Рассказ Оптиной пустыни послушника Алексея Иванова Васильева, как пользовал его покойный старец о. Леонид

«Однажды, ― говорил он, ― я чувствовал в себе холодность с тонким смущением и рассуждал в себе, что это есть следствие рассеяния и самочиния. Вот уже прошло три дня, как я не был у своего старца, и не поверял моих дел, и не открывал помыслов. Одна мысль говорила мне, что идти к нему незачем, потому что в течение сего времени тобою против совести ничего не сделано. Другая же, напротив, убеждала меня получить от него хотя благословение, могущее укрепить противу козней диавола. А с тем вместе рассуждал в себе, что по благости Своей Господь, может быть, возвестит старцу о моих скрытых немощах, коих я по дебелости своей не примечаю; и если получу в оных обличение с отеческим наставлением, то может ко мне возвратиться и прежнее душевное спокойствие. Повинуясь сему внушению, понудил я себя идти к моему наставнику. Когда же я вошел к нему в комнату, старец занят был гостями. Увидев меня вошедшего, спросил: „Что тебе надобно?“ ― Я, подошед к нему и став на колени, сказал, что пришел испросить благословения и святых молитв. Благословив меня, он сказал: „Спасибо тебе“. Стал спрашивать, как я провожу время, ― занимаюсь ли данным мне от начальника послушанием, ― пишу ли в живописной порученные мне иконы? ― На сие я отвечал: „За молитвами вашими, батюшка, занимаюсь“. ― Помолчав, старец сказал: „Хорошо, но я слышал, что ты и портреты пишешь“. Эти слова совершенно меня привели в замешательство, потому что в прошлый вечер намалевал я с одного брата портрет самочинно. Испросить должного прощения, как новоначальный, я не нашелся, а в извинение свое сказал, что я ­„шалил“, думая тем оправдаться. Старец, взглянув на гостей, повторял сие слово несколько раз: „Он шалил!“ Взяв меня за голову и обратив к посетителям лицом, сказал: „Вот, господа, этот человек слишком 30-ти лет и уже имеет большую бороду; бывши в мирском звании, управлял тысячами людей, ― сюда же в монастырь пришел „шалить“. Ведь будет прок в этом человеке! ― И, вздохнув, прибавил: ― Ну, брат Алексей, чтобы ты был вперед аккуратнее, положи несколько поклонов“. Во время оных приказывал мне говорить за ним слова сии: „Хотя я и гордый человек, а смириться должен. Святой апостол Павел говорит: настой, обличи и проч.“. ― По сем с веселым духом и ласковостию благословил меня и сказал: „Ну, мое деточко, теперь будешь мирен; ступай с Богом!“»

«Однажды пошел я узнать различие молитв, коих рязряды видеть можно в Добротолюбии. Особенно мне хотелось читать главы Каллиста Катафигиота, но сомневался, что старец дозволит читать мне оные еще в новоначалии бывшему. Посему я начал у него просить книгу при многих посетителях, полагая, что он, быв занят знатными лицами, не войдет со мною в подробный расспрос о чтении. Сверх моего ожидания батюшка о. Леонид, оставив разговор с гостями, с особенным участием стал спрашивать, для чего мне понадобилось Добротолюбие, и какие места я желаю читать. Когда же я ему объявил, то он, посмотрев на меня, сказал: „Как ты осмеливаешься за такие высокие предметы браться? Шишка! Тебе не Каллиста Катафигиота читать, а полезнее навоз чистить! Помни Симона волхва, как он, высоко поднявшись, опустился низко; так и ты, буде не смиришься, то погибнешь“. В это время я стоял пред ним на коленях, как громом пораженный. По сем старец сказал мне: „Подай сюда щеки“. И дав мне несколько легких пощечин, сказал: „Ступай с Богом!“»

«Случилось мне пригласить к себе одного брата напиться чаю. Ставя посуду на стол, я нечаянно разбил чайную чашку. Пришел к старцу объясниться и нашел его спящим на кровати. Батюшка от шороха проснулся и, увидев меня, сказал: „Что тебе надо? Денег?“ ― Я отвечал: „Я разбил чайную чашку“. ― Он тотчас позвал келейника и сказал ему: „Поздравь Алексея Ивановича, ― он взял город“. ― Я не понял, к чему было такое поздравление. Старец сказал мне: „Скажи, пожалуй, когда ты исправишься? Какого от тебя добра ждать? В миру ты был негодяй и теперь живешь без исправления. Если бы ты имел страх Божий, то ты смирил бы себя, и подобного с тобою не случилось бы. Видно, ты с рассеянием, не помня себя, занимался угощением, и оттого разбил. А хуже того еще, что с гордым духом пришел к старцу хвастаться: я разбил чашку. Если бы ты был путный человек, то бы пришел со смирением, сказав: батюшка, простите Бога ради, я нечаянно разбил чашку; как благословите? ― А то, как город взял, хвастаешься. Ступай вон!“ ― Когда же я приблизился к двери, он, вздохнув, нежным тоном милостиво сказал: „Алексей Иванович! Воротись, надеюсь, что ты положишь начало к исправлению и будешь впредь смиреннее“. И приказал келейнику дать мне рубль».

Этот же брат уверял, что никогда ему не случалось от старца выходить смущенным, но всегда укрепленным и утешенным. Когда же он являлся удрученным какою-либо скорбию, то о. Леонид, заметя вошедшего, встречал его с неизъяснимой отеческою любовию и, по выслушивании дел и помыслов, возлагал на него руки, а иногда, с шуткою взяв за голову, прижимал к себе во время произносимой им молитвы и тем водворял в душу страждущего спокойствие и утешение.