— Почему-у-у?! — Кокотов взвыл так, словно впервые услышал, что все люди смертны.

— В нашей истории чего-то не хватает, — спокойно объяснил игровод.

— Обиды на вечность? — чуть не заплакал писатель.

— Вы напрасно иронизируете!

— Но почему не хватает? Чего?!

— Не знаю, но чувствую. Талант — это когда чувствуешь, как не должно быть. И не смотрите на часы — вы на похороны не опаздываете. Давайте-ка разбираться! Итак, они проснулись в шале. Вы хорошо себе представляете, что такое тридцатисемилетняя женщина утром в постели? Жена не в счет, она верный соратник по совместному старению и заслуживает сострадательной нежности. Но любовница! Знаете, у меня была подобная история…

— Я не хочу, не хочу больше ваших историй! — истерически простонал писодей.

— Не хотите — не надо, — пожал плечами Жарынин. — Тогда вообразите: Боря смотрит на нашу Юлю глазами богатого человека, изнуренного юными длинноногими девами, готовыми ради денег на то, что и маркизу де Саду в голову не приходило. Зачем ему Юля? Он лениво предложит открыть на ее имя счет. Она гордо откажется. Они оденутся, стараясь не глядеть друг на друга, и вернутся каждый в свою жизнь.

— А как же гипсовый трубач?..

— На хрена, скажите, в этой ситуации нужен ваш гипсовый трубач? Вот и получается: ни трубача, ни катарсиса! Нет, чего-то не хватает. Какого-то взрыва…

— Может, Ксения?

— Кто?

— Жена Бориса.

— Ксения? Допустим, она алкоголичка, давно лишенная мужниной ласки. Обычная история в богатых домах. Ну и что?

— Она узнает про свидание в шале, врывается и…

— Откуда узнает?

— Ей сказал кто-то из охранников…

— Значит, она спит с охранником. Неплохо, а главное — типично. Так ей и надо! Вы хотите, чтобы она ворвалась и отлупила Борю зонтиком, как моя жена?

— А что, Маргарита Ефимовна била вас зонтиком? — оживился Кокотов.

— Била. Как-нибудь расскажу. А может, вы хотите, чтобы Ксюша присоединилась к ним третьей? Экий же вы, однако, Вуди Аллен!

— Ничего я не хочу. Это вы от меня все время чего-то хотите! Вы мозгоед!

— Вот видите, даже новое слово придумали. Это хорошо. Вас нужно чаще сердить — тогда с вами можно работать.

— Мне надо идти! — нервно объявил писодей, вскакивая со стула.

— А в чем дело?

— Ни в чем. Мне надо!

— Хорошо, идите! Зачем мне такой соавтор? Прощайте навсегда!

— Прощайте! — Андрей Львович метнулся к выходу. — Я вам не раб!

— Не раб — а следовательно, плохой писатель!

— С чего это вы взяли? — замедлил бегство автор «Кандалов счастья».

— Хороший писатель — раб замысла, как верно заметил Сен-Жон Перс. А вы раб своих гормонов. Вот вы кто! Кстати, дверь я запер.

— Когда?

— Когда вы мочили полотенце и звонили Лапузиной.

— Зачем? — вопросительно застонал Андрей Львович, дергая ручку.

— Затем, что вы неблагодарный! Я прислал вам свою лучшую женщину, думал: успокоитесь, вернетесь в творчество. Я ошибся! Что вы суетитесь, как обнадеженный девственник?! Думаете, не вижу? Вижу! Дурашка…

— Я не дурашка!

— Ладно, не дурашка. Вернитесь и заодно захватите пивка!

Кокотов, понимая, что гибнет, в ярости распахнул холодильник, схватил две «Крушовицы» за горлышко и пошел на Жарынина, как последний боец на немецкий танк. Режиссер ждал его с обнаженным клинком.

— Пейте, пейте, пейте!

— Спасибо, мой друг, — игровод сорвал пробку и, счастливо всхлипнув, запрокинул бутылку.

А несчастный писатель вдруг почувствовал почти непреодолимое желание выхватить из руки тирана кинжал и воткнуть в отвратительно мечущийся под бурой щетинистой кожей кадык. Желание зарезать режиссера было настолько повелительным, что он левой рукой придержал преступно шевельнувшуюся правую. Писодей живо вообразил, как, нанеся удар, будет потом долго сидеть рядом с алебастровым трупом, распростертым на кровавых простынях. Через какое-то время, не дождавшись соавторов на ужин, зайдет с подносом Регина… Нет, лучше Валентина Никифоровна. Увидев труп с кинжалом в горле, она дико закричит, обрушит поднос с тарелками и убежит звать на помощь. Примчится ошарашенный Огуревич, станут потихоньку заглядывать в номер самые смелые и любопытные старички. Не дождавшись у дальней беседки, придет и Наталья Павловна. Через головы перешептывающихся ветеранов она будет смотреть на Кокотова огромными, потрясенными глазами, полными восхищенного отчаянья. Наконец приедет наряд. Милиционер, похожий на опера с «Улиц разбитых фонарей», спросит:

— Ваша работа?

— Моя.

— Фамилия?

— Свиблов.

— Не лгите.

— Кокотов.

— Это другое дело. Будем явку с повинной оформлять?

— Если можно…

— Конечно можно. Мотив?

— Личная неприязнь.

— Конкретнее!

— Он назвал меня «дурашкой».

— Не верю. Вы не дурашка, вы убийца! Скажите лучше правду!

— Он не пускал меня на свидание к любимой женщине!

— А вот теперь верю! — кивнет опер, с интересом глянув на Наталью Павловну, все еще стоящую у дверного косяка. — Вы бы шли домой, гражданочка!

— Я найму лучших адвокатов! — крикнет она, теснимая участковым. — Я буду ждать!

— О чем вы опять задумались?

— Об убийстве… — сознался автор «Роковой взаимности».

— О каком еще убийстве? — не понял режиссер.

— Обыкновенном…

— Так-так-так, — Жарынин, снова приоживший после пива, забарабанил пальцами по тумбочке. — Убийство. А что — неплохо! Включаем мыслеройные машины и двигаемся в этом направлении. Кого-то должны убить. Это хорошо. Это правильно. Но кого? Юлию жалко. Костю не жалко, но зачем? Варя молодая еще. Детей в кино вообще убивать нельзя. Ксения и так скоро умрет от пьянства. Остается — Борис. Кто и за что его убивает? Думайте!

— Знаете, Дмитрий Антонович, у меня есть одна идея. Я готов ее вам изложить завтра утром. Могу письменно, — веско произнес Кокотов, ощущая в голове сосущую пустоту, какая обычно бывает в голодном желудке.

— Почему же не сейчас?

— Мысль должна дозреть. И если вы дадите мне сегодняшний вечер на размышления…

— Не дам! — Игровод посмотрел на соавтора с иронией строгого родителя, ведающего все простодушные хитрости своего младенца. — Что вы мне врете, как депутат избирателю? Думайте! Немедленно! Вслух. Ну!

— Но это еще очень сыро… — соврал, борясь за свое счастье, писодей и снова незаметно посмотрел на часы: было уже почти шесть.

— Ничего, что сыро. Валяйте!

«Господи, — подумал раздавленный Андрей Львович. — За что, за что мне все это? Чем страдать с этим пьяным самодуром, лучше сочинять вместо Рунина чепуху про мозг Иллариона! И сюжет беременная студентка, верно, неплохой придумала… Стоп, Андрюша, стоп! — Сам к себе, да еще с особенной маминой интонацией, он обращался редко, только в минуты страшного волнения или вынужденного мужества. — Тихо! Только не спугни, Андрю-юша!..»

И тут случилось чудо: из этого мысленного вопля, точнее сказать, «мыслевопля», мгновенно, точно яркий бумажный букет из сухонького кулачка фокусника, выскочила вся история убийства Бориса до последних мелочей. Казалось, Кокотов ее вынашивал не один день.

— Видите ли, Дмитрий Антонович, — начал писодей, стараясь придать голосу эпическое спокойствие. — Если наш Борис — олигарх, значит, у него есть враги. Isn’t it? — от страшного напряжения он перешел на английский, которого почти не знал.

— Of course! — подтвердил игровод. — Недаром Сен-Жон Перс говаривал: богатство — главная улика! Ну и что с того?

— Бориса хотят убить.

— За что?

— Не важно.

— Кто?

— И это не важно! — Кокотов почувствовал себя Жарыниным. — Хотят — и все тут!

— Верно. Богатство — вызов нравственности! Ведь есть же, согласитесь, какой-то предел обогащения? Скажем, десять миллионов евро.

— Пять, — поправил экономный литератор.

— Хорошо, пять. Куда больше? Надо создать Всемирную чрезвычайную комиссию по борьбе с аморальным богатством (ВЧК БАБ), которая вместе с «фискалами» будет отслеживать рост состояний, и как только лимит превышен, на дом к оплошавшему нуворишу выезжает специальное подразделение «Омега-Минус», тихо снимает охрану, входит в кабинет: «Вы такой-то?» — «Да, в чем дело?» — «Вы нарушили мондиальный закон „О пределах личного обогащения“». — «Нет, это ошибка! Меня подставили…» — «Ошибка исключена!» — «Я вызову адвоката!» — «Не надо адвоката!» — И бац в лоб из «макарова». — «Честь имеем!» А утром портретик в газетах с наставительной надписью: «Он не умел считать деньги!» А как сосчитаешь? Особенность бизнеса в том, что никогда до конца не знаешь, сколько у тебя денег. Но ВЧК БАБ знает. Весь мир, коллега, изменится невероятно! Вообразите, едва только ваши накопления приблизятся к роковой черте, вы начнете нервничать, не спать ночами, соображая, как избавиться от опасных излишков и не получить пулю. Жена будет рыдать, прося не покупать ей новую шубу, любовница — в ужасе отшатываться от дареных бриллиантов. Ведь все считается, все — до карата и норковой спинки! А сами вы станете метаться из одного детского дома в другой, умоляя принять добровольные пожертвования, чтобы отправить соответствующую справку в ВЧК БАБ. Цунами благотворительности захлестнет человечество, Черная Африка наестся досыта. За редкими, как розовые фламинго, нищими будут гоняться толпы миллионеров, плача и требуя: «Возьми миллион, будь человеком!» В каждом мусорном контейнере легко отыщется два-три нераспечатанных банковских брикета. Люди снова потянутся к станкам, кульманам, в поля и огороды, возвращаясь к счастью низкооплачиваемого труда… Зачем рисковать жизнью ради денег, когда можно встретить румяную зорю с косой в руках по пояс в росе? Ну, как вам?

— Занятно, — сухо отозвался Кокотов. — Но прошу вас больше меня по пустякам не перебивать!

— Извините, коллега, замечтался.

— Итак, Бориса хотят убить, и, конечно, не одноклассники. Он кому-то мешает, очень мощной структуре. Возможно, власти…

— Это вы бросьте! Нашей власти мешает только народ.

— А если он решил пойти в политику, в Кремль? — предположил писодей.

— Посадят за неуплату налогов. Нет, его хочет убрать конкурент!

— Согласен. И тут начинается самое главное. Конкурент должен найти исполнителей, очень серьезных.

— Самые серьезные — это «Киллвипсервис». Кстати, обратите внимание, каков язык этих ханжей англосаксов! Словно нарочно приспособлен к тому, чтобы красоты речи не отвлекали от зарабатывания денег. Попробуйте-ка то же самое сказать по-русски — получится: «Служба ликвидации особо влиятельных особ». Ну кто обратится в такую фирму?! Никто. Другое дело — «Киллвипсервис». Так и хочется кого-нибудь заказать!

— Слово… — пробормотал Кокотов.

— Какое слово?

— «Служба ликвидации особо влиятельных особ» — сокращенно «СЛОВО».

— Гениально! Малая Никитская. Доходный дом начала двадцатого века, давно избавленный от коммуналок и выкупленный под офисы. Рядом с тяжелой дубовой дверью дюжина золотых табличек, а среди них затерялась скромнейшая, с деликатными буковками: ЗАО «СЛОВО». Небольшой офис на четвертом этаже, куда поднимает старинный лифт с кованой решеткой в стиле ар нуво. В офисе обстановка дружной частной редакции: молодые интеллектуалы сгрудились над столом, заваленным фотографиями Бориса, газетными вырезками, журналами с его интервью. Есть там и «Умный рынок», который принесла домой Варя. Первое впечатление — они срочно готовят к печати книгу о нашем герое. Или же собирают на него досье, чтобы продать конкурентам. Они, кстати, так его и называют: «наш герой». «А что там наш герой? Что нового у нашего героя?» До самого последнего момента мы не догадываемся, что это убийцы. И только…

— Может быть, вы откроете дверь и выпустите меня? — сварливо перебил обиженный писатель. — Я вам, кажется, здесь совсем не нужен!

— Молчу, молчу!

— Значит, главная задача убийц — выманить Борю в такое место, где он окажется беззащитен, а охрана беспомощна. И ребята из «СЛОВА», тщательно изучая его жизнь с самого детства, узнают и про Юлию, и про их первую любовь…

— А может, нам вообще снять фильм про первую любовь? — мечтательно перебил Жарынин, открывая последнюю бутылку пива. — Знаете, от того, как обошелся человек со своей первой любовью, зависит, в сущности, его судьба. Если предмет желания остался холоден и недоступен, мужчина потом всю жизнь суетливо добивается женщин, панически боясь отказа. Если первая любовь оказалась взаимной, подхватила, понесла, но постепенно иссякла и отпустила, мужчина потом спокоен, уверен в себе и срывает женщин по обочинам жизненного пути, как травинки для чистки зубов. Если же первая страсть по какой-то причине оборвалась на взлете, в момент самых разгоряченных иллюзий, он возвышенно страдает, свято веря, что потерял главное в жизни, лишился единственного возможного счастья. Прерванная любовь — это прекрасно! Как раз наш случай.

— А если первая любовь окончилась браком? — осторожно спросил Кокотов.

— Это самое неприятное. Искусство такого не прощает. Сколько талантов погубил ранний счастливый брак! Но извините, я снова вас перебил!

— Я уже почти все сказал. Убийцы хотят выманить Бориса с помощью Юли. Но как заставить нашу печальницу позвонить изменщику? Очень просто: они втягивают Костю в провальный бизнес, дают денег на открытие частной дефектологической школы, а потом включают счетчик и подсказывают: пусть твоя жена брякнет своему разбогатевшему другу юности. Они уверены: встретившись, бывшие любовники обязательно пойдут к гипсовому трубачу. Разумеется, ребята из «СЛОВА» не требуют: ты, мол, нам его вымани, а мы убьем. Объясняют иначе: нам надо с ним серьезно поговорить, а он недоступен, окружен охраной.

— Неплохо, коллега! А если усложнить? Костя догадывается, что Бориса хотят убить, и в нем просыпается мстительное чувство неудачника, который вырастил неродную дочь и двадцать лет имел в постели обломок чужой любви. А?

— Возможно…

— И вот после «Золотого трепанга» наша парочка едет к гипсовому трубачу.

— А в шале они уже не едут?

— Нет. Теперь все гораздо серьезней. Юля хочет признаться Борису, что Варя — его дочь.

— Она же не хотела!

— Слушайте, Кокотов, Пушкин не отвечал за свою Татьяну. Почему я должен отвечать за Юльку? Не хотела — и вдруг захотела. Что вы, женщин не знаете?! Но сказать она ничего не успела. Они вышли из бронированного джипа, охрана, конечно, оцепила школьный сад, но влюбленные только успели подойти к гипсовому трубачу и взяться за руки… Раздался страшный взрыв, Тр-ра-ах! Под пьедестал была заложена бомба, как под Кадырова, помните?

— А я думал, снайпер…

— Снайпер убьет только Борьку, а мне надо, чтобы погибли оба.

— Зачем?

— Не понимаете?

— Не понимаю.

— Они не смогли быть вместе в жизни, но соединились в тротиловом огне. Навсегда. А концовка знаете какая?

— Теперь не знаю.

— Мы снова видим их роковое свидание двадцатилетней давности. Юля, почуяв измену, стремительно уходит прочь, но Борис ее догоняет, обнимает… И она, не выдержав, оттаяв, признается: «У нас будет ребенок!» Он подхватывает ее на руки и кружит, кружит вокруг гипсового горниста, который трубит в ночное небо гимн любви, верности и материнству. Но я сниму так, чтобы до конца никто так и не понял… Что это было? Предсмертная греза, реальность или потустороннее воздаяние, когда душам разрешено исправить только одну, но самую большую земную ошибку? И они ее исправляют! Уф-ф-ф… Кокотов, я вами доволен!

— Неужели?!

— Да, вы заслужили краткосрочный отпуск. Сегодня гуляйте, а завтра садимся писать поэпизодный план. Ступайте! Нет, стойте, налейте мне на прощанье! — Игровод кивнул на бутылку с веткой укропа. — И не лезьте к ней сразу! Лапузина очень непроста! А лучше, друг мой, женитесь на Вальке! Вам уступлю. Такой женщины вы нигде не найдете: чистоплотная, преданная, страстная… Ну, сами же теперь знаете! Сен-Жон Перс говаривал: «Женское одиночество — это Клондайк». А как она готовит сациви с кедровыми орехами! Просто фантастика!

— Я подумаю… — пообещал счастливый писодей и поднес соавтору рюмку трясущимися от радости руками.