Глава XIV

Блаженная кончина старца о. Леонида и погребение

Приблизился, наконец, определенный Богом старцу Леониду день и час перейти от мира сего. Об этом он давно уже имел предчувствие или предуведомление от Господа, потому многим говорил положительно о близости своей кончины. Так один военный, ревнуя о спасении души своей, возложил на себя вериги и, слыша о прозорливости старца, пожелал видеть его. Пришедши же в обитель, он застал о. Леонида в церкви у ранней обедни, по окончании которой и пошел за старцем вместе с прочими, желая принять от него благословение. Старец, благословляя, начал уговаривать его, чтобы снял вериги. «Батюшка! ― сказал военный, ― благословите еще годок поносить, тогда я приду к вам, и вы сами снимете с меня». Так разговаривая, они дошли до места, где ныне похоронено тело о. Леонида. В ответ на просьбу военного старец, показывая палкой на это место, сказал ему: «Через годок я буду вот где; а ты теперь сними». Так и случилось; через год о. Леонид был похоронен на указанном им месте.

«На другой год по поступлении моем в Оптину пустынь, ― рассказывал иеромонах Анатолий, ― проявилось у меня сильное желание уйти для жительства на Афон. Сперва я объяснил свое желание батюшке о. Макарию. Он мне отвечал: „Живи в скиту по-афонски; тогда и скит будет для тебя Афоном“. Я этим не удовлетворился, пошел к старцу о. Леониду и стал его просить, чтобы он благословил меня отправиться на Афон. Как он зашумит на меня, затопает: „Куда ты, ― говорит, ― хочешь идти, бездельник этакий? Послушник неопытный, еще не утвердившийся в монашеской жизни, а вздумал на Афон идти. Чтобы ты у меня никогда и не думал об этом!“ Так я и ушел от старца. Но желание идти на Афон не оставляло меня. Прихожу к старцу в другой раз и уже начинаю просить его настойчиво, чтобы он отпустил меня из Оптиной. Старец опять зашумел, было, на меня, но, заметив, что я остаюсь непреклонен в своем желании, вдруг подошел ко мне, обнял меня обеими руками, прижал к своей груди и с нежною отеческою любовию начал говорить: „Арсеньюшка! Что же ты делаешь? Вот ты уйдешь на чужую сторону, а отец твой тут умрет без тебя. Каково тебе будет, когда ты услышишь об этом?“ Тут я заплакал, упал ему в ноги и, испросив прощение в своей безрассудной просьбе, остался жить в Оптиной. Спустя год после этого батюшка о. Леонид скончался».

В июне 1841 г. было последнее посещение старцем Тихоновой пустыни, где по его благословению начали строить новую трапезу. Говоря о начатой постройке, старец сказал о. настоятелю: «Не увижу я, видно, вашу новую трапезу». ― Когда же о. настоятель возразил: «Может, Господь продлит вашу жизнь, и еще нас утешите своим посещением»; ― старец опять сказал: «Нет, едва ли до зимы проживу и здесь уже больше не буду». ― Приехавши же в Оптину пустынь, говорил многим: «Зимы не доживу» ― и давал некоторым конечное решение в недоумениях.

Одному знатному лицу, посетившему Оптину пустынь летом 1841 г., старец говорил: «Поживи, если хочешь, до ноября, схоронишь меня». Но тот не решился остаться; а когда впоследствии дошло до него известие о кончине о. Леонида, весьма удивился, что сбылись его слова.

Незадолго до кончины старца о. Леонида посетил Оптину пустынь и старца постриженик Св. Афонской Горы инок Парфений, бывший впоследствии игуменом новосозданного им Гуслицкого монастыря в Московской епархии. Из его рассказа об этом посещении, между прочим, видно, что старец почти до конца своей жизни, пока имел возможность, проводил время в обычных своих занятиях, ― плел пояски и вместе принимал посетителей. Так он повествует:

«Из Белобережской пустыни я в пятый день прибыл в общежительную Оптину пустынь, что в Калужской губернии близ города Козельска. Прежде за много лет я слышал о живущем в Оптиной пустыни великом старце иеросхимонахе Леониде и давно желал видеть его, насладиться его беседой и получить от него наставление и в скорбях своих утешение. По прибытии моем в Оптину пустынь я нетерпеливо желал сходить к о. Леониду, с надеждою получить себе утешение и, расспросив о келлии его, пошел к нему немедленно. И пришедши в его сени, убоялся, ово от радости, что сподоблюсь видеть такого великого отца, ово от мысли, как я недостойный явлюсь пред такого великого старца, и долго, стоя в сенях, опасался отворить дверь. Потом вышел его ученик. Я спросил: „Можно взойти к старцу?” ― Он отвечал: „Можно“. Потом я вошел к нему в келлию, но там еще более убоялся и вострепетал. Ибо почти полная келлия была людей разного звания: господ, купцов и простых, и все стоят на коленях со страхом и трепетом, как пред грозным судиею, и каждый ожидает себе ответа и наставления. И я также позади всех пал на колени. Старец же сидит на кроватке и плетет пояс. Это было его рукоделие, ― плести пояски и давать посетителям в благословение. Потом старец возгласил: „А ты, афонский отец, почто пал на колени? Или ты хочешь, чтобы и я стал на колени?“ ― Я устрашился оттого, что никогда он меня не видал и не знал, в одежде же я был простой, а назвал меня отцом афонским. Я отвечал: „Прости мя, отче святый, Господа ради; я повинуюсь обычаю; вижу, что все стоят на коленях, и я пал на колени“. ― Он же сказал: „Те люди мирские, да еще и виновные, ― пусть они постоят; а ты монах, да еще афонский; встань и подойди ко мне“. Вставши, я подошел к нему. Он же, благословивши меня, приказал сесть с ним на кровать и много меня расспрашивал о Св. Горе Афонской, и о иноческой жизни, и о монастырской общежительной, и о прочих афонских уставах и обычаях, а сам руками беспрестанно плетет пояс. Я все подробно рассказал; он же от радости плакал и прославлял Господа Бога, что еще много у Него есть верных рабов, оставивших мир и всякое житейское попечение, и Ему, Господу своему, верою и любовию служащих и работающих. Потом начал отпускать людей и каждому врачевал душевные и телесные его болезни, телесные ― молитвою, а душевные ― отеческою любовию и кроткими словами и душеполезным наставлением, иных строгим выговором и даже изгнанием из келлии.

Между этими людьми стоял пред ним на коленях один господин, приехавший на поклонение в обитель и для посещения великого старца. Старец спросил его: „А ты что хочешь от меня получить?“ Тот со слезами ответил: „Желаю, отче святый, получить от вас душеполезное наставление“. Старец вопросил: „А исполнил ли ты, что я тебе прежде приказал?“ Тот ответил: „Нет, отче святый, не могу того исполнить“. Старец сказал: „Зачем же ты, не исполнивши первого, пришел еще и другого просить?“ Потом он грозно сказал ученикам своим: „Вытолкайте его вон из келлии“ ― и они выгнали его вон. Я и все там бывшие испугались такового строгого поступка и наказания. Но старец сам не смутился и паки начал с кротостию беседовать с прочими и отпускать людей. Потом один из учеников сказал: „Отче святый, на полу лежит златница“. Он сказал: „Подайте ее мне“. Они подали. Старец сказал: „Это господин нарочно выпустил из рук, и добре сотворил, ибо пригодится афонскому отцу на дорогу“. И отдал мне полуимпериал.

Потом я спросил старца: „Отче святый, за что вы так весьма строго поступили с господином?“ Он же отвечал мне: „Отец афонский! Я знаю, с кем как поступать: он раб Божий и хощет спастися, но впал в одну страсть, ― привык к табаку. Он прежде приходил ко мне и спрашивал о том; я приказал ему отстать от табаку и дал ему заповедь более никогда не употреблять его и, пока не отстанет, не велел ему и являться ко мне. Он же, не исполнивши первой заповеди, еще и за другой пришел. Вот, любезный отец афонский, сколько трудно из человека исторгать страсти!“»

«Когда мы беседовали, привели к нему три женщины одну больную, ума и рассудка лишившуюся, и все три плакали и просили старца о больной помолиться. Он же надел на себя епитрахиль, положил на главу болящей конец епитрахили и свои руки и, прочитавши молитву, трижды главу больной перекрестил и приказал отвести ее на гостиницу. Сие сделал он сидя; а потому он сидел, что уже не мог встать, был болен и доживал последние свои дни. Потом приходили к нему ученики, монастырские братия, и открывали ему свою совесть и свои душевные язвы. Он же всех врачевал и давал им наставления. Потом говорил им, что приближается к нему кончина, и сказал: „Доколе вы, чада мои, не будете мудры, яко змия и цели, яко голубие? Доколе вы будете изнемогать? Доколе вы будете учиться? Уже пора вам и самим быть мудрыми и учителями, а вы сами ежедневно еще изнемогаете и падаете. Как вы будете жить без меня? Я доживаю последние дни и должен оставить вас и отдать долг естеству своему, и отойти ко Господу моему“. ― Ученики, слышавши сие, горько плакали. Потом всех отпустил, и меня также.

На другой день я паки пришел к нему, и он паки принял меня с любовию и много со мной беседовал. Потом пришли вчерашние женщины, и больная была с ними, но уже не больная, а совершенно здоровая. Они пришли благодарить старца. Видевши сие, я удивился и сказал старцу: „Отче святый, как вы дерзаете творить такие дела? Вы славою человеческою можете погубить все свои труды и подвиги“. Он же в ответ сказал мне: „Отец афонский! Я сие сотворил не своею властию, но это сделалось по вере приходящих, и действовала благодать Святого Духа, данная мне при рукоположении; а сам я человек грешный“. Слышавши сие, я весьма воспользовался его благим рассуждением, верою и смирением. Потом паки приходил вчерашний господин и просил у старца прощения со слезами. Он же простил и приказал исполнять то, что приказано было прежде. Потом отпустил нас всех.

Я препроводил в Оптиной пустыни целую седмицу и торжествовал праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Торжественное было всенощное бдение: на полиелее все три псалма пели нараспев по стихам; все братия и весь народ стояли со свечами. И многажды я посещал тихий и безмолвный скит, который отстоит от монастыря с полверсты посреди лесу, и многажды там беседовал с отцами, иеросхимонахом Иоанном, обратившимся из раскола, также и с духовником иеромонахом Макарием. Многажды беседовал и со страннолюбивым оптинским игуменом Моисеем. Потом отправился в путь. А старец Леонид после меня чрез месяц кончил жизнь свою и отошел ко Господу своему».

Приведенные здесь рассказы ясно показывают, что старцу о. Леониду известно было время его кончины. Теперь же будем говорить и о кончине.

С первых чисел сентября старец начал ослабевать здоровьем и болел недель пять. Болезнь его была водяная, причем он чувствовал сильную боль в правом боку, в груди скопление мокрот и в животе большую затверделость. Окружавшие старца желали позвать лекаря, но он на это не согласился и никаких лекарств не хотел принимать.

До 15 сентября старец, хотя с трудом, но понемногу ходил еще по келлии и в праздники ― Рождества Пресвятой Богородицы и Воздвижения Честного Креста Господня, на всенощном бдении, которое, по болезни его, служили для него в келлии, в положенное время, поддерживаемый братиями, сам кадил и пел величание.

15 числа старец был особорован святым елеем, при большом стечении любивших его братий. К самому этому времени, как бы предуведомленные, приехали в Оптину пустынь настоятель Малоярославецкого монастыря игумен Антоний и настоятель Тихоновой пустыни ученик старца Леонида о. Геронтий. Они-то вместе с сотрудником старца о. Макарием и жившим в скиту на покое игуменом Варлаамом, при участии казначея иеромонаха Гавриила, иеросхимонаха Иоанна и иеромонаха Иосифа, и совершили Таинство елеосвящения.

С этого дня старец особенно начал готовиться к кончине. Он прощался с приходившими к нему братиями и, благословляя их, иному давал книгу, другому образ, и никого не оставил без утешения.

28 сентября, сообщившись Св. Христовых Таин, больной пожелал, чтобы был пропет канон на исход души, ― что и было исполнено. Окружавшие его братия смутились и, размыслив о своем сиротстве, начали с плачем просить его не оставить их в скорби. Он же, слыша и видя сие, возмутился духом и, прослезившись, сказал: «Дети! Если у Господа стяжу дерзновение, всех вас к себе приму. Я вас вручаю Господу. Он вам поможет течение сие скончати; только вы к Нему прибегайте. Он сохранит вас от всех искушений. А о сем не смущайтесь, что канон пропели. Может быть еще раз шесть или семь пропоете». ― Действительно, с 28 сентября до дня блаженной кончины старца, ­последовавшей 11 октября, канон пропет был восемь раз. Пищи в это время он никакой не принимал, кроме малой части воды. Его укреплял только один Небесный Хлеб ― пречистые Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа, ибо он в эти последние две недели двенадцать раз сподобился принятия сего Таинства.

С 6 октября старец уже не мог вставать с постели и, видимо, жестоко страдал, ― все тело его опухло. Лежа на смертном одре, он взывал умиленным гласом: «О Вседержителю! О Искупителю! О Премилосердый Господи! Ты видишь мою болезнь; уже не могу более терпеть: приими дух мой в мире». И потом: «Господи, в руце Твои предаю дух мой». Также и к Преблагословенной Матери Пресвятой Богородице взывал, прося от Нее помощи. Приходившим же отцам и братиям говорил: «Помолитесь, чтобы Господь сократил мои страдания». Но потом опять, повинуясь воле Божией и поручая себя Его Промыслу, взывал: «Господи, да будет воля Твоя! Якоже Тебе угодно, тако и сотвори».

«Дня за два или за три до кончины старца, ― рассказывал его келейник Иаков (впоследствии иеромонах Киево-Печерской Лавры Иоаким), ― как вышло такое время, что оставался при старце один я, пришло мне желание, чтобы он сказал мне что-либо на пользу. Старец быстро взглянул на икону и перекрестился с произнесением слов: „Благодарю Тебя, милостивый Создателю мой Господи, что я избежал тех бед и скорбей, которых ожидает грядущее время; но не знаю, избежите ли вы их. ― Поди сюда, Яша!“ ― Я подошел. Старец благословил меня и еще повторил те же самые слова. Я, как был в то время млад и неопытен, не спросил батюшку, какие это беды и скорби. А после его кончины и желал бы знать, да уже было поздно».

Настал, наконец, последний день жизни старца о. Леонида ― суббота 11 октября. Утром, в восьмом часу, он приобщился Св. Христовых Таин. В это же утро прибыл в Оптину пустынь проститься с отходящим от мира сего подвижником бывший в той стране юродивый Василий Петрович Брагузин, с которым старец находился в духовном общении. Находясь в 180 верстах от Оптиной пустыни в доме гг. Дубровиных, он провидел духом кончину старца Леонида и встревожил этою вестью хозяев дома, которые и сами с ним поспешили на почтовых приехать в Оптину обитель. Войдя в келлию больного, Брагузин сказал: «Надобно переодеться», ― давая сим разуметь о скором исшествии души из тела. «Василий Петрович! Помолись, чтобы Господь избавил меня от вечной смерти», ― тихо проговорил старец. ― «Авось избавит!» ― ответил протяжно Брагузин на эту смиренную просьбу великого подвижника.

Около 10 часов старец Леонид начал креститься, говоря: «Слава Богу!» Повторив много раз эти слова, несколько помолчал; потом обступившим его сказал: «Ныне со мной будет милость Божия». Спустя час после этих слов, старец начал более веселиться духом и радоваться сердцем; и хотя испытывал тяжкие телесные страдания, но, уповая на будущие воздаяния, не мог скрыть ощущаемой им духовной радости, и лицо его начало более и более светлеть. Заблаговестили к вечерне. Старец благословил ученикам своим читать малую вечерню, но до конца не мог выслушать оную. Когда он велел прекратить чтение, ученик его, вышеупомянутый послушник Иаков, умиленно сказал: «А прочее, батюшка, вы, верно, будете править там, в соборе свв. отцов?» ― так как наступало празднование памяти свв. отцов VII Вселенского Собора, положенное в воскресенье под 11-м октября. Умирающий старец несколько раз воззвал: «Слава Богу, слава Богу, слава Тебе, Господи!» И вопрошавшим его давал богомудрые, исполненные великой пользы, ответы. Потом, простясь со всеми окружавшими его, поспешно отпустил их, оставив при себе одного ученика, который, спустя несколько времени, заметил редкое его дыхание и быстрый взгляд на икону Пресвятой Богородицы и позвал других; но уже старец перестал говорить. Посмотревши на предстоящих учеников своих, он поднял правую руку, перекрестился сам, затем благословил их всех, и опять взглянул на икону Божией Матери, как будто прося ученикам своим Ее заступления. После сего в 7 часов и 30 минут пополудни, закрыв глаза, тихо испустил дух и перешел от здешних скорбей и болезней к вечному успокоению.

Многие усердно преданные старцу почитатели его в отдаленных местах имели тайное и утешительное извещение о блаженной его кончине.

Тело старца о. Леонида стояло в соборном храме три дня, не издавая нисколько смертного запаха, и согрело всю одежду и даже нижнюю доску гроба. Руки его были мягки, как у живого, и имели особенную белизну. В болезни же старец имел руки и все тело холодные. Многим особенно любившим его и преимущественно любимому своему келейнику Иакову говорил: «Если получу милость Божию, тело мое согреется и будет теплое».

До самого погребения церковь с утра до ночи была полна народом, приходившим отдать последнее целование тому, кто был духовным отцом и безмездным врачом всем приходившим к нему. Также и при погребении, которое совершено 3 октября игуменом Моисеем со всеми наличными иеромонахами и иеродиаконами, стечение богомольцев было огромное, как будто в великий праздник. Хотя в монастыре нет обыкновения целовать тело умершего, но посетители, будучи побеждены великою любовию к почившему, в продолжение Литургии и отпевания непрерывно целовали его руки со слезами. Когда же настало время выноса, народ стал более и более тесниться ко гробу старца. Но, проникнутые скорбию о потере любимого отца, братия толпою кинулись нести гроб его, и уже мирским посетителям невозможно было подойти к нему от множества братий. Блаженный Василий Петрович Брагузин на погребении, как заметно было, торжествовал духом, а прощаясь со старцем, плакал.

Погребено тело старца о. Леонида, по общему желанию настоятеля и братий, близ соборной Введенской церкви за южным приделом св. Николая Чудотворца, рядом с могилою его духовного сына и друга о Господе Алексея Ивановича Желябужского, скончавшегося несколькими месяцами ранее о. Леонида, 11 июня того же 1841 г. При жизни своей о. Леонид как бы шуточно говаривал ему: «Старец! Мы с тобой рядушком ляжем, бок с боком». Об этих словах о. Леонида вспомнили уже после погребения его и дивлялись точному исполнению их. На могилах старца о. Леонида и А. И. Желябужского стоят два высоких памятника одинаковой формы, вылитые из чугуна, украшенные позолотою и обведенные чугунною решеткою.

На памятнике старца Леонида посетитель прочтет следующие надписи: 1. «Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти; но блажени умирающие о Господе: ей, почиют от трудов своих». ― 2. «Памятник сей покрывает тело почивающего о Господе с миром иеросхи­монаха Леонида (Льва), понесшего благое Христово иго в монашестве 46 лет; родом был из Карачевских граждан, по фамилии Наголкин». ― 3. «Уснул сном смерти в надежде воскресения и жизни вечной. Оставил о себе память в сердцах многих, получивших утешение в скорбях своих». ― 4. «Скончался 11 октября 1841 г.; всего жития его было 72 года». ― 5. «Памятник сей воздвигнули усердие и любовь к нему».

По кончине старца о. Леонида осиротевшие его духовные дети находились в великой скорби о потере своего духовного отца и наставника. Но скорбь эта во всех растворялась благонадежием, что старец получил милость Божию и ходатайствует пред Богом о всех чадах своих. Вот как выражал эти общие чувства в письмах к разным лицам ближайший ученик и преемник старца иеромонах о. Макарий: «Любезного нашего батюшки о. Леонида уже не стало с нами, тело его сокрыла от нас мать сыра земля, а душа отошла верно в руце Божии… Вы верно поскорбите о нашем сиротстве, но вместе и утешитесь духом о его покое, который он, несомненно, обрящет по милосердию Божию… Видно, время, назначенное для него Божиим определением, приспело, и надобно было разлучиться душе от плоти, освободиться от здешних скорбей и болезней и перейти к вечному покою… Нельзя сомневаться, чтобы он не удостоился получить милость от Господа, и верно будет ходатайствовать о нас грешных, странствующих в юдоли сей плачевной и боримых страстьми душевными и телесными».

«Преясно изобразилось, ― писал о. Макарий к о. игу­мену Антонию в Малоярославец, ― чувство любви вашей к достоблаженному и любезному нашему батюшке о. Льву в писании вашем, писанном ко мне от 17 октября, и соболезнование об отшествии его от нас. Вы и окружающая вас братия точно пролили нелестные, но искренние слезы прискорбия о разлучении с таковым отцом. Да, кажется, из знавших его немного найдется таких, кто бы не принес ему сей дани. Память праведного с похвалами (Притч. 10, 7), оправдалось над ним сие слово. А какие я получаю известия от девичьих монастырей! Что там было по получении писем о кончине его! Плач и рыдание, и вопль мног. В Севске учредили неусыпаемую Псалтирь до 40 дней и думали, что только некоторые приверженные будут читать, но вместо того все наперерыв бегут почтить память его славословием Божиим и молением о нем, ― до двухсот человек произвольно читают. Тверская игумения пишет, что не осушает слез, что медлила отъездом и лишила себя видеть его (старца) и принять его благословение, учредила у себя по нем поминовение и послала в некоторые церкви поминать. ― Из Борисовки пишет М. Т., что всех расположенных к батюшке огорчило до зела известие о кончине его; только что-то всех надежда одушевляет об обретении им вечного блаженства, и сим разгоняется мрак печали… Поистине наша обитель счастлива, что даровал нам Господь такого добродетельного подвижника иметь близ себя. И хотя мрачная могила сокрыла его тело от взоров наших, но мы мысленно помним и созерцаем его к нам любовь отеческую и веруем, что духом с нами пребывает».