Глава X

Гонение на старца о. Леонида 1835-1836 гг. Перевод его из скита в монастырь. Посещение Оптиной пустыни Киевским митрополитом Филаретом (Амфитеатровым) с благими последствиями как для старца, так и вообще для обители. Неоднократные запрещения и разрешения старцу принимать посетителей. Важные причины сих приемов

Так проводил богомудрый старец Леонид дни среди присных своих учеников, различными способами вразумляя и наставляя их на путь спасения. Упомянутое же выше в обители смущение, как сказано, поуспокоилось. Некоторые из недовольных братий выходили из обители; между тем как новых учеников старца все более и более прибывало, и влияние его в Оптиной пустыни, таким образом, все более и более укреплялось.

Но все еще оставалась в монастыре часть монахов, которые таили в сердцах своих недовольство против старца и не могли смотреть на дело его спокойными глазами. Одним из таких недовольных был скитский схимник о. Вассиан. По происхождению он был из крепостных крестьян некоей помещицы по фамилии Филатьева, в имении которой был старостою, но по времени вдовым отпущен с дочерью на волю; а затем монах и схимонах, скитский старожил. Был он человеком малограмотным, читать Псалтирь мог, а писать не умел. В отношении же жизни духовной его иначе нельзя обрисовать, как назвав, по монастырскому выражению, монахом внешним. В скиту он проводил самую суровую жизнь. В пищу употреблял (может быть, не всегда) пареную траву ― снить, которая, простоявши у него несколько дней в горшке, протухала, обратившись в совершенный навоз. Вспоминал о сем один монастырский монах, современник о. Вассиана хлебник о. Иван: «Приду, бывало, навестить о. Вассиана, а он и начнет угощать меня протухлой сниткой. Вынет из горшка травинку и скажет: „Ну-ка, рабе Божий, на-ка покушай“. ― Я возьму в рот, пожую, пожую, но проглотить никак не могу, так и выплюну. ― „Плох же ты, рабе Божий“, ― заметит о. Вассиан. Сам же он, бывало, свободно ее кушает». ― Кроме сего ежегодно он первую и последнюю седмицу Великого поста проводил совсем без пищи. А два раза в жизни поревновал провести без пищи по 40 дней. Спал, где придется, иногда на голой земле. Конечно, все это хорошо, но только должно заметить, что подвиги эти ― внешние; а есть еще внутренние, несравненно более важные иноческие подвиги, именно: заботливость об очищении сердца от страстей бесчестия, скрытой гордости, тонкого тщеславия, гнева, памятозлобия, осуждения ближних и проч… Насколько о. Вассиан преуспевал в них, мы судить не можем. По крайней мере известно, что старец Леонид не одобрял его подвижничества. Так он в 1836 г. писал о нем своим духовным детям: «А об В-не пусть думают, как кому угодно, и ублажают его высокое жительство; но мы ко оному веры не имамы и не желаем, дабы кто следовал таковой его высоте, не приносящей плода. От плод бо их, сказано, познаете их. А плод духовный есть: любовь, радость, мир, долготерпение, вера, кротость, воздержание и прочее. Сожалея об нем, желаем ему придти в познание истины».

Что о. Вассиан полагал дело спасения более во внешности, могут подтверждать еще такие случаи. Придавал он своей схиме или, вернее сказать, схимническому облачению, такое важное значение, что, обращаясь к кому-либо из близко знакомых монахов и указывая на свою схиму, имел обыкновение так говорить: «Трепещут схимы бесы, трепещут рабе Божий». ― Вместе с тем он занят был мыслию, что будто он основал скит, так как он по летам и по поступлению в обитель был старше других, полагавших начало скиту, и вместе с ними много трудился при очистке места для скита от вековых деревьев, вырезая их и вырывая корни собственными руками. Должно еще принять во внимание то, что о. Вассиан коротко был известен митрополиту Киевскому ­Филарету (Амфитеатрову) и пользовался его благосклонностию. Это потому, что когда митрополит ­Филарет был епископом в Калуге, то ежегодно пpиезжал на несколько дней в Оптинский скит, который и основан по его мысли и указанию. Всегдашнее святое свойство сего владыки было поприветствовать простого человека-старожила (каков и был едва ли в то время не единственный в скиту о. Вассиан) и выслушать от него события из простого быта людей. ― Владыка сей сам и в схиму его постриг.

Пока в Калуге епископствовал расположенный к старцу Леониду преосвященный Никанор, братия в Оптиной пустыни жили довольно спокойно. Но скоро по распоряжению высшего начальства последовала перемена, Никанор переведен был из ­Калуги в другую епархию, а на место его прибыл преосвященный Николай, и дела в обители приняли иной оборот.

Отцу Вассиану, как было известно, очень не нравилось то, что к старцу о. Леониду приходило много народа не только из монашествующих обоего пола, но и из мирских лиц также обоего пола. Прибытие старца с учениками в скит представлялось о. Вассиану наплывом нечистой силы, а старца Леонида и его учеников он не иначе называл, как по имени «лянидовшина». В сильном расстройстве духа он так иногда жаловался окружавшим его: «Я вот и скит заводил, а меня-то и знать никто не хочет, а у него-то ишь сколько народу-то! Да вишь это… колдовство. Я эту арынь „лянидовшину“ разгоню». ― Так, думается, говорил о. Вассиан, надеясь в сем деле более на помощь Киевского митрополита Филарета. Притихшие было на время не расположенные к старцу, а вместе и к о. настоятелю Моисею, братия воспользовались этою слабою стороною и простоватостию о. Вассиана и решились иметь его в своих руках как орудие для выполнения своих тайных замыслов. В числе этих нерасположенных были вышеупомянутый г. Брюзгин и некоторые подначальные священнослужители, присылавшиеся консисториею в Оптину пустынь для исправления. Они всячески возбуждали недовольного схимника жаловаться на старца Леонида новому владыке и с его согласия, и от его имени неоднократно писали к преосвященному доношения, в которых выставлялась, конечно, ложь. Многолюдное стечение народа к старцу представлялось ими зазорным и нарушающим скитское безмолвие несмотря на то, что посетители приходили не прямо в скит, а на пасеку, которая отделена была от скита, как и теперь, высокою стеною, где и находилась келлия старца о. Леонида, куда и вход снаружи был совершенно отдельный, и, следовательно, никому из скитян помехи от сего не было. Замечательно, что почти все восстававшие против старца братия впоследствии не могли найти покоя в Оптиной пустыни и разбрелись по разным монастырям, а некоторые из них имели даже тяжкую кончину.

Поначалу преосвященный Николай письменные доношения от имени о. Вассиана оставлял без особенного внимания. Но, Богу попущающу, а ­исконному врагу диаволу действующу, зло пошло далее. Противники старца о. Леонида составили на него и на о. Моисея ложный донос и подослали его преосвященному от неизвестного лица. В то же время и в народе рассеивались несправедливые слухи об о. Леониде, большею частию такими людьми, кои сами его вовсе не знали и не видали, или такими, которые, слыша восторженные отзывы о старце от людей, получивших от него духовную пользу, и не имея их веры, приходили уже с предубеждением и пытливостию, говоря с презорством: «Пойдем, посмотрим, что там за святой такой». Весьма естественно, что такие вместо назидания соблазнялись и разносили на старца укоризны за то, чем другие пользовались. Наконец, были и такие лица, которые смешивали таинство исповеди с духовным окормлением и потому с негодованием смотрели на то, что народ во множестве стекался к старцу-иноку за духовными советами, каждый толкуя о сем по-своему. Это было тогда не только в Оптиной пустыни, но и во всей Калужской епархии, а может быть, и в целой России, как выше упомянуто, еще новостию. А того, что в древности было в Церкви Христовой, многие не знали, т. е., что во все времена христианства преуспевшие в духовной жизни иноки-старцы не отказывались быть духовными руководителями прибегавших к ним с верою. Люди, которые забыли это, а вернее, не знали этого, и вообще многие, не понимавшие духовной деятельности старца, всюду рассеивали невыгодные о нем мнения.

Преосвященный, желая утолить молву, а может быть, и опасаясь, как бы не получить какой-либо неприятности от усилившихся неблагоприятных слухов, приказал перевести старца о. Леонида со скитской пасеки в монастырь и запретить вход к нему мирским людям обоего пола. Исполняя волю архипастыря, по неимению в монастыре свободной и удобной келлии перевели старца в ноябре 1835 года в одну из келлий, находящихся внутри скита. Но скоро последовало настоятельное предписание, невзирая ни на что, переместить о. Леонида в монастырь. Это было 2-го февраля 1836 г. Значит, старец пробыл по переходе из прежней своей келлии на пасеке в новую, внутри скита, только месяца три.

Перемещение это, как и последующие, о которых сказано будет в своем месте, старец принимал очень великодушно, нисколько не тревожась ими. Бывало, когда объявят ему повеление начальства перевести его в другое помещение, он возьмет на руки известную Владимирскую икону Божией Матери ― благословение своего дорогого и незабвенного отца, схимонаха Феодора, громко запоет: «Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу», ― и пойдет в указанную ему келлию. Поставив св. икону на приличном месте и помолившись пред нею, тут же сядет, ни о чем не заботясь, и как будто ничего с ним не было, и продолжает свое дело, ― плетет пояски и принимает братию. Между тем близкие к нему ученики вслед за своим старцем понесут ― кто книги, кто другие его незатейливые вещи. Так он просто водворялся в новом своем жилище. Он даже и не считал себя в таких случаях притесняемым. «Вы, по своей неограниченной благорасположенности, ― писал он одному духовному сыну, ― возмалодушествовали о моем положении и ошибкою сочли, яко притесняемого; но я почитаю себя спокойным от сих мнимых неприятностей… Я в том уверен, что ничего не может со мною последовать, чего не попустит Бог: а когда что угодно послать Ему за грехи мои, должен принимать с покорностию, ибо от руки Его никуда не избежим»… «Ежели бы все говорили обо мне с похвалою, ― писал старец к другому лицу, ― то горе бы мне было, по словам Самого Спасителя: Горе, егда добре рекут вам ecu человецы… Истинно Господь творит вся к пользе нашей; а без Него и влас главы нашей не погибнет. Что же касается до усердствующих к моей худости и по вере их пользующихся, не скуден Господь и ныне даровать, всякому достойному и ищущему, утешения, как чрез пастырей, поставленных Духом Святым, так и особенно сокровенными рабы Своими. Только дабы ищущие пользы и утешения в своих скорбях и недоумениях были предуготованы верою и расположением к исполнению заповедей Господних и постановлений церковных и со смирением искали бы и принимали советы в простоте сердца. Я с своей стороны благодарю Господа, чувствую в совести моей спокойствие и нимало переходом моим не отягощаюсь».

Так благодушествовал старец при переводах его из келлии в келлию и, в частности теперь, при переводе его из скита в монастырь. Но не таково было настроение душ приближенных к старцу скитских братий. С сетованием и со слезами проводили они его из скита в монастырь, как единодушная семья, у которой отнимали родного отца и руководителя. ― Не менее прискорбно было приводить в исполнение эти меры и настоятелю обители о. Моисею и брату его скитоначальнику о. Антонию, которые, как говорится, поставлены были между двух огней: должны были покориться воле преосвященного и между тем понимали, какая от этого должна была последовать нравственная утрата, зная притом невинность старца и его равноангельское житие. ― Что же сказать о многочисленных посетителях и духовных детях старца, ― о тех мирянах, которые имели в нем скорого разрешителя недоумений и сомнений, подпору в нуждах, опытного наставника в духовных бранях и обстояниях и скорого утешителя в скорбях, которым теперь доступ к старцу был воспрещен? Их печаль была неизобразима.

Так как по многочисленности в монастыре братий все удобные келлии были заняты, то пришлось поместить старца в мезонин одного корпуса с очень крутою для всхода лестницею, весьма неудобною для дряхлого старца. «Когда я однажды (сказывал киево-печерский иеросхимонах Антоний, бывший в то время скитским послушником и учеником старца братом Александром) ― когда я однажды заметил, было, батюшке это неудобство, он с веселым духом и видом сказал: „Экой ты чудак, Саша-Алексаша! Ты посмотри-ка, тепло-то как! Просто покатывайся с боку на бок. А ты говоришь ― неудобно. Да по мне хоть бы на колокольню поместили, только бы тепло было“». ― Так всегда благодушествовал старец. Вместе со старцем в это время перешли из скита в монастырь ― монах Макарий (Грузинов) и послушник Григорий Лавров, близкий к старцу.

Этим искушение для о. Леонида все-таки еще не окончилось. Кроме вышеупомянутых ложных доношений, Калужский Преосвященный получил еще чрез московскую тайную полицию безымянный донос, в котором повторялись разные обвинения на старца, а вместе и на оптинского настоятеля. В доносе этом, между прочим, говорилось, что настоятель несправедливо оказывает скитским старцам предпочтение пред живущими в монастыре, что скит причиняет монастырю во всем большой подрыв; и если он не уничтожится, то древняя обитель чрез него придет в упадок и разорение и т. п. Вследствие этого доноса от оптинского настоятеля потребовались объяснения. А старцу о. Леониду, так как он пострижен был в схиму келейно, без консисторского указа, преосвященным калужским запрещено было открыто носить схиму и вместе с тем строго подтверждено было запрещение принимать мирских посетителей. ― По словам упомянутого иеросхимонаха Антония, владыка Николай даже открыто готовил старцу дорогу в Соловецкий монастырь, если бы не заступился за него давно расположенный к нему Киевский митрополит Филарет (Амфитеатров), бывший в то время членом Св. Синода.

Дивны дела всеблагого Промысла Божия, всегда готового избавлять от напастей верных рабов Своих! Как раз к тому самому времени, когда старец находился в стесненном положении, устроилось посещение Оптиной пустыни высокопреосвященнейшим Киевским митрополитом Филаретом. Об этом во многих отношениях интересном случае передадим более подробный рассказ со слов иеросхимонаха Антония. ― В 1837 г. (т. е. на другой год после перевода старца о. Леонида из скита в монастырь) разнесся слух, что на место умершего Киевского митрополита Евгения назначен Казанский в то время архиепископ Филарет, бывший некогда Калужским епископом, которому Оптина пустынь обязана своим восстановлением. К довершению сего, в своем роде утешительного для Оптиной пустыни события, о. настоятель получил известие, что митрополит Филарет проездом из С.-Петербурга на киевскую паству непременно будет в Оптиной. Подтвердил эту правду лично и г. Брюзгин, уверяя, что и он готовится принять в свой дом в г. Козельске великого, достойно всеми почитаемого иерарха. ― Схимник о. Вассиан тоже ожидал приезда владыки митрополита, но со своею особенною ­целью. Ему хотелось поведать митрополиту о всех, по его мнению, беспорядках и нововведениях в обители, чтобы достигнуть своей заветной цели ― ­разогнать «лянидовшину». Подстрекаемый к тому своими сообщниками, противниками старца и старчества, он в самый день приезда митрополита отправился для встречи его на перевоз чрез р. Жиздру, под с. Прыски. Время было вечернее. Вот находившиеся по ту сторону реки экипажи подъехали к перевозу. Митрополит и сопровождавший его Калужский епископ Николай вышли из своих экипажей и вместе с прочими сопровождавшими высокого гостя вошли на паром, который тотчас и потянулся на монастырскую сторону и скоро переплыл неширокую речку. Но вот с монастырского берега раздается голос: «Владыка, благослови!» ― Митрополит: «Кто это?» ― Получается ответ: «Схимник Вассиан, старый твой знакомый. Помнишь?» ― «Помню, помню. Зачем же ты здесь?» ― «Тебя встретить, владыка, и дорогою побеседовать с тобой». ― «А что ж, и все братия здесь?» ― «Нет, владыка, я один». ― «А что же ты с благословения своего настоятеля делаешь мне исключительную встречу?» ― «А что мне у него благословляться, ― он ишшо молат». ― «Ах ты самочинник! Ты, как схимник, должен быть в своей келлии и там меня встретить, если буду, а не буду, ― должен с благословения настоятеля со мною видеться». Так при первой встрече с митрополитом о. Вассиан потерпел неудачу. Вышедши на берег, оба владыки сели в экипажи и поехали в монастырь.

Стемнело. С монастырской колокольни раздался сначала звон в один колокол, а затем и трезвон, когда святители подъезжали к монастырю. Все братия собрались у подъезда Святых ворот, и торжественно сопровождали в Казанскую церковь двух иерархов, ― своего епархиального и высокого посетителя, который в это время преимуществовал и всех от первого до последнего благословлял в храме Божием с радостною улыбкою, повторяя несколько раз: «Монахов множество… монахов множество». Весьма приятно было его монахолюбивому сердцу видеть многочисленный собор иноков. Ибо, отъезжая из ­Калужской епархии, он оставил Оптину с малочисленным братством. В ней было монашествующих около четырех десятков, а теперь пред его глазами было в пять раз больше.

Оканчивая благословение, митрополит обратился к о. настоятелю Моисею и спросил: «А где же старец о. Леонид? Я его не вижу». ― «Да он принял ваше благословение, ― ответил о. Моисей, ― и отправился в свою келлию». ― «О, нет! Попросите его ко мне! Я сейчас хочу с ним видеться». ― Между тем, преподавши всем благословение, владыка митрополит вышел из церкви и лишь только подошел к крыльцу настоятельских келлий, как о. Моисей представил ему старца: «Ваше Высокопреосвященство! ― старец о. Леонид!» ― «Ах, о. Леонид! ― так милостиво-любовно начал речь свою милостивый Филарет, ― вот где Господь благословил нам в жизни сей видеться. Слава Богу! Я счастлив, что вижу вас». ― Старец хотел, было, поклониться ему в ноги, но митрополит не допустил, с приятною улыбкою сказав: «Куда нам с тобою кланяться? Теперь не до поклонов, ― прошло то цветущее время». ― И так они ­вошли в настоятельские келлии. Отец Леонид уклонился, было, в толпу стоявших здесь братий, но высокий гость, поздоровавшись со всеми передовыми, опять обращается: «Отец Леонид! Где же вы?» ― взял его за руку, посадил с собою на диван и не отпускал от себя во все время чаепития и ужина, ведя с ним оживленный разговор. Более тридцати лет (1804–1837 гг.) прошло с того времени, как они были и жили в дружеских отношениях; было о чем вспомнить и поговорить.

Между прочим заметив, что на о. Леониде не было ничего из схимнического одеяния, митрополит спросил: «Что вы, о. Леонид, не в схиме?» ― старец шутливо ответил: «Да я носил, да струсил». ― Сидевший тут же преосвященный Николай возразил «Его пострижение было келейное, так, вероятно, о. Леонид в келлии носит же схиму». ― При сем старец тотчас же показал под рясою своею принадлежащий схимнику великий параман. ― «Да, это все хорошо», ― продолжал митрополит и тут же, ­обратившись к преосвященному Николаю, прибавил: «Пусть о. Леонид с вашего благословения носит схиму и, как должно по указу, открыто». ― С тех пор старец уже до конца жизни своей невозбранно носил, как и прежде, по обычаю молдавских монастырей, схимнический великий параман нитяный (некоторыми неправильно называемый аналавом). ― В это время митрополит отлучился на несколько минут в другую комнату. Воспользовавшись этим случаем, преосвященный Николай подошел к сидевшему на диване старцу. Старец встал. Владыка начинает его журить: «Ишь ты, уселся тут и разговорился! Великий человек! Приличия не знаешь». ― «Да что же мне делать-то? ― отвечали старец, ― я сейчас уйду». ― Владыка: «Не смей». ― Но митрополит возвратился, и все стихло.

В следующее утро митрополит выслушал Божественную литургию в скиту и потом побывал во всех келлиях, посещая, как отец чад своих, начиная от начальника, до последнего послушника, и каждого из них приветствовал несколькими словами. Был и в той келлии, где жил прежде старец о. Леонид. Зашел и к схимнику о. Вассиану. «Ну, вот я в твоей келлии», ― промолвил митрополит. Отец Вассиан только начал было выражать свои жалобы: «Моисей… Лянид…» Но митрополит не стал и слушать, а только сказал: «Живи спокойно, да благодари Бога». С тем и удалился от него. Опять схимника постигла неудача.

На последней дорожке к Святым воротам митрополит в последний раз обернулся к церкви, окинул взором весь скит, помолился на храм Божий и сказал сопровождавшим его скитянам: «Ну, простите, братия». ― Все они поклонились ему до земли. ― «Пропойте же, ― прибавил он, ― „Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево“». ― С умилением сердечным пропели они сей догматик и тем завершили прощание со своим дорогим отцом и великим благодетелем, также и в монастыре митрополит прощался со всеми братиями и в особенности со старцем о. Леонидом, прощался навсегда, оказывая ему пред всеми великую отеческую любовь. Впоследствии старец так писал одному своему духовному сыну: «Высокопреосвященнейший осчастливил своим посещением нашу пустынь и подкрепил особенным своим благословением души наши. А благодетели наши, видя сие, весьма были обезоружены и теперь стали, кажется, мало-помалу приучаться к некоторому смирению. А как высокопреосвященнейший, видевши Оптину пустынь, остался доволен, это, кажется, и описать трудно».

Из Оптиной митрополит Филарет отправился в г. Козельск. Его сопровождал до города по обычаю преосвященный Николай, который на ночлег возвратился в монастырь. На следующий день после Литургии также торжественно провожали братия и своего епархиального владыку, который в это время не благословлял всех поодиночке, а только всех осенил общим архиерейским благословением.

Посещение Оптиной пустыни Киевским митрополитом и внимание, оказанное им оптинскому настоятелю и старцу, имели для обители благотворные последствия, так как преосвященный Николай стал несколько менее доверять толкам старцевых недоброжелателей. Однако в этот раз он сурово отнесся к о. Леониду. Когда старец подошел к владыке принять благословение, он проговорил: «А ты, дерзкий старичишка, так осмелился занять митрополита!» ― «Да что же мне было делать? ― ответил старец; ― ведь он сам для сего меня вызвал. Это все видели. Да и Вы, святый владыко, сами видели это». ― «Видел! Ну видел; а ты не хотел видеть, что здесь ваш епархиальный архиерей, и при всех кощунничаешь». ― «Будьте милостивы, преосвященнейший владыко! Здесь не было ни места, ни времени для кощунства. Да притом же я хорошо знаю, что это великий грех». ― «Замолчи, а то я тебя упрячу»… ― «Ваша власть», ― ответил старец. Противники торжествовали, а почему, и сами того не знали. Для учеников же старцевых в то время были горькие минуты. Но сам великодушный старец в спокойном духе возвратился в свою келлию и их же должен был утешать, смущенных таким поступком архипастыря.

Несмотря, однако, на такое грозное замечание владыки, по времени стеснительное положение старца, по-видимому, стало несколько улучшаться. Для успокоения его еще летом 1836 г., проживавший в монастыре благочестивый помещик Алексей Иванович Желябужский выстроил особый деревянный корпус, в котором определил для себя и для старца помещения, каждое в четыре комнаты. Этот ­незабвенный благотворитель Оптиной пустыни был ­духовно привержен к о. Леониду и им любим ­взаимно. Они всегда вместе читывали Божественное Писание и ­отправляли молитвенные правила с помощию келейников старца и некоторых других братий, приходивших к нему для вопрошения о своих помыслах. ― В этот новоустроенный со всеми удобствами корпус старец и перешел в свое время. Запрещение же принимать народ все еще тяготело над ним.

Заметим здесь, что корпус, о котором сейчас говорено было, стоит около восточных монастырских ворот, ведущих в скит. Сзади него, против окон, дровяник, где о. Леонид, будучи свободен от приема ­посетителей, по временам рубил мелкие дрова легоньким топором. Под корпусом выход, а к ведущим в скит воротам заборик со створчатою калиткою, которую на время запрещения наглухо забивали. ― Однажды во время такого запрещения было большое стечение разного народа, так что наполнены были посетителями обе гостиницы; и все ждали удобного случая видеться со старцем, целыми толпами толпясь у забитой калитки.

Среди этого разнородного люда была здесь одна послушница Севского монастыря, родом смоленская помещица. Просидев несколько дней безнадежно у калитки старцева корпуса, она заглянула потом в наружное окно выхода, из которого был проход на дворик к самому заднему крыльцу. Окна и двери здесь еще не были приготовлены. Она смекнула, что можно чрез окно спуститься в выход, ― стоило только сделать маленький прыжок, ― и далее чрез дверь выйти на дворик. Не долго думая, она в виду всех удачно это исполнила и очутилась со слезами у ног старца, бывшего в то время на дворике. По ее примеру и стоявшие тут посетители один за другим стали прыгать в окно. Мгновенно разнеслась весть, что к старцу открылся доступ. Народ широкою волною приливал к калитке с гостиниц и из церкви от поздней Литургии. Не успел еще старец хорошо расспросить севскую послушницу о ее обстоятельствах, как уже келлия старца и дворик переполнились народом до тесноты. Началась давка. Каждый сквозь ­толпу старался пробраться к старцевым ногам. Старец зовет келейных: «Яша! Гриша! Кто отворил калитку?» Но калитка оставалась забитою. Узнал об этом настоятель о. Моисей, и сам поспешил к старцевой келлии. Видит, что в этой суматохе восстановить порядок невозможно никоим образом, и потому приказал отворить калитку, дабы избавить народ от тесноты и давки. Но за это же самое неблаговолительно и даже насмешливо отнесся к нему преосвященный Николай, когда узнал о сем.

Сам старец по своей любви к страждущему человечеству не мог отказывать приходившим к нему посетителям, каким бы образом ни случилось это посещение. Но когда начальство запрещало ему прием, он не только не смущался и не скорбел о сем, но даже и рад был несколько успокоиться от своих трудов. Ему было тогда уже 68 лет, и слабость телесная очень давала ему себя чувствовать. Так он писал в 1836 году одному своему знакомому: «О себе и о своих обстоятельствах честь вашу уведомляю, что я, слава премилосердому Господу Богу, поколь грехам моим долготерпящему, нахожусь еще в живых и в той же келлии, но сношение с приезжающими на гостиную мне прекращено. И ежели откровенно вам сказать, хотя бы и было позволено, но слабость и дряхлость моя, кажется, не имеет сил, чтобы жаждущих удовлетворить, поелику телесные мои силы истощились. Соображая таковое наше положение, покорнейше вас прошу: святую обитель не отревай, а о моем положении объяснить, чтобы не надеялись в мнимом своем доверии от меня окаянного каковую пользу получить. Даже во вчерашний день вот какое событие случилось: одна благонамеренная особа, знакомая настоятелю и мне недостойному, упросила настоятеля, дабы в его келлиях свидание со мною возыметь и о чем нужно переговорить. Но я расслаблен был. Хотя и боролся с силами послушание исполнить и оную особу удовлетворить, но никак не мог пойти, ― осталась без удовольствия». ― Иногда старец, желая во исполнение воли преосвященного уклониться от посетителей, даже уезжал на время из Оптиной пустыни в Тихонову. «Обстоятельства и значительный приход людей усердствующих, ― писал он в другой раз тому же лицу, ― едва ли позволят мне остаться, но должно хоть на время выехать. Аще Господь восхощет, и жив буду, намереваюсь. Но теперь только, слава премилосердому Господу Богу, начальствующими взяты строгие меры: ворота позаперты и калитки позабиты. Только надолго ли сей покой продлится мой?» ― Впрочем, в Тихонову пустынь старец ездил и по другим причинам, о коих сказано будет дальше.

Как старец писал, так действительно и выходило. При всем своем желании исполнить волю начальства, он ненадолго мог уклоняться от приема посетителей, ибо вскоре являлись лица, которые, приехав в обитель для совещания с о. Леонидом и не быв к нему допущены, обращались к настоятелю, объясняли ему свои душевные нужды, ради которых желали видеть старца, и убедительно просили не лишать их ­духовной помощи. Настоятель, как муж духовный, не мог отказывать таким посетителям в их крайних нуждах, и сам иногда приводил их к старцу. А когда он на это не решался, то случалось посетители эти обращались к самому преосвященному, который, будучи убежден их слезными молениями, наконец разрешал о. Леониду принять их. Но старец, приняв присланных от владыки или тех, коих приводил к нему настоятель, каждый раз после сего отворял двери для всех, говоря: «Если не принимать, так никого не принимать, а если принимать, так уж всех принимать».

Таким образом, запрещение принимать народ предписывалось старцу о. Леониду неоднократно, и каждый раз, повинуясь воле владыки, он прекращал прием, но при удобном случае опять начинал принимать. За такой образ действий старец подвергался многим нареканиям со стороны противников. Даже некоторые духовные высокопоставленные особы, знавшие его, видели в нем самочиние и желание учить. Но о. Леонид, как истинный делатель заповедей Христовых, не обращал внимания на препятствия человеческие. Думаем, что присмотревшись ближе к его деятельности, и порицатели его стали бы иначе судить о нем. Припомним, с чего началось валаамское гонение на него и на старца его схимонаха о. Феодора. Оно началось с того, что о. Евдоким, бывший ученик Валаамского настоятеля, томимый тоскою и отчаянием и помышлявший уже о самоубийстве, обратился за духовною помощию к этим старцам. Могли ли они из-за каких-либо человеческих опасений отказать ему в помощи, когда он находился в такой страшной беде? Но подобных случаев бывало очень много. Порицателям же старца Леонида, без сомнения, и на мысль не приходило, какие были душевные нужды прибегавших к нему за советами.

Так, однажды о. игумен Моисей, проходя по монастырю, увидел огромную толпу народа пред келлией старца, между тем как недавно последовало из Калуги повеление никого не пускать к нему. Отец игумен вошел к старцу в келлию и сказал: «Отец Леонид! Как же вы принимаете народ? Ведь владыка запретил принимать». — Вместо ответа старец отпустил тех, с кем занимался, и велел келейникам своим внести к себе калеку, который в это время лежал у дверей его келлии. Они принесли его и положили пред ним. Отец игумен с недоумением смотрел на это. ― «Вот, ― начал старец свою речь, ― посмотрите на этого человека. Видите, как у него все члены телесные поражены. Господь наказал его за нераскаянные грехи. Он сделал то и то, и за все это он теперь страдает, ― он живой в аду. Но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. Могу ли я его не принять? Что вы на это скажете?» ― Слушая о. Леонида и смотря на лежавшего пред ним страдальца, о. игумен содрогнулся. ― «Но преосвященный, ― промолвил он, ― грозит послать вас под начал». ― «Ну так что ж? ― ответил старец, ― хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же Леонид! Я к себе никого не зову, а кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?»

Отец игумен Моисей ничего не мог на это возразить и молча удалился, представляя старцу жить и действовать, как укажет ему Сам Бог.