Потерпевшие видели не отмычки, а связку ключей. После беседы с Валентином Титаренковым я уверен — ту самую, якобы лежавшую в сейфе. Почему же вчера я не уличил его во лжи, почему не опросил напрямик, кому он отдал ключи перед отъездом в командировку? Чего ради вступать с двадцатитрехлетним парнем в психологическую дуэль, когда уверен, что он не принимал участия в преступлении? Объяснить бы просто: «Валентин, кто-то воспользовался твоей доверчивостью, но стоит тебе сказать правду, и мы легко найдем преступника. Ты человек с высшим образованием и должен понимать, как важен для общества правопорядок. Ведь это только, на первый взгляд кажется, что мошенник обвел вокруг пальца незадачливых граждан, а государству, всем остальным вреда не причинил. Общество не может остаться равнодушным, когда наносится ущерб любому из его членов. Такое равнодушие в конечном счете привело бы к беззаконию и произволу». Я ничего подобного не сказал, потому что понял: у Валентина есть веские причины скрывать истину. Он превратил дачу, мягко говоря, в веселый загородный домик. Тот, кому он передал ключи,<в случае разоблачения мог «вынести сор» из избы, то есть из дачи, а это грозит Вале неприятностями и в институте, и с отцом. Поэтому на добровольных началах у него немногое узнаешь. Другое дело, если ему придется сказать правду. Я надеялся, что мне удастся поставить его в такую ситуацию. А пока решил потянуть за другую ниточку.

Жорик Айресов — певец из ресторана фабрики-кухни. Именно его щедро одаривал Айриянц. Они могли быть между собой знакомы. Значит, нужно выяснить, так ли это.

Но прежде необходимо познакомиться с самим Жориком. Для начала — заочно.

Прямо из дома я заехал в министерство и навел справку. Вот она лежит сейчас передо мной: бланк, пересеченный черной диагональю. Жирная линия словно бы зачеркивает прошлое, в котором была судимость за карманные кражи в трамваях, автобусах, магазинах; если хочешь, живи по-новому! Вроде бы захотел… Освободился три года назад, работает, ни в чем дурном не замешан. И дай бог! Мне вовсе не обязательно, чтобы партнером Айриянца оказался именно он. Настоящего виновника я все равно найду.

Но судимость все же настораживает. Ведь как подучилось: едва потянул за «ниточку», заинтересовался, что за личность этот певец Жорик, и, на тебе, оказывается судим. Теперь вариант с непосредственным обращением к Апресову отпадает. Интересующие меня вопросы: знаком ли он с Айриянцем и Валентином, придется выяснять окольными путями. Пойду обедать сегодня на фабрику-кухню.

Незадолго до обеденного перерыва позвонил Кунгаров, буркнул:

— Зайди.

Обычно он к своим инспекторам заглядывает сам, а если уж вызывает, то всех вместе на совещание или летучку. Когда же вызов персональный, да еще таким тоном, одно из двух: либо чем-то расстроен, либо недоволен тобой лично.

В данном случае оказалось и то и другое.

— Звонили из горисполкома. Видно, сынок пожаловался папаше, а тот своему прежнему начальству. Не можешь поладить с сопляком, а мне выслушивать из-за тебя всякие упреки.

Я не перебивал Рата. Когда он сердит, ему надо дать возможность высказаться. Я только присел и закурил, чтобы не начать злиться самому.

— …Мол, не можете найти преступника, — продолжал Рат, — и прикрываетесь активностью в отношении абсолютно непричастного человека. И так далее в том же духе.

Я пожал плечами и протянул Рату пачку сигарет.

— Что ты мне суешь, как конфету барышне?!

Однако сигарету все-таки взял и тут же принялся ее портить: не затягиваясь, обдал меня облаком дыма.

— Ты же сам утверждал: в причастность младшего Титаренкова не веришь. Чем ты его допек?

— Это тебя по телефону допекли. Сочувствую. Но что мне делать прикажешь? Ждать, пока ориентировка сработает или Айриянц с повинной явится? А может быть, вообще работать по принципу: нас не тронь, и мы не тронем?

— Ты по существу давай, — уже не так воинственно предложил Рат.

— По существу, Валентин Титаренков превратил отцовскую дачу в злачное местечко, уезжая в командировку, ключи от дачи передал черт знает кому, а говорить правду не хочет, врет, что они лежат в сейфе в институте…

— Так, может быть, Айриянц с ним договорился?

— Нет. По-прежнему считаю: нет. Или Айриянц его облапошил, или кто-то сыграл роль посредника. В обоих случаях Титаренков заранее не знал о готовящейся махинации. Если бы знал, ключи не отдал бы. Он, конечно, не сахар, но до преступника ему далеко.

— А сейчас, по-твоему, ему все известно?

— Над этим вопросом я тоже задумывался, но к однозначному мнению пока не пришел. Или он был поставлен перед фактом и тогда уже посвящен в подробности, или сам догадался. Одно ясно: он чего-то боится, поэтому разоблачение мошенника не в его интересах. Возможно, пугает огласка «дачных похождений», а может, есть и более веские причины. То ли от Айриянца, то ли от третьего лица попал в какую-то зависимость…

— Денежную?.. — предположил Рат.

— Едва ли он нуждается. Детей нет, зарабатывают с женой прилично, да и отец наверняка помогает. Единственный сын.

— Ошибаешься. «Единственным» чаще всего и не хватает.

— Видел бы ты, как я его вчера обхаживал, только что сопли не утирал. А он все равно жаловаться…

— Решил принять контрмеры, значит, горячо, — сказал Рат. — Верно ты его зацепил. Отец, ты же знаешь, порядочный человек; наплел, наверное, ему с три короба… Вот что, накатай служебную записку на мое имя, на всякий случай…

— He-а. Когда все станет ясно, тогда и напишу.

— Упрямый ты, — опять запыхтел сигаретой Рат.

— Да и некогда мне писаниной заниматься. Сам же пять дней дал. Вот за неисполнение задания в срок готов любую объяснительную писать.

— Ну, ну… — согласился Рат. — А действительно уложишься?

— Уложусь.

— Тогда топай. — И совсем миролюбиво закончил: — Я сегодня буду в исполкоме, сам объясню ситуацию.

От Кунгарова я направился на фабрику-кухню. Она находится на порядочном расстоянии от юротдела, и потому мы там редко обедаем. Сегодня это обстоятельство меня особенно устраивает, меньше вероятности, что кто-нибудь в самый неподходящий момент вдруг скажет: «Здравствуйте, товарищ капитан, как здоровье, как семья?»

Время обеденного перерыва для большинства учреждений на исходе, в огромном зале малолюдно. Хотя ресторан днем превращается в столовую, посетителей обслуживают официантки. Ищу глазами свою знакомую, Марину, чтобы выбрать столик наверняка, не пересаживаться потом в «зону» ее обслуживания. По графику она должна работать сегодня в первую смену.

Мне не повезло. Марины в столовой не было: или заболела, или поменялась сменами. Но необоснованная жалоба Валентина Титаренкова словно прибавила мне энергии. Так и не пообедав — а готовят здесь хорошо, — я поехал к Марине домой.

Оказывается, сын у нее заболел, насморк, температура. Тот самый паренек, которого мы с Аллочкой — инспектором детской комнаты, в прошлом году из преступной компании вытащить успели, в последний момент.

Я борща тут наварила, никогда такого не ели, — предложила хозяйка.

— Адмиральский? — пошутил я, но попробовать стоически отказался. — Ищу одного типа. Он у вас в ресторане появлялся. На прошлой неделе. А может, и раньше заглядывал.

Я старательно описал предполагаемую внешность Айриянца, но Марина такого не помнила. Зато она мигом узнала Валентина Титаренкова, стоило мне только набросать его портрет.

— Часто у нас бывает. Развязный такой. С музыкантами якшается, с Жориком, певцом, друг-приятель. Девочки наши некоторые с ними на дачу шлендали. Жорку даже администратор предупреждал, чтоб девчонкам головы не задурял, потому как на работе находятся. Тогда они с приятелем энтим, с дачей, за гостьями ударять стали. Правда, последнее время соловей наш поостыл к бабонькам, вроде бы жениться собрался. Жорик, он осторожный. Раз надумал жениться, видать, не хочет, чтоб о нем дурное болтали. А ваш знакомый на каждую юбку глаза лупит. И ко мне подбивался, но я его быстро наладила. «Я хоть и безмужняя, — сказала, — да одного постоянного имею, и мужик он покрепче тебя во всех смыслах; если шибанет ненароком, всю остальную жизнь о бабах только мечтать будешь». Так я его и отшила.

— И правильно сделали, — весело сказал я.

Цепочка вроде бы замкнулась. Я почти уверен: Валентин оставил ключи своему напарнику по «дачным вылазкам», а Жорик за соответствующее вознаграждение стал участником махинации, так сказать, невидимым, на то и осторожный он человек. В работе уголовного розыска многое держится на «почти уверенности», абсолютная должна появиться у следователя и получить юридическое закрепление в суде.

— Вот еще что, — сказала Марина, — девочки наши болтают, будто отец этого шалопая большая шишка. Не знаю уж, правда или нет.

— Отец действительно очень уважаемый человек. Да и вы его, наверное, знаете. Титаренков, бывший архитектор Каспийска.

— Матвей Павлыч?! — всплеснула руками Марина. — То ж золотой человек.

Любопытство сменяется искренним состраданием.

— И Матвею Павлычу с сыном не повезло, — вздохнула она. — Надо же, целый город поднял, а сына не сумел. Рано он без жены остался, совсем уж больную сюда привез. Не помогло ей солнышко наше, уж поздно было. А без матери, видать, как и без отца, трудно дети людьми становятся. Неужели серьезное что натворил?

— Вы неверно меня поняли, никакого преступления Валентин не совершал, — объяснил я. — Наоборот, кто-то воспользовался его доверчивостью и легкомыслием. Вот того я должен найти. Ну и сыну Титаренкова, я вижу, без внушения не обойтись. Что ж он, в самом деле, павианам подражает…

Марина расхохоталась, а я и хотел, чтобы наш разговор закончился в шутливом духе: надо было разрушить ее впечатление о моей заинтересованности младшим Титаренковым. Я по-прежнему надеялся, что ничего серьезного он действительно не натворил, а поэтому именно мне, сотруднику милиции, защитнику «жизни, здоровья и достоинства граждан», следовало проявлять максимум осторожности, чтобы не бросить тень на гражданское достоинство Валентина Титаренкова, которое я призван защищать. Разумеется, в известных пределах, поскольку его нравственный облик не вызывает симпатий и тут уж не мне, а ему нести за это моральную ответственность.

Вернувшись в горотдел, я позвонил в институт; И в этот момент опять вспомнил о несправедливой жалобе. «Ай да Валя, ай да молодец, — думал я, набирая номер его служебного телефона. — Прикрыл ты своей персоной преступника».

В трубке его голос:

— Слушаю.

Тон, каким он разговаривает, соответствует выражению его лица: заносчивому и в то же время нерешительному.

— Здравствуйте, Валентин Матвеевич! Звоню, как договорились. Да, да, это я опять беспокою. К пяти подъеду. За квартал на противоположной стороне, «Волга», два нуля тридцать четыре. Ключи, пожалуйста, не забудьте.

Поначалу он растерялся, не ожидал, видимо, моего звонка, решил, что отстал уголовный розыск, будет искать без его помощи, а там найдет ли и когда… А потом взял себя в руки, даже пошутить изволил: «Серая в яблоках?» Это он про «Волгу».

Разжился наш уголовный розыск новой автомашиной. В прежней «Победе» хоть и стучало мощное сердце — двигатель с грузовика, — дряхлое тело не желало подчиняться его ритму; корпус вибрировал и дребезжал так, что порой казалось: вот, сию минуту рассыплется.

Час «пик» в разгаре. На улицах заметно прибавилось людей и машин. Особенно резво снуют таксомоторы и «Жигулята». Не знаю, отчего и когда возник антагонизм между автопрофессионалом и автолюбителем, но еще относительно недавно он носил скрытый характер. Личные «Победы», ЗИМы, «Москвичи» не выделялись из общей массы, как нашкодившие школьники, старательно прятались под единой униформой. Теперь, когда нашествие ВАЗов всех цветов радуги захлестнуло даже небольшой Каспийск и каждый из них словно отмечен печатью собственника-индивидуалиста, дух соперничества между профессионалом и любителем достиг степени парадоксальной непримиримости. Иной раз едешь в такси и диву даешься: кроет шеф «Жигулят» на чем свет стоит, а потом вдруг выясняется, что он и сам владелец одного из них. Однажды я не выдержал, спросил: «А когда в своей ездите, небось таксистов ругаете?» — «Еще как, — серьезно ответил он, — за их пронырливость нахальную».

Я приехал за несколько минут до обусловленного времени.

Научно-исследовательский институт рыбного хозяйства. Хотелось бы мне знать, Валентин Матвеевич, в нем-то хоть вы чем-то полезным занимаетесь? Если да, если вы здесь настоящий, значит, остальное — вопрос времени. Через пару лет станете «не мальчиком, но мужем» во всех отношениях. Если же нет… Тогда жаль мне вашего отца, хоть и не близко знакомый он мне человек, а больно мне за него. А вы его наверняка любите. По-своему. Главное, поменьше, чем себя. Иначе бы его не теребили, сто раз подумали: стоит или не стоит лишний раз волновать… А вы наоборот: норовите за его авторитет спрятаться. Заварили сами, а расхлебывай папа…

Между тем из института хлынул людской поток. Преимущество явно за ровесниками Валентина. Только его самого пока не видно.

Четверть шестого. Двери в подъезде распахиваются все реже и реже. Подожду, я терпеливый. Я только девушек в свое время не любил дожидаться. Жена мне этого до сих пор забыть не может.

Появился наконец. Идет не спеша, хотя машину давно заметил. Что поделаешь, на свидания со мной уже многие не торопятся.

— Присаживайтесь, — не выходя из машины, приоткрываю правую дверцу.

Он садится рядом, ерзает, искоса поглядывает на меня, видимо, пытается определить, знаю ли я о его «доносе».

— Вот ключи..

Я беру связку как будто не в первый раз, наслушался потерпевших. Два ажурных плоских ключа от комнат, один — к висячему замку и еще два — к внутренним, обычные железные болванки.

Включаю зажигание, и «Волга» плавно трогается с места. Делаю вид, что не замечаю удивленного взгляда Валентина. Спрашивай, не спрашивай, а из машины не выскочишь. Придется тебе совершить небольшое путешествие в моем обществе.

Наконец он не выдерживает:

— Хотите подвезти меня домой?

— На дачу. Надо же и мне взглянуть на нее, так лучше в вашем присутствии, верно?

Он не ответил. Я решил, что возражений не будет, но ошибся. Он просто обдумывал линию поведения и после продолжительной паузы сказал, веско подчеркивая каждое слово:

— Вы собираетесь произвести у нас обыск?

— Нет, конечно. Я собираюсь осмотреть место происшествия. С вашего согласия.

— Я вам никакого согласия не давал! — чуть не захлебываясь, выкрикнул он.

На осмотр места происшествия мне ничьих согласий не требуется. Сотрудник уголовного розыска уполномочен на то государством. Но в данном случае дача меня вовсе не интересовала, и так ясно, что Айриянц не срывал замки и не отжимал двери. Этой поездкой в компании Валентина я преследовал иные цели: хотел проверить обоснованность предположений о возможном сообщнике Айриянца и создать ситуацию, в которой Валентин расскажет правду или начнет действовать и «выведет» меня на своего дружка. Моему плану не хватало деталей, но противник не бог весть какой, и я надеялся на импровизацию. А пока мне нужно было, не прибегая к официальным разъяснениям, вынудить своего спутника остаться в моем обществе. Когда известны «болевые точки» противоборствующей стороны, добиться необходимого результата не так уж сложно, и я решил «нажать» на главную из них.

Я резко затормозил. Машина стала, словно уткнувшись в невидимую стену, и только мягко покачивалась на рессорах.

— Ну вот что, — спокойно сказал я. — Предлагаю на выбор: или сейчас же к Матвею Павловичу — у него-то я получу разрешение, — или не будем терять время.

Он издает что-то нечленораздельное. Нет, не выйдет. Ты мне ответишь ясно и недвусмысленно.

— Не слышал, — вопросительно сказал я.

Валентин Матвеевич демонстративно от меня отвернулся, но ответил отчетливо:

— Едем на дачу.

Зато потом он, по-прежнему не поворачиваясь ко мне, отвел душу в длинном монологе:

— Какой-то мошенник кого-то обманул, и начинается непонятная возня вокруг да около… Это вместо того, чтобы искать преступника:.. Того и след давно простыл, а его якобы ищут… Ищут там, где найти невозможно. Как в бородатом анекдоте про пьяного: ползает тот на четвереньках под фонарным столбом, чего-то ищет… Что потерял? Деньги. Где? Там. А почему здесь ищешь? А здесь светло…

Подогрев себя таким образом и убедившись, что обращение к третьему лицу, как бы к публике, оказалось неэффективным, Валентин Матвеевич изменил тактику.

— Вы неискренний человек. Все что-то крутите, хитрите. Хотели взглянуть на ключи, а теперь везете черт знает зачем, отнимаете уйму времени. Почему вчера не сказали прямо: поедем на дачу, нужно там что-то посмотреть? К чему эта комедия?

Прямое обращение требует ответа.

— Договариваясь с вами, я действительно думал только о ключах. Но со вчерашнего дня я не сидел сложа руки.

«Как и ты, впрочем», — едва не добавил я. Хорошо, что удержался. Зачем этому типу знать, что жалоба сработала, хотя и не совсем так, как ему хотелось бы.

Я впервые мысленно назвал его типом. Он нравится мне все меньше и меньше. Какая-то смесь эгоизма и трусливой наглости. Если так пойдет дальше, не поручусь… Стоп. Тревожный симптом. Кажется, я становлюсь необъективным. А он жует резинку и, видимо, раздумывает: что бы такое я мог узнать со вчерашнего дня?

Дорога свернула к морю. За дачным массивом Каспия пока не видно, но его близость уже ощущается. Неповторимый аромат побеждает запах бензина, нагретого металла и табака.

Машина поднимается на пригорок. Заборы, домишки, деревья проваливаются вниз, и глазам открывается бескрайняя водная гладь. Сейчас, в безветрие, она величаво-спокойна, дышит мерно и глубоко.

Я родился и вырос у моря. Беспомощным щенком барахтался в нем в детстве, соперничал с ним в юности, терпел поражения и одерживал победы и до сих пор так и не смог к нему привыкнуть. Каждая новая, даже мимолетная, встреча волнует меня, как безответно влюбленного мальчишку, и вызывает противоречивое чувство щемящей радости, будто вижу впервые и в последний раз.

Я услышал приглушенный смешок и вспомнил о своем спутнике, Он откинулся В угол сиденья и с ироническим любопытством поглядывал на меня.

— Что вас рассмешило? — поинтересовался я.

— Ничего особенного. Просто я подумал… Вы так странно смотрели на море… Наверное, пишете стихи втайне от своих милицейских коллег?

— Да, поэмы.

Тон у меня поневоле получился злым, хотя вопрос о стихах не мог задеть моего самолюбия. Стихов я никогда не писал. Стихи сочиняет наш замполит Фаиль Мухаметдинов и регулярно публикует их в горотдельской стенгазете. Меня обозлило другое: насмешка обывателя, подсмотревшего у своего ближнего какую-то непосредственную и потому предосудительную реакцию. Я давно заметил: обыватели — самые ревностные защитники внешних норм поведения. Больше всего их шокирует непосредственность. Помню, как несколько лет назад пожилая сотрудница паспортного стола иронически выговаривала мне: «Видела вас сегодня на улице. Инспектор уголовного розыска и ест мороженое…».

— Куда теперь?.. — опросил я.

— За пионерлагерем сверните налево и до конца дороги.

Проулок привел нас к месту назначения. Невысокий каменный заборчик закрывал участок И дом только с фасада, с остальных сторон — железные столбики, обтянутые проволокой.

— Этот замок обыкновенным гвоздем открыть можно, — сказал Валентин Матвеевич, распахивая калитку.

— В замке остались бы царапины, — сказал я.

— И вы сумеете их обнаружить?

— Если возникнет такая необходимость.

— Да, да, я читал. У милиции высокая техническая оснащенность. Задаю вопросы, как Простофиля Уотсон мудрому Холмсу.

— Действительно, совершенно никчемные вопросы. Мошенник открывал ключом, а не гвоздем.

— Ну это еще бабушка надвое сказала, что там могло кому померещиться.

— Конечно, — согласился я. — Покупателям могло даже показаться, что они входили в калитку, а на самом деле им приходилось лезть через забор.

Переговариваясь таким образом, мы прошли по узкой дорожке, обсаженной кустами легустры, к небольшому дому. Широкие окна веранды, свободные от обычной «решетки» деревянных переплетов, яркие, со вкусом подобранные цвета раскраски придавали домику воздушность.

Валентин щелкнул замком, и мы вошли внутрь. Сразу запахло алкоголем, как в бакинском дегустационном баре марочных вин. Впрочем, неудивительно. В батарее опорожненных бутылок, стоявших на полу веранды, на дне оставалось незначительное количество жидкости.

— Это те самые, что появились без вашего ведома? — спросил я, подняв одну из бутылок. Не первую попавшуюся, а ту, что меня заинтересовала чернильным штампом на этикетке.

— Это мои, — с вызовом ответил он. — Сухой закон как будто еще не принят.

— Правильно, но меня интересует не содержимое, а сама бутылка.

Моя постоянная готовность формально согласиться с любой его репликой, видно, очень раздражала Валентина, но я не испытывал по этому поводу угрызений совести. Он всеми силами пытается помешать мне обнаружить преступника, и потому пусть себе бесится. Его раздражение входило в мои планы. Я нарочно долго изучал бутылку, хотя сразу понял, как мне повезло.

Он опять не удержался от насмешливо-покровительственного тона:

— Думаете, преступник оставил вам отпечатки пальцев?

— Нет. Наша фабрика-кухня оставила свой штамп.

Я прочитал вслух:

— «Каспийский трест ресторанов и кафе, фабрика-кухня городского Дворца культуры».

Это была такая деталь, ради которой действительно стоило сюда тащиться. Нежданно-негаданно я получил веское основание для своих импровизаций, теперь уж они наверняка будут выглядеть убедительными. Валентин явно смешался, даже потянулся за бутылкой, потом неуверенно предположил:

— Возможно, ее и в самом деле привез этот…

— Айриянц, — подсказал я.

— Ну да.

— Но вы же сказали: это ваши?

— Ошибся. Не могу же я точно знать, какие мои, какие чужие… Запоминать их, что ли?

— Не удивляйтесь моей дотошности, эта бутылка со штампом кое-что уточняет, — объяснил я. — Водку можно купить в магазине, а купили в ресторане, верно? Рассуждаем дальше: на фабрике-кухне Дворца культуры продажа спиртных напитков «на вынос» практически исключается, там насчет этого очень строго, не то что в других ресторанах и забегаловках. Такую услугу могли оказать только хорошо знакомому человеку, который не подведет. Если бы ее купили вы…

— Я же сказал: не моя.

— Или кто-нибудь из ваших друзей, — как бы между прочим вставил я, но он опять решительно перебил:

— Нет, нет.

— Остается Айриянц.

— Наверняка он.

«Уже и наверняка, — подумал я, — лишь бы от дружка подозрения отвести. Посмотрим, как ты дальше запоешь».

— В том-то и дело, — продолжал я. — Отсюда вывод: Айриянц побывал в ресторане фабрики-кухни, и там его кто-то хорошо знает.

Парень смотрел на меня как зачарованный. Кажется, я действительно поразил его воображение. И впрямь как Холмс наивного доктора своим дедуктивным методом.

— Вот что, Валентин Матвеевич, вы распишитесь на наклейке в подтверждение, что я изъял у вас именно эту бутылку. Она понадобится.

Он как во сне, замедленными движениями взял у меня авторучку и старательно вывел свою подпись: витиеватую и длинную.

Бутылка, не говоря уж о подписи на ней, нужна была мне как прошлогодний снег. Штамп просто подтверждал уже полученные мной сведения. Не более. А к Айриянцу бутылка скорее всего не имела никакого отношения. Жорик мог привезти ее на дачу когда угодно, может быть, к возвращению Валентина из командировки, а в воскресенье мошенника и след простыл. Сценку я разыграл специально для Валентина Матвеевича. Хотел убедить его, что розыск идет по верному пути, и самому лишний раз убедиться в этом. Не окажись здесь бутылки со штампом, пришлось бы искать другой повод, но цейтнотную ситуацию для Титаренкова я все равно бы создал.

— А комнаты смотреть будете? — вдруг спросил он.

— Зачем? Здесь, на веранде, гораздо светлее, и я нашел то, что искал. Наперекор вашему бородатому анекдоту, — улыбнулся я. — Давайте-ка выйдем на свежий воздух.

Небо быстро темнело. Начали появляться звезды. Зимой сумерек здесь не бывает.

«Если все пойдет гладко, еще сегодня установлю мошенника. Тогда завтра Рат получит его тепленьким».

Подумав об этом, я словно услышал одобрительное кунгаровское «ну, ну…». Но пока рядом находился не Кунгаров, не союзник и друг, и даже не просто незаинтересованный свидетель. И я только начал спектакль, в котором Валентину Титаренкову тоже предстояло сыграть роль.

— Мне пришла еще одна идея, — радостно сообщил я. — Вот что значит подышать свежим воздухом. Вспомнил я про одного парня, он на фабрике-кухне в ресторанном оркестре подвизается. Может, он-то и навел мошенника на вашу дачу.

У Валентина лицо перекосилось, словно от зубной боли.

— В ресторане много людей работает… Вам, конечно, виднее, — с трудом выдавил он.

— Правильно. Нужна тщательная проверка. Завтра же с утра примусь за ресторан.

Моя бодрость Валентина Матвеевича не зажигает. Он плетется к машине, как сомнамбула.

На обратном пути мы долго ехали молча. Валентин Матвеевич жевал свою резинку, что-то сосредоточенно обдумывал. Во всяком случае, мне бы очень того хотелось. Он должен принять решение, и я ему не мешал. Вот только какое решение он примет? Спектакль спектаклем, но помимо сцены я оставил ему запасной выход: именно сейчас он мог рассказать правду.

Наконец он заговорил, и я ушам своим не поверил: к нему вернулся прежний покровительственно-насмешливый тон.

— Неблагодарная у вас работа. Ищете, с ног сбиваетесь, а цена всему делу две копейки.

— Две тысячи, уточнил я.

Все равно. Еще понимаю, убили бы там кого или ограбили, а эти же сами, своими руками деньги выложили… Дачи им, видишь ли, захотелось…

«А тебе разве нет?.. Только в отличие от них да от твоего отца у тебя на нее ни морального права, ни материальных возможностей пока не имеется», — подумал я.

— Ну поймаете вы мошенника, — . продолжал он, — ну вернете растяпам их деньги… две копейки цена всему этому. Вон у нас, в рыбном производстве, по бесхозяйственности, по глупости новое оборудование под дождем простаивает, сложнейшая модель ЭВМ зарплату обсчитывает, да что там говорить, сотни тысяч, наверное, в трубу вылетают… А вы с мелким жульем, как Дон-Кихот с ветряными мельницами, сражаетесь…

— Заманчиво у вас получается: раз кто-то безобразничает в крупном масштабе, значит, всем желающим можно шкодить по маленькой. Вы уж меня извините, мелкая это философия. Две копейки ей цена, по-вашему выражаясь.

Вот и поговорили. В темноте мне не видно выражения его лица, но, судя по голосу, он восстановил душевное равновесие.

«С чего это он опять распетушился, будто и не было недавней растерянности? — думал я, искоса поглядывая на расплывчатый в полумраке профиль. — Скорее всего принял решение, а оно всегда придает уверенность. Кроме того, наверняка считает себя абсолютно информированным, и это тоже немаловажно, говорят же англичане: „Кто предупрежден — тот вооружен“.

Мы въехали в город. Я посмотрел на часы.

— Начало девятого. Вы практически дома. А я — машину в отдел и бегом на автобус. До Баку еще сорок минут трубить…

— Я же сказал, неблагодарная работа, — усмехнулся он.

Выйдя из автомобиля, он нагнулся к приоткрытой дверце, спросил:

— Я вам еще понадоблюсь?

— Надеюсь, нет.

— Тогда бывайте. — И, едва сдерживая радость от нашего расставания, он расчувствовался настолько, что добавил: — Не обижайтесь, если что не так.

„Шагай, шагай, — проворчал я, нажимая педаль акселератора. — Как бы ты на меня не обиделся…“.

Я не заезжал в отдел, чтобы не терять времени. Решил исключить всякие случайности. Ведущему спектакль положено приходить за кулисы раньше всех.

„Волгу“ я оставил в тупиковом переулке, прилегающем к глухой стене фабрики-кухни. А сам пошел в ресторан. Гулять так гулять: днем здесь чуть не пообедал, сейчас поужинаю.

Очереди у дверей не было, и пользоваться не „ресторанным“ входом не пришлось. Однако свободных столиков в зале раз-два, и обчелся. Видимо, волна посетителей уже схлынула, а оставшиеся обосновались надолго.

У оркестрантов перекур, на подмостках в сиротливом одиночестве — инструменты. Оцениваю имеющиеся вакансии и занимаю столик на левом фланге от оркестра. Он мне удобен во всех отношениях: приставлен к окну, а посему лишен четвертого места; при входе в зал не бросается в глаза, зато отсюда отлично видны и сам вход, и оркестровые подмостки. В общем, вся сцена перед глазами, не хватает действующих лиц.

Вскоре появляются и они, точнее, один из интересующих меня персонажей. Музыканты, они же статисты, рассаживаются по местам, а персонаж, он же певец Жорик, вразвалочку подходит к микрофону. Аплодисментов что-то не слыхать. Впрочем, Жорик их, наверное, и не ждет. Судя по рассказу потерпевшего, того вполне устраивает иная форма признания.

Я верно назвал Жорика персонажем. Его внешние данные не тянут на роль героя-любовника. Он явно не из акселератов; жиденькие, прилизанные волосы только на затылке получали необходимое подкрепление и густой щеткой оттопыривались над шеей; узкое лицо сильно вытянуто вперед. Когда он снял с подставки черный, величиной со страусиное яйцо микрофон и по теперешней „певческой“ моде, казалось, сунул его себе в рот, я невольно улыбнулся: вспомнилась где-то виденная картинка, изображающая крокодила с толстой сигарой в зубах.

…А петь он умел! И голос бархатного тембра, и пластичность движений без излишней аффектации… Вот тебе и крокодил! Поразительно, как динамика преображает образ… Зачем же этому способному парню понадобилось ввязываться в мошенничество?..

— Добрый вечер, что мы выбрали? — вежливо спросил тоненький голосок.

Официантка — совсем молоденькая, из новеньких.

— Порцию люля, пожалуйста. Все остальное потом. Я жду приятеля.

Она сунула приготовленный блокнотик обратно в карман спецкостюмчика и молча удалилась. Мой скромный выбор ее, конечно, разочаровал.

Люля был принесен мне подозрительно быстро, наверняка подогретый. Однако я проголодался и так же быстро расправился с ним. А потом продолжал с удовольствием слушать Жорика. Он пел о море, о любви, о дружбе, о птицах… Пел, исполняя заказы, и по собственной инициативе. Я не очень вслушивался в слова и в мелодии — они в общем-то были похожими, — но манера исполнения мне нравилась все больше и больше. Может быть, отсутствие профессионализма в данном случае благо? Не знаю, только певцу удалось создать главное — настроение; песни уходили одна за другой, а оно оставалось.

Я до того заслушался, что чуть не прозевал появление героя-любовника. Он только что вошел в зал и остановился у противоположной стены, в нескольких шагах от оркестрантов, по-видимому дожидаясь перерыва между номерами.

Все-таки пришел… Решил предупредить приятеля и оставить меня „с носом“. После того как мы расстались, я был уверен, что он поступит именно так. Я сомневался только, придет ли он сюда сразу или встретит певца на улице после закрытия ресторана. Мне казалось, что ехать к Апресову в общежитие он не решится: утомительно и рискованно — Жорик мог ночевать сегодня в другом месте, а искать его завтра будет уже поздно. Теперь сомнения позади, все действующие лица на сцене, и я могу спокойно любоваться их игрой. Определенно дедуктивный метод не устарел.

Но что это, черт возьми, происходит? Песня кончилась, Жорик приветственно кивнул Титаренкову и… отошел к пианисту, а к главному герою соскочил с подмостков статист, на которого я не обращал никакого внимания, — музыкант-ударник. Валентин, оживленно» жестикулируя, стал ему что-то втолковывать, но того позвали товарищи: певец уже стоял у микрофона. Музыкант показал Валентину в зал, подожди, мол, и вернулся на место.

Хорошо хоть от таких ударов быстро оправляешься. В конце концов я испытал даже некоторое облегчение: Жорик мне нравился, а «ударник» был пока темной лошадкой. В отношении же моего недавнего спутника суть не менялась: он предупреждал своего приятеля и понятия не имел, что таковым я считал другого.

Валентин маневрировал между столиками в моем направлении, разумеется, менее всего об этом догадываясь. Чтобы облегчить ему задачу, я поднялся, и он тут же заметил меня. Я затрудняюсь подобрать что-нибудь путное, чтобы описать выражение его лица. У Валентина Матвеевича, образно говоря, глаза вылезли на лоб.

Я сделал ему приглашающий жест, и он, уже не оглядываясь по сторонам, словно медиум, выполняющий команду, поплелся к моему столику.

«Теперь нельзя терять время, иначе снова начнет изворачиваться», — подумал я.

— Не буду объяснять, почему я здесь, а не по дороге в Баку; вам и так ясно, — начал я, едва Титаренков сел рядом. — И вообще, Валентин, давайте начистоту, надоело мне играть в кошки-мышки.

— Я действительно оставлял ему ключи, — стараясь не встретиться со мной взглядом, оказал он.

— Кому? Я хочу услышать все ясно, четко и без вранья.

— Вы же видели… Рафику Мадатову… Честное слово, я не подозревал, что он даст их этому… Айриянцу.

— А позже вы говорили с ним на эту тему? Он объяснил, откуда знает мошенника?

— Они где-то случайно познакомились. Больше он ничего не объяснял.

«Опять врет, — мелькнула мысль. — Надо брать быка за рога, а не расспрашивать вокруг да около».

— Какую сумму Мадатов получил от Айриянца?

— Точно я не знаю, — и тут же поправился; —На эту тему мы не говорили.

— Он называл Айриянца как-нибудь иначе?

— Нет, Рафик вообще его никак не называл, просто: «Мой знакомый». Фамилию Айриянц я впервые от вас услышал.

— А что он говорил вам о своем знакомом?

Я задавал вопросы один за другим, хотел получить от Титаренкова максимум сведений, ведь Мадатов мог оказаться орешком покрепче.

— Когда я узнал… Когда отец сказал мне про эту историю на даче, я спросил Рафика, как это могло произойти, и он мне признался, что отдавал ключи своему знакомому, а тот его подвел, занялся обманом.

— И вы поверили объяснениям Мадатова?

Валентин промолчал.

— Давно дружите с ним?

— Я с ним вообще не дружу. Так, один из многих приятелей.

— Почему с самого начала вы не хотели сказать правду?

— Рафик мне сам признался, просил никому не говорить, что ключи были у него, и я считал непорядочным…

— О порядочности потом. Может быть, вы в чем-то были зависимы от него?

— От Рафика?

— Ну да. Не от Айриянца же, надеюсь.

— Ничего такого между нами не было. В чем я мог от него зависеть?

— Он вас не запугивал?

— Чего мне его бояться?

У оркестрантов отдых, и Мадатов направляется к нам: решил, что Титаренков устроился с одним из своих многочисленных приятелей. Статист, неожиданно получивший самостоятельную роль, — смуглолицый парень, мелко вьющиеся, как у барашка, волосы росли чуть ли не от бровей.

Он подсел к Титаренкову, а глаза какого-то грязносерого цвета, словно присосками, впились в мое лицо. С этим, пожалуй, здесь беседовать не стоит.

— Познакомьте нас, Валентин Матвеевич, — попросил я.

Титаренков, сосредоточенно разглядывавший скатерть, невнятно произнес:

— Рафик Мадатов, музыкант, а это… — и будто бросаясь в ледяную воду, — товарищ из уголовного розыска.

На этот раз «присоски» вцепились не в меня, в Титаренкова.

Как нельзя вовремя подошла официантка:

— Ваш приятель пришел? Что будем заказывать?

— Нам, пожалуй, уже ничего не надо, — ответил я, поднимаясь: — Мы уходим.

— Как так уходите?! — Терпение моей девочки-официантки, кажется, лопнуло. — Это что же такое, под ничего места занимать, это ж…

— Не болтай, товарищ из милиции, уважаемый товарищ… — прекратил ее возмущение Мадатов.

Она сразу ретировалась, следом пошли мы.

— Вы с нами, — на ходу сказал я Мадатову.

— А как же оркестр, я на работе, я сам приду завтра, — словно опомнившись, затараторил он хриплым тенорком, забегая то справа, то слева. — Если хотите, сегодня можно после закрытия, зачем встали? Посидите, гостем будете, я мигом все устрою… Какие песни любите?

— Без слов…

Мы вышли в холл.

— Одевайтесь, Мадатов. Я тоже на работе и больше ждать не могу.

Он подошел к пианисту, пошептался, указывая на меня, и, снова присоединившись к нам, пытался поухаживать за мной вместо гардеробщика. Я отобрал у него свой плащ, вышел на улицу, не останавливаясь, пошел в переулок. В двух шагах позади плелись бывшие приятели. Я был абсолютно спокоен: такие экземпляры не подерутся и не сбегут. В автомашине я открыл им заднюю дверцу: не хотелось сидеть рядом ни с одним из них.

В отделе безлюдно, только дежурная часть работала в своем обычном круглосуточном ритме. В свой кабинет я привел музыканта; в соседнем оставил Титаренкова, предложив ему изложить показания в письменной форме.

— Имейте в виду, Валентин, то, что вы морочили голову мне, я как-нибудь переживу… Но не вздумайте лгать в протоколе, привлекут вас за дачу ложных показаний как миленького, никакие звонки не помогут.

Он выслушал мое «напутствие», опустив голову и не возразив ни единым словом.

С Мадатовым начинать с официального допроса я считал нецелесообразным. Сейчас моя главная задача — установление личности Айриянца. Как бы музыкант ни ловчил и ни отпирался, его сговор с преступником доказать будет нетрудно, а вот если он не захочет назвать мошенника, найти того в считанные дни едва ли окажется возможным.

Рат в таких случаях угощает подозреваемого сигаретами и начинает рассказывать о своих взаимоотношениях с тещей или, на худой конец, пару идущих к делу анекдотов. Кунгарову легче; он начальник уголовного розыска, фигура, известная всему Каспийску. До моей тещи никому нет дела, а рассказывать анекдоты я просто не умею. Поэтому я сажусь рядом с Мадатовым и проникновенно говорю;

— Рафик, единственный твой шанс остаться до суда на свободе заключается в том, что ты немедленно назовешь мне настоящее имя Айриянца. Я не угрожаю, я объясняю тебе реальную ситуацию. Если ты его не назовешь, прокурор санкционирует твой арест. Посуди сам, кто ж тебя отпустит предупреждать соучастника, что мы напали на его след, и сговариваться о будущих показаниях?

Рафик быстро ощупал мое лицо «присосками».

— Какой соучастник? Зачем соучастник? Я его знать не знаю… Клянусь жизнью. Он мне тоже сказал: Айриянц я.

— Ну как хочешь, — я демонстративно пересел за стол.

— Не надо, прошу, не надо… Могилой отца клянусь, не знаю… Вай, что мне делать…

Глаза прямо-таки в вихревом темпе заметались по комнате, ни на мгновение ни на чем не задерживаясь.

— Вот, имя вспомнил; Александр… Айриянц Александр… Отчество тоже говорил, я забыл… Клянусь, забыл…

— Вагабович? — усмехнулся я.

— Ай спасибо… Александр Вагабович… точно…

«Дурака валяет или…». Об «или» не хотелось даже думать. Вот уж действительно я влип, как в трясину, чем дальше, тем глубже.

— Как же ты сговорился на опасное дело с незнакомым человеком?

— Какое опасное, зачем опасное?.. Никого не убивал, не грабил…

«И этот туда же. Честные люди собрались, один другого честнее».

Познакомился с ним в нашем дворце, вижу, солидный человек, машину имеет, Если б опасный был, на дачу бы его не пригласил. Хлеб с ним бы не ел… Это я так раньше думал… Вы, ай спасибо, правильно сказали: он опасный человек. Если бы я знал, как собаку его обошел бы. Пусть других кусает, зачем меня должен кусать?..

«Так… Между делом музыкант пытается выскочить сухим из воды. Ну ладно, дам тебе возможность высказаться. Валяй дальше».

— Я тоже солидный человек… Не шантрапа, не жулик… Никто про меня плохого слова не скажет… Любого спросите: какой человек Рафик Мадатов? Все ответят: хороший человек. Валентин тоже меня знает… Теперь мне перед ним стыдно… Он мне ключи доверил, дачу доверил… Только мне доверил… Как брату… Как перед ним оправдаюсь? Зачем опасного человека на его дачу приглашал? Зачем?..

— Зачем? — эхом отозвался я.

— Солидный человек, почему не пригласить? Любого спросите, все скажут: Рафик Мадатов такой парень, всем верит… Теперь никому верить не буду…

От его скороговорки, а может, от усталости за день в голове у меня стоял несмолкаемый звон. Я полез в ящик стола за тройчаткой, и Мадатов подскочил как ужаленный, верно, решил, что там у меня постановление на его арест заготовлено.

— Не надо, прошу, не надо… Как брата прошу… Я совсем мало виноват… Айриянц меня про дачу спрашивал, про хозяев спрашивал, я как дурак рассказывал… Про что спрашивал, все рассказывал… Вы правильно сказали: опасный человек, очень хитрый человек… Вас никто не обманет… У вас должность такая, что никто обмануть не может… А меня что стоит? Я маленький человек… Кто я такой? На барабане играю… Если б умный был, на пианине играл…

— Если б умный был, с мошенником не связался, так будет вернее. И вообще хватит. Я тебе не барабан.

— Клянусь…

— Помолчи! Будем говорить официально.

Я включил магнитофон, задал вопросы по анкетным данным, затем предложил рассказать все ему известное по делу о мошенничестве на даче Титаренковых. Он повторил уже сказанное мне, только в сокращенном варианте.

— Сколько раз вы приглашали на дачу Айриянца и когда?

— Один раз пригласил… Всего один раз… Сидели разговаривали, хлеб кушали… Такой хитрый оказался, все, что нужно было, узнал… как лисица…

— Когда это было?

— На прошлой неделе. Точно не помню когда…

— Постарайтесь вспомнить, неделя — не год.

Взгляд его опять заметался, словно какой-нибудь предмет в кабинете мог подсказать ответ.

— Вспомнил… в позапрошлое воскресенье. Вай, что наделал… с кем хлеб кушал… Вай!..

Для убедительности он несколько раз ударил себя кулаком по голове. При такой шевелюре без особого риска можно было биться и об сейф…

— Отвечайте, пожалуйста, только на вопросы и по существу. Когда вы получили ключи от Валентина Титаренкова?

— В субботу он мне дал. «На, — сказал, — пользуйся, пока меня не будет… В общежитии живешь, работаешь поздно, заезжай днем, отдохни, заодно присмотришь…»

— Значит, Айриянц появился на даче уже на следующий день?

— Так получается, — простодушно ответил Мадатов.

— А когда же вы с ним познакомились?

— В среду познакомился… Глаза б мои в тот день ослепли.

— В какую среду? Две недели назад?

— Ай спасибо, как раз две недели.

— В среду познакомились с Айриянцем; в субботу получили у Валентина Титаренкова ключи от дачи; в воскресенье приехали туда с Айриянцем, правильно я вас понял?

— Все так и было, точно.

— Между средой и воскресеньем вы виделись с Айриянцем?

— Нет. За один раз меня обманул… Такой старый человек и оказался обманщиком. У себя спрашивал, у Валентина опрашивал, теперь у вас спрашиваю: кому можно верить?..

— Познакомились в среду и до воскресенья с Айриянцем больше не встречались?

— Ай спасибо.

— А с какой целью увиделись в воскресенье?

— Я же сказал: с одного раза меня обманул… Пригласил его на дачу… Он в воскресенье за мной в общежитие заехал. На своей машине, да, ЗИМ-«баласы»…

— Как же вы могли пригласить его в среду на дачу, если ключи от нее получили только через три дня, в субботу?

Он утвердительно закивал, будто мой вопрос подтверждал сказанное им. «А глазенки бегают, бегают, как, наверное, мысли за низеньким лбом, — подумал я. — Шевели извилинами, придумывай, но один „прокол“ уже есть: что бы сейчас ни сочинил, виделся ты с мошенником до воскресенья, по меньшей мере, еще раз». Только почему он пытался это скрыть, было мне пока неясно.

— Так как же?..

— Верно говорите. В среду я еще не знал, что Валентин уедет, мне ключи оставит… Какая разница? Все равно пригласил.

— В чужой дом, без ведома хозяина?

— Зачем дом? Дача. Валентин — мой брат. Его дача — моя дача, мой гость — его гость.

— Где познакомились с Айриянцем?

— Во дворце… Как он, опасный человек, туда попал?

— Где конкретно? Дворец большой…

И на этот вопрос Мадатову очень не хотелось отвечать. Место и количество встреч с Айриянцем — «болевые точки», на которые следует нажимать, отметил я. Слабости в позиции Мадатова интересовали меня безотносительно к его роли в совершенном преступлении. Его роль ясна, чтобы доказать ее, вполне достаточно его собственных полуправдивых признаний, показаний Титаренкова и потерпевших, а потенциально и самого мошенника. В общем, загнать Мадатова в угол я всегда успею, а пока он еще защищается, мне легче получить от него дополнительные данные о личности Айриянца. Я все больше склонялся к мысли о действительно случайном их знакомстве, уж очень искренне вспоминал Мадатов вымышленное имя и отчество мошенника.

Пауза слишком затянулась.

— В каком же закоулке нашего дворца вы познакомились с Айриянцем?

Моя улыбка сбила его с толку. Он решил, что можно соврать, не затрудняя себя дальнейшими раздумьями.

— В ресторане познакомились, да. Ему понравилась моя игра, в перерыве подошел, поговорили, потом…

— …Про потом — в следующий раз. В ресторане вы не могли познакомиться. В среду у оркестра выходной день. Или вы один стучали?

— Да, правда, совсем забыл. Совсем растерялся, совсем… Что сегодня ел, тоже забыл… Вы должны понять мое состояние.

— Понимаю. Ну а где все-таки, если по-честному?

— Конечно, по-честному. Зачем мне скрывать, что мне скрывать? Вам правда нужна, и мне правда нужна. Просто забыл, спутался… В бильярдной познакомились… Как раз, ай, спасибо, у меня выходной был, зашел вечером немножко поиграть…

«Вот где собака зарыта. В бильярдных играют и на деньги. Не отсюда ли все и началось?»

— Что же, вы играли друг с другом или иначе как-то знакомство состоялось?

— Сперва он не играл, просто смотрел. Люди стоят смотрят… он тоже, да… Потом предложил сыграть. Почему отказываться? Солидный человек, не шантрапа. Играли с ним час-полтора, не больше. Немножко играли, немножко говорили. Потом немножко в ресторане сидели.

— Что он рассказывал о себе?

— Говорил: с молодых лет бильярд любит, хорошая игра, мужественная, не то что «шеш-беш». Молодой был, много играл, теперь, говорил, только раз в год в санаториях играет, в отпуске. Сказал: сегодня время было, зашел посмотреть, смотрел, смотрел, не удержался…

— Что еще?

— Еще говорил так, в общем… о жизни… На даче про хозяев спрашивал… кто, где? Про Валентина… Надолго ли уехал?.. Я дурак все ему рассказывал.

— После воскресенья вы ни разу не видели Айриянца?

— Если б увидел, — Мадатов нахмурился, изображая праведное негодование, Я бы… я бы…

— А сами потом бывали на даче?

— Один-два раза заезжал, не больше… Времени не было.

— Как же, по-вашему, Айриянц мог всю неделю хозяйничать там?

— Наверное, ключи подобрал хитрый человек. Как мог иначе? Я сколько думал, ничего понять не могу…

— Я сейчас объясню.

«Присоски» тут же отчаянно впились в меня.

— Начнем с ключей. Из четырех потерпевших, по меньшей мере, двое сумеют их опознать. Айриянц не подбирал ключи, у него каким-то чудом оказалась та самая связка, которую Валентин Титаренков оставил вам. В прошлую пятницу Айриянц сидел в ресторане, заказывал песни Жорику и оплачивал их, значит, вы его видели. Дальше: вы сами обратились к Валентину с просьбой оставить вам ключи. После своего возвращения из командировки он узнал о махинациях с дачей, и вы были вынуждены признаться в передаче ключей Айриянцу. И последнее: когда мы поймаем мошенника, а мы его поймаем обязательно, ему придется ответить, у кого он получил ключи. Доказательств против вас сколько угодно, и слушать сказки я больше не собираюсь…

Я потянулся к магнитофону, но он перехватил мою руку:

— Прошу, не надо… Все расскажу как есть… Раз на то пошло, всю душу вам открою… Только до суда отпустите… Я не убивал, не грабил… Я совсем мало виноват… Главный Айриянц. Я не шантрапа, не судимый, суд мне условно даст, верно говорю?

Теперь «присоски» ощупывали мое лицо заискивающе-ласковыми прикосновениями.

— Если в чем-то совру, плюньте мне в глаза. Все по порядку расскажу, с самого начала. Айриянца правда, не знаю, никогда раньше в глаза не видел. В бильярдной познакомился, точно, в среду было. Валентин подтвердит, он тоже там был. Сперва я с ним играл. Просто так, на время, Валентин совсем плохо играет. Я ему фору три шара давал, и все равно я выигрывал. Этот Айриянц смотрел, смотрел, предложил мне сыграть. Играли, разговаривали… С Валентином познакомился, со мной познакомился. Мы на коньяк играли, партия — бутылка. Валентин предложил: «Зачем впустую гонять, потом в ресторане посидим, знакомство обмоем». Я три партии проиграл, притом обидно, так я тогда думал. То в самом конце «подставку» сделаю, то у него случайный шар упадет. Я знаю, как в бильярдной фраеров ловят. Начинают фору просить, одну-две партии проигрывают, потом партнера в азарт вводят и наказывают. Айриянц совсем иначе вел себя. Ничего не просил, не прибеднялся, подряд три партии у меня выиграл. Вижу, солидный человек, разговаривает культурно, зачем не играть, тем более с трудом меня побеждал. Я сказал: «Американка что за игра? Детская игра, давайте в „пирамиду“ сыграем». Айриянц вроде не хотел, но согласился: «Раз три бутылки выиграл, не могу отказать». Я специально хотел в «пирамиду» играть, потому что заметил: Айриянц хорошо «свои» забивает, «чужих» бить не может. Так и получилось: я за три бутылки рассчитался и еще одну выиграл. Он сильно увлекся, продолжать хотел, раньше, говорит, я хорошо играл, должен ко мне «удар прийти», но уже поздно было, пошли в ресторан, посидели втроем, немножко пили, немножко разговаривали. Договорились встретиться в субботу днем, еще поиграть. Айриянц сказал: «Я чувствую, что с вами сумею форму восстановить». Солидный человек, культурный, почему не встретиться? Валентин тоже подтвердит, все при нем было. В субботу зашел за Валентином домой, оказывается, его в командировку посылают. Тогда я ключи от дачи попросил. Действительно, сам попросил. Клянусь, об Айриянце даже не думал. Мы молодые, а в общежитии веселиться нельзя, танцевать нельзя, дача все равно пустая стоит, жалко, что ли? Валентина на вокзал проводил, по дороге к нему на работу заехали, ключи мне дал. Я сказал: «Валентин, в воскресенье как вернешься, сразу на дачу приезжай, хорошую встречу тебе устрою». Товарищи, да. Вот так было. Об Айриянце думать забыл. В бильярдную совсем поздно пришел, смотрю, он там играет с кем-то. Потом я с ним стал играть. «Валентин где?» — он у меня спросил. Я сказал: «В командировку уехал на неделю, вот ключи мне от дачи оставил, хороший друг, настоящий мужчина…». Еще про него рассказывал, хвалил. Айриянц тоже его хвалил, жаль, говорил, что уехал, сегодня тоже вместе бы посидели, люблю молодежь, таких ребят особенно, сам такой был… Играли, играли, он сказал: «Как бутылки считать будем, неудобно…», решили немножко на деньги играть. «Ты не боишься? — меня спросил. — Я сегодня в форме». Зачем мне бояться? Я же видел, как играет, за три дня не научишься. Сперва я думал, мне не везет, поэтому проигрываю, потом понял: я против него ребенок. Он мне фору начал давать: пять очков — выигрывает, десять дает — выигрывает, двадцать пять дал — тоже выиграл. Когда двадцать пять дал, я на всю предыдущую сумму предложил… Он согласился. «Хочу, — говорит, — чтобы ты расквитался». Какой там… От двух бортов в середину клал, что начал творить, как артист, вокруг зрители собрались… Потом пошли в ресторан, он за меня платил. «За деньги, — говорит, — не переживай… Что деньги? Бумажки. Главное — дружба… когда будут, отдашь». Я тоже, да, в долгу не хотел оставаться, на дачу пригласил, шашлык сделал. Клянусь, ничего в мыслях не имел. Пили, ели, беседовали… Под конец он говорит: «Жалко дачу, стоит пропадает, деловой человек из нее за неделю полторы-две тысячи получил бы и никому вреда не было бы…». Я немножко пьяный был, толком ничего не понял. Сам не знаю, как согласился. Он сказал: «Ты мне ключи дай, больше тебя ничего не касается, через неделю верну; с тобой в расчете будем, и еще пятьсот рублей с меня получишь».

— Сколько вы Айриянцу проиграли?

— Триста рублей, — нехотя ответил Мадатов и горячо продолжал: — Где их мне взять? Негде взять, а тут еще пятьсот обещал. Пьяный был, соблазнился. За дачу был спокоен, что из нее украдешь? Кому надо старое барахло? Думал: раз никому вреда не будет, почему должен отказаться?.. Вот так получилось…

— А на другой день, когда протрезвели, так же продолжали думать?

Мадатов замялся, ничего не ответил. Да и что ответить? Что обрадовался подвернувшейся возможности «заработать не работая», да еще, как ему казалось, без особого риска?

Словно отвечая моим мыслям, он заговорил опять:

— Что за работа? Гроши получаю, только и пользы — поесть бесплатно. Молодой же, немножко одеться надо, немножко погулять. Молодой, да, глупый… Если б знал, что Айриянц людей обманет, ни за что не согласился, клянусь…

— Вы что же думали, он деньги на огороде откопает или на деревьях они там, на даче, растут?

— Так не думал… Честно сказать, как ключи отдал, вообще больше не думал. У любого спросите: какой парень Рафик Мадатов? Все скажут, хороший, не шантрапа. С кем не бывает? У орла глаз острый, и то ошибается. Так люди говорят. Айриянц меня тоже обманул. В субботу в ресторан пришел, ключи отдал, сказал: «Завтра на даче жди, рассчитаемся». Я ждал, он не приехал. Если бы приехал, я бы обязательно спросил: откуда деньги взял, что здесь эту неделю делал, чем занимался? Он не приехал. Больше никогда его не видел. Опасный человек, хитрый человек…

Теперь с Мадатовым и Титаренковым более или менее ясно. Конечно, Рафик врет, что на протяжении недели с Айриянцем не встречался; конечно, врет, что понятия не имел о замыслах мошенника; он был уверен в собственной безнаказанности, потому и пошел на сговор. Однако «плевать ему в глаза» я, разумеется, не собирался. Я выключил магнитофон и навестил Валентина Матвеевича, в муках родившего полстранички. Хоть я и не испытывал к нему симпатий, у меня гора с плеч свалилась: самые худшие подозрения в отношении его собственной роли в этой истории все-таки опровергнуты. Только бы этот первый сигнал тревоги не прошел для него бесследно!

Я пробежал глазами написанное им, сказал:

— Не забудьте упомянуть о своем личном знакомстве с Айриянцем. Насколько я понимаю, именно это обстоятельство, помимо прочих дачных художеств, заставило вас покрывать Мадатова и преступника.

Он испуганно взглянул на меня и не очень внятно спросил:

— Что мне за это будет?

— За недонесение о мошенничестве закон не карает. Вас следовало бы привлечь за дачу заведомо ложных показаний, но до сегодняшнего вечера наши беседы велись, к сожалению, неофициально. Такова юридическая сторона, с ней вам на этот раз повезло. Что касается моральной…

— Я прошу вас не сообщать в институт, — не дал он мне договорить. — Я виноват, я сам не заметил, как очутился в болоте. Поверьте, мне стыдно смотреть вам в глаза. Я бессовестно лгал вам, я издевался., я заслужил…

Кажется, у мальчика истерика. Я дал ему воду и машинально полез за платком, но вовремя спохватился: у него и свой есть.

— Будь мужчиной, Валентин. В двадцать три года надо уметь отвечать за свои поступки.

— Я отвечу, делайте со мной что хотите. Только институт не трогайте. Вы правы, когда Рафик поставил меня перед фактом, я действительно испугался: при таком стечении обстоятельств меня могли обвинить в сговоре с преступником. Рафик мне сразу дал понять: потащат его, потащат и меня. Мы с ним никогда не дружили, так, постольку-поскольку. Я дружил с Жориком-певцом, но он влюбился, по-настоящему влюбился в одну девушку и… сразу откололся от меня, стал избегать… Мне было обидно, разве я виноват, что у меня с женой не получилось? Я с Рафиком сблизился потому, что Жорик его терпеть не может. Думал, ему назло, получилось себе.

— А как быть с исполкомом? — не удержался я. — Там-то мы обязаны доложить, почему в связи с поиском мошенника беспокоили тебя. Сам поспешил ввести в заблуждение отца.

— Отец ничего не знает. Я позвонил в исполком его другу. Даю вам честное слово, я перезвоню, я все расскажу…

— Как считаешь нужным. Нам это вовсе необязательно. Мы к звонкам привыкли, такая у нас работа.

Тут я покривил душой. Не хочу я привыкать к такого рода вмешательству и никогда, наверное, не привыкну. Мне кажется, всем без исключения давно пора бы поняты нас, граждан, много, а закон один. Не ему подлаживаться под нас, а нам следовать ему одному. Иначе — беспорядок.

— Я кругом виноват перед вами, я знаю, я многое понял. Но и вы постарайтесь меня понять. У меня комплекс такой — самоуверенности. А на самом деле я невезучий. Мне не повезло с женой, не повезло с друзьями, отец не захотел с нами жить, только в институте я еще чувствую себя человеком. Если и там…

Он всхлипнул, но на этот раз обошелся без моей помощи: сам налил себе воды.

«Эх, парень, не повезло тебе прежде всего с самим собой. И твоему Рафику, кстати, тоже… А вот почему не повезло?» — думал я.

Мадатов — деревенский парень. Оторвался от привычной среды, от семьи, а тут еще ресторанная обстановка. Легкий рубль его и поманил…

С Валентином сложнее. Формально никакого преступления он не совершал, но в иных обстоятельствах отвечать бы ему за лжесвидетельство. А отсутствие принципов, праздное отношение к жизни, самовлюбленное презрение к окружающим, трусость, наконец, — откуда взялся и расцвел в нем такой букет? Ведь рядом все время был пример отца… Может быть, верно подметила Марина: «Город поднял, а сына не сумел». Любил Валентина за двоих, а воспитать без матери не сумел. Может быть, только на любовь времени и хватало… Не знаю. Трудно мне сейчас глубже судить. Мне еще мошенника ловить надо, и мой сын, между прочим, тоже в общении с отцом нуждается. Пока я тут разбираюсь с вашими комплексами, у него, не дай бог, тоже может какой-нибудь комплекс образоваться…

На следующее утро Рат выслушал меня и, ехидно улыбаясь, спросил:

— Объяснительную сейчас напишешь или дождешься, чтобы пять дней прошло?

— Как бы не так, — ответил я. — Всю дорогу до дома вчера в автобусе голову ломал.

— Выкладывай!

— Айриянц бильярдист, играет блестяще, значит, есть практика. Уж я-то знаю; без нее от двух бортов в середину не попадешь. Басни о санаториях, конечно, не в счет: мошенники такого уровня там не отдыхают. Логика простая: бильярдный стол не возьмешь с собой под мышку к соседу сыграть партию-другую, заядлого бильярдиста надо искать в бильярдных.

— Не столько его, сколько сведения о нем, — уточнил Рат. — Дожидаться самого времени уйдет уйма, хотя в принципе и такая случайность возможна. В нашей бильярдной он не появится, надо искать в бакинских. Вот только как это лучше осуществить практически…

— Направить через УВД Баку задания в райотделы по территориальности.

— Нет уж. Заканчивай сам. Ограничься наиболее посещаемыми. С помощью райотделов в три дня уложишься.

У меня вытянулась физиономия: предложил искать бильярдиста на свою голову.

Рат засмеялся:

— Чудак, ты же сам классно играешь. Катай себе шарики, развлекайся. Культурный отдых. Официальные задания в райотделы возьми с собой. Если тебе не удастся, его все равно засекут. — Он вздохнул: — Со сроками только накладка получится.