Глава 45

О чем я думала? Ни о чем.

Думать было некогда.

— Добрый вечер, Саймон… О, мисс Аштон.

Поклонился. Улыбка вежливо-безучастная. И это прохладное «мисс Аштон»… Только в глазах смешинка, но в глаза я не смотрела.

— Здравствуйте, мистер Грин.

— Какая неожиданная встреча. Но, видимо, это судьба.

— О чем вы? — я обернулась на Саймона, но боевик прислушивался к обмену любезностями без интереса. Мисс Милс растерянно улыбалась: явление доктора стало для нее не меньшим сюрпризом, нежели для меня, и пока она не приняла неизбежность этого факта, ждать от нее помощи было бесполезно.

— Я ожидал увидеться с вами сегодня, — без стеснения поведал Грин. — Но полагал, что это произойдет утром. Я читал лекцию на целительском. Вы, возможно…

— Очень хотела послушать, — заверила я, надеясь, что он не почувствует фальши в моих словах. — Но пришла слишком поздно, в аудиторию было уже не протолкнуться. В следующий раз обязательно постараюсь попасть.

— Постарайтесь непременно, — наконец-то придя в себя, подключилась к разговору мисс Милс. — Лекции доктора неспроста проходят с аншлагами. Уж насколько я далека от медицины, но слушала с огромным удовольствием.

— Вы? Слушали? — удивился целитель, как мне показалось, искренне.

— В прошлом году, — созналась профессор. — Что-то по истории хирургии, не помню точно. Но было безумно увлекательно.

— Благодарю, это…

— Гусь! Простите, я должна проверить, как там гусь.

Она убежала на кухню, и Саймон принял эстафету хозяйских обязанностей:

— Мама великолепно готовит, Элизабет. Уверен, вам понравится.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась я. — Хотя я, правду сказать, не ожидала, что мисс Милс сама этим занимается.

Причину укоризненного взгляда Грина поняла лишь после следующих слов Саймона.

— Мама долгое время не могла позволить себе кухарку, — проговорил он хмуро. — Сейчас таких проблем нет, но ей нравится кулинария, и ничего зазорного в этом нет.

— Я хотела сказать, что при ее занятости на кафедре… — пробормотала я виновато.

— А я тоже люблю готовить, — бодро сообщил Грин, переключая внимание на себя. — Правда, устраивать званые ужины не рискну. Потому что «люблю» не значит «умею». Но яичница мне обычно удается, даже не подгорает, так что могу пригласить на завтрак.

Он широко улыбнулся, и я быстро перевела взгляд на книжные полки.

— Мистер Вульф, простите, могу я взглянуть? — указала на заинтересовавшие меня до появления доктора книги.

— Да, пожалуйста, — Саймон сам подал мне один из томов.

— Все-таки решили подтянуть теорию? — не остался в стороне Грин, оценив мой выбор. — Если угодно, у меня тоже есть с десяток книг о единорогах.

Да-да, господин доктор. Давайте пойдем к вам, книжки полистаем… а там и позавтракаем…

Вспыхнув от собственных мыслей, я закрылась книгой, как утром тетрадью, и притворилась, что изучаю текст. Хобби у меня такое — читать вверх ногами.

Грин, поняв, что я не настроена на беседу, переключился на Саймона, и уже через минуту они увлеченно что-то обсуждали у противоположной стены. Я не прислушивалась. Перевернула книгу и просмотрела первые главы. Ничего нового или любопытного не нашла, но продолжала читать до тех пор, пока не появилась мисс Милс и не объявила с гордой улыбкой, что гусь готов и уже дожидается нас в столовой. Аромат запеченной с яблоками птицы прокрался за ней в приоткрытую дверь, мы с мужчинами дружно потянули носами и так же дружно решили, что и чтение, и разговор можно отложить.

Однако оценить кулинарные таланты ведущего драконоведа академии мне не довелось.

Едва мы сели за стол, кто-то позвонил в дверь. Хозяйка посмотрела на сына, вопрошая недовольным взглядом, кого еще он пригласил без ее ведома, но боевик только плечами пожал и пошел открывать. Послышались из прихожей взволнованные голоса, а через несколько секунд в столовую, обгоняя Саймона, влетел запыхавшийся мужчина в криво застегнутом пальто.

— Доктор! — с ходу кинулся он к Грину. — Хвала всем богам, я вас нашел! Марта!

Больше он ничего не сказал, только дышал неровно и громко, но все, кроме меня, кажется, поняли, в чем дело.

— Сейчас буду, — пообещал целитель. Окинул прощальным взглядом блюдо с гусем и поднялся из-за стола. Посмотрел на дверь, за которой, все так же пыхтя, уже скрылся поздний вестник, потом — на меня. — Мне понадобится ваша помощь, Бет.

— Но как же… — несмело попыталась возразить мисс Милс.

— Мне нужна помощь, — серьезно повторил для нее Грин. — Посылать в лечебницу долго, а мисс Аштон — целительница, хоть пока и только учится.

Когда он говорил так, уверенно и веско, и мысли с ним спорить не возникало. Надо — значит, надо. Там, может быть, человек умирает, так что демоны с этим гусем, как бы вкусно он ни пах.

— Какая жалость, что так вышло, — сокрушалась хозяйка, провожая нас до прихожей. — Но вы же к нам еще придете?

— Непременно, — заверил ее Грин, хотя повторное приглашение адресовалось мне.

Подхватил с полки свой саквояж, который таскал, как выяснилось и на званые ужины, и буквально вытолкал меня на крыльцо. Обогнал на ведущей к ограде тропинке, услужливо распахнул передо мной калитку, а там уже немного сбавил шаг.

— Объясните же, что случилось, — опомнилась я. — Зачем…

— Все ради вас, мышка моя, — не дав мне договорить, усмехнулся мужчина.

— О чем вы? — я резко остановилась на середине проезжей дороги, освещенной желтыми шарами фонарей.

— Только не останавливайтесь, — приказал доктор. — Нас действительно ждут.

Сам он не притормозил ни на миг, словно не сомневался, что я не останусь стоять столбом, а побегу следом. В принципе, правильно не сомневался: должна же я понять, что происходит.

— Я о том, Бет, — отвечал на ходу целитель, — что мисс Милс — чудесная женщина и заботливая мать. Но иногда она не отдает себе отчета в том, что своей заботой ставит сына в неловкое положение. А Саймон слишком мягкосердечен, чтобы прямо заявить ей об этом. Вот и выкручивается, как умеет. Например, сегодня зашел ко мне в лечебницу и попросил прикрыть его за ужином. Уверен, вы понимаете причины.

— Понимаю. Значит… Вы это подстроили? Чтобы меня увести?

— Нет, я честно намеревался полакомиться гусем. А это — экспромт от матушки-природы.

— Так куда мы идем?

— Уже пришли.

Он указал мне на обнесенный живой изгородью домик, на пороге которого нервно переминался с ноги на ногу выдернувший нас из-за стола человек.

— Идемте, Бет, — поторопил Грин. — Помощь мне в самом деле не помешает. А вам будет внеурочная практика.

— Но…

Времени на расспросы мне не оставили. Подлетел нервный мужчина, вцепился в рукав доктора, тараторя, как замечательно, что тот пришел, и так, за рукав, потащил в дом.

Я пошла следом.

— Это — мисс Аштон, — представил меня Грин хозяину, помогая избавиться от пальто. — Сегодня она моя ассистентка.

В голове, перебивая волнение и тревожные предчувствия, пронеслась мысль о том, как бы смотрели на меня завтра на целительском, объяви я себя во всеуслышание его ассистенткой. Но этого, естественно, не будет.

Нас повели в комнаты. Хозяин шепотом рассказывал о чем-то доктору, тот так же негромко что-то уточнял, но какой-то особой обеспокоенности не выказывал, и я подумала, что случай не настолько опасный, как мнилось поначалу.

А затем услышала женский плач. Или стон? Протяжный, вымученный стон-плач, показавшийся до боли знакомым. Сердце сжалось, а ноги приросли к полу, не желая переступать порог комнаты, за которым…

— Ну что же вы, Бет? — ободряюще улыбнулся мне Грин. — Не бойтесь, я не собираюсь устраивать вам экзамен по акушерству и заставлять принимать роды в одиночку. Просто смотрите, слушайте и следуйте во всем моим указаниям.

Нужно было уйти.

Извиниться и уйти.

Я не его подчиненная, не его студентка, и не обязана слушаться.

Но все мысли и чувства, включая чувство самосохранения, вдруг отключились. Остались только рефлексы, один из которых, вероятно, — подчиняться тому, кто старше, умнее и опытнее, и кто, в отличие от меня, знает, что нужно делать.

Я кивнула и заслужила еще одну улыбку.

— Не нервничайте так. У миссис Ланфорд это уже четвертые роды. Вы и опомниться не успеете, как все закончится.

…Он не соврал: опомниться я не успела. Двигалась как в тумане. Беспрекословно делала все, что он говорил. Только внутри жглось все сильнее, и даже плакать не хотелось от пришедшего давным-давно осознания, что слезами этот жар не залить…

А потом словно лопнуло что-то.

Прорвалось.

Выплеснулось наружу, и оказалось, что это — лишь пустота. Не кровь, не яд, не гной от застарелой раны, а пустота. Словно застоявшийся в легких мертвый воздух, мешающий сделать новый вдох.

И так стало… нет, не хорошо. Больно. Стократ больнее, чем раньше. Но чувство было такое, что боль эта другая — не та, что живет годами, а чистая острая боль, как от свежего пореза, который однажды затянется. Может быть, не так скоро, как хотелось бы, но затянется. Оставит шрам на долгую память, но болеть уже не будет. Разве что самую малость. Иногда…

— Бет, — Грин выскочил на крыльцо, куда я вышла, как только он отпустил меня. — Замерзнете же без пальто… Пойдемте в дом.

— Мне не холодно, — сказала я, удивляясь тому, что, оказывается, умею говорить.

— Холодно. Вы просто не чувствуете этого сейчас, — он сжал в ладонях мои руки и заглянул в глаза, и я снова удивилась, что не отвернулась. — Простите меня, пожалуйста. Я не подумал, как это может подействовать на девушку… неопытную и…

— Нет, все не так. Это… прекрасно, правда. Так замечательно… Ребенок. Живой здоровый ребенок. Он же здоров?

— Абсолютно. Чудесный сильный мальчик.

— Мальчик, — кивнула я. — У меня тоже был мальчик. Я видела — на мониторе, на УЗИ. И потом тоже, но… на мониторе он был живой. И здоровый. Отец говорил, нужно «жигуленок» наш хоть покрасить, а то стыдно будет такого богатыря в обшарпанной колымаге возить. Часто это повторял. А потом «жигуленок» всмятку, и возить некому и некого… Такая вот вселенская справедливость…

Посмотрела на Грина, все еще греющего мои ладони в своих, и улыбнулась. Не специально — просто почувствовала, что улыбаюсь.

— Наверное, думаете, что я сумасшедшая?

— Нет, — он покачал головой. — Сумасшествие я распознал бы сразу. Но я не все понял из вашего рассказа. Что такое «жигуленок»? И «монитор»? А самое главное… кто вы такая?

Странный вопрос. Но ответ на него еще страннее: я не знаю.

— Пойдемте.

Мужчина потянул меня за руку, и я опять подчинилась. Послушно надела пальто, так же послушно переставляла ноги, позволяя вести себя куда-то.

Когда идти стало некуда, а темнота и прохлада позднего вечера сменилась уютным теплом и светом ламп, зажмурилась, на миг ощутив себя падающей в темноту терминала, а вернувшись снова в реальность, огляделась.

— Где мы?

Просторная комната — гостиная, наверное. Глубокое мягкое кресло, в которое меня усадили, развернуто в пол-оборота к очагу, где тлеют за решеткой угли. На каминной полке — часы: два грифона, сложив крылья, поддерживают блюдо-циферблат, по которому движется, вздрагивая, тоненькая стрелка…

— У меня дома, — ответил целитель.

Действительно, куда бы еще он мог меня привести, если не собирался сдавать в богадельню?

— А где кошка? — спросила я, чувствуя, что должна что-то сказать.

— Гуляет. Или спит где-то. Она же кошка.

— А у меня кот.

Какая теперь разница?

А кот — это не самая страшная правда. Кот — это даже мило. Обычно так. Нормально.

Вот сидит в кресле странная девушка, говорящая странные вещи и ведущая себя так же странно, но у нее есть кот, а значит, все не так страшно и, может быть, еще поправимо…

— Кот, — повторила, словно хотела убедить присевшего на корточки рядом со мной мужчину, в существовании этого самого кота. — Граф. Зовут его так — Граф. А вашу кошку?

— Кошка.

— Просто Кошка?

— А зачем что-то усложнять?

Доктор поднялся и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Отсутствовал он недолго… или долго — я не следила за временем… а когда вернулся, осторожно вложил в мои ладони чашку с золотистым питьем, пахнущим травами и медом.

— Успокоительное?

— Чай, — ответил он.

И не спрашивал ни о чем. Хотя… Он ведь уже спросил. И все еще ждал ответа.

— Хотите знать, кто я? — усмехнулась, представляя, каким бредом покажутся мои следующие слова. — Я — демиург этого мира. Может быть. А может быть, и нет. Я — автор. Самый бездарный автор, которого только можно представить.

Мэйтин не говорил, что я не имею права рассказывать об этом. И я рассказывала. О глупой своей книжке. О поисках кота на чердаке, оказавшемся терминалом. О самом Мэйтине, ни капли не похожем на свои изображения в храмах, язвительном, но добром мальчишке, не способном игнорировать звонки-молитвы и играть не по правилам.

Если бы Грин, сидевший в кресле напротив, на расстоянии вытянутой руки, перебил меня хоть раз, переспросил что-нибудь или хотя бы взглянул недоверчиво, я тот час умолкла бы. Но он слушал спокойно и внимательно, и я продолжала говорить. Рассказала о том, что не писала ничего о ритуале, изменяющем реальность, а потому не знаю, кто его провел и зачем. И вообще ничего не знаю — слишком отличается этот мир от того, что я представляла, сочиняя свое женское романтическое, а причинно-следственная связь — сложная штука, по словам моего знакомого бога, и не исключено, что никакой я не демиург, и не автор даже, а случайная жертва, по ошибке оказавшаяся в иномирной версии самой себя…

Рассказ закончился вместе с чаем.

Пустую чашку я поставила на подлокотник. Подумала, что при первом моем неловком движении она упадет на пол, и придется мне опять покупать доктору новую. Если он не отправит меня все же в психушку.

Но пока, кажется, у него таких мыслей не было.

— Вы сказали, что начали писать книгу, чтобы отвлечься от действительности, — произнес Грин так, словно поверил во всю ту чушь, что я несла. — Что с вами произошло?

— Вы и это хотите знать? Зачем?

— Затем, что это тяготит вас сильнее, чем судьба мира. Тяготит и мешает жить.

— Нет. Уже нет.

Убедить его не получилось. Так же как уже четыре года не получалось убедить себя.

— Вы потеряли ребенка?

— Я потеряла все.

Он хотел знать. На самом деле хотел, будто для него это имело какое-то значение. Он готов был выслушать, а я…

Я, наверное, готова была говорить об этом.

Прежде не с кем было. И не нужно — все вокруг и так знали. Но сама я никогда и никому не стала бы…

— «Жигуленок» — это автомобиль. «Жигули». У отца был. А монитор… сложно объяснить. Волшебное зеркало? Только не волшебное. В том мире нет магии. Если бы была, то… У меня должен был быть ребенок, да. Вернее, он и был. Только не родился еще. В апреле должен был. А в феврале…

В феврале я оказалась в этом мире. В этом феврале.

Совпадение?

Возможно.

Все возможно, когда даже бог ничего не говорит наверняка.

— Родители ехали утром на работу, они врачи оба… Отец — невропатолог, а мама — детский инфекционист… были… Гололед на дороге… Нет, папа нормально ехал, и резину он на зиму поставил хорошую, и не гнал, он всегда очень аккуратно водил… Со встречки машина вылетела… со встречной полосы. Внедорожник, здоровый такой, еще и на скорости…

Трасса за городом, допустимая скорость там немаленькая, и экспертиза потом установила, что ничего водитель не нарушил. Об осторожности не думал — да, но не нарушил. И подушка безопасности у него сработала. А так — никто не виноват. Судьба.

— Отец — сразу. Мама в реанимации через две недели…

Не приходя в сознание.

Ни сказать ничего, ни просто в глаза посмотреть.

На кладбище, потом — к ней. На кладбище, к ней. На кладбище…

После — только на кладбище.

Похороны — одни за другими. Бабки у подъезда. Цветочные лепестки в грязи. Наташка Мальцева крестится поминутно. Муж обнимает за плечи, и под ребрами бьется тревожно…

— Одна женщина мне сказала, что бог невиновных не карает. И, наверное, была права. Потому что… Потому что я виновата. Мы ведь могли, как раньше, все вместе жить. Жили же так. Дедушка, бабушка, мама, папа и я. Квартира трехкомнатная, места хватало… Бабушка умерла, когда я еще в школе училась. Дед — когда институт заканчивала. Он тоже врачом был. Хирургом. Самым лучшим в городе, к нему отовсюду съезжались. А я его подвела, не пошла по стопам… А когда замуж вышла… У нас своей квартиры не было, не накопили еще, а муж не возражал, чтобы с моими родителями жить. Ему нравилось, как мама готовит, и с отцом они общий язык сразу нашли. Это я хотела отдельно, «как взрослые»… Уговорила его квартиру снимать. Даже нашли подходящую, но отец не позволил. У нас дача была в поселке в двадцати километрах от города: хороший дом, с удобствами… Они с мамой туда перебрались. Сказали, там и воздух лучше, и на работу им недалеко — всего полчаса на машине. А нам квартиру оставили…

Но Наташка все равно не права. И бог ее.

Если наказывать, то меня нужно было.

В смысле, только меня.

— Через неделю после маминой смерти… через восемь дней… на улице скрутило. Прохожие скорую вызвали…

Когда я уже в голос орать начала — вызвали. А до того топали мимо. Головами качали или отворачивались. Может, и плевались, не видела. Живот-то под широкой курткой почти не заметен — ползет себе какая-то вдоль забора, пусть себе ползет. Телефон, вон, выронила, пьянь… подзаборная…

— Срок большой уже был. При удачном стечении обстоятельств обошлось бы. Только обстоятельства… не стеклись… А потом…

Да-да, господин доктор, было еще потом. Сами хотели знать, так слушайте. Потому что я теперь не умолкну, пока до конца не выговорюсь. А там, может, еще и рыдать начну.

Хотя — нет, если выговорюсь, то не начну.

— Меня в роддоме оставили, в послеродовом блоке. Должны были сразу перевести… или не сразу? Но там врач — мамина хорошая знакомая. Она меня оставила. Сказала, понаблюдать надо. А за мной, как выяснилось, не наблюдать, а следить нужно было, и днем, и ночью. Но днем еще куда ни шло, а ночью… Там палаты рядом, девочки с детками лежат, с новорожденными. Медсестра на посту. Но медсестра ночью идет в пустую палату спать… стул в дверях ставит и халат на него вешает, чтобы видели, где ее искать, и спит… А дети плачут… Не все, с ними же матери — покачают, накормят… А если мать вышла…

В туалет она вышла и задержалась. У многих после родов с этим проблемы.

А малыш плакал.

Рядом совсем плакал.

И грудь болела. Это я потом узнала, что мне должны были сразу дать что-то или уколоть, но там суматоха такая поднялась, что забыли, наверное.

— Я просто пошла и взяла его. Просто. Я думала… Думала, что это мой ребенок. Не знаю, почему, но… Взяла и унесла к себе в палату. А когда его мать вернулась… Ей плохо было, она и легла сразу, даже в кроватку не заглянула. Решила, что ребенок спит, раз не плачет… Утром только кинулась…

Не помню ее лица. Совершенно.

Только крик. Визг, от которого уши закладывало.

Сумасшедшей меня называла. Воровкой. В психушку грозилась сдать. И заявление в прокуратуру написать.

И ребенка требовала обследовать, потому что я его могла неизвестно чем заразить. Мой же отчего-то умер…

— Не «умер», — зажмурилась от ставшего вдруг слишком ярким света. — Она сказала не «умер». Сдох… Но я ее понимаю. Я и сама так ругалась бы, если бы… А меня в гинекологию перевели. Только я там не осталась…

Слухи приползли за мной следом. Неизвестно откуда, но люди вокруг знали обо мне все. О моих родителях, моем ребенке. О чужом ребенке и о том, что я на всю голову больная.

— Попросила мужа забрать меня домой.

На этом, наверное, стоило остановиться, и так сюжетец уже на десяток слезливых мелодрам. Но, к сожалению, это был еще не конец.

— Через три недели попала в то же отделение. В этот раз уже через операционную. Нужно было сразу пролечиться, но… Не до того было. Не до чего, если честно… Врач, седенький такой дядька, все допытывался потом, не мог понять, как я раньше не почувствовала, болеть же должно было. Может, и болело… Но не все так плохо. Пятьдесят процентов здоровой женщины во мне еще осталось. При желании и при должном контроле можно через пару годиков попробовать… Найти бы, с кем пробовать — и можно…

Вот теперь — всё.

— А ваш муж? — впервые с начала моего рассказа подал голос Грин.

— Мы развелись.

— Он…

— Бросил меня? Нет. Это я… отпустила его. Когда мужчина приходит домой, он, не говоря уже о борще и тапочках, хочет видеть свою женщину, а не молчаливое, едва ползающее по квартире существо, давно забывшее о существовании душа и расчески. Он старался, честно, но… Сказал, что не готов еще умирать, даже вместе со мной. Тогда я думала, что это оттого, что он никогда не любил меня на самом деле. А потом поняла, что, наверное, и я его не любила. Потому что, когда любишь человека, ради него будешь готов не только умереть, но и жить… Так ведь? Да я и сама не умерла. Выкарабкалась как-то, сделала модную стрижку, навела порядок в квартире… И начала писать эту дурацкую книжку.

— Чем же она дурацкая? Разве здесь так ужасно?

Такого вопроса я не ждала.

— Вы серьезно? — уточнила недоверчиво. — Серьезно спрашиваете?

— Да.

— Значит… вы мне верите?

— Я думал, вы это поняли, раз уж рассказали все.

С минуту мы смотрели друг на друга, и я первой отвела глаза.

— Я рассказала, потому что устала молчать, — проговорила медленно. — Мне было неважно, поверите вы или нет.

— Мне так не показалось, — не согласился он. — И да, я вам верю. Вы не сумасшедшая, как я уже говорил, и не вижу причин, по которым стали бы придумывать подобное. Зато вижу, что воспоминания о прошлом причиняют вам настоящую боль.

Грин умолк, и в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Словно и говорить больше не о чем.

— И что теперь? — спросила я, когда устала считать каждый «тик» и «так».

— А что теперь? — пожал он плечами. — Могу предложить вам еще чая, если хотите.

— Вы такой… странный. Как будто ничего не произошло.

— Ничего не произошло, — кивнул он. — Мой мир не рухнул, Бет, если вы об этом. И не рухнет, даже если он действительно возник из ваших фантазий. Но вы сами в этом сомневаетесь, а мир в любом случае неплох. И мое место в нем меня вполне устраивает. Если я получил его вашей волей, могу лишь поблагодарить.

— Нет, я тут ни при чем. О вас я не писала. Только имя пару раз.

— Тогда спасибо за имя, — легкомысленно отозвался целитель. — Им я тоже доволен. Хотя, признаться, «только имя» — не совсем то, на что я рассчитывал. Эпизодический герой, тогда как я уже мнил себя заглавным персонажем — обидно, право слово.

— Смеетесь? — голос дрогнул, а в глазах вдруг защипало.

— Даже не улыбаюсь. Но был бы рад, если бы улыбнулись вы.

— А если заплачу?

— Значит, сейчас вам это нужнее.

Я не заплакала.

Правда, и не улыбнулась тоже.

Согласилась на еще одну чашку чая и, пока целитель выходил, чтобы его заварить, протянула руки к очагу и, стараясь не думать, не вспоминать больше, наслаждалась ласково гладящим ладони теплом.

А Грин все-таки невозможный. В лучшем смысле этого слова. Стоило многому у него поучиться: отношению к жизни, например. Он ведь строил ее старательно, собирал кропотливо день за днем, год за годом, и будет отстаивать ее даже перед ликом апокалипсиса. И даже хорошо, что он не заглавный герой, и не обязан мне ни судьбой, ни характером, ни внешностью, но даже будь этот так, вряд ли господин доктор согласился бы признать себя плодом моего воображения. С последовательностью звеньев в цепочке причинно-следственных связей он, похоже, определился сразу. И что с того, что даже бог сомневается в том, как все есть на самом деле? Грин-то не бог, ему сомневаться незачем и некогда: у него работы полно, то калечится кто-то, то рожает — даже на гуся с яблоками времени нет, где уж тут на вопросы мироустройства отвлекаться. Потому и худой такой.

Поймав себя на том, что вот уже второго мужчину за последние дни мечтаю накормить, я все-таки усмехнулась.

— Чай, — сообщил целитель, вернувшийся в комнату с подносом. — И еще кое-что, что нашлось на кухне.

Маленький столик, до этого мирно стоявший в углу, подпрыгнул резвым пони, подлетел к моему креслу и замер, позволяя сгрузить себе на спину чашки, пузатый фарфоровый чайник и блюдо с бутербродами.

— Расскажите теперь вы что-нибудь, — попросила я доктора. — О себе.

Он удивленно приподнял брови.

— Тайны на обмен, — объяснила я, пытаясь при этом улыбнуться. — У меня есть друг — эльф, вы его знаете, он однажды назвал это так: тайны на обмен. Своеобразный акт взаимного доверия. Чтобы я не чувствовала себя… не чувствовала себя еще глупее…

— Боюсь, у меня нет тайн для равноценного обмена, — виновато развел руками Грин. — Боюсь, их у меня вообще нет.

— Неправда, — возразила я. — Вы — весьма загадочная личность. Я наводила справки: никто ничего не знает о вашей личной жизни.

— Наверное, это оттого, что ее у меня тоже нет.

Ответил он совершенно спокойно, словно озвучивал давно установленный и не вызывающий сомнений диагноз, но от осознания в очередной раз собственной дурости, меня это не избавило. Кто тут говорил, что не хочет выглядеть глупо?

— Я о жизни… жизни вообще. Вас не было несколько лет в академии, и никому неизвестно, как и где вы провели эти годы…

— Наводили справки, — повторил он мою предыдущую фразу. — Можно спросить: зачем?

— Вы были моим первым подозреваемым, — призналась я, подумав, что это уж точно его не расстроит. — Когда я только оказалась здесь, не сразу поверила в реальность этого мира и долго воспринимала его как книгу. И те эмоции, которые вы у меня вызывали, ощущала как тревожное предчувствие. В романе вы обязательно оказались бы злодеем: харизматичный гений, будящий в героине подсознательный страх — весьма подходящий образ для антагониста, согласитесь.

— Харизматичный гений, — протянул, как я и полагала, ни капли не обиженный моим признанием Грин. — Умеете вы делать комплименты. Даже стыдно, что я вас так разочаровал. Но кто вам сказал, будто неизвестно, где я был и чем занимался?

— Леди Пенелопа.

— Так я и думал, — усмехнулся целитель. — Защищает мое доброе имя, как ей кажется. А на деле поддерживает репутацию таинственного злодея. Жаль, что нельзя объяснить ей это на вашем примере. — Он отпил немного чая, откусил кусок хлеба с маслом и сыром, прожевал задумчиво и так же задумчиво посмотрел на меня. — Я был на каторге, Бет, — произнес с расстановкой. — И вашей наставнице об этом известно. И находился я там не по приговору суда, а по контракту с управлением тюрем. Они за минимальную оплату получили квалифицированного врача, а я — обширную практику и добровольцев для испытания новых лекарств.

— Мыши, — пробормотала я.

— Люди. И я лечил этих людей, хоть многие из них и заслуживали смерти, причем мучительной. От обычных пациентов их отличало лишь отсутствие у них претензий к моим методам, — рот целителя вновь искривился в усмешке, теперь немного злорадной, — и въедливых адвокатов, бегущих с этими претензиями в суд. А за участие в тестировании лекарств я им даже приплачивал. Не из того скудного жалованья, что мне там положили, конечно. У меня есть деньги, если вас и это интересует. Один из первых пациентов упомянул меня в завещании. Сумма была невелика, но мне удалось выгодно ее вложить. Крайне подозрительный факт в моей биографии. Если не знать, что умер тот человек вовсе не от моего лечения — утонул во время морского круиза. А что до должности в здешней лечебнице, доставшейся мне, как вы, верно, слышали, незаслуженно и в обход более достойных кандидатов, и делающей меня, видимо, еще подозрительнее в глазах романистки, так я ее не хотел, у меня были другие планы после возвращения. Но и отказаться не мог, — тут он посерьезнел немного. — Эта больница, такая, какая она есть сейчас, — детище моего учителя. Он вложил в нее жизнь, в прямом смысле, и не хотел, чтобы кто-то со стороны разрушил то, что он построил. Он попросил меня приехать, когда я почти уже нашел практику в столице. И ходатайство о назначении успел написать перед смертью. А леди Райс поддержала. Об этом она вам не говорила? Впрочем, это, наверное, не то, что делает меня злодеем. А о том, что вместе с лечебницей, я унаследовал и состояние Грэма Ричардса — столько, что могу себе позволить бросить работу и до конца дней нежиться на вилле на южном побережье?

Я все-таки ошиблась: мои подозрения его задели, напомнили о тех обвинениях и непонимании, с которыми он сталкивался и продолжает сталкиваться. Ему не хотелось, чтобы и я думала о нем так же плохо, а мне неловко было слушать его оправдания, пусть Грин и пытался спрятать их за привычной иронией.

— Не представляю, чтобы вы бросили работу, — сказала я, понимая, что снова не сумею извиниться. — А на южном берегу не так хорошо, как рассказывают. Слишком сухой воздух, и солнце палит нещадно.

— Вы там бывали?

— В год поступления в академию ездила с родителями…

Я осеклась и уставилась на доктора едва ли не с мольбой. Но что он мог сделать, если я сама не властна над собственной памятью? И собственной ли?

— Вы удивительная, — улыбнулся мужчина.

От неожиданности я отпрянула назад, вжалась в спинку кресла, не понимая, к чему он это сказал, и много еще не понимая…

— В самом деле, удивительная, — продолжал Грин, а его улыбка стала задумчивой и грустной. — Я поражался тому, как вы живете между двумя реальностями, а теперь пытаюсь представить, как вы живете между двумя мирами и двумя совершенно разными жизнями.

— С ума схожу? — ответила я ему, как и в тот раз, о котором он вспомнил. — Или давно уже сошла. Придумала для себя фантастический мир и поселилась в нем…

— А я, стало быть, ваша галлюцинация? — галлюцинацией Грин быть не желал. — В который раз повторю: вы не сумасшедшая. Просто запутались. И вопрос «кто вы такая» все еще актуален.

Я хотела спросить, что он имеет в виду, но не успела.

— Тайны на обмен, говорите? — уточнил сосредоточенно доктор. — Хорошо, я открою вам свою самую большую тайну. Но поклянитесь, что никому ее не выдадите, потому что об этом действительно никто в академии не знает.

— Клянусь! — торжественно произнесла я, а сердце взволнованно забилось: от Грина всего можно ожидать.

— Пойдемте, — он поднялся с кресла и подал мне руку. — Это нужно увидеть.

Он вывел меня из гостиной, подвел к последней в длинном узком коридоре двери и велел немного подождать. Вошел в комнату, зажег свет и вышел.

— Мое увлечение драконами в свете происходящего, наверное, тоже казался вам подозрительным? — сказал он скорее утвердительно, чем вопросительно. — Но мой интерес несколько иного толка. Я… — он собирался еще что-то сказать, но махнул рукой и распахнул дверь. — Вот. Не знаю, как это называется, но, может быть, вам понравится…

Я переступила порог и застыла. Сначала от удивления, а после боялась пошевелиться, чтобы не сломать, что-нибудь.

А я ведь сломала бы! Кинулась бы к огромному макету города, начала бы ощупывать зубцы крепостных стен, тыкать пальцами в бойницы, раскачивать катапульты или снимать с башен солдат-арбалетчиков. И подвешенных на тонких ниточках драконов раскачивала бы, а тех, что стояли на возвышающейся над городом горе, ждала ужасная участь: разве я прошла бы мимо, не проверив, открываются ли у них пасти и распрямляются ли крылья, как у тех, что летают под потолком?

А в лесу это кто? Эльфы? Такие маленькие, но с ушками. Как им можно было сделать такие ушки? Разве бы я не пощупала, если бы не сцепила предусмотрительно руки и не прижала к груди?

— Это…

— Папье-маше, преимущественно, — пожал плечами Грин, словно речь шла о корявой поделке, а не о тончайшей художественной работе. — Еще картон, дерево, глина местами.

— Колодец из спичек, — прошептала я с придыханием, вспоминая, как сама пыталась склеить такой, увидев в гостях у одноклассницы спичечный терем, который собрала ее мама.

— Угу, — кивнул доктор. — Из спичек.

— А озеро из стекла?

— Угу, из стекла.

— А крылья у драконов?

— Угу, у дра… Ткань, натянутая на проволочный каркас. Вам, правда, это…

— Нравится? Конечно!

— Это — Ангеамарр. Та книга, «Город драконов», которую вы не могли найти, как раз об этом городе. Но я и раньше читал о нем. План нашел еще, когда учился, его восстановили по фундаментам, найденным в результате раскопок. Надземную часть построек моделировал по уцелевшим образцам архитектуры того периода и гравюрам, так что далеко не факт, что Ангеамарр выглядел именно так. Драконы тоже с иллюстраций. Они сжигали своих умерших, поэтому нет останков, по которым можно было бы воссоздать их реальный облик.

— Они прекрасны! Действительно, прекрасны. И все это… Когда вы успеваете?

— Ну… это сделано не за один день…

Подозреваю, и не за один год.

— Нельзя жить только работой, — вывел он философски. — Даже любимой. Вот, отвлекаюсь иногда.

Не в силах больше бороться с соблазном, я осторожно дотронулась до головы сидевшего на башне дракона. Подумалось, что если рассказать Грину и о них, о том, что я узнала во время последней встречи с Мэйтином, доктор поверит в это так же, как и в мою невероятную историю. Но ему уже хватило сегодня откровений.

— Вы хотите вернуться? — спросил он, словно тоже сейчас вспомнил о моем рассказе. — В тот мир, где вас не ждет никто, кроме кота?

— Мне не предлагали выбора. И там… там моя жизнь. И тут моя — только другая. Так что в каком-то смысле я все равно останусь. Если, конечно, найдем библиотекаря.

— Найдем.

Мужчина приблизился, всего на шаг, но я тут же отступила. То ли сработала привычка держаться от него на расстоянии, то ли испугалась непонятно чего… А руку от дракона отдернуть не успела, и крылатый ящер рухнул с башни. Но удариться о землю-стол не успел: Грин подхватил его с помощью телекинеза, поймал в ладонь, погладил по колючему гребню и неожиданно протянул мне.

— Возьмите, если он вам нравится.

— Есть еще два условия, — сказала я вместо того, чтобы принять подарок. — Условия для сохранения этого мира. Всего три, как в сказке. Первое — отменить последствия ритуала и вернуть исчезнувших студентов. Второе — закончить академию. Точнее, уладить все вопросы, связанные с учебой, как я поняла. Создать предпосылки к успешному завершению, потому что на самом деле в книжках такого не расписывают: основные события, а потом — «прошло столько-то лет» и в эпилоге абзац о вручении дипломов или уже о работе по специальности. Сейчас я понимаю, что это не книга, но изначально условия задавались исходя из темы романа, поэтому нужно закончить все основные линии: расследование, учеба и… Я же женский роман писала, а такие романы обычно заканчиваются свадьбами. Героиня должна выйти замуж за любимого мужчину.

— Понятно, — серьезно кивнул доктор. — Значит, вам кроме библиотекаря еще, нужно найти еще этого самого мужчину.

— Не нужно, — опустив глаза в пол, я отступила еще на шаг. — Он уже есть. Главные герои, как правило, появляются уже в первой главе.

— Да, точно. Простите, не подумал. Ну, и… Кто он, если не секрет?

Заглушив волнение, я посмотрела на мужчину. Он стоял у макета, одной рукой опершись на стол, а во второй вертел не отданного мне дракона. Глаза прищурены, на губах — привычная усмешка. И ничего.

Просто я — дура. Но к этому уже нужно привыкнуть.

— Оливер Райхон.

— Действительно, — хмыкнул целитель. — Дали бы мне немного времени, я сам догадался бы. Герой, конечно. Да и в кого еще тут влюбляться?

Он аккуратно установил дракона на башню и достал из кармана часы.

— Если я правильно помню распорядок, то до полуночи вам нужно вернуться в общежитие. У нас еще полчаса, чтобы допить чай и обсудить, что можно сделать… Если вы хотите, что-то обсуждать сейчас. А нет — просто допьем чай, и я провожу вас порталами, пока сеть не отключили на ночь.

— А вы разве…

— Нет. Пространственной магией я владею плохо.

— Но в лечебнице…

— Проложено несколько ходов. Ничего особенного, но время экономит.

Он дождался, когда я выйду в коридор, погасил свет и плотно закрыл дверь. Видимо, чтобы кошка не забралась и не сломала драконий город. Кошки они такие — и не хотят, но что-нибудь сломают.

Я тоже в некотором роде — кошка…

— Я дам вам пару книг, — сказал доктор, когда мы вернулись в гостиную. — Можете не читать, хоть они и интересные, просто возьмите. Вас охраняют, если помните, а отчеты о том, где и с кем вы проводите время, ложатся на стол вашего любимого мужчины. Не хотелось бы поставить вас в неудобное положение. Поэтому: мы с вами встретились в гостях у Милсов, оттуда меня вызвали на роды, а вы мне ассистировали, и поскольку это был для вас первый подобный опыт, вы хотели это обсудить, и я пригласил вас к себе — не говорить же нам было на улице? А книги о единорогах. Потому что так долго обсуждать акушерские мероприятия просто скучно, и мы, естественно, сменили тему и немного увлеклись. Да?

— Да, — согласилась я.

— А еще, — он посмотрел на меня долго и испытующе, — могу дать вам тот приворот, помните? Завтра вечером будете уже леди Райхон. В крайнем случае — послезавтра.

— Спасибо, не нужно, — отказалась я вежливо. — Я не тороплюсь замуж. А вот в общежитие мне, и правда, уже пора.

Он провел меня порталом, как и обещал. Не отпуская моей руки, поднялся со мной на крыльцо общежития, но и там не разжал сжимавшие мою ладонь пальцы.

Развернув меня к себе, посмотрел в глаза.

— У вас учащенный пульс, Бет, и, кажется, температура поднялась. Те капли, что я вам давал, еще остались?

— Да.

— Вот и замечательно. Вы знаете, что делать.

Ох, если бы…

Но лекарство выпью.