Полина вернулась только на другое утро. Всю ночь Викентий не находил себе места, вопреки всякой конспирации раз десять за ночь звонил Юрию с Катей в гостиницу, а утром позвонил опять и произнес только два слова:

– Она тут.

Уже через несколько минут Юрий и Катя были на квартире у пани Моники.

Воды в кранах не было, что часто случалось в нынешней Варшаве, поэтому Полина, не успев отмыться, вид имела тот еще: перепачканные руки в ссадинах, вся одежда в грязи, но лицо было довольное.

Посреди комнатки лежал набитый чем-то небольшой, весь в земле, холщовый мешок.

– Где ты была? – спросила Катя.

– У Гедзя. У Слепня то есть, – поглядывая на этот мешок, хищно усмехнулась девушка.

– Ты его нашла?

– Да не нашла я, – вздохнула Полина. – А нашла бы – с вами бы сейчас, наверно, не разговаривала, он бы меня… Сильный, гад! Один десятерых стоит!

– Ну, ты у нас тоже вроде не слабачка, – подбодрил Юрий.

– Вот-вот. А он… Я имею в виду – десятерых таких, как я. А может, и двадцатерых. Но я готова была: расплатиться за Афанасия – и жизни не жалко. А уж если б мне все же повезло!.. Вряд ли, конечно, но все-таки…

Юрий строго спросил:

– Почему мне не сказала? Предупреждал же: без моего разрешения – никуда, мы здесь на особом положении.

– А чего говорить? Я и так знаю, что вы бы не разрешили. И Викентию не сказала, а то он, ясно, увязался бы за мной. А если б я Слепня нашла, то и спрашивать уже было бы не с кого…

– В общем, если нельзя, но очень хочется, то можно, – покачал головой Юрий. – Детский сад! (Беда с этими «невидимками», если они выходят из-под контроля!)

Полина оставила эти его слова без внимания.

– Зато полжизни я у него все-таки отняла! – девушка радостно кивнула на мешок. – Вон там она, эта половина!

Юрий взял мешок и поразился, насколько он тяжел. Как Полине удалось его доволочь?.. Ну да она двужильная.

Он развязал тесемки и заглянул внутрь.

Боже, сколько там было золота! Монеты царской чеканки, кольца, цепочки, даже золотые зубы. Немало оказалось и украшений с драгоценными камнями.

Катя воскликнула:

– Да тут целое состояние!

Полина кивнула:

– А вы думали! Он же, Слепень, жаднючий был, это все у нас знали. Когда в ОГПУ служил, грабил арестованных, пытками у них вымогал, доискивался, где прячут. Да и потом еще немало наверняка накопил – не зря же грабил сберкассы по всей стране! Не оставил же он все это добро в СССР! Он всегда держал это где-нибудь рядом с собой. Вот я и решила, когда его там не нашла…

– Ну всё! – перебил ее Юрий. – Теперь рассказывай по порядку. Где ты его искала?

– Где, где… В Караганде!.. В школе абвера, ясное дело, где же еще?

– И как же ты туда?.. – начала было Катя, но тут же осеклась, вспомнив, с кем имеет дело. «Невидимкам» никакие пропуски не нужны, для того их таких и готовили.

– Ну, там, конечно, положить кое-кого пришлось… – немного виновато призналась Полина.

– Господи, перестрелку там устроила?!

– Зачем – перестрелку? Я по-тихому. – Девушка взглянула на свои руки с кровоточащими ссадинами. – Никто из охраны пикнуть не успел.

Юрий нахмурился:

– И много ты их там положила?

– Да так, средне. То ли шесть человек, то ли семь, считать было некогда… Нет, восемь! Восьмого мне поспрашивать пришлось: надо было узнать, где комната Слепня… Не сразу сказал, гад, так что пришлось его маленько… с пристрастием… Потом уже шею ему свернула… Только самого Слепня, оказалось, в разведшколе той ночью не было. Ну я тогда и решила хотя бы полжизни у него отнять, а то и больше: он это золотишко знаете как ценил! И всегда держал где-нибудь около себя. Сначала я к нему в комнату залезла – так, для порядка: ясно, в комнате он ничего не хранил, он и в школе «невидимок» прятал свое добро только во дворе, в земле… Ну, у меня на этот случай имелся миноискатель…

– Его-то где добыла?

– Ясное дело, на военном складе, их на базаре не продают.

– И тебе там прямо так, за красивые глаза, и выдали?

– Ну, не совсем… Там, понятно, часовой был…

– Так ты и часового – тоже?.. – вздохнула Катя.

– Да нет, проявила гуманизм к немецко-фашистскому гаду, нашла к нему подход…

– Ты с ним – что?.. – сжал кулаки Викентий.

Она чмокнула его в щеку:

– Да нет, Викеша, не волнуйся, ничего такого. У меня в заначке бутылочка шнапсика имелась… Ну, кое-что еще, что на всякий случай у любой «пани курвы» при себе бывает – снадобье одно снотворное. В общем, упоила я его, дурака, в стельку… Ничего, все равно скоро подохнет: как пить дать отправят на Восточный фронт… Ну, а уж когда он лежал как бревно, я у него со склада этот миноискатель-то и… Хороший оказался миноискатель, опытный образец, золотишко чует, как Афанасий покойный – всяких бубновых Гедзей. Маленько им пошуровала – вот в конце концов и нашла. – Она кивнула на мешок. – Вон оно, Кощеево сердце. У забора было закопано. Нехило наворовал! Может, с горя теперь удавится… Хотя этот – навряд ли…

– Боюсь, сперва он тебя удавит, – со вздохом произнесла Катя.

– Нет, никого он из нас теперь не удавит, – усмехнулся Васильцев. – Он теперь нас будет беречь. По крайней мере, пока мы тут, в Варшаве.

Все с удивлением посмотрели на него. Он пояснил:

– Сейчас, когда у меня их «деза», им необходимо, чтобы мы вернулись в Москву целыми и невредимыми. Как бы Слепень сейчас ни был зол, он не посмеет нас тронуть, это сорвало бы всю их операцию, так что никто ему не позволит. Если я кого сейчас и опасаюсь, так это… – и он пристально посмотрел на Полину.

– Меня, что ли? – съежившись под его взглядом, буркнула она.

– Да, да, тебя, дитя-злодей. Ты, милая, вышла из-под контроля, действуешь, не ставя меня в известность…

– Так я же – за Афанасия!

Юрий наконец взорвался:

– Как ты не понимаешь, девчонка?! Благодаря бедному Афанасию мы поняли, что работаем под контролем! Его гибель была не напрасной, только так мы поняли, что Слепень действительно дышит нам в спину, а стало быть, мы наверняка работаем под контролем. А раз мы это знаем, то полученная «деза» становится поистине бесценной. Но только до тех пор, пока они не знают, что мы знаем. Только в этом случае смерть Афанасия была не напрасной! А ты, дорогуша, нынешней ночью уже достаточно напортачила. Одна надежда, что Слепень никому не расскажет про этот пропавший мешок. В Германии даже генералы обязаны сдавать свое золотишко на благо рейху, и узнай они про это богатство, Слепню бы не поздоровилось. Но если бы ты вдруг его убила… в чем я, правда, сомневаюсь… Если бы ты убила его, то в абвере сразу бы поняли: мы знаем, кто вел за нами наблюдение. Тогда мы бы и «конфетку» эту не передали, и вообще нас бы всех уже не было в живых. И Афанасий в итоге погиб бы совершенно понапрасну… Угораздило же меня с такими связаться! Детский сад!

Полина теперь сидела, низко опустив голову, не смея даже оправдываться.

– Поэтому мне придется принять кое-какие меры, – сказал Юрий все с тем же суровым выражением лица.

Тут уж Полина взмолилась:

– Дядя Юрочка, только не отсылайте меня сейчас назад, в Москву. Я так больше не буду, честное слово…

– Конечно, не будешь, – кивнул он. – Потому что с этой минуты ты находишься под домашним арестом. Викентий… (Тот вскочил.) Будешь ее надзирателем. Чтоб она – ни шагу из дома! Отвечаешь головой.

– Так точно! – щелкнул Викентий каблуками. Зачем-то продублировал по-немецки: – Яволь!

Он бы, наверно, сейчас и на «хайль Гитлер» сподобился, если б от этого зависело, оставаться тут с ним Полине или нет.

Юрий тем временем зачерпнул из мешка горсть монет и драгоценностей и высыпал их в карман.

– Идешь к ним? – спросила Катя.

– Да, – кивнул он, – самое время. Надо все продублировать, а то с таким детским садом (он снова взглянул на притихшую Полину), боюсь, мы не долетим до Москвы.

– Я с тобой!

Юрий покачал головой:

– Нет, на этот раз пойду один. А у вас, миссис Сазерленд, сейчас другая забота: походите по антикварным лавкам, купите все, на что здесь может позариться богатая британская леди. Да, и пару ящиков где-нибудь надо добыть, таких, чтобы в каждый мог человек поместиться.

– Хочешь все-таки этого «братишку Ганса» и его пани доставить в Москву?

– Да. Не бог весть какой «язык», но все же служил на Восточном фронте, кое-что полезное может знать. Хоть какой-то довесок к этой «конфетке»; ну да курочка по зернышку клюет… Хотя – нет, – добавил он, – возьми таких ящиков четыре. Надо же и этот детский сад как-то эвакуировать, – он кивнул в сторону Викентия и Полины.

С этими словами он вышел из дому.

Человек в черных очках с двуязычной фанерной табличкой на шее стоял на прежнем месте. Но прежде, чем подойти к нему, Васильцев огляделся.

И не напрасно! Он ухватил краем глаза, что вездесущий пан Бубновский на миг выглянул из-за угла. Стоял он совсем неподалеку, и Васильцев стремительными шагами направился к нему. В этом было, конечно, и некоторое озорство, но и допускать, чтобы здесь торчал сейчас этот «бубновый», не следовало.

Смыться пан не успел или не собирался. Когда Юрий приблизился, он расплылся в заискивающей улыбке:

– Приветствую господина журналиста, – приподняв шляпу, на своем плохом немецком сказал он. – Вацлав Бубновский не забывает добра.

– И следите за мной тоже из самых добрых побуждений? – спросил Васильцев.

Вдруг захотелось отвесить этому пану основательного леща. А что? В этом даже был определенный резон. Конечно, Слепченко, если это он, даже с «невидимкой» Полиной легко бы расправился, а он, Васильцев, был в своей группе в смысле физической подготовки наиболее слабым звеном. Однако проявить себя во всей красе означало бы для «Гедзя бубнового» провалить все дело.

– Никак нет, господин журналист, – залепетал пан, – и не думал за вами следить!

– И стреляли в меня вчера, помня мою доброту? – наседал на него Юрий.

– В вас?! Матка боска, да нет же, конечно же, нет!

Тут он, пожалуй, говорил правду: уж чего не нужно было делать Слепню – так это убивать его, Юрия.

– Я не в вас, – продолжал лепетать Бубновский… – Хотя это, конечно, тоже преступление, но я надеюсь на великодушие пана журналиста. Ясновельможный пан – граф, а значит, благородный человек!

– И в кого же вы тогда стреляли?

– Разумеется, в этого, пся крев, обер-лейтенанта. Там, в ресторане, он публично унизил меня. Он и вашу даму пытался унизить, и вы, ваше сиятельство, хорошо его наказали, но ясновельможный пан мог себе это позволить. Я, однако, тоже происхожу из шляхтичей, а настоящий шляхтич не прощает обидчика. Если я не убил его, то все равно убью!

Что ж, в это Юрий как раз мог поверить. Слепень, говорят, тоже мстительный, а ликвидация «братишки Ганса» никак не срывала ход нынешней операции. Но и за ним, за Юрием, этот пан сейчас, безусловно, следил, чего нельзя было допускать.

Бубновский, глядя просительно, взял его за рукав:

– Ведь ясновельможный пан не выдаст меня? Так?..

– Не сметь ко мне прикасаться! – вскричал Васильцев, как и следовало поступить арийцу и графу. «А это тебе – за Афанасия! Пока – небольшой аванс», – подумал он и влепил-таки пану шляхтичу звонкого леща.

Бубновский отпрянул, глаза его вспыхнули ненавистью. Было видно, что если выпадет случай, то этот убьет не раздумывая. Сейчас это Юрия мало тревожило. Коли это был Слепень, то в любом случае наивно ждать от него пощады, в особенности после того, как Полина нащупала «Кощеево сердце». Знал бы он еще, откуда золотишко, лежащее у него, у Юрия, в кармане!..

Мимо проезжал отряд мотоциклистов в форме СС. Юрий остановил их, показал свое удостоверение и приказал:

– Арестуйте-ка этого «пшека» и подержите до моих дальнейших распоряжений.

Через минуту Бубновского уже увозили в коляске мотоцикла. Теперь можно было смело приближаться к «ремонтеру швейных машинок».

– Ыш абарак бузык, – произнес он, подойдя.

Никакого глаза на пузе у «ремонтера» явно не имелось. Он снял очки, посмотрел на Юрия вполне зрячими глазами и затем свистнул в два пальца. Сразу из-за угла подкатило авто́, какой-то маленький замызганный «опель-кадет», с совершенно целыми, только никогда не мытыми окнами. И у горбуна-водителя горбик был так себе, вполне божеский. Да, помойная знать тут, в Варшаве, была не чета московской: по их понятиям, должно быть, второго или даже третьего сорта.

Глаза Юрию, как и там, в Москве, завязали, и машина тронулась в путь.

По городу особо не кружили, а почти сразу въехали в туннель, что Юрий понял по смрадному запаху. Туннель тоже был весьма короткий, путь по нему занял не больше десяти минут. Потом смрад немного развеялся, отчего Юрий заключил, что они въезжают в тронную залу. Здесь с его глаз сняли повязку.

Коптило несколько факелов, прикрепленных к серым цементным стенам, в помине не было той ослепительной иллюминации, которой встречало его обиталище Луки и Фомы. Юрий с трудом смог различить трон в конце залы, на котором восседало горбатое существо, одетое в клетчатый штатский костюмчик. Горб у существа тоже имелся – но какое там сравнение с тем фантасмагорическим горбом Луки! Юрий знал, что здешние монархи находились в вассальной зависимости от «москвичей», но именовали себя так же гордо: король нищих Сигизмунд и император помоек Венцеслав; его удивило, что сейчас в зале стоит лишь один трон, украшенный одноглавым польским орлом с короной, и на нем восседает монарх в единственном числе. Судя по горбу, то был Сигизмунд с трехзначным номером, король варшавских нищих.

По обе стороны от его величества выстроилась здешняя «шляхта» в очень потрепанных камзолах, с саблями на боку, в которых Васильцев распознал картонные игрушки, которые покупал ему в детстве отец. Опять же – никакого сравнения с вооруженной алебардами гвардией карликов-евнухов во главе с доблестным Вонмигласом.

Вероятно, уловив усмешку на лице Юрия, монарх наконец подал голос:

– Да, вы правы, сплошное убожество, – произнес он на весьма неплохом русском языке. – А чего вы хотите? Идет война, нищим давно уже никто не подает, шляхтичам моим пришлось, вон, даже сабли попродавать, чтобы как-то выжить. Тем не менее мы рады видеть у себя пана председателя Тайного Суда, к тому же посланца беспредельно уважаемых нами короля Луки и императора Фомы… М-да, мизераблизм. А многие – так и вообще перешли в мир иной: голод, пан председатель, голод! – Сам король Сигизмунд, впрочем, в отличие от его «шляхты», не выглядел таким уж изможденным. Юрий знал, что в каких-нибудь потайных сундуках у того должно иметься преизрядно золотишка. – Ох, многих мы уже недосчитываемся в наших рядах, а то ли еще будет к концу этой проклятой войны!

Юрий спросил:

– Неужто его величество император Венцеслав тоже покинул этот мир?

– О нет! – хмуро отозвался король. – Живехонький, пся крев. Да только падлой распоследней он оказался. Отделился от нас, служит теперь лондонским паханам, а от законных сюзеренов, от папашек Луки и Фомы, отрекся, гад. Я уж не хотел папашкам сообщать, огорчать их на старости лет, сами при случае разберемся. Правда, ребята?

«Шляхтичи» грозно щелкнули картонными саблями в картонных ножнах, а Юрий подумал, что сложные взаимоотношения между Сталиным, Черчиллем и Сикорским, как видно, имеют свое отображение и здесь, в этом мире, которого не может быть.

– Однако трон, древний трон Пястов, он здесь! – король постучал под собой. – Так что всякому понятно, кто тут монарх истинный, а кто самозванец.

«Шляхтичи» закивали одобрительно, один лишь Васильцев снова не смог скрыть улыбки, ибо истинную судьбу трона Пястов он знал.

И снова эта его улыбка не осталась не замеченной королем.

– Вижу, вы тоже знаете эту некрасивую историю, – кивнул он. – Да, так оно и было, что – уж простите великодушно! – не делает чести вашей монархине. Он в таком печальном виде и простоял до недавних пор в Царском Селе. Но Царское Село не столь давно было занято пруссаками, и нам удалось приобрести эту бесценную реликвию не столь уж задорого у одного немецкого интенданта, продававшего все награбленное направо и налево. Дырку мы заделали, кое-что подновили, зато трон подлинный. А у этой падлы, у императора Венцеслава, – подделка, что бы он там кому ни говорил!.. Однако моим сюзеренам, Луке и Фоме, да живут они еще сто лет, вы, пан председатель, сколь мне известно, всегда делали некоторое подношение…

«Черт! – подумал Юрий. – Про капустку-то я и забыл!» Извинить его могло лишь то, что он не знал здешних вкусов.

– Да, я пришел не с пустыми руками, – сказал он. С этими словами достал из кармана золотой империал из слепневских запасов и протянул его королю.

Тот буквально выхватил монету, осмотрел ее горящими глазами, понюхал, попробовал на зуб. «Шляхтичи» взирали на это диво, не смея даже шевельнуться. Взирали, впрочем, довольно-таки грустно, хорошо зная, что ни одному из них ничего не перепадет из этого богатства.

– Да, вижу благородство ясновельможного пана председателя, – изрек наконец король и сразу приступил к делу: – Я имею известие от многочтимых Луки и Фомы, что должен оказать вам некие услуги. Для меня большая честь, что вы обратились именно ко мне. Итак?..

– Вы можете послать телеграмму из Стокгольма?

– Гм… – задумался король. – Для нас, как вы, наверно, знаете, нет ничего невозможного, нищие – даже в условиях войны существа в некоторой степени экстерриториальные, воюющие стороны не обращают на них особого внимания. Вполне возможно и в Стокгольм отправить кого-нибудь из моих многострадальных подданных… Но, как вы должны понимать, это потребует…

– Да, да, разумеется. – Юрий протянул ему пригоршню монет, где были империалы, полуимпериалы, царские червонцы и пятирублевки.

Некоторые из «шляхтичей» чуть не упали в обморок.

Васильцев вместе с монетами подал и текст телеграммы. Король пробежал его глазами, и вдруг на его лице появилась гримаса недовольства.

– «Рувимчик», «обрезание», «тетя Сара»… – проговорил он. – Извините, пан председатель, но для короля это уж слишком. Коллеги не поймут, засмеют. В конце концов, ыш абарак бузык.

Однако, получив еще одну пригоршню монет, король как-то начал забывать, что он «бедный, но гордый», и после некоторой борьбы с собой таки сдался.

– Ладно, – вздохнул он, – надеюсь, коллеги не осудят слишком строго. Мы же не фашисты, в конце концов, верно я говорю?

«Шляхтичи» отвели глаза. Все это явно было им не слишком симпатично; однако же – настоящее золото!..

– Еще что-нибудь? – спросил король. – Понятно, за отдельную плату.

– Да, – кивнул Юрий. – Вот эта вот конфетка. Она должна дойти до Москвы, до Луки и Фомы, они знают, что с ней делать.

Сие не вызвало у его величества никаких возражений, тем более что было подкреплено двумя полуимпериалами. Юрий спросил:

– Кто будет доставлять? – и похлопал по карману, чтобы там зазвенело.

«Шляхтичи» загалдели наперебой:

– Wypuść mnie!

– Pozwól mi, Wasza Wysokość!

– Пойдешь ты, пан Obdarty, – обозрев свое «шляхетство», решил наконец король.

– Это тебе на непредвиденные расходы, – сказал Васильцев и подал пану Драному целых два империала.

Остальные «шляхтичи» смотрели на доверенного пана с глубокой завистью.

– Только смотри не лизни по дороге, – напутствовал его Юрий, – имей в виду, конфетка отравленная.

Из того, что пан Драный перекрестился и тихо помянул Матку Боску Ченстыховску, он, Юрий, сделал вывод, что его предупреждение было отнюдь не напрасным.

Что ж, теперь они, все четверо, могли даже погибнуть: задание было уже, можно сказать, выполнено, а их жизни для хода войны большого значения не имели.

…Впрочем, нет! Еще одно! Как он мог забыть?!

Юрий достал из кармана два перстня с бриллиантами и брошь с десятками сапфиров и изумрудов. Взглянув на это богатство, его величество только и смог выдохнуть:

– Что?!

– Где-то в братской могиле должно лежать тело, – грустно проговорил Васильцев. – Тело одного пана, высокого, лысого, с двумя пулями в спине. – Он показал плохую фотографию Афанасия, вырванную из его документа. – Этот пан погиб во время нападения на конвой вице-губернатора, слышали про такое?

– Как не слыхать! Вся Варшава гудит.

– Я знаю, о каком пане речь, – вставил пан Драный, – сам видел то побоище. И знаю яму, где их закопали: на краю Варшавы, возле холмика.

– Сможете выкопать его тело?

– Отчего же не смочь? – усмехнулся король. – Мертвые – не живые, их особо-то не стерегут. И это – всё?

– Нет, не все. Это тело надо доставить в город Херсон, слыхивали про такой?

– Где-то на Украине…

– Да, на Украине. Сможете туда доставить тело?

– А чего ж? Тут и линию фронта переходить не надо, все теперь германское. А мертвый – не живой, ему «аусвайс» не требуется. Доставим в лучшем виде, дальше-то что?

– А дальше похороните там его на лучшем городском кладбище, у самой ограды, и памятник поставьте мраморный, а на памятнике – чтобы только два слова: Афанасий Хведорук… И еще вот эта фотография. Сможете увеличить?

– Дело нехитрое.

– И венок положите побольше

– А от кого венок, надо написать?

– Да-да. Сделайте надпись: «От друзей: Юрия, Екатерины, Полины, Викентия». На затраты не скупитесь, я дам еще. – И Юрий выгреб из карманов все, что там оставалось, – золотые цепи, броши, кулоны, перстни, золотые монеты. – Этого, надеюсь, хватит?

Король даже кивать не стал: должно было хватить на гробницу для любого владетельного принца.

Лишь спрятав под трон сокровища, король смог наконец проговорить:

– Видно, большим паном был этот ваш покойный пан Афанасий.

– Второго такого не было, – согласился Юрий и снова почувствовал все тот же комок в горле.

Вот теперь, кажется, все. Горбун-водитель уже заводил свой грязный «опель-кадет». Но тут король вдруг произнес:

– Позволено будет спросить у ясновельможного пана председателя?.. Что там у вас нынче произошло с этим, холеру ему в бок, паном Бубновским?

– Вы что, тоже его знаете? – ответил Васильцев вопросом на вопрос.

– Да отирается тут уже недели три. – Юрий отметил, что как раз около трех недель назад Слепченко был переведен из Витебска в Варшаву. – И вообще – какой-то скользкий, – продолжал король. – Хотел было напроситься, чтобы мы его в свою «шляхту» приняли, говорил, что сам из шляхтичей. Так оно, может, и есть, да только наша «шляхта» совсем иного рода. Ты на паперти посиди лет двадцать с протянутой рукой – тогда мы увидим, наш ты или не наш. А он что? В ресторанах поет, немчуру развлекает! Нет, ыш абарак бузык!..

– Ыш абарак бузык! Ыш абарак бузык… – зашуршала «настоящая шляхта».

– Вот-вот, – подтвердил король. – Наши бы ни за что на такое не пошли. Ну, послал я его подальше. Так он, сколько я знаю, прибился к Венцеславу, к императору, к этому песьему сыну. И теперь – по его, наверно, заданию – крутится здесь, возле нас, вынюхивает что-то, видно. Я было велел своим ребяткам его шугануть – так он пятерых наших раскидал, как детей.

– Он же вроде старик, – недоверчиво нахмурился Васильцев.

– Именно что – «вроде». На вид и вправду вроде как старик, а бьется, как молоденький. После той бойни два моих «шляхтича» на тот свет без причастия отошли… Ну, мы его было сдали в полицию, там у нас завсегда свои люди, да только он уже на другой день снова здесь ошивался. Я так думаю, гестапо его прикрывает, не иначе… А ясновельможный пан хорошо ему по роже съездил, мои ребята говорят – любо было смотреть. Только и пану теперь поберечься надо: мстительный тип. Может, на время приставить к пану моих людишек? За отдельную, ясно, плату.

На это Васильцев ответил, что как-нибудь справится сам. Господа «шляхтичи», кажется, даже были этому рады: коли пан «бубновый» отправит на тот свет – никаким золотом себе это не возместишь.

Напоследок его величество просил передать привет их величествам Луке и Фоме и царственным мановением руки дал понять, что аудиенция закончена.

Юрий уселся в машину. Видимо, в знак особого монаршего доверия на сей раз ему даже не стали завязывать глаза.

Немного поплутав в смраде туннеля, машина наконец выехала на свет божий и уже через несколько минут подвозила Юрия к отелю.

Чуть не доезжая до отеля, Юрий попросил остановиться и отпустил задрипанное авто́ – не только потому, что подъезжать к такой гостинице на таком авто́ означало бы уронить свой графский титул, но еще и потому, что ему пришла в голову мысль посетить одну лавку, расположенную неподалеку. Лавка торговала всяким слесарным хламом, болтами, гайками, гаечными ключами и прочим железным хламом. В скором времени все это могло ему весьма пригодиться.