Рассказ послушника Оптинского скита брата Александра Медведева, впоследствии киево-­печерского иеросхимонаха Антония

«В наше сожительство с батюшкой (о. Леонидом) не виделось такого случая, чтобы он выказал кому-либо уступчивость, если замечал в пришедшем к нему наклонность к гордости, тщеславию или еще к какому-либо пороку, прикрываемому личиною добродетели. Он бывал в это время непреклонен и неумолим. Но зато, когда достигнет своей цели, т. е. увидит наклонность к сознанию своей виновности и смирению, тогда превращается в самую нежную чадолюбивую мать. А это наиболее испытывали опрометчивые натуры. Например, покостричишься с кем-нибудь и уверишься, что я со своей стороны невиновен. Но совесть все-таки побуждает объясниться пред батюшкой. Идешь и объясняешься. Батюшка выслушивает, иногда и поддакивает. Тогда уже без стеснения свободнее себя оправдываешь. ― „Ну, хорошо, ― скажет наконец старец, ― значит, ты прав, а тот виноват; значит, мы с тобой квиты, ты теперь праведный, и тебе теперь до меня нет никакого дела; иди-ка с Богом, ты теперь спасен. А меня оставь, ибо мое дело употреблять труд и время для грешников. Иди-ка, иди со своею праведностию, а нам грешным не мешай“. Чтобы поправить дело и возвратить к себе благоволение старца, начнешь еще говорить что-либо к своему оправданию: „Да нет, батюшка, ведь это дело-то вот так и так было“. ― „Значит, ты еще правее, ― заметит старец, ― иди-ка, иди, ― ведь за дверями грешники ждут, а ты им мешаешь“. Выходишь от старца как бы связанный по рукам и ногам. Идешь в келлию, чтобы успокоить себя. Но нет, ― в келлии проведенный один час кажется за год. Идешь опять к старцу объяснить и это, по видимому, невинное страдание, и этим еще более себя спутаешь. ― И старец со своей стороны подтверждает эту невинность, которая ведет по той же дороге ― из келлии вон. Так повторяется до тех пор, пока водворится в душе искреннее сознание своей виновности. Придешь к старцу и не смеешь повернуться. Тогда и батюшка из непреклонного судии превращается в нежную мать. ― Таковые выдержки случались несколько раз со мною грешным. Но это дело неважное, ибо моя неотесанная натура требовала сего. Подобные же операции приходилось выдерживать и батюшке о. Макарию, и о. Иоанну (иеро­схи­монаху) нередко. Видел я, как о. Антоний, будучи начальником скита, подчинялся старцу о. Леониду наравне с другими. Но после сих случаев между старцем и его учениками и взаимно между последними не только не было раздора, а, напротив, более возрастало единение духа.

Был еще со мною такой случай. Стоял один брат на вечернем правиле, которое, как упомянуто выше, отправлялось всегда в келлии старца. Мне пришлось неумышленно стать впереди этого брата. Он дернул меня за балахон и с негодованием сказал: „Куда ты лезешь, новоначальный, мимо старшей братии? Мужик такой!“ Я хоть и кивнул ему головой с произнесением: „Прости Бога ради“, а самого забрало до лихорадки. ― После правила по обычаю я остался объяснить старцу свою неумышленную дерзость, которою мог оскорбить брата, и его укоризною сам оскорбиться до бешенства. А как я был человек должностной, повар, то батюшка позволял иногда таковым объясняться прежде старших. Так было теперь и со мной. После моего объяснения батюшка, возвысив голос, позвал того брата по фамилии. ― „Благословите?“ ― откликнулся брат. ― Батюшка: „Вот что хочу я тебе сказать: этот голубчик, ― указывая на меня, ― похож на мокрую ворону, да вот оскорбил он тебя на правиле?“ ― „Да, батюшка, он как нарочно все лезет вперед“. ― Старец обращается ко мне: „Слышишь, лупоглазый?“ ― И строго повелевает: „Проси у него прощения, кланяйся ему в ноги“. ― Кланяюсь. А старец велит в это время повторять за ним слова: „Прости меня, будущий годов через десять отец, меня новоначального, после тебя через несколько месяцев поступившего в скит“. ― Тот брат понял, что старец этим оправдывал меня, пал пред ним на колени и стал защищать свою якобы правоту. ― „Что ж? ― сказал старец, ― ведь брат, как виновный, просил у тебя прощения, а ты и так остаешься как невинная душа“. ― „Да он, батюшка, ― продолжал брат, ― не так вам объяснил“. ― Между тем я уже отправился в поварню. ― „Поди, позови его сюда, ― сказал старец, ― и сам приходи, ― вот увидишь, как я с ним разделаюсь“. Пришел и зовет: „Брат Александр! Батюшка зовет тебя“. Идем, а он дорогою говорит мне: „Как тебе не трех? Наябедничал ты батюшке на меня. За это батюшка рассердился, ― вот теперь и мучься“. Пришли, и батюшка приказывает мне повторить объяснение. Я повторил. ― „Ну что? ― обращается к брату старец, ― так было дело?“ ― „Да, так“, ― отвечает брат. ― „Ну, иди же, ― продолжает старец, ― да спроси у своей совести, ― кто из вас прав и кто виноват. Да ты это должен знать, признавший себя старожилом. А он ― новоначальный, ― с него теперь взятки гладки“».

Сокращая рассказ сей, прибавим только, что разлад этих двух братьев несколько затянулся. И старец не спешил насильно примирять их, так как знал, что только чрез искреннее сознание своей виновности и самоукорение человек может приобрести прочный мир душевный, как говорит преп. авва Дорофей. И действительно, проведши несколько времени в сильном смущении и душевно вдоволь настрадавшись, оба они, по молитвам старца, смирились, примирились и навсегда остались искренними друзьями.