом, выросшим из ее чрева, эльф ощущал, как по жилам бежит неслыханная мощь — неукротимая, нездешняя; контуры всего, что окружало его, словно делались привычнее и понятнее. Дуб одарил не только своей силой, но и знанием; на ум внезапно приходили разные тутошние слова — стрелец, управа, гривна, биричь, кметь; анфиладный огонь, артобстрел, «катюша», «мессершмит»; калаш, стропорез, духи, укроп.
Их было много, голова разрывалась от обилия чужого, нового. Но неукротимый дух воина собирал эти трудные слагаемые и наконец от самого корня осознавал мир, в котором стал гостем.
Бармица. Аркебуза. Дзот.
Он снова был защищен, он будто оброс корой старого дуба, корой, живая сила которой выдавливала вон вражье железо — как Тайтингиль выдавил из плеча мертвый металл пули.
Чтобы жить дальше.
Эльфу все еще было душно — и в то же время воздух перестал бить по его легким сложными ядами; Москва вливалась в тело. Огромная, семихолмовая Москва, упруго подставившая наконец свою непокорную спину — признав, что чужак, пришедший из-за тонкой мембраны другой реальности, оказался полезным. Оказался нужным. Оказался почти своим.
Тайтингиль покосился на трость с сокрытым клинком, прислоненную к стене под маской-демоном. Что, этого довольно? Или нужны карабин, винтовка, автомат?
Лазер. Бластер.
Эльф мотнул головой, еще тускловолосой, еще тяжелой. В руки, в плечи уже вливалась колкая ощутимая сила, зовущая биться и побеждать.
Без чужой подмоги? Пускай. Без чужой. И сами дотянемся до звезд. Перворожденный… и его орк.
Сами.
Котяра тронул светлейшего — сторожко, как будто опасаясь прикоснуться, получить удар током. Не получил — и расслабился. Засиял. Накинул на широкую спину эльфа черное кимоно с драконом. Попутно теплая ладонь прошлась по плечу — огладила, ощупала; прикосновение не было робким. Орк не мог оторваться от этих отметин, от шрамов, от золотистой кожи и нежно вел ладонью; но выдохнул и оторвался.
— Вина, орк!
И вот Котик уже тащил округлую плоскую бутыль элитного коньяка, резал на блюдечке лимончик, строгал колбаску и раскладывал ее самым наифигурнейшим образом по гладким белым тарелкам.
Тайтингиль кинул в себя ароматный напиток, впился в лимон. И сразу же выпил еще. В голове зашумело. Эльф улыбнулся; великолепные зубы блеснули в наступающей квартирной темноте.
— Я проиграл, — сказал он. — Я проиграл. Я изгнал паучиху. Изгнал — не убил. Я не сумел убедить чужака стать нам союзником. Я отсиживался в машине, как трус. Я трудно проигрываю, орк. Но… Но…
Котов — мытый, в шортах, топлес — подсел рядом. Обнял за плечи, огладил. Подсел еще ближе.
— Но я найду свой путь к звездам, — уверенно добавил эльф, и вытянутые, острые уши его, казалось, чуть оттопырились. — Я. Найду. Я прикоснусь к тверди рукой и пойду дальше. У меня есть цель. Я помню о своем народе, оставленном там, позади, в складке Эалы.
— Тайтингиль… — Котик смотрел не отрываясь и был еще ближе, чуть когти пальцами тончайший шелк кимоно. — Тай…тингиль, и я с тобой. И я. Мы придумаем что-нибудь, прридумаем… мы… есть самолеты. Я добыл плазмотрон, я добуду, я умею… включу кота на максимум, такого кота, знаешь…
Нос ткнулся в острое ухо, дыхание согрело.
— Тайтингиль…
— Пей, орк, — отозвался нолдоринец, протягивая ему невысокий толстостенный стаканчик чешского хрусталя.
— Н-нет, я… не пью…
— Пей.
Котов, повинуясь могучей властности эльфа, влил в себя коньяк и с истинно котячьей спешностью принялся трескать колбасу. Прожевал и снова прильнул к Тайтингилю, оглаживая выпрямленную струной спину, напряженные, чуть дрожащие плечи. И зашептал опять — тихо, жарко, о том, что все непременно будет хорошо, хорошо, хоррошооо…
— Добрый вечер, — неожиданно прозвучал знакомый голос.
Котову — знакомый до отвращения.
