Рассказ монаха Тихоновой пустыни Калужской епархии С.

Монах С., бывший ученик старца о. Леонида, рассказывал о себе следующее: «Когда жил я дома, многие из нашего села приходили в Оптину пустынь и, сподобившись слышать от батюшки о. Леонида мудрые христианские наставления, славили его в разговорах друг с другом. Захотелось и мне видеть батюшку, а ежели примут в обитель, то и остаться при нем. Нашел я себе товарища нашей же деревни, человека, который знал немного грамоту, но много о себе думал. Идучи с ним дорогою, я часто ему напоминал об о. Леониде, говоря: „Что-то посоветует ли нам старец: идти в монастырь, или нет?“ На что мой товарищ отвечал гордо: „Что его совет? Я сам умею „вграмоти“. ― Наконец, приходим мы к о. Леониду, который шуточно и ласково нас приветствовал. Проживши несколько дней, мы стали просить у батюшки благословения, чтобы нам остаться в монастыре. Но старец мне благословил остаться, а моему товарищу велел сказать, чтобы он шел в деревню. „Я ему не советую, ― сказал он, ― идти в монастырь“. Оскорбленный сим, мой спутник начал роптать на старца, говоря: „Какой это старец! Я и тебе не советую, брат, слушать его“. ― Но я, несмотря на его горделивые советы, по батюшкину благословению, остался в монастыре, а мой товарищ отправился в деревню и, не послушав совета старца, пошел все-таки в монастырь. Пожил в одной обители немного, увидел свою немощь, как страсти воюют и нападают на одинокого борца, не имеющего помощи от духовных советов опытного старца; перешел в другой монастырь, ― надеялся там найти себе лучшее. Но наши страсти везде с нами. Наконец вышел он из монастыря, потерявши усердие к иноческой жизни. После я слышал, что он женился. Вот до чего довела его глупая гордость: „Что старец? Я и сам „вграмоти“ знаю“».

«Теперь буду говорить о себе. ― Я каждый день ходил к старцу, говорил о своих худых помыслах и о страстях; но вскоре эту бдительность о своей душе потерял. Сперва начал утаивать от старца самые маловажные, по моему мнению, помыслы, потом потерял веру к старцу и усердие жить в святой обители, начал думать о сельской жизни и о женитьбе. Наконец прихожу к старцу с лицемерною преданностию и прошусь на малое время побывать домой. Но не укрылось мое лицемерие от прозорливого старца. Он с осклабленным лицом и грозя пальцем, говорит: „Смотри, брат, ты не обманываешь ли меня?“ ― Я стал себя оправдывать: „Нет, батюшка, я только повидаюсь с братом и немедленнно возвращусь“. ― Наконец, старец сказал: „Ступай, брат, с Богом; прибежишь сюда бегом, когда не хочешь теперь оставаться“. ― С радостию ушел я из Оптиной пустыни с таким намерением, что уже никогда не возвращусь. Так мне наскучило первоначальное нудничество о спасении своей души. Но случилось противное моей мысли, по предсказанию старца. Прихожу я домой в свое село, начал заниматься обыкновенными сельскими работами. В это время в нашем селе у одного крестьянина пропала лошадь. Он начал подозревать мужичка, замеченного уже прежде в конокрадстве, и не ошибался в своей догадке, но явных улик не было, ― лошадь была перепродана из рук в руки. Так с виноватым он и не мог ничего сделать. ― Однажды крестьянин этот ехал из другого села с праздника, порядочно подвыпивши; встретил нечаянно похитителя своей лошади на перелеске и в порыве гнева бросился на него, начал бить жестоко и убил несчастного. В эту ночь случилось мне караулить лошадей на поле. На другой день поселяне известили станового пристава, что нашего села крестьянин лежит на дороге, убитый неизвестно кем. Становой приехал. Начались допросы: кто где в это время был. На меня и показала одна женщина, что я в это время ночью пас лошадей в поле. Меня начали допрашивать. Я одни слова говорил, что знать не знаю. Но крестьяне наши просили станового запереть меня и морить голодом. Заперли меня в чулане и не давали ни пить, ни есть ничего трое суток. Как я в эти трое суток раскаивался, что не послушал доброго совета прозорливого старца, и от всего сердца молил Господа, чтобы за молитвы старца, мною обманутого, избавил меня от беды! Наконец, утомленного голодом, меня вывели на новые допросы. Мужики наши предлагали становому еще жесточайшую первой пытку ― раскалить сковороду и поставить меня на нее, и уверяли станового: „Повинится-де, ежели вы так сделаете“. Я не надеялся этой жестокости вытерпеть и решился было на себя клеветать ложно. Но за молитвы старца избавил меня Господь. Письмоводитель говорит приставу: „Вы за это будете отвечать, если так поступите, ― это совсем против государственных законов“. ― Меня оставили. Начали допрашивать других. Дошли до виноватого, который перепутался в словах и в скором времени признался в своем преступлении. Я, обрадовавшись своему избавлению, немедленно поспешил отправиться в Оптину пустынь. Как скоро увидал меня батюшка о. Леонид, то с любовною улыбкою благословил и сказал: „А, арясина, пришел! Каково гостил? Сказывай нам“. ― Я все рассказал батюшке: и прежние умышления не жить в монастыре, и случившуюся дома за преступление напасть. С этих пор боялся я малейшего помысла утаить пред старцем».

«Когда я пожил несколько в монастыре, стал меня старец посылать в свое село: „Ступай, ― говорит, ― сходи домой на короткое время, и опять сюда возвратишься“. Мне идти не хотелось, и я просил батюшку, чтобы не посылал. Но батюшка непременно велел идти. Пришел я на свою родину, нашел брата своего помешавшимся в рассудке от излишнего употребления вина. А крестьяне нашего села только хотели на другой день моего прихода послать за мною в монастырь, чтобы я пришел и управлял хозяйством вместо брата. Какая скорбь! Не хочется мне оставаться в миру. Не знаю, что делать. Наконец, пришла мне мысль съездить с братом к святителю Митрофану Воронежскому. Мужички наши этому не попрепятствовали. Приехали мы в Воронеж и отпели молебен угоднику Божию. Брату стало полегче. На другой день опять просили отслужить молебен; и после молебна брат совершенно поправился рассудком. Привез я его домой совершенно здоровым. Все удивились этой перемене. Удивился и я тогда прозрению батюшки, как он вперед провидел и предсказал оба мои похода на родину. После сего оставил я брата жить в миру, а сам поспешил возвратиться к старцу и уже шел к нему с верою и сыновнею преданностью.

Еще замечал над собою, живши в монастыре: иногда нападала на меня тоска, уныние, и жестоко бороли помыслы. Пойдешь, бывало, к батюшке утешиться в своих скорбях, и при вступлении в его келлию вмиг все исчезнет, и в сердце вдруг почувствуешь тишину и радость. Батюшка спросит: „Зачем пришел?“ ― А ты и говорить не знаешь что. Возьмет батюшка, маслом помажет из лампады да благословит; и пойдешь из его келлии с сердечною радостию и душевными миром».

«Потом батюшка о. Леонид велел мне перейти в Тихонову пустынь. Мне не хотелось расстаться с батюшкой, но не смел его ослушаться. Здесь мне стало жить тяжелее. Трудов много, а утешить некому. Старец приезжал сюда редко. Наконец, я решился возвратиться опять в Оптину пустынь. В это время приехал сюда батюшка о. Леонид. Я ему рассказал свое намерение. Батюшка призвал меня в келлию о. Мелетия. Тут был и о. Алексий. Он велел им положить свои руки на мою голову и сам положил и, прочитав Трисвятое, сказал: „Живи здесь и никуда не ходи отсюда“. С тех пор не стало у меня и мыслей о выходе из сей обители».