Книга: Продолжение поиска (сборник)
Назад: 2
Дальше: ЭЛЕКТРИЧКА В ПОЛЕ (Рассказ)

3

— Тринадцатого в угол, налево, — сказал я, одновременно подумав, что шестерка в середину куда вернее.
Так. и есть, шар после моего удара лишь «поцеловался» с лузой.
Мой однорукий партнер принялся обильно натирать мелом кий. Потом спокойно вкатил шестерку в середину. Потом тройку в угол.
Недаром трудился. Черт меня дернул связаться с этим инвалидом, плакали мои денежки. В то же время я не мог не восхищаться кладкой Однорукого. Культя сохранила локтевой сустав, и кий выстреливал, как из рогатки.
Вжжах… еще один шар в угловой лузе. Противник закончил серию и мягко откатил «своего» к борту. Вот и играй теперь.
— Как по нотам, — сказал Япон.
Так завсегдатаи называют мужчину неопределенного возраста в байковой сорочке, потерявшей естественный цвет, и каких-то совершенно немыслимых полуфинках-полубрюках. Странное прозвище, вероятно, сокращенное от «японца» — из-за низкого роста и раскосых глаз. Он помогает маркеру, услуживает играющим и частенько, зажав в кулаке мелочь, трусит в закусочную выпить стакан крепленого вина. Я торчу здесь второй день и чем-то заслужил его симпатию. Он кочует за мной от стола к столу и успел уже дважды рассказать мне, что у него в прошлом году умерла жена.
Сегодня воскресенье, и народу много. Из играющих на соседнем столе один, определенно, мой земляк, второй похож на командированного. Оба держатся солидно, играют без азарта, как бы между прочим. Скорее всего сочетают полезное с приятным: здесь, за бильярдом, происходит взаимное зондирование возможностей.
Среди болельщиков преобладают парни хорошо знакомого мне типа, некоторых я заметил еще вчера. Кто-то из них где-то работает, кто-то учится, и любого в течение дня можно встретить в городе: в районе старого «Интуриста», ЦУМа, в парках или просто на центральных уличных трассах. По вечерам они предпочитают группами собираться в непосредственной близости от своих дворов, чаще всего почему-то на углах. В массе своей эта молодежная прослойка инертна. Они редко хулиганят, их сборища, как правило, не агрессивны. Но если кто-то из ребят впервые совершает преступление — девяносто девять против одного, что он выскочил именно из этой инертной массы. В подавляющем большинстве случаев из состояния инерции их выводит «козел-провокатор». Он многолик. Это и семья, живущая на нетрудовые доходы, и алкоголик-отец, и «свой в доску» мастер, выгодно закрывающий наряды, и хозяйственник, нервно вздрагивающий при упоминании ОБХСС, и даже мошенник, которого я ищу.
Уверившись в легкой победе, мой партнер сыграл небрежно и подставил, правда, всего-навсего двойку. Зато я, «уложив» ее, одновременно вывел «своего» на оперативный простор. Теперь можно бить шар, «повисший на дальней биссектрисе».
Партия становилась интересной, вокруг стола сгрудились болельщики. Особым чутьем я понял, что удар получился точным. И действительно, шар, задрожав в створе, провалился в лузу.
— Туза в угол, отличная примета, — сказал кто-то, и Япон радостно подхватил: — Правильно, кто туза кладет, тому быть тузом, правильно.
Однорукий недовольно покосился на него. «Нервничаешь», — удовлетворенно отметил я, примериваясь к следующему удару. И тут же расхолаживающе: «Что ж это я дурака валяю? Уж не за этим ли вас послали сюда, товарищ инспектор? Так и самого Айриянца прозевать недолго».
С такими мыслями мажут. Я и промазал. И тут же обозлился от того, что проигрываю, и, чтобы разом наверстать упущенное, вместо верной «семерки» сыграл «дуплетом к себе» «пятнадцатый», и, конечно, неудачно.
— Теперь все, — тоном знатока произнес полный мужчина с лысиной, окаймленной седыми волосами.
А я и сам знаю, что все. Сперва исчезла «семерка», а следом та же луза проглотила «пятнадцатый».
— Рассчитаемся? — спросил Однорукий.
Я уплатил маркеру за время. Нудно отдавая сдачу, он сказал:
— Нехорошо жадничать, нехорошо…
Я так и не понял, относилось ли это к манере игры, или к терпеливому получению сдачи. Да и какая мне разница…
Я вышел проветриться и, прежде чем закурить, с удовольствием глотаю свежий, охлажденный воздух. Отсюда, из Нагорного парка, Баку как на ладони. Город кажется великаном, на четвереньках припавшим к огромной зеленоватой луже. Великан основательно вылакал Каспий. Бухта совсем обмелела. И Девичья башня давно осухопутилась, а ведь, по легенде, с нее прыгнула в воду девушка, не пожелавшая выходить замуж. Теперь с башни при очень большом желании можно шлепнуться лишь на асфальтированную улицу, аккуратно расчерченную работниками Госавтоинспекции. Наверное, поэтому прыгать никто не желает. Впрочем, и времена изменились: девушек насильно замуж не выдают; мужчин по решению месткома женят — это случается.
Выскочил Япон и скрылся в аллее, ведущей к закусочной. Что-то рано сегодня, видно, кто-то расщедрился.
Не думал я, что мне придется убивать здесь второй день подряд: субботу еще куда ни шло, а воскресенья жаль. Уж очень быстро устроилось все с другими бильярдными. Тамошних маркеров отлично знали в соответствующих райотделах. В течение одного дня мы выяснили, что человек, похожий на Айриянца, там не появлялся. По крайней мере, за последние два года. А здесь маркер новый, мои коллеги не успели с ним познакомиться. Пришлось окопаться тут самому. Околачиваюсь, как типичный завсегдатай, и никакого просвета. Хоть объявление вешай. Даже знакомство с Японом, как ни тормошил я его, не помогло. Ничего толком не сообщил. А ведь если Айриянц здесь играл, он должен был его запомнить. Хотя у алкоголиков память короткая, он и себя не всегда вспомнит. Вон, легок на помине, обратно не спешит, еле-еле тащится. Уже выдул вино, и в глазах — слезы. Не миновать мне его очередного откровения.
Так и есть, встал рядом и в ухо сообщает:
— А у меня жена умерла. В прошлом году.
— Ну-ну… — отвечаю я по-кунгаровски.
Потом он просит меня никогда не пить и обязательно стать уважаемым человеком, а слезы уже в два ручья. Он бы еще долго наставлял меня, но его позвали в бильярдную.
Ничего себе — культурный отдых. Плюнуть и уйти и вообще на будущее заречься искать преступника таким ненадежным способом. Да и что за спешность? Ну возьмут Айриянца через неделю, через месяц на худой конец. Никуда он не денется.
Я не ушел. Каюсь, мною руководило не только чувство долга. Пребывание на свободе опасного преступника лишний день, даже лишний час может обернуться трагедией. В таких случаях не я один забываю про отдых и покой. Иное дело — розыск мошенника. Конечно, он должен быть разоблачен, как и любой правонарушитель, разница только в мере наказания, но его временная свобода действий не идет ни в какое сравнение со свободой действий убийцы. Не поймал я, поймают другие. Тем более, сделано все от меня зависящее, чтобы мошенник попался как можно скорее.
Мною руководило еще и самолюбие. Я обещал Рату уложиться в срок, и идея розыска Айриянца в бильярдных принадлежала мне самому, а к своим идеям я отношусь бережно: не осуществится одна, не будет уверенности в других.
Я собирался отшвырнуть докуренную сигарету и вернуться в зал, но мою руку перехватили:
— Разрешите?..
Пожилой мужчина улыбкой смягчает резкость своего жеста. Оказывается, тот самый, с лысиной, который тоном знатока произнес: «Теперь все».
Пока он прикуривал, мой взгляд зацепился за якорек на тыльной стороне ладони. Порядком выцветшая татуировка, описанного потерпевшими размера. От неожиданности моя рука, державшая окурок, дрогнула.
— Все переживаете? — выпрямляясь, улыбнулся мужчина. — В следующий раз не торопитесь и обязательно выиграете. Уж поверьте, я на этом деле собаку съел.
«Может, ты и дачные деньги слопал», — подумал я и, тоже улыбаясь, спросил:
— И давно едите?
На редкость улыбчивый тип. Крупные черты лица, и волосы… Впрочем, «с проседью» их не назовешь. Совсем седые.
— Начал в Германии. После войны. Стояли мы в поместье. Скучища страшная. Одно спасение — шарики погонять. Баронесса унитаз свой персональный вывезла, а бильярдик не успела. Отличный был стол. Плиты не какой-нибудь эрзац — мрамор высшего качества — материал для Венеры.
Я слушаю, а сам все думаю: напутали потерпевшие с цветом волос или нет?
— Тогда и заразился. А теперь сам бог велел. В отставке, что барон в поместье.
Он кончил курить:
— Ну, пойду… мстить за вас. А то с ним никто играть не решается.
В отставке? Темнит дядя. Уж я точно знаю: такие в Доме офицеров режутся. И столы там не хуже, и в центре города. Зачем же сюда, в поднебесье, тащиться? И приметы опять-таки налицо. И якорек и внешность. А унитаз, мрамор, баронесса? Ну так у мошенников фантазия богатая.
Когда я вернулся в игровой зал, Однорукий с остервенением натирал мелом кий. Мой недавний собеседник был спокоен и подчеркнуто доброжелателен. Нацеливаясь кием, он словно заранее просил извинения: не обижайтесь, мол, но и этот шарик придется «уложить», так уж у меня непроизвольно получается. И клал. Да еще как! И от двух бортов в угол, и двойным дуплетом в середину, и легким, едва ощутимым толчком «чужого» по касательной. Это был показательный урок геометрии бильярда.
Япон вынимал шары, а перед каждым ударом кричал Однорукому:
— Садись на него — красавца!
Окружающие несколько раз делали ему замечания, но выпитое действовало сильнее.
— Садись на него — красавца! — опять выкрикнул он.
И когда «девятка», завершавшая партию, сочно плюхнулась в лузу, Однорукий не выдержал. Он поднял кий и кинулся на Япона. «Этого еще не хватало», — подумал я, выбираясь из группы болельщиков на свободную позицию.
— Только не здесь! Только не здесь! — кричал маркер.
Япон стреканул между столов в глубь зала. Однако на пути преследователя встал его же партнер.
— Положите на место.
В голосе прозвучал металл. Однорукий продолжал ворчать, но всем стало ясно: инцидент исчерпан.
Вот так номер! Эта властная твердость никак не вязалась с созданным в моем воображении образом Айриянца.
Не успел я толком осмыслить происшедшее — новая неожиданность. На лице, только что олицетворявшем мужество и решимость, вдруг появилась жалкая улыбка, кий выскользнул из руки на сукно.
В дверях стояла женщина. Пожилая, стройная женщина с авоськой и смотрела на «мой объект» с непередаваемо нежным укором. Пока я сообразил, что к чему, оба исчезли, так и не проронив ни слова.
— Заарканили полковника, — хихикнул Япон. — Эх, кабы мне его пенсию.
— Ну и сдох бы на другой день от горячки, — незло сказал Однорукий. — И откуда ты только порядочных людей знаешь, не пойму?..
— Он же в Доме офицеров маркером был, пока за пьянство не вышибли, — ответил за Япона маркер.
Вот и надейся на алкоголиков: черт те что мне плел, а о существенном ни гугу.
Я нашел их в аллее. Они мирно сидели на скамейке за первым же поворотом, и полковник уплетал кефир из пластмассовой чашечки.
— Приятного аппетита! — сказал я.
Не лучший способ продолжения знакомства, но выбирать не приходилось.
— Я хотел поблагодарить вас. Здорово вы его разделали.
— Так стаж, стаж какой! Вот никак не могу отвыкнуть… Вы присаживайтесь, молодой человек, присаживайтесь. А на деньги никогда не играл. И вам не советую.
Как обычно в подобных случаях, я мычу что-то невразумительное, а сейчас еще и стараюсь не встретиться взглядом с женщиной. И тут же снова попадаю впросак. Бутылка с чашкой вернулись в сетку, и я, вспомнив наш совместный перекур, предупредительно предлагаю сигареты. Полковник вздохнул и отказался, а женщина сообщила о ранении в легкие, о расширенном левом желудочке, ишемии и атеросклерозе и еще о чем-то, чего я уже не понял.
— Скажите, пожалуйста, вы никому не проигрываете? — спросил я, а у самого защемило под ложечкой: неужели обманывает предчувствие?
— Помилуйте, молодой человек, Баку не райцентр, и посильнее кошки звери есть.
— Я только что видел, как вы играете, и мне просто трудно в это поверить.
— Есть, есть… Один Ашот Арзуманович чего стоит. Ему я постоянно из пяти партий проигрываю… То есть из трех, — покосившись на женщину, поправился он. — От борта играет, скажу я вам…
— Ашот Арзуманович… — будто припоминая, задумываюсь я, — примерно вашего возраста, худощавый такой…
— Да нет, помоложе и пополнее, только якоречки у нас одинаковые. Тоже, наверное, в свое время некому было бить…
Вот и сбылось предчувствие удачи. От облегчения я даже откидываюсь на спинку скамейки.
«А с чего такая уверенность? Не ты ли, дорогой инспектор, только что принял за мошенника ни больше ни меньше как заслуженного офицера. Вполне возможно, что и с Ашотом Арзумановичем сядешь в лужу».
— Ведь он невоенный? — спрашиваю.
— Даже не из отставников. У нас, в Доме офицеров, строгостей особых нет. Предпочтение, конечно, своим, но и гражданские поигрывают.
«Открыться или нет? — думаю. — Нет. Рано еще, рано. Вдруг опять промашка, и Ашот Арзуманович окажется уважаемым пенсионером. Я ж в глазах полковника весь уголовный розыск опозорю. Мне бы еще черточку…».
Пока я прикидывал, что бы такое неназойливо уточнить, неожиданно вмешалась женщина:
— Не нравится мне этот Ашот Арзуманович. Шары-то он, может, и хорошо гоняет, а вот глаза — как у спрута.
— Ну, удивляешь ты меня, Марта Хачатуровна, — смеется полковник. — Что ж, мне партнера за красивые глаза выбирать? Да и спрута ты никогда в жизни не видела. Ты уж не сердись, логики никакой.
Ну да, никакой! Типично женская: бессвязная по форме и удивительно точная по содержанию. Лично меня она уже не раз поражала в собственной жене.
— И человек он, по-моему, приятный, тоже пенсионер, — продолжал полковник.
— И давно вы последний раз с ним играли? На такой поединок я бы билет купил, честное слово, — говорю я совершенно искренне.
— Он сейчас в своей деревне. «Москвич» у него старенький, решил на недельку съездить.
Значит, он.
— А ведь супруга ваша права, товарищ полковник… Простите, что я сразу не представился, боялся зря на человека тень бросить.
Полковник прочитал удостоверение, молча выслушал меня. Он заметно расстроился.
— Вот видишь, Самвел… — мягко сказала женщина.
— Да, обидно, — сказал он. — За человека обидно.
И за себя тоже. Пока служил, кажется, неплохо в людях разбирался. Или в армии легче?.. Черт его знает. Ну, ладно. Моя фамилия Амборян. Чем конкретно могу помочь?
— Как вы думаете, он назвал вам свое настоящее имя-отчество?
— Конечно. Мы обменялись номерами телефонов. Созванивались о встречах. У нас же затяжной матч получился, подсчеты вели. — Он усмехнулся. — И вот чем кончился. А фамилии не знаю. Он у меня на А должен быть, вот…
Пока я с нетерпеливой радостью переписывал из записной книжки номер телефона Ашота Арзумановича, полковник, ни к кому не обращаясь, говорил:
— Не понимаю. Зрелый человек… нет, не понимаю.
Все остальное было делом техники. В течение часа я выяснил, что телефон числится за Петросовым Ашотом Арзумановичем; выяснил, что он дважды судим за мошенничество, судимость погашена амнистией, последний раз освобожден по отбытии срока наказания почти шесть лет назад.
Я позвонил Петросову. Конечно, не за тем, чтобы спросить, почему он взялся за старое.
— Ашота Арзумановича, пожалуйста…
— Ашот-дядя будет вечером или самое позднее завтра. Он в деревню уехал, — ответил приятный женский голос.
— Ах да, он мне говорил. В Теркенд, кажется?
— Да. Завтра он вернется обязательно.
В карточке значилось, что Петросов — уроженец этого селения, но перепроверить никогда не мешает. «Своей» у нас часто называют и деревню жены, и деревню, где просто живут родственники.
Но все это меня уже не радовало. Охотничий азарт пропал. В ушах звучало уважительно-ласковое «Ашот-дядя» — типично армянское обращение. После шести лет… почему? Хорошо, что инспектору уголовного розыска отвечать на этот вопрос необязательно… Придется давать телеграмму на задержание, а то по дороге еще что-нибудь выкинет. Продаст, например, какому-нибудь колхозу нашу Каспийскую электростанцию…
Я позвонил Рату домой.
— Молодец, — сказал он. — Ашот Арзуманович Петросов задержан два часа назад в Степанакерте. Тамошние ребята из ГАИ взяли его по приметам и «Москвичу». Сработала наша первоначальная ориентировка. Но ты все равно молодец.
— Спасибо. Что он делал с номером?
— Настоящий 83–14, значит, вторая восьмерка— просто дорисованная тройка. Машина числится за кем-то другим, кажется, за его племянником. Ну отдыхай. Завтра раньше двенадцати можешь не появляться.
Назад: 2
Дальше: ЭЛЕКТРИЧКА В ПОЛЕ (Рассказ)