Глава 29
Мари наблюдала за мужем: тот лихорадочно мерил шагами комнату: от письменного стола к окну, занавешенному шторами и выходившему на газон перед входом в «Оберж дез Артист» в Барбизоне, и обратно. Сельская гостиница осталась точно такой, как ее помнила Мари, но в памяти Дэвида Уэбба она не сохранилась: когда он сказал ей об этом. Мари на секунду прикрыла глаза, услышав голос из давнего прошлого: «Ему необходимо избегать стрессов, особенно возникающих в ситуациях выживания в экстремальных условиях. Если вы заметите регресс в это состояние психики, немедленно остановите его. Дайте ему успокоительное, ударьте, кричите, сердитесь – все что угодно, только остановите его». Так говорил Моррис Панов – наш дорогой друг, врач и главная направляющая сила на пути выздоровления Дэвида.
Мари попыталась соблазнить его почти сразу, как они оказались наедине. Но из этого ничего не вышло, только возникло ощущение какой-то неловкости у обоих. Ни он, ни она даже не возбудились. Но никакого смущения не было: они обнявшись лежали в постели и прекрасно все понимали.
– Мы выглядим, наверное, как пара чудаков, помешавшихся на сексе? – спросила Мари.
– Мы с тобой уже бывали здесь, – уклончиво ответил Дэвид Уэбб, – и несомненно еще будем приезжать. – После этих слов Джейсон Борн отодвинулся от Мари и встал с кровати. – Мне надо составить список, – напряженно сказал он и направился к замысловатому письменному столу у стены, на котором стоял телефон. – Мы должны знать, с чем мы остались и что нам делать...
– Мне надо позвонить Джонни на остров, – сказала Мари, вставая с кровати и оправляя юбку. – Сначала я поговорю с ним, а потом с Джеми. Успокою мальчика и скажу, что мы скоро вернемся. – Она направилась к телефону, но путь ей преградил муж, во взгляде которого светилась какая-то одержимость.
– Этого не будет, – тихо сказал Борн, качая головой.
– Не говори со мной таким тоном! – крикнула Мари, в глазах которой сверкнула искорка гнева.
– То, что произошло на улице Риволи, перечеркнуло все. Теперь ничто не может оставаться таким, как раньше. Неужели ты не понимаешь этого?!
– Я понимаю только то, что мои дети находятся в нескольких тысячах миль от меня, и я хочу связаться с ними. Неужели тебе это не ясно?!
– Конечно, я все понимаю, но не могу позволить тебе позвонить, – ответил Джейсон.
– Разрази тебя гром, мистер Борн!
– Ты можешь выслушать меня?.. Ты обязательно поговоришь и с Джонни и с Джеми – мы оба с ними поговорим, – но только не отсюда... И не сейчас, а тогда, когда они покинут остров.
– Что?!
– Я собираюсь позвонить Алексу и попросить его вывезти их оттуда, вместе с миссис Купер, разумеется. Мари внезапно начала кое-что понимать.
– О Боже! Опять Карлос!
– Да. С сегодняшнего полудня он может взять под прицел только одно место – «Транквилити». Если он пока не понял этого, то вскоре ему станет известно, что Джеми и Элисон находятся сейчас у Джонни. Поверь, я доверяю твоему брату и его личным «тонтон-макутам»... Но дети должны быть вывезены с острова до темноты. Я не знаю, есть ли у Карлоса свои люди на телефонной станции острова, которые могут установить местонахождение нашего номера, но мне точно известно, что телефон Алекса надежен. Вот почему сейчас ты не должна звонить.
– Ради всего святого, звони скорее Алексу! Чего ты ждешь, черт подери?!
– Я не решил, куда отправить детей. – На мгновение в его глазах мелькнул отблеск паники – это были глаза Дэвида Уэбба, а не Джейсона Борна.
– Алекс наверняка знает, Джейсон, – сказала Мари, твердо посмотрев на него. – Звони.
– Да... да, конечно. Звоню. – Его взгляд перестал быть пустым и отрешенным, и Борн стал набирать номер.
В Вене, штат Вирджиния, США, Александра Конклина не было дома. В трубке послышался монотонный голос автоответчика. То, что он пробубнил, имело эффект разорвавшейся бомбы:
– Номер телефона, по которому вы звоните, отключен.
Борн еще два раза набрал номер, отчаянно надеясь, что ошибка допущена по вине французских телефонистов, и услышал все тот же ответ:
– Номер телефона, по которому вы звоните, отключен.
Борн беспрерывно ходил от стола к окну и обратно. Время от времени он отдергивал занавеску, чтобы выглянуть на улицу, и через мгновение вновь перечитывал список имен и перечень дел. Мари предложила пойти пообедать, но он даже не услышал ее. Она молча наблюдала за ним из противоположного угла комнаты.
Быстрые, резкие движения мужа напоминали ей повадки огромного растревоженного кота – гладкого, гибкого, готового к любым неожиданностям. Это была повадка Джейсона Борна и Дельты из «Медузы», но не Дэвида Уэбба. Мари вспомнила записи, которые вел Панов в самом начале лечения Дэвида. В них были зафиксированы резко отличающиеся друг от друга описания человека, известного под псевдонимом «Хамелеон», причем почти в каждом подчеркивалась кошачья подвижность. Панов пытался найти ключ к тайне личности Борна, потому что им было известно тогда только его имя и его разрозненные воспоминания об убийстве жены и детей в Камбодже. Мо часто задавался вопросом, чем объясняется кошачья пластичность его пациента: только лишь атлетической подготовкой или чем-то еще?
Вспоминая прошлое. Мари не находила значительных физических различий в двух ипостасях человека, который был ее мужем. Это и восхищало и пугало ее. В обоих воплощениях он был грациозен, способен выполнять трудные задачи. Но если у Дэвида источником силы и ловкости было стремление к достижению результата, то Джейсона переполняла внутренняя злость, достижение цели его ничуть не радовало – ему был интересен сам процесс борьбы. Когда она поделилась своими мыслями с Пановым, то в ответ услышала: «Дэвид не может убить, а Борн безусловно настроен на это».
Панов был доволен, что Мари смогла разглядеть разницу в «физических проявлениях» – так он назвал ее умозаключения. «Для вас, Мари, это должно быть сигналом. Как только вы заметите, что перед вами Борн, постарайтесь вернуть Дэвида. Если не сможете, вызывайте меня».
«Сейчас я не могу вернуть Дэвида», – подумала Мари. – «Ради блага детей и самого Дэвида я не имею права даже пытаться...»
– Я выйду ненадолго, – объявил Джейсон.
– Нет! – вскрикнула Мари. – Ради Бога, не оставляй меня одну... Борн нахмурился и, понизив голос, сказал, как бы преодолевая сопротивление:
– Я хочу выехать на шоссе и найти телефон-автомат. Всего лишь...
– Возьми меня с собой. Пожалуйста. Я не хочу оставаться наедине со своими мыслями.
– Хорошо... Кстати, нам могут понадобиться кое-какие вещи. Зайдем в магазин и купим одежду, зубные щетки, бритву.
– Это означает, что мы можем не вернуться в Париж?
– Может, и вернемся, но только не туда, где останавливались раньше. Паспорт у тебя с собой?
– Паспорт, деньги, кредитные карточки – все на месте и лежит в сумочке, которую ты дал мне в машине.
– Я подумал, что оставлять их в «Мёрисе» будет неостроумно. Пошли, но первым делом надо найти телефон.
– Кому ты собираешься звонить?
– Алексу.
– Ты только что звонил.
– Перезвоню домой: скорее всего, его вышвырнули из того уютного «гнездышка» в Вирджинии. Потом позвоню Панову.
* * *
Они двигались на юг, в сторону городка Корбей-Эссон. В нескольких милях к западу от шоссе был расположен новый торговый центр. Джейсон поставил машину на стоянку. Как все супружеские пары, приехавшие, чтобы сделать покупки. Мари и Дэвид вошли в торговый зал. Они искали телефон-автомат.
– Ни одного на всем проклятом шоссе! – чертыхнулся Борн. – Не завидую я тем, кто попадет здесь в аварию... Даже если это просто спустившее колесо.
– Подумаешь, полиции дождутся, – ответила Мари. – Кроме того, на шоссе был телефон, только сломанный. Вон там – смотри.
Джейсону опять пришлось пройти раздражающую процедуру переговоров с оператором местного коммутатора, которого тяготила перспектива дозваниваться по международной линии. И вновь гром, отдаленный и неумолимый.
– Говорит Алекс, – произнес записанный на пленку голос. – Я отъеду на некоторое время, чтобы побывать там, где была допущена чудовищная ошибка. Позвоните мне через пять-шесть часов. Сейчас девять тридцать утра по восточному стандартному времени. Прием, Джуно.
Сбитый с толку Борн повесил трубку и взглянул на Мари.
– Что-то произошло, я должен подумать... Его последние слова: «Прием, Джуно».
– Джуно?! – Мари, сосредоточившись, прикрыла глаза, вновь широко открыла их и взглянула на мужа. – Альфа, Браво, Чарли, – тихо начала она. – Закодированный алфавит? ...Фокстрот, Голд... Индия, Джуно! Джуно соответствует букве «Джей», а «Джей» – это Джейсон!.. Что там еще было?
– Он сказал, что должен побывать в каком-то месте...
– Ладно, пойдем, – перебила Мари, заметив любопытные взгляды двух мужчин, ожидавших, когда освободится телефон. – Он что, не мог говорить яснее? – спросила Мари.
– Это был автоответчик. «...Место, где была допущена чудовищная ошибка».
– Что?!
– Он просил перезвонить через пять-шесть часов и сказал, что должен посетить одно место, где была допущена чудовищная ошибка... Боже мой, это же Рамбуйе!
– Кладбище?!
– Он пытался убить меня там тринадцать лет назад. Точно! Это Рамбуйе!
– Только не через пять-шесть часов, – возразила Мари. – Неважно, когда Алекс оставил это сообщение: он не может долететь до Парижа и еще добраться до Рамбуйе за пять часов. Из Вашингтона-то...
– Разумеется, не может... Но мы уже проделывали такие номера и раньше. Он вылетел в Париж под дипломатическим прикрытием с военно-воздушной базы Эндрюс. Питер Холланд вышвырнул его, но напоследок все-таки сделал ему одолжение, подсластил горечь мгновенного разрыва премией... Все-таки Алекс вывел их на «Медузу». – Борн внезапно посмотрел на часы. – На острове сейчас около полудня. Надо найти другой телефон.
– Джонни? «Транквилити»? Ты и вправду думаешь?..
– Я не могу не думать! – отрезал Джейсон, бросаясь вперед и держа за руку Мари; она едва поспевала за ним. – Glace, – вдруг произнес он.
– Мороженое?
– Там есть телефон, – сказал Борн, направляясь к кондитерской. В окне стоял рекламный щит, оповещающий посетителей о том, что здесь всегда в продаже есть мороженое самых разнообразных сортов. – Мне ванильное, – попросил он Мари.
– Ванильное с чем?
– С чем угодно.
– Ты ничего не расслышишь тут...
– Главное – чтобы Джонни меня услышал. Делай то, что я тебе сказал... – Борн направился в кабину телефона и мгновенно понял, почему им никто не пользовался: в помещении стоял невообразимый шум. – Mademoiselle, s'il vous plait, c'est urgent! – Через три минуты Джейсон услышал в трубке голос, пожалуй, самого надоедливого служащего «Транквилити Инн» и даже обрадовался.
– Говорит мистер Причард, помощник управляющего «Транквилити Инн». Телефонистка сообщила мне, что у вас срочное дело. Позвольте узнать, какое именно дело...
– Заткнись, идиот! – крикнул Джейсон в телефонную трубку. – Позови к телефону Джона Сен-Джея. Говорит его зять.
– О, как приятно услышать ваш голос, сэр! С тех пор, как вы уехали, произошло столько событий... Ваши чудесные дети у нас, и красивый маленький мальчик играет на пляже – со мной, сэр, – и все...
– Мистера Сен-Жака, пожалуйста. Немедленно!
– Разумеется, сэр. Он наверху...
– Джонни?!
– Дэвид, где ты?
– Не имеет значения. Тебе надо уехать. Забирай детей, миссис Купер и уезжай!
– Мы обо всем знаем, Дэв. Несколько часов назад звонил Алекс Конклин, который сказал, что с нами свяжется некто Холланд... Я так полагаю, что это большой начальник в разведслужбе.
– Точно. Так он звонил?
– Ага, примерно через двадцать минут после моего разговора с Алексом. Холланд сказал, что нас вывезут на вертолете около двух пополудни по местному времени. Ему нужно было получить разрешение на посадку военного самолета в наших краях. Насчет миссис Купер я и сам догадался: твой сынок говорит, что менять пеленки пока не научился... Черт побери, Дэвид, что происходит? Где Мари?!
– С ней все в порядке... Объясню позже. Ты должен выполнять все инструкции Холланда. Он сказал тебе, куда вас отправят?
– Он не хотел это говорить, могу тебя заверить. Но ни одному пархатому янки не дозволено распоряжаться мной и твоими детьми – детьми моей канадской сестры... я так ему и сказал, чтоб мне никогда не видать флеша на семи пиках.
– Отлично, Джонни. И все-таки постарайся подружиться с директором ЦРУ.
– Мне наплевать на должности и звания. У нас аббревиатуру этого учреждения расшифровывают как «пойман на месте»... И это я ему сказал!
– Ну и хорошо... И как он отреагировал?
– Сказал, что нас отправляют в безопасное место в Вирджинии, а я ему ответил, что у меня здесь место чертовски более безопасное. У меня здесь ресторан, обслуживающий персонал и десять охранников, которым ничего не стоит с двухсот ярдов отстрелить предмет его мужской гордости.
– Да, в вежливости тебе не откажешь. Ну и что он?
– Рассмеялся, конечно. А потом объяснил, что в его распоряжении двадцать охранников, способных сделать со мной то же самое, но с четырехсот ярдов. Кроме того, кухня, всякие там горничные и т. д. и телевизор для детей. А телевизор я при всем моем желании заменить не могу.
– Чертовски убедительно.
– Да, он сказал и еще кое-что убедительное, и с этим не поспоришь. Например, что доступ туда для посторонних закрыт, что это – старое поместье в Фэйрфаксе, подаренное правительству каким-то богатым послом, у которого денег куры не клюют: там есть собственный аэродром и подъездная дорога в четырех милях от шоссе.
– Я знаю это место, – сказал Борн. – Это поместье «Танненбаум». Холланд прав: это действительно самое надежное место... Мы ему нравимся...
– Я тебя уже спрашивал: где Мари?!
– Мари со мной.
– Она нашла тебя?!
– Потом, Джонни. Я позвоню тебе в Фэйрфакс. – Джейсон повесил трубку. В этот момент Мари, протиснувшись сквозь толпу, протянула ему стаканчик с мороженым.
– Что с детьми? – спросила она.
– Нормально, и может быть, лучше, чем мы предполагали. Алекс расценивает намерения Шакала так же, как и я. Питер Холланд намерен вывезти их всех, включая и миссис Купер, в надежное место в Вирджинии.
– Слава Богу!
– Слава Алексу. – Борн взглянул на стаканчик с мороженым. – А это что такое, черт возьми? У них что, не было ванильного?
– Это пломбир с сиропом, орехами и фруктами. Его заказал мужчина, который стоял рядом со мной, но он так увлекся перебранкой со своей женой, что забыл взять его.
– Я не люблю пломбир.
– Можешь, конечно, начать ругаться, но лучше пойдем покупать одежду.
* * *
Полуденное карибское солнце выжигало «Транквилити Инн». Джон Сен-Жак со спортивной сумкой в руке спустился по лестнице в вестибюль. Кивнув Причарду, с которым только что разговаривал по телефону, он объяснил, что уезжает на несколько дней и позвонит после того, как доберется до Торонто. Остающийся персонал проинформирован о его внезапном, но совершенно необходимом отъезде, и он полностью уверен в своем управляющем и его неоценимом помощнике мистере Причарде. По его мнению, не возникнет таких ситуаций, с которыми они не смогли бы справиться. Гостиница практически закрыта, но в экстренных случаях надо связываться с сэром Генри Сайксом из резиденции генерал-губернатора.
– Нет таких проблем, с которыми я не смог бы справиться! – сказал Причард. – В ваше отсутствие мы займемся ремонтом...
Сен-Жак вышел из стеклянных дверей круглого здания и направился к первой вилле с правой стороны. Там его ждали миссис Купер и дети. Все вместе они должны были отправиться на вертолете военно-морского флота США сначала в Пуэрто-Рико, а оттуда самолетом на базу Эндрюс в окрестностях Вашингтона.
Выглянув в окно, Причард убедился, что его хозяин исчез на вилле номер один. Тут он услышал нарастающий рев вертолета, пропеллеры которого разрезали воздух над гостиницей. Через несколько минут вертолет должен был сделать круг над водой и приземлиться. Пассажиры, очевидно, слышали то же самое, подумал Причард и увидел, как из виллы вышли Сен-Жак с племянником и невыносимо дерзкая миссис Купер с девочкой на руках; вслед за ними появились два охранника – любимчики владельца гостиницы – с багажом. Причард достал из-за стойки телефонный аппарат, по которому можно звонить, минуя коммутатор, и набрал номер.
– Многоуважаемый дядя...
– Это ты? – не дал ему договорить заместитель директора иммиграционной службы. – Что ты сообщишь?
– Это в высшей степени важно, уверяю вас. Я слышал весь разговор...
– Нас достойно вознаградят, об этом деле узнают самые высокие власти. Ведь все они могут быть замаскированными террористами, а главарь у них – Сен-Жак. Мне сказали, что они способны даже Вашингтон обвести вокруг пальца. Что ты узнал, мой великолепный племянник?
– Их перевозят в так называемое «убежище» в Вирджинию, которое известно как поместье «Танненбаум»: там есть даже аэродром... Можете себе представить такое?
– Я чему угодно поверю, если в деле замешаны эти скоты.
– Не забудьте упомянуть обо мне в своем донесении, многоуважаемый дядя.
– Разумеется. Как же иначе?! Мы будем героями Монсеррата! ...Но помни, мой умный племянник, что все надо держать в тайне. Мы поклялись молчать – не забывай об этом. Представь себе: нас выбрали из многих для содействия огромной международной организации. Лидеры всего мира узнают о нашей работе.
– У меня просто сердце разрывается от гордости... Как называется эта священная организация?
– Ш-ш-ш! Ее название – тоже часть тайны. Деньги перевели через банковскую компьютерную систему из Швейцарии... Анонимность – это тоже доказательство.
– Святое доверие, – воскликнул Причард.
– Кроме того, хорошо оплаченное, добрейший племянник, и это только начало. Я лично наблюдаю за прибывающими сюда самолетами и отправляю всю информацию о них на Мартинику одному знаменитому хирургу – вот так-то! По приказу из правительственной резиденции сейчас задержаны все рейсы.
– А американский военный вертолет? – робко спросил Причард.
– Ш-ш-ш! Это тоже тайна, все – полнейшая тайна...
– Тогда это очень громкая и всем видимая тайна, многоуважаемый дядя. Люди, которые находятся сейчас на пляже, наблюдают за ним.
– Что?!
– Он уже здесь. Пока мы разговариваем, на борт как раз поднимается мистер Сен-Джей и дети. А также эта ужасная миссис Купер...
– Мне надо немедленно позвонить в Париж, – перебил его иммиграционный чиновник и бросил трубку.
– В Париж?! – как эхо повторил Причард. – Как это воодушевляет! Какую честь нам оказали!
* * *
– Я не открыл ему все карты, – спокойно сказал Питер Холланд. – Я хотел, даже совсем уже было собрался, но решимость читалась у него в глазах, да и то, что он говорил, не оставляло никакого сомнения. Он заявил, что готов убить меня, если это поможет Борну и его жене.
– Весьма убедительно. – Чарльз Кэссет кивнул; он сидел перед директором ЦРУ с компьютерной распечаткой в руках. Это было давным-давно похороненное в архивах секретное досье. – Прочтите это и вы все поймете. Несколько лет назад Алекс Конклин действительно пытался убить Борна в Париже. Они были близкими друзьями, но множество противоречивых обстоятельств спровоцировали Конклина на попытку покончить с Борном, всадив ему пулю в лоб.
– В данный момент Конклин на пути в Париж. Он и Моррис Панов.
– Вот что у тебя на душе, Питер. Я бы этого не допустил, даже если бы Конклин меня резал на части.
– Я не мог ему отказать.
– Мог, но не захотел.
– Мы многим обязаны ему: это он вывел нас на «Медузу»... С данного момента, Чарли, нас должна интересовать только она.
– Понимаю, директор Холланд, – процедил Кэссет. – Ситуация, как мне представляется, такова: затруднения с зарубежными делами вынудили тебя дать задний ход и разобраться с тем, что происходит у тебя под носом. Но по всем правилам этим должны заниматься хранители спокойствия внутри страны, то есть Федеральное бюро расследований.
– Ты что, угрожаешь мне, низкая душа?
– Точно, Питер. – На губах Кэссета играла тонкая, спокойная улыбка. – Ты нарушаешь закон, господин директор... Это огорчает, старина, как выразились бы мои предшественники...
– Что, черт бы тебя побрал, ты от меня хочешь?! – заорал Холланд.
– Прикрой одного из лучших наших людей, какие у нас когда-либо были. Я не прошу, я требую.
– Ты полагаешь, что я отдам все, что у нас есть, – включая название этой конторы «Медузы» на Уолл-стрит? Ты просто, мать твою, рехнулся! Это наши козыри!!!
– Ради Бога, отправляйся обратно на флот, адмирал, – посоветовал заместитель директора. – Если ты думаешь, что я склоняю тебя именно к этому, ты ничему не научился на своем посту.
– Эй, брось, умная задница, это уже похоже на нарушение субординации...
– Разумеется, плевать мне на субординацию, но здесь не флот. Ты не можешь протащить меня под килем, вздернуть на рее или лишить порции рома. Все, что ты можешь сделать, – это уволить меня, но тут же возникнет вопрос, в чем истинная причина отставки... И ответ на него не принесет Управлению никакой пользы. Но в этом и нет необходимости...
– Что за чертовщину ты несешь, Чарли?
– Во-первых, у меня не было даже в мыслях выдавать эту юридическую фирму в Нью-Йорке, потому что ты прав: это наш козырь, а Алекс со своим необузданным воображением посулами и угрозами доведет ситуацию до такого накала, что начнется ликвидация раскрытых агентов, – мы потеряем все следы как здесь, так и за рубежом.
– Я думал о чем-то вроде этого...
– Значит, ты опять-таки прав, – не дал ему договорить Кэссет. – Мы должны держать Алекса подальше от нашей ключевой информации и в то же время дать ему ниточку. Что-то осязаемое, чтобы он, поверив в ценность этого ориентира, мог ухватиться за него.
Воцарилось молчание. Наконец Холланд сказал:
– Предположим, я не понял ни одного слова из того, что ты набредил.
– Ты плохо знаешь Конклина. Теперь он уверен в том, что «Медуза» и Шакал связаны между собой. Как ты это назвал? Самореализующимся пророчеством?
– Я сказал, что ситуация была настолько парадоксальной, что развитие ее сделалось неизбежным, следовательно, она самореализовалась. Десоул оказался в данном случае неожиданным катализатором, ускорившим ход событий: все пошло не по графику – и с ним самим, и с Монсерратом... Что ты имеешь в виду под «ориентиром», под этой «осязаемой ценностью»?
– Удерживающий канат, Питер. Мы не можем допустить, чтобы Алекс носился по Европе, как сорвавшаяся с места во время шторма пушка, так же как и не можем дать ему название той юридической фирмы в Нью-Йорке. Нам нужна, если мы сумеем это устроить, линия связи, чтобы знать, что он затевает... Рядом с ним должен быть кто-то вроде его друга Бернардина – только этот кто-то должен быть нашим другом.
– И где же мы найдем такого человека?
– Есть у меня один кандидат... Надеюсь, нас не подслушивают?
– Можешь быть уверен, что нет, – ответил Холланд. – Я не верю в эту чепуху, мой кабинет проверяют каждое утро на наличие подслушивающих устройств. Что за кандидат?
– Один человек в советском посольстве в Париже, – спокойно ответил Кэссет. – Думаю, мы сможем с ним договориться.
– Наш информатор?
– Вовсе нет. Это офицер КГБ, и его главная задача уже многие годы – найти и ликвидировать Карлоса, а также защитить «Новгород».
– "Новгород"?.. Американизированный лагерь в России, где проходил подготовку Шакал?
– Он прошел только половину курса и сбежал... Поэтому его не успели пристрелить, как маньяка. Только это вовсе не американский лагерь, думать так было бы заблуждением. В этом месте есть английские и французские лагеря, а также израильский, голландский, испанский, западногерманский и Бог знает сколько еще других. На десятках квадратных километров по берегам Волхова были выкорчеваны леса и устроены поселения, попадая в которые можно поклясться, что оказался в другой стране, – разумеется, если бы можно было проникнуть туда. Как и фермы по разведению арийской расы – Lebensbom – в нацистской Германии, «Новгород» является одним из наиболее тщательно охраняемых Москвой секретов. Они хотят заполучить Шакала столь же сильно, как и Джейсон Борн.
– И ты думаешь, что парень из КГБ будет сотрудничать с нами и информировать о Конклине, если они вступят в контакт?
– Я могу попытаться. В конце концов, в данном деле у нас одна и та же цель, а Алекс согласится работать с ним, потому что он знает, как яростно Советы хотят вычеркнуть Карлоса из списка живых.
Холланд подался вперед в кресле и сказал:
– Я обещал Конклину, что помогу ему, если только это не помешает нам раскрыть «Медузу»... Через час он приземлится в Париже. Может быть, передать для него инструкцию, чтобы он связался с тобой?
– Пусть свяжется с Чарли Браво плюс единица, – сказал Кэссет, швыряя компьютерную распечатку на стол. – Не знаю, что я успею сделать за час, но все же попытаюсь. У меня есть секретный канал связи с этим русским благодаря нашему выдающемуся консультанту в Париже.
– Консультант заслуживает премии.
– Она и так уже намекала, или даже можно сказать, требовала. Она возглавляет самую чистую эскортную службу во всем городе: девочек проверяют еженедельно.
– Почему бы тогда не нанять их всех? – ухмыльнувшись, спросил директор.
– Сдается мне, что семь уже и так получают у нас зарплату, сэр, – якобы серьезно ответил заместитель директора, сохраняя на лице соответствующую мину, чему противоречили удивленно поднятые брови.
* * *
Доктор Моррис Панов был в таком состоянии, что едва передвигал ноги. Спуститься по трапу реактивного самолета ему помог морской пехотинец, в летней полевой форме, весь перетянутый ремнями.
– Как это вам, ребята, удается сохранять бравый вид после такого утомительного перелета? – спросил Панов.
– Пара часов на свободе в Париже, сэр, и вся наша выправка пойдет к чертовой матери.
– Дух настоящего воина неистребим, капрал. Слава Богу... А где этот хромой преступник, который летел вместе со мной?
– Его отвезли на диплограф, сэр.
– Еще раз. Существительное при глаголе совершенно непонятно.
– Это не больно, док, – засмеялся морской пехотинец, подводя Панова к электрокару, за рулем которого сидел одетый в форму шофер; на борту его машины был нарисован американский флаг. – Когда самолет заходил на посадку, пилоту сообщили, что для вашего попутчика есть срочная информация.
– Я подумал, что ему надо облегчиться.
– Наверное, и это тоже, сэр. – Капрал положил вещи на заднее сиденье электрокара и помог Панову сесть. – Осторожнее, док, приподнимите ногу.
– Это у него нет ноги, а не у меня, – сказал Панов.
– Нас предупредили, что вы были нездоровы, сэр.
– Какого черта! С ногами у меня все в порядке... Простите, молодой человек, я не хотел вас обидеть. Я просто не люблю летать в железной бочке на высоте десять тысяч метров... С Тремонт-авеню в Бронксе вышло не так уж и много астронавтов.
– Эй, док, вы не шутите?
– О чем вы?
– Да ведь я с Гарден-стрит! Знаете улицу напротив зоопарка? Меня зовут Флейшман, Морис Флейшман. Рад встретить земляка с Бронкса.
– Морис? – повторил Панов, пожимая ему руку. – Морис – «морской пехотинец»? Мне приходилось болтать с твоими родителями... Будь здоров, Мо. И благодарю за заботу.
– Выздоравливайте, док, а когда окажетесь на Тремонт-авеню, передавайте всем от меня привет, о'кей?
– Договорились, Морис, – ответил Панов, поднимая на прощание руку; электрокар рванул вперед.
Через четыре минуты в сопровождении водителя Панов вошел в длинный коридор – это был своеобразный свободный вход во Францию для членов правительств разных стран, аккредитованных набережной д'Орсэ. Они прошли в просторный холл, заполненный разноязычной публикой. Панова тревожило, что Конклина нигде не было видно, он повернулся было к своему сопровождающему, но в этот момент к ним приблизилась молодая женщина в униформе стюардессы.
– Docteur? – спросила она, обращаясь к Панову.
– Да, – откликнулся Мо. – Боюсь, что мой французский порядочно заржавел от долгого неупотребления, если я вообще его когда-либо знал.
– Это не имеет значения, сэр. Ваш спутник просил передать, чтобы вы подождали его здесь... Он вернется через несколько минут... Пожалуйста, присаживайтесь. Может быть, вы хотите выпить?
– Если не трудно, бурбон со льдом, пожалуйста, – попросил Панов, опускаясь в кресло.
– Одну минутку, сэр. – Стюардесса ретировалась; водитель поставил чемодан Панова рядом с креслом.
– Мне надо возвращаться к машине, – сказал водитель. – Надеюсь, вам здесь будет удобно.
– Интересно, куда мог подеваться мой друг, – пробормотал Панов, глядя на часы.
– Может быть, пошел искать телефон-автомат, док. Они все приходят сюда, получают какие-то сообщения и, как сумасшедшие, бегут в зал ожидания к телефону-автомату: те, что находятся здесь, им почему-то не нравятся. Быстрее всех бегают русские, а медленнее всех – арабы.
– Должно быть, дело в разнице темперамента, – улыбнувшись, высказал предположение Панов.
– Только не ставьте в заклад свой стетоскоп, если будете спорить об этом. – Водитель засмеялся и, салютуя, поднял руку. – Берегите себя, сэр, и постарайтесь отдохнуть. Вы выглядите усталым.
– Благодарю вас, молодой человек. До свидания.
Я устал, подумал Панов, наблюдая, как фигура водителя исчезает в длинном коридоре. Чудовищно устал, но Алекс все-таки прав: если бы он полетел в Париж без меня, я бы ему никогда этого не простил... Дэвид! Мы обязаны его найти! Ему может быть причинен невосполнимый ущерб – никто этого не понимает. Одно-единственное действие – и его хрупкая, поврежденная психика может быть отброшена на годы назад, точнее на тринадцать лет, когда он был машиной для убийства... Он опять начнет убивать, у него просто не будет другого выхода... До сознания Панова дошло, что кто-то обращается к нему.
– Извините, прошу прощения... Ваш напиток, – ласково сказала стюардесса. – Я не знала, будить ли вас, но вы шевельнулись и застонали так, словно вам больно...
– О нет, дорогая. Я просто устал.
– Понимаю, сэр. Внезапные перелеты так утомительны, особенно длительные и без должного комфорта.
– Вы правы по всем трем пунктам, мисс, – согласился Панов, забирая свой бурбон. – Благодарю вас.
– Вы, конечно, американец.
– Как вы догадались? На мне нет ни ковбойских сапог, ни гавайской рубашки.
Стюардесса обворожительно улыбнулась:
– Я знаю водителя, который привез вас сюда. Он работает в американской службе безопасности... Очень милый и весьма привлекательный молодой человек...
– Служба безопасности? Вы имеете в виду – в полиции?
– Да, что-то вроде этого. Только мы никогда их так не называем. А вот и ваш спутник... – сказала стюардесса и шепотом добавила: – Как вы считаете, может быть, ему нужна инвалидная коляска?
– Боже сохрани, нет. Он справляется сам уже много лет.
– Очень хорошо. Желаю вам приятно провести время в Париже, сэр. – Стюардесса отошла в сторону. Алекс обогнул группу оживленно болтающих о чем-то пассажиров и подошел к свободному креслу рядом с Пановым. Он присел на краешек кресла, не желая погружаться в его мягкую кожу. Чувствовалось, что он взволнован.
– В чем дело? – спросил его Мо.
– Я только что разговаривал с Чарли Кэссетом в Вашингтоне.
– Это один из тех, кто тебе нравится и кому ты доверяешь?
– Он лучше всех тогда, когда необходим индивидуальный подход или, как говорится, нужно пораскинуть мозгами. Он предпочитает смотреть и слушать сам, а не возиться с бумажками или компьютером, когда некому задавать дополнительные вопросы.
– А тебе не кажется, что ты забрел на мою территорию, доктор Конклин?
– На прошлой неделе Дэвид в такой ситуации сказал мне: «Мы в свободной стране, и, если пренебречь твоей профессиональной подготовкой, у тебя нет монополии на здравый смысл».
– Меа culpa, – кивнув, согласился Панов. – Наверное, ты был не в состоянии одобрить то, что сделал твой дружок Кэссет...
– Он сделал нечто, что и сам не одобрил бы, знай он больше о том, с кем имеет дело.
– Ну, это прямо фрейдизм какой-то... Но довольно опрометчиво с медицинской точки зрения.
– Возможно, ты прав. Кэссет пошел на соглашение с человеком в русском посольстве в Париже. Его зовут Дмитрий Крупкин. Предполагается, что мы будем работать с местной резидентурой КГБ. Я очень надеюсь, что Борна и Мари мы найдем в Рамбуйе.
– Что ты плетешь?! – едва слышно пробормотал пораженный Панов.
– Это долгая история, а времени мало. Москва твердо решила покончить с Шакалом. Вашингтон не может в данной ситуации ни защитить нас, ни оказать помощь. Советы будут для нас временно отцом родным, если нам удастся с ними сработаться.
Панов нахмурился, покачал головой, словно стараясь переварить эту неожиданную информацию, а потом сказал:
– Полагаю, это не твоя обычная шуточка... В этом есть некоторая логика. Я бы сказал, что даже как-то увереннее себя чувствуешь...
– Увы, это пока прожекты, Мо, – сказал Конклин. – Логично только на бумаге... Дмитрий Крупкин еще та штучка. Чарли с ним незнаком, а я знаю его как облупленного.
– Да? Он что, гнилой?
– Круппи – гнилой? Нет, вообще-то...
– Круппи?!
– Дело давнее... в конце шестидесятых мы работали с ним в Стамбуле, потом в Афинах, еще позже в Амстердаме... Нельзя сказать, что Крупкин крутой, хотя он и работает на Москву как сукин сын, насколько позволяют его умственные способности, а они у него вдвое лучше, чем у большинства клоунов в нашем бизнесе... Но у него есть пунктик. Дело в том, что он оказался не на той стороне, живет не в том обществе, не в той стране. Когда большевики пришли к власти, его родителям имело смысл бежать так же, как и моим.
– Я совсем забыл: ты ведь у нас русский.
– Знание русского всегда помогало мне в делах с Круппи: я улавливаю нюансы. По сути, он – стопроцентный капиталист. Круппи не просто любит деньги, это его всепоглощающая страсть со всеми вытекающими последствиями. Его можно купить при условии, что этого никто не видел и не слышал.
– Ты имеешь в виду Шакала?
– Я знаю, что в Афинах его купили греческие торговцы недвижимостью, которые продали Вашингтону дополнительные летные площадки, когда узнали, что коммунисты вот-вот вышвырнут нас оттуда. Они заплатили ему, чтобы он прикусил язык. Позднее Круппи был посредником в торговле алмазами между торговцами с Ньювмартк в Амстердаме и «дачной элитой» в Москве. Однажды мы выпивали с ним в «Каттенгат», и я спросил его: «Круппи, что за блядством ты занимаешься?» Представь себе, он сидел напротив меня в шикарном костюме, купить который мне было не по карману, и знаешь, как он ответил? «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы превзойти тебя и чтобы Верховный Совет господствовал над миром, но если тебе захочется отдохнуть, приглашу тебя в свой „домик“ на Женевском озере». Вот что он сказал, Мо.
– Он просто великолепен. Ты, конечно, поведал об этом своему другу Кассету...
– Напротив, нет, – перебил Конклин.
– Но почему?!
– Потому что Крупкин в разговоре с Чарли ни словом не обмолвился о том, что знаком со мной. Кэссет только пытается договориться, но подписывать договор в конце концов придется мне.
– О чем ты? Какой договор?
– У Дэвида на Каймановых островах лежит больше пяти миллионов. За приемлемую для обеих сторон сумму я перевербую Круппи, и он будет работать только на нас.
– Другими словами: ты не доверяешь Кэссету.
– Вовсе нет, – ответил Алекс. – Я доверил бы Чарли свою жизнь. Просто я не уверен, что нити этой игры должны находиться в его руках. У Холланда и Кэссета – свои приоритеты, у нас – свои. У них – это «Медуза», у нас – Дэвид и Мари.
– Извините меня. – Стюардесса вернулась и обращалась теперь к Конклину. – Прибыл ваш автомобиль, сэр. Он ждет у южного выхода.
– Вы уверены, что это за мной? – спросил Алекс.
– Простите, мсье, но водитель сказал мне, что он ждет мистера Смита, у которого не все в порядке с ногой.
– В этом он не ошибся.
– Я вызвала носильщика, чтобы отнести ваш багаж, господа. Туда довольно долго идти. Носильщик встретит вас у выхода.
– Огромное спасибо. – Конклин поднялся и вытащил из кармана деньги.
– Извините, месье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.
– Простите, я совсем забыл... Мой чемодан у вас за стойкой, не так ли?
– Там где его оставил ваш сопровождающий, сэр. Так же, как и багаж доктора, он будет у выхода через несколько минут.
– Спасибо еще раз, – поблагодарил Алекс. – Извините за мою оплошность с чаевыми.
– Нам хорошо платят, сэр, но я благодарю вас за ваш порыв.
Когда они шагали к дверям в центральный зал аэропорта Орли, Конклин повернулся к Панову и спросил:
– Как она узнала о том, что ты врач? Ты что, решил между делом подработать психоанализом?
– Едва ли это было возможно: слишком трудно объясняться на французском.
– И все же откуда она узнала? Я никому не говорил, что ты врач.
– Она знакома с парнем из службы безопасности, который проводил меня в тот холл. Мне кажется, что они коротко знакомы. Она сказала, что находит его «очень привлекательным».
Ориентируясь по указателям в переполненном зале, они направились к южному выходу.
Ни один из них не обратил внимания на смуглого мужчину с черными кудрявыми волосами и темными большими глазами, который выскользнул из зала для дипломатов вслед за американцами. Он устремился вперед и, обогнав Конклина и Панова, подбежал к стоянке такси. Он вытащил из кармана фотокарточку и, переводя взгляд с нее на американцев, убедился, что на карточке запечатлен один из них. Это был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, с каким-то отрешенным выражением лица.
Американцы вышли к южному выходу – человек последовал за ними. Американцы высматривали такси – человек подал знак своему шоферу. Подъехало такси. Водитель вышел навстречу Конклину и Панову и тихо о чем-то заговорил с ними. Носильщик доставил их багаж – американцы уселись в такси. Следивший за ними незнакомец проскользнул в свою машину.
– Pazzo! – воскликнул темноволосый мужчина, обращаясь к модно одетой женщине средних лет за рулем. – Говорю тебе, это какое-то безумие! Мы ждем три дня, встречаем каждый рейс из Америки, уже готовы плюнуть на все, – и вдруг этот болван из Нью-Йорка оказывается прав. Это они! ...Давай я поведу, а ты вылезай и свяжись с нашими людьми. Вели им позвонить Дефацио. Пусть он едет в свой любимый ресторан и ждет там моего звонка. Мне необходимо с ним переговорить.
* * *
– Это ты, старик? – спросила стюардесса из дипломатического зала по телефону, стоящему у нее на стойке.
– Да, я, – ответил на другом конце линии дрожащий голос. – И я постоянно повторяю слова молитвы к Пресвятой Богородице.
– Значит, это точно ты.
– Я уже сказал... Давай к делу.
– В список, который мы получили на прошлой неделе, был включен стройный пожилой американец с протезом, возможно в сопровождении врача. Верно?
– Верно! И?!
– Они только что прибыли. Я обратилась к спутнику инвалида, назвав его «док», и он сразу же отреагировал.
– Куда они отправились? Мне необходимо знать!
– Они мне не сообщили... Но вскоре я многое узнаю, и ты сможешь установить их маршрут, старик. Носильщик сообщит номер машины, которая ждала их на южной платформе.
– Во имя Господа, перезвони мне и сообщи все, что узнаешь!
* * *
В трех тысячах миль от Парижа в ресторане «Траффикантес Клэм Хаус» на Проспект-авеню в Бруклине в одиночестве сидел Луис Дефацио. Он покончил с vitello tonnato и теперь, вытирая ярко-красной салфеткой губы, старался сохранять обычный спокойный и исполненный достоинства вид. На самом деле он от ярости был готов вцепиться зубами в салфетку и едва сдерживал себя. Maledetto! Он провел в «Траффикантес» уже почти два часа, целых два часа своего драгоценного времени! А если учесть, что после звонка ему потребовалось сорок пять минут, чтобы добраться сюда из «Гарафолас Паста Пэлйс», что на Манхэттене, на самом деле прошло уже почти три часа с тех пор, как в Париже этот идиот обнаружил обе мишени. Сколько времени эти два мошенника могут добираться из аэропорта в отель? Целых три часа?! Конечно нет, если только этот идиот из Палермо не вздумал отправиться в Лондон, чего, кстати, вполне можно ожидать от этих, из Палермо.
И все равно Дефацио знал, что он прав! То, что этот еврей психиатр сказал под иглой, свидетельствовало о том, что другого пути у него и экс-шпиона, кроме Парижа с их добрым приятелем, траханым убийцей, нет... Итак, Никколо и лекарь исчезли... Ну и что? Еврей сбежал, и Ники не рискует показываться после этого на глаза. Но Никколо болтать не станет: он знает, что для его здоровья будет очень вреден нож в печени, – а именно это ожидает его, если он пустится в разговоры. Кроме того, Ники не знает ничего такого, что адвокаты не отмели бы сразу же, как какое-то второразрядное дерьмо, которое выпало из зада захудалого жеребца. А лекарь знает только, что он был в какой-то комнате на непонятно где расположенной ферме... Если вообще он окажется в состоянии хоть что-то вспомнить. И видел он только Никколо, когда был «компас мантис», как они говорят.
Да, Луис Дефацио знает, что прав. И потому его в Париже поджидают семь миллионов «зеленых». Боже всемилостивый, семь миллионов! Даже если он выделит палермским мошенникам, работающим в Париже, больше, чем они ожидают, то ему все равно останется куча денег...
Пожилой официант, переселенец еще из той, старой страны, дядя владельца ресторана, приблизился к столу. Луис затаил дыхание.
– Вас к телефону, синьор Дефацио.
Саро supremo отправился к телефону-автомату в конце узкого темного коридора, начинавшегося за мужским туалетом.
– Говорит «Нью-Йорк», – сказал Дефацио.
– Говорит «Париж», синьор «Нью-Йорк». Это опять-таки pazzo!
– Где вы были? Вы что, достаточно pazzo, чтобы отправиться в Лондон? Я звонка ждал целых три часа!
– Где я был? Ехал по темным проселочным дорогам... Но это важно только с точки зрения сохранности моей нервной системы. Спросите лучше, где я сейчас... это какой-то бред!
– Так где же?
– Я звоню из сторожки. Этому французскому buffone я заплатил сотню долларов, и теперь он то и дело заглядывает в окно, чтобы проверить, не стащил ли я чего: может, он думает, что я заберу обеденные судки, кто знает?
– Для мошенника вы говорите не так уж и глупо... Что за сторожка?
– Я на кладбище, это примерно в двадцати пяти милях от Парижа. Говорю вам...
– На кладбище? – перебил его Луис. – Почему, черт подери?!
– Да потому, что оба ваших знакомца прямо из аэропорта отправились сюда, вы, ignorante! Здесь сейчас происходит церемония погребения – ночные похороны... полно людей со свечками, которые вот-вот потухнут из-за дождя... Если ваши знакомые прилетели сюда, чтобы посетить эту варварскую церемонию, выходит, воздух в Америке наполнен вредными для мозга веществами! О таких sciocchezze, мистер «Нью-Йорк», мы не договаривались. У нас своя работа.
– Они отправились туда на встречу со своим дружком, – не повышая голоса, словно бы для себя, произнес Дефацио. – Что касается работы, мошенник, вот что я тебе скажу: если у тебя есть желание когда-либо еще поработать с нами или с Филадельфией, Чикаго или Лос-Анджелесом, будешь делать то, что я тебе скажу. И тебе за это хорошо, заплатят, capisce?
– Вынужден согласиться, что последнее сообщение имеет смысл.
– Наблюдай за ними так, чтобы тебя не заметили, но слежку не прекращай. Выясни, куда они направятся и с кем встретятся. Я приеду, как только смогу, но мне придется лететь через Канаду или Мексику для того, чтобы проверить, нет ли за мной хвоста. Буду у вас завтра вечером или послезавтра утром.
– Чао, – попрощался «Париж».
– Пока. Мы кровно связаны, – ответил Луис Дефацио.
