Глава XII

Пользование старцем Леонидом относившихся к нему посторонних посетителей, монашествующих и мирян. Его предсказания, наставления, исцеления, обличения, советы, между коими ― общий совет желающим вступить в брак и прочее, в рассказах

Около пяти лет (со 2 февраля 1837 г. по 11 октября 1841 г.) прожил старец о. Леонид в монастыре по переходе своем из скита. И во все это время, несмотря на препятствия со стороны епархиальной власти и некоторых недоброжелательных лиц, и невзирая на слабость своего здоровья, при удобной возможности, не переставал он, помимо своих оптинских братий, принимать и посторонних посетителей, памятуя слово Спасителя: грядущего ко Мне не изжену вон (Ин. 6, 37); и еще: туне npияcme, туне дадите (Mф. 10, 8); и до самой блаженной своей кончины являл неутомимую ревность служения Богу в лице страждущего человечества. По данной ему от Господа прозорливости, он некоторым предсказывал их будущее и утешал, некоторых вразумлял, обличал, подавал полезные советы и проч. Особенно же он расположен был к принятию простого народа. Ибо нужды бедных требовали неотложной помощи, а скорби смертельные скорого утешения. Многие жили в гостинице по неделям, ожидая лицезрения старца. Некоторые, приходя к нему, от болезни сердца едва могли сказать слово и только стонами выражали ее. Другие, одержимые бесами, были влачимы в келлию старца сострадательными родными или близкими. Иные несли детей для принятия от него благословения. Старец уподоблялся в то время великому древу, покрытому обильными плодами, к которому простирали взоры и руки все искавшие пользы душевной. По этому поводу он говорил: «Сам Бог поможет пройти ко мне тем, которым это полезно».

Вот примеры многоразличного пользования старцем Леонидом обращавшихся к нему посторонних посетителей.

Покойный Оптинский настоятель архимандрит Исаакий рассказывал о первом своем свидании со старцем о. Леонидом следующее: «Бывши мирским человеком, приехал я в первый раз в Оптину пустынь и пожелал принять благословение от о. Леонида. Пришел к старцу рано утром. Народу у него еще не было; только какая-то женщина стояла пред ним на коленях. Келейник доложил обо мне: „Пришел Иван Иванович Антимонов“. ― „Пусть подождет“, ― громко сказал старец. Я сел в передней на лавочку. Отпустив женщину, старец громко позвал: „Ванюшка!“ ― Никак не думая, чтобы это слово относилось ко мне, я спокойно сидел. Келейник, улыбнувшись, промолвил: „Это батюшка вас зовет“. ― Мне, губернскому франтику, показалось очень неожиданным такое патриархальное название, но я этим нисколько не обиделся. Напротив, такое простое обращение великого старца пришлось мне по сердцу и почему-то очень утешило меня, и я до сих пор вспоминаю об этом с душевною отрадою. „Ванюшка! Иди-ка сюда, ― продолжал старец, ― вот я тебя!“ ― Я подошел к старцу, принял от него благословение и, став на колени, объяснил ему обстоятельства, которые меня беспокоили. Старец, выслушав все с отеческою любовию, очень утешил меня своею беседою и, отпуская, предсказал мне, что со временем и я буду в монашестве. Лет через семь предсказание это исполнилось». ― Впоследствии о. архимандрит Исаакий припоминал, что любивший его дед называл его в детстве также Ванюшкой.

В 1839 г. один молодой человек по имени Михаил, из болховских граждан, желая вступить в монашество, отправился для сего в Белобережскую пустынь. Здесь, между прочими рассказами об Оптинском старце о. Леониде, он слышал следующий замечательный случай. Когда о. Леонид был настоятелем в Белых Берегах, в монастырском лесу жил монах, караульщик, который приходивших к нему крестьянских детей обучал грамоте. Однажды пришел к нему пьяный крестьянин и без всякой причины так избил его, что этот монах вскоре умер. Когда об этом передали о. Леониду, он утвердительно сказал: «За то, что этот крестьянин без всякого справедливого повода убил неповинного, он и сам скоро умрет». И действительно, дня через три этот человек внезапно умер. ― От этого и других рассказов, свидетельствовавших о духовной мудрости старца, сердце Михаила разгорелось. Он пожелал проходить монашескую жизнь под руководством о. Леонида и с этою мыслию отправился из Белобережской пустыни в Оптину пустынь. Старец же, поговоривши с ним, благословил ему поступить в Тихонову пустынь «под начал к о. Геронтию». Михаил, не желая расстаться с о. Леонидом, попросил у него дозволение остаться в Оптиной пустыни. Старец дозволил. Но некоторые из оптинских братий объяснили Михаилу, что он, оставшись в Оптиной пустыни, ослушался старца и в этом последовал своей воле. Смутившись этим, Михаил просил у старца прощения, что не пошел по его назначению в Тихонову пустынь. Старец на это сказал: «Ничего, живи пока здесь; а знай, что в Тихоновой пустыни все-таки будешь, будешь и будешь». ― Этот юноша Михаил, впоследствии оптинский иеромонах о. Моисей, чрез 18 лет после сего предсказания, по воле епархиального начальства, был назначен настоятелем Тихоновой пустыни, при котором и процвела сия обитель.

Оптинский иеромонах Пахомий рассказывал, что когда он в первый раз приехал в Оптину пустынь и пришел к старцу о. Леониду, то, увидев его тучность, соблазнился и, остановившись у дверей его келлии, подумал: «Что ж это за схимник?» ― Заметив его, прозорливый старец встал и, ударяя руками по своему животу, громко чрез весь окружавший его народ сказал: «Что Копцев? Видно, славны бубны за горами, а близко подойдешь, ― как лукошко. Смотри-ка, брат, какое у меня пузенько». На приезжего напал страх: он со старцем Леонидом знаком был только по переписке, а лично до сего времени с ним не видался и, приехавши в Оптину, ни к кому не заходя, прямо пошел к старцу, ― как же старец, никогда его не видавший, называет его по фамилии? Как он мог узнать тайный его помысл? ― С невольным трепетом пришлец пал к ногам о. Леонида, который тут же при всех обличил его, как он на дороге поссорился с извозчиком.

Рассказывал козельский житель Семен Иванович, который был одним из приверженных почитателей старца о. Леонида:

«В тридцатых годах (19-го века) я, как и ­после, занимался приготовлением горшечной посуды. Жили мы с матушкою в своем домике; лошади у нас не было, а была порядочная повозка. Накладу, бывало, горшков в эту повозку, попрошу у кого-нибудь лошадку и свезу горшки-то на базар. Так, бывало, и пробавлялся. В это время стоял у нас в доме солдат поляк, но потом отошел от нас и сбился с толку. Раз, улучивши удобное время, он залез к нам на двор и стащил колеса с нашей повозки. Объяснил я батюшке о. Леониду свое горе и сказал, что знаю вора и могу отыскать колеса. „Оставь, Семенушка, не гонись за своими колесами, ― ответил батюшка; это Бог тебя наказал, ты и понеси Божие наказание и тогда малою скорбию избавишься от больших. А если не захочешь потерпеть этого малого искушения, то больше будешь наказан“. Я последовал совету старца, и, как он сказал, так все и сбылось. В скором времени тот же поляк опять залез к нам на двор, вытащил из амбара мешок с мукой, взвалил на плечо и хотел пройти с ним чрез огород; а с огорода в это время шла моя матушка и встретила его. ― „Куда ты, ― сказала она, ― это несешь?“ Тот бросил мешок с мукой и убежал.

Вскоре за этим был и другой случай. У нас была корова, ― мы решились продать ее. Нашли купца, сторговались и взяли задаток. Но покупатель почему-то несколько дней не брал от нас коровы; наконец взял ее к себе. А в следующую за тем ночь влез к нам вор и разломал закуту, где стаивала наша корова, без сомнения, чтобы свести ее; но ее уже там не было. Так опять Господь, по молитвам старца, избавил нас от напасти. ― После сего чрез много лет был со мною и третий подобный случай, уже после смерти моей матери. Оканчивалась Страстная седмица, и наступал праздник Пасхи. Мне почему-то пришло на мысль перенести все свои нужные вещи из своего домика к сестре соседке. Так я и сделал. А как наступал первый день праздника, я запер со всех сторон свой дом и пошел к утрене. Всегда, бывало, эту утреню я проводил радостно; а теперь, сам не знаю от чего, в душе было что-то неприятно. Прихожу от утрени, смотрю: окна повыставлены, и дверь отперта. „Ну, думаю себе, должно быть был недобрый человек“. И действительно был; но так как все нужные вещи перенесены были мною к сестре, то он и ушел почти ни с чем. Так три раза исполнялось на мне предсказание батюшки о. Леонида, что если понесу малое наказание Божие, то больше уже Бог не станет наказывать меня».

Этот Семен Иванович долгое время жил при Оптиной пустыни мирским человеком и управлял монастырским кирпичным заводом. Скончался в глубокой старости, приняв тайное пострижение в схиму.

«По вступлении моем в Белевский женский монастырь, ― рассказывала монахиня Н., ― первое время я жила в чужой келлии. Родитель мой имел средства и мог бы купить или построить мне собственную келлию, но старец о. Леонид не позволил. По времени предложили мне купить место под келлию в монастыре; о. Леонид позволил, но до году келлию не велел строить. Тогдашняя игумения, которая не относилась к старцу Леониду, и многие из сестер находили это старческое решение очень странным и непонятным. „Имея место и средства, почему же не строить келлию?“ ― говорили они. Да и мне самой очень хотелось жить в своей келлии. По неразумию своему я и употребила некоторую хитрость. Съездила к родителю своему и предложила ему построить мне келлию, как бы по его собственному желанию. Он согласился. Я объявила батюшке о. Леониду, что родитель мой непременно желает теперь же поставить для меня келлию. Старец возразил: „Он желает, потому что ты его об этом просила. Ну, пожалуй, сруб можете поставить, а печку до году не класть, чтобы тебе перейти в келлию в будущем году“. Но я, победившись желанием иметь скорее свою келлию, этим не удовлетворилась, а опять подговорила родителя своего без отсрочки класть печь; батюшке же сказала, что на это была воля отца моего. „Ну смотри, ― сказал старец, ― не на пользу будет тебе твоя келлия, не утешишься ею“. Скоро сбылись эти слова старца. Только я перешла в свою самочинную келлию, постигло меня наказание Божие за то, что не слушалась и обманывала его. Я лишилась душевного мира, стала испытывать безотрадную тоску, а наконец подверглась страшной душевной болезни, или, лучше сказать, попущением Божиим нападению душевных врагов и помрачилась умом. Три года продолжались тяжкие и невыразимые страдания. Что со мной было в это время, того и рассказать не могу. Вразумившись несколько своими страданиями, я обратилась к старцу с покаянием. „Говорил я тебе, ― сказал о. Леонид, ― что не на пользу будет тебе твоя келлия. Вот ты пострадала за свое ослушание и лукавство, и еще должна пострадать. Теперь тебе одно спасение, ― продай келлию; без этого исцелеть не можешь“. После всего, испытанного мною, я на этот раз с верою приняла слово старца и решилась оказать ему послушание во что бы то ни стало.

Родитель мой сильно негодовал на меня за намерение продать построенную им келлию; очень противился этому и грозил оставить меня на будущее время без помощи. Несмотря ни на что, я все-таки продала свою несчастную келлию, и тут только получила душевное облегчение, хотя, по предсказанию старца, мучительная болезнь не вдруг оставила меня. Много я перенесла скорбей, живя в чужих келлиях, особенно испытала тяжкие страдания, когда узнала о кончине старца о. Леонида. Я доходила до отчаяния, не получив разрешения от старца жить в своей келлии и не зная, как устроится моя жизнь. Но, по милости Божией, мало-помалу все уладилось. По времени преемник старца Леонида батюшка о. Макарий благословил мне купить келлию. Я страшилась исполнить это; но батюшка успокоил меня, сказав, что время моего испытания прошло, и что пришел час воли Божией жить мне в своей келлии. С его благословения я и перешла в купленную мною келлию, в которой и жила более тридцати лет. Наученная горьким опытом моей жизни, я поняла, как гибельно в чем-либо ослушаться своих духовных наставников. С тех пор, что бы старец мне ни говорил, я старалась всегда в точности и без рассуждения исполнять его волю. Желала бы я, чтобы мой пример послужил уроком и для других, относящихся за советами к старцам».

У одной тульской купчихи по кончине ее мужа осталась дочь девица, которую мать хотела отдать в замужество, и отправилась за благословением к старцу о. Леониду. Он велел привезти ее к себе, сказав, что имеет для нее прекрасного жениха. Мать сама привезла свою дочь к старцу; а он благословил отвезти ее в Белевский девичий монастырь, в котором она скоро окончила земную жизнь свою, соединившись с Небесным Женихом своим Христом.

Рассказ монахини О.:

«С детства у меня было большое желание жить в монастыре. Потому в 1837 г., когда мне было от роду 12 лет, я просила мать свою оставить меня в девичьем монастыре в Киеве, где мы были проездом. Она на это не согласилась, а обещала поместить меня в Борисовскую пустынь Курской губернии, когда мне будет 15 лет. Но вскоре после этого она скончалась. Отец же мой никак не хотел отпустить меня в монастырь раньше 35-летнего возраста. Много я об этом скорбела, и в 1840 г., когда мне минуло 15 лет, я очень опасалась, как бы участь моя не была решена против моего желания, и потому я уже хотела тайно уйти из родительского дома. Но одна моя тетка, которая хорошо была расположена ко мне, взяла меня к себе в дом, а потом уговорила отца моего поехать в Оптину пустынь к батюшке о. Леониду и предоставить ему решить мою участь. Отец мой согласился. Когда же мы явились к старцу, он, никогда не знавши нас, назвал всех нас по имени и сказал, что давно ожидает таких гостей. При такой неожиданной встрече мы все стали в тупик, не зная, что ответить. Потом мы поодиночке входили в его келлийку, и тут батюшка всем по устроению говорил настоящее, прошедшее и будущее. Меня впустили к нему после всех. В ожидании той минуты, когда мне нужно было к нему идти, я находилась в большом страхе, а вышла из его келлийки покойною и с большим утешением душевным. Он меня благословил прямо в Борисовскую пустынь, и за его молитвы родитель мой уже более не удерживал меня; но обеспечения денежного мне никакого не дал. А когда старца спросили, как я буду жить, его ответ был такой: „Она будет жить лучше лучших“. Слова батюшки о. Леонида во всем сбылись. В 1841 г. родитель мой сам привез меня в Борисовскую пустынь, в которой и осталась я на жительство, и всегда на опыте видела над собою во всем Промысл Божий за святые молитвы старца».

Со слов борисовской схимницы м. Анатолии, бывшей в миру дворянки, девицы Параскевы Труновой, записано следующее.

В детстве эта девочка была наблюдательна и любила рассуждать. Смотря на свою старшую замужнюю сестру, как она ухаживала за своими малолетними детками, которые то и дело шумели и плакали, не давая матери покоя, Паша стала смущаться ее суетливою беспокойной жизнию. Смущение это, наконец, дошло до того, что она решительно сказала себе: «Ни за что не пойду замуж». Когда же сделался известен в доме их старец о. Леонид, она вздумала поехать к нему и спросить у него совета и благословения, как ей жить, в монастырь ли идти или еще как. В 1839 г., когда Паше исполнилось 14 лет, она приехала в Оптину и пришла к старцу. Но так как намерение ее поступить в монастырь было еще не­­твердо, то, вероятно, отчасти по этой причине и старец положительного ничего ей не сказал. Братьям же ее, Павлу и Симеону, жившим в Оптиной послушниками, решительно сказал: «Через год она будет в монастыре, только вы не говорите ей о сем». А ей самой только сказал: «Через год побывай к нам». С тем и отпустил старец девочку домой. Тяжел был для нее этот год. Разные смущения, сомнения, недоумения терзали ее сердце, и нередко она плакала неутешными слезами. В этой скорби она два раза видела во сне старца о. Леонида, который в первый раз дал ей кусок хлеба без соли, а во второй ― посоливши, и сказал: «Не скорби, я сказал, что будешь в монастыре, только прежде побывай ко мне». Когда минул год, Паша поехала с одной своей товаркой в Оптину. Пришедши к старцу, она хотела было передать ему сновидения. Но старец, не давши ей выговорить слова, сказал: «Ну что скорбела и плакала? Ведь я дал тебе кусок хлеба без соли, и ты съела, а теперь посолил». ― Смысл этих сновидений, кажется, такой: проведенный девицею Труновою год так же был для нее неприятен и невкусен, как без соли хлеб; а теперь жизнь ее должна была измениться к лучшему и сделаться приятною, как хлеб посоленный.

Тут же она и получила от старца благословение поступить в Борисовскую Тихвинскую пустынь вопреки своему желанию поступить в какой-либо другой монастырь, поближе к старцу, и определена была в сожительство к борисовским монахиням, вышеупомянутой м. Тавифе Варпаховской и м. Алипии Сукачевой (обе дворянки), случайно прибывшими к сему времени в Оптину. В то же время старец благословил ей ходить к нему в келлию выслушивать у него молитвенные правила. Вот однажды Паша со своей товаркой стояли пред старцем в его келлии. Тут же были еще какие-то монахини, которые просили у него дозволения придти к нему на другой день после ранней обедни получить от него напутственное благословение, так как собирались уезжать из Оптиной. Но вдруг старец говорит им: «Да ведь вы обедню-то проспите». ― Те отвечали: ― «Ну зачем же, батюшка, просыпать-то; мы попросим гостиника, чтобы он нас разбудил». ― Но старец настаивал на своем: «Нет, проспите, проспите обедню». ― Подумала и Паша: «Ну как это так можно, чтобы монахини да проспали обедню?» На другой день после утрени прилегли все отдохнуть. Проснувшись, Паша спрашивает встретившегося с нею гостиника: «Что, к обедне ударяли?» ― «Чего ударяли, ― ­отвечает гостиник, ― обедня теперь уже на отходе». Очень смутилась проспавшая обедню Паша и тотчас же, убравшись, со своею товаркою, обе поспешили к старцу. Обедня, между прочим, уже окончилась, и в его келлии стояли пришедшие получить от него напутственное благословение вчерашние монахини. Не обращая ни на кого и ни на что внимания, смущенная Паша повалилась в ноги к старцу, прося прощения в своем неумышленном грехе: «Простите, ­батюшка, ведь мы обедню-то проспали». ― А старец в ответ: «Ну вот, а все про меня говорят, что я знахарь, что я узнаю. Где ж я узнал-то? Я вот про них говорил, что они проспят, а они не проспали; про вас же я вовсе и не говорил, что проспите, а вы проспали. Где же я узнаю? Какой же я знахарь?»

В другой раз вместе с Пашей стояли около старца приехавшие из Калужской Тихоновой пустыни два монаха, Михаил Иванович Антимонов и Алексей Поликарпович Бочков. Обратившись к ним, старец спросил: «А что, Паша будет наша?» ― Взглянув на девочку, Антимонов ответил: «Да кажется, батюшка, что будет наша». ― «То-то, ― поддакнул старец, ― и я также думаю, что Паша будет наша (т. е. монахиня)».

Неоднократно в присутствии Паши приходил к старцу один послушник. Но всякий раз, как только, бывало, он придет, старец спросит: «Кто там?» ­Послышится ответ: «Послушник ваш». ― На это старец возражал: «Какой послушник? ― Помещик». Вскоре послушник этот вышел в мир и женился.

Еще, по рассказам Паши Труновой, приведена была при ней к старцу о. Леониду шестью человеками одна бесноватая. Как только она увидела старца, упала пред ним и сильно закричала: «Вот этот-то ­седой меня выгонит. Был я в Киеве, в Москве, в Воронеже, никто меня не гнал, а теперь-то я выйду». Старец читал над нею молитву и мазал ее святым маслом из лампады от иконы Божией Матери. Вначале же, когда больную вели к старцу, она сильно упиралась и наступила ему на ногу, так что до синеты оттоптала ему большой палец ноги, который после долго болел. После молитв старца бесноватая встала тихо и пошла из его келлии. Потом ежегодно приходила она в Оптину уже здоровая, а после кончины о. Леонида с верою брала с могилы его землю для других больных, от которой они также получали пользу.

Настало, наконец, время возвратиться Паше восвояси и, в конце концов, по назначению старца, отправиться в Борисовскую пустынь на постоянное жительство. На прощанье старец сказал ей: «Десять лет проживешь в монастыре и ни в чем не будешь иметь нужды». Так и было. Но и после проведенного ею в обители десятилетия, хотя обстоятельства ее изменились, она все-таки жила, не имея большой нужды. Прожила в монастыре очень долго (более 60 лет) и скончалась схимницей в глубокой старости в начале XX века.

Бывшая в 1862 г. в Оптиной пустыни севская монахиня Назарета передавала о себе следующее: «Еще при жизни покойного старца иеросхимонаха Леонида я страдала жесточайшею болезнию в груди, называемою раком, который разъедал мне грудь, не поддаваясь никаким средствам лечения. Врачи предсказывали мне смерть через три дня. Но вот во время бдения под праздник Введения во храм Божией Матери (главный обительский праздник Оптиной Введенской пустыни), когда страдания мои, день ото дня усиливаясь, достигли высшей степени, я вижу наяву, ― входят ко мне два старца, которых я прежде никогда не видела. Соболезнуя мне, они ­смотрели на меня, а я на них смотрела. Вот один, который был постарше, и говорит мне: „Приезжай в Оптину, помолись Богу и получишь исцеление“. Больше я их не видела, но от этих слов во мне ожила надежда на исцеление от болезни. Собрав последние силы, я поспешила отправиться в путь. Когда же приехала в Оптину пустынь, два старца пришли ко мне на гостиницу, выслали бывших при мне из номера, посадили меня среди комнаты на стул, а сами сели около меня, один с правой стороны, а другой с левой. Я воспользовалась этим случаем, чтобы вернее узнать, действительно ли пришедшие ко мне старцы были те самые, которые являлись мне в нашей обители. Вставши со стула и обратившись к ним лицом, я с изумлением увидела, что точно были они. В старшем я узнала о. Леонида, а в младшем ― о. Макария. Отец Леонид, взявши меня за руки и сажая на мое место, сурово сказал: „Когда к нам приехала, нечего глазеть, садись да слушай“. И оба начали кое о чем меня расспрашивать. На другой день рано утром, только что ударили в колокол к утрене, пришел ко мне о. Леонид, помазал мою больную грудь маслом из лампады и окропил святою водою. Боль у меня тотчас затихла, а вечером я уже чувствовала себя совершенно здоровою. И вот за молитвами старцев живу я уже более 20 лет вместо обещанных мне врачами трех дней».

«Вскоре по поступлении моем в Оптину пустынь (около 1832 г.), ― рассказывал о. игумен П., ― когда келейниками у о. Леонида были о. Геронтий, о. Макарий (Грузинов) и Павел Тамбовцев, привели к старцу бесноватую крестьянку, которая во время беснования говорила на иностранных языках. Старец читал над нею раза три молитву, мазал ее елеем от неугасимой лампады пред иконою Божией Матери и давал ей пить это масло. В другой раз ее приводили к старцу еще больною, а в третий уже исцеленною. Когда же Тамбовцев попросил ее поговорить, как говорила она в прежние разы, на иностранных языках, она сказала: „И, батюшка! Где мне говорить на иностранных языках? Я и по-своему-то (по-русски) едва говорю и насилу хожу. Слава Богу, что прежняя болезнь-то моя прошла“».

«Я помню, ― рассказывал киево-печерский иеросхимонах Антоний, ― пришла к старцу о. Леониду одна женщина, у которой была на груди рана. Отбросив стыдливость, она открыла ее старцу в присутствии всех нас, его келейных. Батюшка, ничтоже сумняся, омочил свой указательный перст в елей теплившейся пред св. иконою Матери Божией лампады, помазал рану женщины и отпустил ее домой. Чрез неделю эта женщина пришла к старцу с благодарением и всем нам заявила, что рана ее зажила вскоре после того, как старец помазал ее елеем». ― «Бывало нередко, ― прибавлял о. Антоний, ― придет к батюшке больной, еле ноги волочит, а от него идет бодро и весело и всем объявляет свою радость, что исцелел».

«Однажды, ― рассказывал оптинский старожил иеромонах Пимен, ― когда я, бывши еще новоначальным, пришел к о. Леониду с тремя другими послушниками, и мы, стоя пред ним на коленях, объясняли ему, что каждому было нужно, вошел какой-то приезжий господин в густых эполетах. Старец спросил его: „Что вам угодно?“ Господин ответил: „Я много об вас слышал и, приехавши в Оптину пустынь, желал посмотреть на вас“. ― „Извольте смотреть“, ― сказал о. Леонид. При этом он встает и, поглаживая обеими руками грудь и живот, поворачивается к приезжему боком, спиною и другим боком, а потом опять обращается к нему лицом, повторяя: „Вот, извольте смотреть меня“. Озадаченный и смущенный таким поступком старца, господин тотчас же пошел к настоятелю жаловаться, что приехал в обитель ради пользы душевной, а старец очень странно принял его, ― вставши, только кругом повернулся пред ним. Настоятель спросил: „Как вы пришли к старцу и что ему сказали?“ ― Тот отвечал: „Я ему сказал, что, много наслышавшись о нем, желал посмотреть его“. ― „По вопросу вашему был и ответ вам, ― заметил настоятель, ― о. Леонид иногда полуюродствует, но, уверяю вас, что старец мудрый и святой“».

«Не успели мы уйти, ― продолжал иеромонах Пимен, ― как господин с густыми эполетами опять явился к батюшке о. Леониду и поклонился ему в ноги, хотя старец и удерживал его. ― „Простите, батюшка, ― сказал он, ― я вам не сумел объяснить о себе и вас не понял“. ― Тогда батюшка махнул нам рукою, и мы ушли, а старец часа два занимался с приезжим господином. Что они говорили, не знаю. Только после этот господин целый месяц жил в монастырской гостинице, очень часто ходил к о. Леониду, и после много раз писал ему, что он был в отчаянном положении, и что старец оживил и воскресил его».

Рассказ вышеупомянутого киево-печерского иеросхимонаха Антония:

«В 1812 г. в войне с французами убит был полковник Кульнев. После него осталась жена его Анастасия Степановна с сыном Николаем. Мальчик определен был на казенное воспитание. А вдова Кульнева так была огорчена лишением своего супруга, что потеряла способность хозяйствовать и все свое имение раздала бедным, сама оставшись нищею с двумя своими крепостными крестьянками, которые, впрочем, отпущены были ею на волю. Несмотря на это, они добровольно оставались при своей доброй госпоже и покоили ее до самой блаженной ее кончины. Сначала Кульнева жила в Курске и пользовалась духовными советами и попечением о ней игумена Коренной пустыни Палладия (Белевцова). А затем, когда о. игумен Палладий определен был наместником Александро-Невской Лавры, она перебралась в Орел и наконец в г. Болхов, поближе к Оптиной пустыни и к старцу о. Леониду, чтобы иметь возможность чрез своих прислужниц пользоваться его советами, так как она несколько лет уже не могла писать ­писем. Болховские жители, как и прежде орловские, обеспечивали ее в содержании с избытком, особенно когда в Болхове сделалось известно, что Кульнева тайная схимница и живет под руководством Оптинских старцев, о. Леонида и о. Макария. А где ее единственный сын Николушка, как она выражалась, ей вовсе не было известно.

Но вот однажды проходила мимо Оптиной пустыни армия солдат, назначенная квартировать в г. Белгороде Курской губ. В Козельске была дневка. Начальник армии генерал, из любопытства, с несколькими офицерами отправился в означенную обитель, где просил монахов ознакомить его с монастырскими достопримечательностями. Между прочим ему предложили познакомиться со старцем о. Леонидом. Предложение было принято. И когда генерал в сопровождении своих офицеров вошел в келлию батюшки, последний пригласил всех гостей сесть и начал спрашивать генерала, кто он и где служил. Тот назвал свою фамилию: „Кульнев; я остался после отца малолетним, поступил в учебное заведение, окончил курс наук и с того времени нахожусь на службе“. ― Старец: „А где же ваша матушка?“ ― Кульнев: „Право, не знаю, в живых ли она находится или нет. Для меня, впрочем, это все равно“. ― Старец: „Как так? Хорош же вы сынок“. ― Кульнев: „А что же? Она мне ничего не доставила, все имение раздала, потому и я потерял ее из виду“. ― Старец: „Ах, генерал, генерал! Что мелешь? Мать тебе ничего не доставила, а все прожила. И как это ты говоришь, что все она раздала? А вот об этом-то ты и не подумаешь, что она едва могла перенести удар лишения твоего родителя, а своего супруга; и с того времени и до настоящего стоит пред Богом, как неугасимая свеча, и как чистая жертва посвятила свою жизнь на всякое злострадание и нищету за благо своего единственного сына Николушки. Вот уже около тридцати лет она проходит таковой самоотверженный подвиг. Неужели же эти ее молитвы для своего Николушки не наследство? У многих генералов, при всех изысканных средствах, дети не лучше прохвостов, а Николушка и без средств, да вот генерал!“

Глубоко потрясли Кульнева эти простые, но и правдивые старческие слова. Обратясь к св. иконам, он зарыдал. Офицеры последовали его примеру. У каждого из них защемило сердце. Генерал становится пред старцем на колени и говорит: „Отец мой! Вы оживили мой дух. Чем более я старался пренебречь именем моей матери, тем более стеснялась душа моя. Я усиливался убить веру во все святое; и если я не отчаянный, то меня удерживал авторитет, которым я во всю мою жизнь дорожу. Отец мой! Вы меня воскресили. Я теперь ясно вижу попечительность обо мне Промысла Божия. Скажите же мне теперь, когда и где я могу видеть мою молитвенницу матушку?“ ― Батюшка рассказал ему, и генерал распростился со старцем при бесчисленных благодарностях. По прибытии в Болхов, Кульнев вошел в переднюю, где квартировала его матушка, и попросил доложить, что сын ее Николай желает ее видеть. Услышав голос своего сына, старица воскликнула: „Николушка, Николушка, голубчик мой! иди сюда; а я не могу встать, ― вот уже сколько лет нахожусь в сидячем положении“. А Николушка, как только увидел из двери свою матушку, тотчас пал на колени и так на коленях подполз к ее кровати и расцеловал у нее руки и ноги, с искренним сыновним от сердца рыданием. Она же после сказывала: „И не знаю, как только могла я перенести такую радостную для меня встречу. Слава Богу за все!“ С того времени Кульнев содержал мать свою до самой ее смерти и принял от нее родительское благословение на бракосочетание. Добрая невестка посещала ее; по предложению мужа была и у батюшки о. Леонида. Между прочим Кульнев рассказал своей матери, как он напал на след ее, и как простые безыскусственные слова старца о. Леонида сильно повлияли на его сердце. ― „О, я их никогда не забуду, ― прибавил Кульнев, ― передам их своим друзьям и потомству“».

Другой рассказ тоже иеросхимонаха Антония.

«Два мценских компаньона отправили барки с хлебом, который они надеялись продать или в Коломне или, во всяком случае, в Москве. По принятому ими обычаю они заехали в Оптину получить от старца о. Леонида напутственное благословение. Увидев их, старец спросил: „Ну что, господа, как хлебные дела?“ ― „Да пока вяло, ― ответили купцы, ― благословите, едем“. ― Старец: „Нет, я думаю, завтра поедете“. ― Купцы: „Батюшка, благословите сегодня“. ― Но батюшка решительно сказал: „Нет-нет, сказано ― завтра; что тут еще спорить?“ ― А завтра еще прождали до вечера. ― „Ну, теперь с Богом“, ― сказал, прощаясь с ними, старец. Таким образом, купцы в пути своем просрочили около трех дней. А в это время цены на хлеб возвысились; и они от продажи хлеба получили хорошие барыши. Это одно. А затем последовало еще вот что. Получивши за хлеб порядочную сумму денег, означенные купцы должны были везти домой деньги при себе. На обратном пути они опять заехали в Оптину; и лишь только вошли в келлию к батюшке, он поздравил их с получением большого прибытка: „А что, купцы-молодцы? Немножко пождали, да много пожали. А если еще послушаете, то хорошо и сладко покушаете“. ― И батюшка удержал их в Оптиной на целые сутки. Затем они благополучно возвратились в Мценск. Что же оказалось? Когда купцы получали за хлеб деньги, они были замечены и преследованы мошенниками, которые взяли номер для квартирования в соседстве с ними, в одной гостинице, вошли в дружеский разговор и сказали, что едут по одной с ними дороге до г. Белева. Намерение же злоумышленников было ограбить купцов на дороге и даже лишить их жизни. И достигли бы они этой цели, если бы старец не задержал их в Оптиной. Об этом своем злом намерении и неудаче сами злодеи после письменно известили чудесно избавленных от угрожавшей им опасности. Событие это всех жителей г. Мценска расположило к безусловному повиновению старцу о. Леониду, а после и к его преемникам ― о. Макарию и о. Амвросию».

Приехал в Оптину пустынь ректор *** семинарии. Когда ему предложили поговорить со старцем о. Леонидом, он сказал: «Что я с ним, мужиком, буду говорить?» Однако пошел к старцу. Когда же он вошел к нему в келлию, о. Леонид повторил его слова: «Что тебе со мною, мужиком, говорить?» Несмотря на такую бесцеремонную встречу, ректор не оскорбился на старца и с приятностию разговаривал с ним часа два, а потом выразился о старце так: «Что наша ученость? Его ученость трудовая, благодатная».

Один бывший в свое время в известности архимандрит нарочно приехал в Оптину повидать старца о. Леонида. Посетителя окружили всевозможными знаками внимания, но о. Леонид и для него не прерывал обычного своего приема больных, странных, монахинь и своих учеников. Чтобы доставить архимандриту возможность с большею свободою побеседовать с о. Леонидом, вздумали вместе с гостем пригласить на обед к о. игумену старца и ближайших лиц. Вероятно, это было предложено самим гостем. Оптинские знали, что старец Леонид никогда не ходил на парадные игуменские угощения и неохотно надевал рясу и камилавку с клобуком, считая свои труднические часы и делом, и вместе отдыхом; а эти обеды были для него самым тяжким трудом и мукою. Старец облачился в свою изношенную мухояровую рясу и, послушания ради, пришел к обеду. Архимандрит после первых блюд и предварительного молчания предложил старцу вопрос: «Скажи нам, старец, слово на пользу», подражая этим вопросом древним монахам, которые, впрочем, искали слово на пользу не за обедами, а после мысленного моления, окруженные всею монашескою скудостию. Отец Леонид поморщился и ответил наотрез: «Да что было полезного, все высыпал женщинам; теперь ничего не осталось». Ответ сочли смирением и умолкли. Архимандрит покраснел, почувствовав намек на свою жизнь, протекшую между женщинами, его поклонницами. Не знаем, было ли это сказано старцем с намерением. Но если ждали слово на пользу, то душа старца сама собою изрекла это слово в назидание архимандриту, человеку умному и духовному.

Некогда говорил со старцем о. Леонидом один из бывших его учеников, настоятель обители, о своей братии и, между прочим, сказал: «У меня такой-то примерно живет». ― Старец вдруг вскочил со своего стула, бросил свое вязанье и сотворил на себе большое крестное знамение, ударяя с силою в чело, грудь и оба плеча. «Господи, Боже мой! ― воскликнул он, ― сколько безумной гордости в малых словах! У меня! У меня! А что есть у тебя своего? Одни твои грехи, одно твое бессмысленное тщеславие. Монастырь не твой, ― преподобного; братия пришли не к тебе, а ко Христу Господу своему, чая спасения от Него. Что ты, подрядчик что ли, а они батраки, что ты мне рекомендуешь одного из них? Хотя бы ты сказал: братия наши находят, что такой-то живет так-то. А ты говоришь: у меня. Господствовать хочешь над братиею? Хочешь, чтоб они были твоими крепостными? Да знаешь ли, за что братия соблазнялись на меня в Белых Берегах? Не за чванство мое, а, напротив, за то, что держал себя пред ними слишком просто, что ездил в Брянск в простой телеге, правя иногда сам лошадью. Вот за что. А им хотелось, как и тебе, чтобы настоятель походил на барина. Уж и тогда червь честолюбия стал грызть братские сердца. Из них вышли подобные тебе; а на пользу ли душе было их начальство? Нет, брат, доброго настоятеля из барина не будет. Следовало бы тебе подражать отцу игумену Моисею хотя удержанием словес и обдуманностию их. Ты помнишь, что такое апостол в послании своем говорит, что могущий удержать уста силен воздержать и все тело. Помяни мои слова: не быть и тебе воздержному!» ― Настоятель краснел, но не оправдывался.

Приехал однажды в Оптину пустынь помещик П. и, увидев старца, подумал про себя: «Что же это говорят, что он необыкновенный человек? Такой же, как и прочие, необыкновенного ничего не видно». Вдруг старец говорит ему: «Тебе бы все дома строить; здесь вот столько-то окон, тут столько-то, крыльцо вот такое-то». Нужно заметить, что помещик этот, когда ехал из Калуги в Оптину, увидел прекрасную местность и так заинтересовался ею, что вздумал на этом месте выстроить дом и уже составлял в уме своем план, какой он должен быть, и сколько в нем окон, в чем старец и обличил помещика. Когда же П. стал исповедываться у него, о. Леонид напомнил ему грех, давно им забытый и который он даже и за грех не считал. Тогда П. и признал старца за необыкновенного человека.

Жил в недальнем расстоянии от Оптиной пустыни один барин, который хвастался, что как только он взглянет на о. Леонида, так его всего насквозь увидит. Вот однажды этот барин приезжает к старцу, когда у него было много гостей, и входит к нему в келлию. Ростом он был высокий и тучный телом. У старца Леонида был такой обычай: когда он хотел на кого произвести особое впечатление, то загородит глаза левою рукою, приставив ее ко лбу козырьком, как будто рассматривая какой-либо предмет на солнце. Так поступил он и при входе этого барина и сказал: «Эка остолопина идет! Пришел, чтобы насквозь увидеть грешного Леонида. А сам, шельма, 17 лет не был на исповеди и у Святого Причащения». Барин затрясся, как лист, и после плакал и каялся, что он грешник неверующий и действительно 17 лет не исповедывался и не причащался Св. Христовых Таин.

Следующие три рассказа показывают в старце ревность по Богу.

Какая-то госпожа принесла о. Леониду рукопис­ную службу с акафистом Богу Отцу и просила его рассмотреть ее. Служба, написанная уставом, была в богатом переплете с золотым обрезом. Старец передал эту рукопись на рассмотрение тогдашнему скитоначальнику иеромонаху Антонию. Рассмотрев рукопись, о. Антоний заметил, что так как Св. Церковию не принято особой службы Богу Отцу, то считает принятие сего опасным. Тогда о. Леонид сказал: «А вот дай-ка ее сюда, мы ее положим в печь». ― Отец Антоний возразил было: «Да что же скажет барыня?» ― «Пускай говорит, что хочет, мы на нее не посмотрим», ― ответил старец и сжег книгу.

Отец Леонид, чадолюбивый и премилосердый к кающимся, посвятивший себя на службу меньшим братиям своим, был непреклонен пред теми из мирских лиц, которые свое богатство, силу или значение поставляли наравне с законами Церкви и, бесстрашно нарушая правила церковные, требовали у отцов духовных разрешения в явных грехах.

Один из помещиков, благодетельствовавший монастырю и посещавший его, хотя не часто, жил в явной незаконной связи с крепостною своею женщиною до старости, хотя от первой законной жены имел уже взрослых и женатых детей. Наслышавшись о славном старце о. Леониде, принимавшем многих на исповедь, помещик, приехавши в Оптину, сделал чрез о. настоятеля старцу предложение, что желает у него исповедаться. Отец Леонид отказался, к немалому оскорблению помещика, который начал просить о. игумена и о. Макария быть его посредниками пред о. Леонидом. После вторичного прошения старец нехотя согласился, сказав, что не отвечает за последствия. Помещик исповедался и старцем не допущен был до Причащения Св. Таин. Можно себе представить стыд и посрамление барина, который смотрел на всех свысока, а теперь должен был смириться пред всем монастырем, яко оглашенный. К вящему его стыду сопровождавшая его замужняя его дочь готова была благодарить великого старца за такое решение. Барин покушался просить о. игумена и о. Макария о заступничестве, но те отказались, и по совести, и зная непреклонность в таких делах о. Леонида. Что же произошло? Возвратившись домой, помещик через месяц или менее разорвал многолетнюю связь со своей наложницей к общей радости всего своего семейства. Вероятно, старец в глубине души своей молился о заблудшем и просил Господа о смягчении сердца духовного своего сына.

В другой раз пожелал исповедаться у старца о. Леонида некоторый господин, приехавший из Вязьмы. После исповеди старец благословил ему приступить к Причастию, но с условием, если он твердо решится исправить свою жизнь, что тот и обещал исполнить. «Если же не сдержишь слова, ― заключил старец, ― то и не являйся ко мне». ― В следующее лето вяземский господин опять приехал в Оптину. Но когда он подходил к келлии о. Леонида, старец, увидав его чрез открытое окно, остановил его словами: «Стой, стой! Что, исполнил ты свое обещание?» ― Послышалось со стороны приезжего: «Батюшка! простите…» ― Старец: «Не исполнил? Ну так поворачивай назад и не приходи ко мне». ― Так и принужден был этот господин уехать, не принявши даже благословения от старца. Долго, долго после кончины о. Леонида в Вязьме и во всей Смоленской губернии помнили этот случай, который тогда же сделался известен и на многих навел спасительный страх, вразумляя, что желающим пользоваться духовными наставлениями старцев недостаточно только спрашивать их, но должно стараться и исполнять то, что они скажут.

Кроме сих, были и еще от старца Леонида разные чудесные случаи. ― Так, о. Антоний (Путилов) рассказывал одному из своих детей духовных, что сын одной четы, которую он видел у о. Леонида, имел как бы некую уродливость души и совершенное несходство лица с отцом и матерью. Старец говорил, что это было наказанием Божиим за несоблюдение праздников его родителями.

Приехало в Оптину пустынь одно карачевское семейство, в котором не раз повторялись семейные несчастия. Приехавшие отыскали тут своего земляка, казначея старика иеромонаха Гавриила, и объяснили ему свои обстоятельства. Он вздумал было помочь их горю херувимским ладаном, но без благословения о. Леонида не решался подать им какой-либо совет и пошел к старцу благословиться. ― «Чудак ты! ― сказал ему старец. ― Поможет ли тут херувимский ладан? Где гнев Божий, там Господь не щадит и Своей святыни. Тут потребно другое, т. е. искреннее раскаяние в грехах, за которые послан гнев Божий и исправление».

Жена мценского купца Орловской губ. Николая Васильевича Ломакина, Екатерина Ивановна, долгое время страдала от винопития, так что готова была всего лишиться, лишь бы только где-нибудь и как-нибудь достать и напиться вина. Много она приняла за это побоев от своего мужа, но отстать от винопития не могла. Вздумали они, наконец, поехать в Оптину к старцу о. Леониду. И как только вошли к нему в келлию, старец, обратясь к страдавшей запоем, сказал: «Катя! Пойдем-ка, я тебя исповедую на живую ниточку» (наскоро). После исповеди болезнь ее немедленно прекратилась. Возвратившись домой в Мценск, женщина та не могла даже терпеть винного запаха.

У этих купцов Ломакиных был сын, Василий Николаевич Ломакин, 18-ти лет. Он подвергся каменной болезни. Люди советовали везти его на операцию, для чего и повезли его сперва к старцу Леониду за благословением. Но больной, побывши недолгое время в Оптиной пустыни, по молитвам старца и без операции получил совершенное исцеление и возвратился в Мценск здоровым. ― Об этих двух случаях рассказал оптинский послушник Петр Ломакин, их родственник.

Многие, относившиеся к старцу Леониду из мирян, обращались к нему за благословением пред совершением браков. Преимущественно так поступали жители некоторых городов Тульской губернии, и заметно было, что браки, совершавшиеся по благословению старца, были благополучны. Но, с другой стороны, если державшиеся этого обыкновения почему-либо не хотели брать благословение на совершение брака, то оказывалось, что браки эти не всегда были удачны. Такое различие побудило некоторых и поневоле обращаться к старцам за благословением не только на совершение браков, но и на другие предприятия.

Просившим благословение на брак о. Леонид обыкновенно советовал хорошенько рассматривать все благоприятствующие или неблагоприятствующие обстоятельства. Так, например, обращать внимание на то, чтобы и жених, и невеста ― оба были здоровы, и чтобы было им чем жить; чтобы звание от звания резко не отличалось, и чтобы по летам, или по возрасту, мало было различия. Особенно бедным семействам не советовал брать богатую невесту, чтобы не быть ей рабами. При этом старец повторял самую простую старинную пословицу: «Знай сапог сапога, а лапоть лаптя». Кроме того, вопрошавшим о выборе жениха говорил, чтобы обращали внимание на свойства его отца, а вопрошавшим о выборе невесты, ― чтобы обращали внимание на свойства матери. При этом говаривал: «Яблочко от яблоньки далеко не укатится». Наконец, жениху, и невесте, и родителям их советовал смотреть, при усердной молитве, на свое сердце. Если при последней решимости на брак жених, и невеста, и родители их стали бы ощущать душевное спокойствие, то старец советовал решаться на такой брак. В противном же случае, если бы при этом оказалось сомнение, безотчетная боязнь, беспокойство и смущение, то старец говорил, что это неблагоприятный знак, и советовал приискивать другого жениха или другую невесту. Это был общий совет старца о. Леонида для всех. Но сам он, по данной ему от Бога прозорливости, преподавал иногда советы, несходные с человеческими мнениями и соображениями. ― Пришел однажды к старцу небогатый человек и, объяснив, что за его дочь сватаются три жениха, ― мещанин, фабричный и зажиточный поселянин, спросил его, за кого из них отдать ему свою дочь. Отец Леонид посоветовал отдать за поселянина, сказав, что тут будет сытнее. Затем наступил голодный год, по прошествии которого отец означенной невесты приходил благодарить старца за то, что он посоветовал ему отдать дочь за поселянина, который в голодное время прокормил его, прибавив при этом, что мещанин и фабричный сами чуть с голода не померли.

Сказывал о себе уроженец г. Перемышля Калужской губ., проживавший долгое время в Саратове, купец Василий Иванович Богомолов следующее. Будучи молодым человеком, он подыскал себе невесту девицу, мать которой придерживалась какой-то секты и дочь свою готовила, по обычаю сектантов, принять титул «богородицы». Но до вступления в брак он отправился к старцу о. Леониду за советом, жениться ли на ней или искать другую невесту. Старец благословил жениться. Совет Богомоловым принят, и брак был совершен. Таким образом особа эта, вышедши замуж за православного, и сама сделалась православною и, между прочим, недолго в замужестве пожила, всего года полтора.

У сего купца Богомолова были две сестры девицы, которые, по благословению старца о. Леонида, обе поступили в Калужский женский монастырь. Старшей из них, которую родители желали выдать замуж, он предрек близкую кончину, сказав ей лично: «Тебе и жить-то осталось всего 12 лет». Так и случилось. По прошествии 12-ти лет монастырской жизни она скончалась.

Кроме этих и подобных им частных случаев, старец о. Леонид постоянно окружен был крестьянами и, по преимуществу, крестьянками, к занятию с которыми, как упомянуто выше, был более расположен. Бывали по этому поводу очень странные случаи. Архимандрит А. рассказывал, что, пришедши в первый раз к старцу Леониду, он застал его занимавшимся с крестьянками. Старец был в простом холщовом замаранном балахоне; в одной руке держал штоф, наполненный какою-то жидкостию, а в другой рюмку и, наливая в нее из штофа, подавал одной из окружавших его крестьянок. При виде этого архимандрит остолбенел. ― «Что ж ты удивляешься? ― сказал старец, ― али не помнишь, как ты сам бочками варил это зелье?» При этих словах неожиданное зрелище очень просто объяснилось для архимандрита. Старец подавал больной крестьянке горькую воду, которою и приезжий архимандрит когда-то, бывши еще мирским человеком, лечил многих больных и для сего приготовлял ее в большом количестве. Соблазн в архимандрите сменился после сего удивлением, как старец, который в первый раз его видел, мог напомнить ему о таком обстоятельстве из его жизни, о котором даже и сам он забыл. Видя старца Леонида в такой молве народной, некоторые из посетителей выражали некое недовольство на него, вероятно, считая занятие его с простым народом делом не очень важным, а может быть, и бесполезным или даже неуместным. Но старец умел вразумлять таковых. ― Однажды приехал в Оптину пустынь благочинный из г. Белева, почтенный о. протоиерей Иоанн (Глаголев), который любил и уважал о. Леонида и взаимно им был уважаем. Пришедши к старцу, о. Иоанн нашел его по обычаю окруженным крестьянками. ― «Охота вам, батюшка, возиться с бабами», ― сказал он со свойственною ему простотою. ― «Что ж, о. Иоанн, и правда: это бы ваше дело, ― ответил старец, ― а скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда долго с ними заниматься. Ну, а если и мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут со своим горем?» ― Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности сказанных старцу своих слов.