— Кокотов, ау! О чем вы думаете?

— Ни о чем…

— Оно и видно. А вы подумайте лучше, что будет делать Юлия, получив приглашение в ресторан.

— Трудно сказать…

— Если б я знал, что Валька так ослабит ваш интеллект, я бы ее не присылал!

— Прекратите!

— Думайте и уберите телефон! Что вы смотрите на него, как импотент на нечаянную эрекцию! Лучше достаньте из холодильника пиво! Скорей! Страдаете тут, как немолодой Вертер? Вы еще застрелитесь!

— Но Регина Федоровна… Может, вам лучше выкурить трубку?

— К черту трубку! К черту Регину Федоровну! Несите пиво, гипсовое чудовище!

Последнее оскорбление сломило писодея своей внезапной экспрессией, он пожал плечами, подошел к холодильнику, вынул бутылку «Крушовицы» и отнес Жарынину. Тот принял лечебный сосуд с достоинством, взял трость, прислоненную к кровати, обнажил кинжал и молниеносным движением сорвал пробку, едва успевшую пшикнуть. Писатель только теперь заметил, что у самого основания клинка имеется выемка, словно специально предназначенная для откупоривания пивных емкостей. Режиссер впился губами в горлышко и застыл, запрокинув голову, как горнист на зорьке: лишь судорожно прыгал его кадык да стремительно, словно шприц, пустела бутылка. На лице Дмитрия Антоновича в этот миг остановилось совершенно особое выражение. Его трудно объяснить словами и можно — очень приблизительно — назвать «тихой пивной радостью бытия». Андрей Львович смотрел на режиссера и, к своему удивлению, испытывал к этому похмельному, потному, краснолицему человеку, которого шесть дней назад и не знал вовсе, чувство почти родственной приязни и внутреннего сродства. Он даже ощутил во рту бродильный вкус ячменного напитка.

— Хорошо! — отдышавшись, произнес режиссер и глянул на соавтора добрыми влажными глазами. — Теперь за работу! Итак, что будет делать наша Юленька, получив приглашение Борьки? Ваша версия?

— Ну, наверное, наверное… — пробормотал Кокотов, — она будет… прикидывать, что надеть на свидание. Да?

— Правильно, умница! Она же собирается в ресторан с олигархом! Кстати, в какой именно?

— Может, в ресторан «На дне»?

— Это еще что такое?

— Ну, хорошее место, там обстановка начала двадцатого века, официанты одеты персонажами Горького…

— Босяками? Нет, не годится! Боря поведет Юлю в «Золотой трепанг», это высший класс. И вот она уже звонит подругам, живо рассказывает: у меня очень важное свидание в «Золотом трепанге», конечно деловое, но этот человек когда-то был в меня сильно влюблен, и я должна ему снова чуть-чуть понравиться! Подруги ахают, проникаются, советуют, но главное — начинают ее одевать. Одна приятельница дает новое бутиковое платье, вторая отрывает от себя комплект «Булгари»: кольцо, сережки и браслет. Третья ведет к своей парикмахерше, и они сообща придумывают Юльке макияж и роскошную прическу… Нужна какая-то пикантно-трогательная деталь!

— Может, белье из «Дикой облепихи»? — предложил Кокотов.

— А что?! Юлька смущается, мол, чисто деловая встреча… Но подружка-оторва хохочет: «Надень на всякий пожарный! Знаем мы эти деловые встречи!»

— Мне кажется, это лишнее! — заметил автор «Русалок в бикини».

— Лишнее, коллега, — если бы мы отправили нашу героиню в салон интимных стрижек «Венерин бугорок»!

— Но Дмитрий Анатольевич, я не понимаю! Тут трагедия: муж на счетчике, звонят бандиты… Какой венерин бугорок?

— Тот самый! Жизнь, как заметил неутомимый Сен-Жон Перс, — трагедия, сочиненная комедиографом. Только большим художникам удается передать эту глумливую странность бытия. Обычно или зубоскалят, или рыдают. Настоящее искусство — плачущая улыбка, как в финале «Ночей Кабирии». Понимаете? Если нам это удастся — Канны наши!

— В прошлый раз вы обещали Венецию.

— Мы с вами растем! …И вот наша Юля, причесанная, нарядная, ювелирно украшенная, готова к встрече с Борисом. Варя хлопает от восторга в ладоши: «Мамочка, какая же ты еще молодая и красивая!» А Костя смотрит на жену тяжким взором, смутно чувствуя непоправимую ошибку. Это, милая моя Аннабель Ли, особое состояние… Постылая жена, которую ты знаешь, кажется, до каждого плотского закоулочка, знаешь во всей ее скучной ежедневности, вдруг надевает новое платье… И у тебя в сердце поселяется странная тревога, ты вожделеешь, сокрушаешься, что обидно недопознал эту женщину, что она, оказывается, опасно открыта миру чужих мужчин… У вас такое бывало?

— Бывало… — кивнул Кокотов, вспомнив последние месяцы совместной жизни с вероломной Вероникой.

— А я, знаете, в молодости даже несколько раз из-за этого отменял походы в театр, в оперу с Маргаритой Ефимовной… Ну, вы меня понимаете?

— Понимаю…

— …Итак, поцеловав мужа на прощанье, Юля безвозвратно смотрит ему в глаза. Костя лепечет: может, не надо, может, обойдется… Она коротко отвечает: «Не обойдется. Надо!» Потом выглядывает в окно: там ее уже ждет длинная черная машина, сверху похожая на акулу-людоеда.

— А откуда Борис знает, где она живет?

— Боже ж ты мой, у него целая служба безопасности! И вот Юля, роскошная, обворожительная, таинственная, спускается по загаженной лестнице своей ветхой «хрущобы». На облезших зеленых стенах видны похабные надписи и другие наскальные неприличности, выщербленные ступени замусорены, заплеваны, в нос бьет такой запах, словно в подвале месяц назад удавился бомж. Навстречу ей, влача убогую продовольственную корзину, тяжело поднимается неопрятная пенсионерка. «Здравствуйте, тетя Катя!» — говорит Юля: она же выросла в этом доме. А старая женщина ее не узнает. Не узнает! Понимаете? Вот наша героиня толкает изуродованную дверь подъезда и… попадает в другой мир! Ах, как я это сниму, как сниму! Вышколенный водитель с поклоном распахивает дверь лимузина, она садится и оказывается в кожано-полированном великолепии…

— …А там ее ждет Борис с двумя бокалами шампанского и букетом роз, — воодушевился Кокотов, мечтнув о скором свидании с бывшей пионеркой.

— Коллега, если вам не доводилось близко общаться с богатыми людьми, лучше не вмешивайтесь! Нет, он не ждет ее в машине. Никогда!

— У ресторана?

— У ресторана ее встречает холеный, как выставочный пудель, топ-менеджер. Он провожает вип-гостью в золоченый холл и передает с рук на руки метрдотелю. И тот уже введет ее в ресторанный зал. Юленька застывает, потрясенная… Вы, конечно, никогда не бывали в «Золотом трепанге»?

— Конечно, — с легким оттенком классовой ненависти подтвердил автор «Космической плесени».

— Тогда вообразите себе круглый зал, прозрачные стены которого — это один огромный аквариум. Там, за стеклом, кто только не плавает: и осетры, и камбала, и семга, и угри, и налимы и черт еще знает что! Шевелят клешнями огромные дальневосточные крабы, меж камнями, переливаясь разными цветами, затаились осьминоги, дно, как мостовая, выложено устрицами…

— Налимы пресноводные, а камбала…

— Идите к черту, ихтиолог хренов! Не путайтесь в ногах моего вдохновенья! По кругу, меж этого подводного изобилия, плавает аквалангист с бабочкой на шее, в руке у него подводное ружьецо. Посетители «Золотого трепанга» подходят к стеклу и показывают пальчиком на то, что хотят съесть. Чпок! И официант-подводник уплывает с добычей в грот, где скрыта шлюзовая камера, через которую продукт заживо попадает на кухню…

— Это правда? — с недоверием спросил писатель.

— Что именно?

— В самом деле есть такой ресторан?

— Зачем я буду вам врать? Сами подумайте, если такого ресторана нет, его придется строить на съемочной площадке. Мы разорим мистера Шмакса на одном этом эпизоде. Конечно же, есть такой ресторан! Я был там. Два раза. Юлия входит в зал и стоит, словно громом пораженная, потом тщетно ищет глазами Бориса. За столиками она замечает знаменитого пародиста, который умудряется кривляться на двадцати трех телеканалах одновременно, причем на всех одинаково бездарно. Она узнает лидеров двух враждующих партий, мирно выпивающих под свежего омара. Здесь же и министр…

— Нет, министра там быть не может! — возразил Кокотов.

— Не понял!

— Чиновникам запрещено бывать там, где есть аквариумы.

— А это еще почему?

— Под видом растений в аквариумах установлены антенны с записывающими устройствами. Информация идет прямиком в ЦРУ…

— А почему их не уберут? — вскипел Жарынин. — Где ФСБ?

— Буш запретил.

— Буш объелся груш! Впрочем, Обама такой же любитель привязывать камень демократии к шее человечества. Ладно, министров там нет. Важно, что в ресторане множество узнаваемых лиц, но Бориса среди них нет. Юля с недоумением оборачивается к метрдотелю: «Неужели опаздывает?» Тот заговорщицки подводит ее к стеклянной стене. К ним сразу же подплывает аквалангист, и она с изумлением узнает одноклассника. А он смеется, пуская пузыри, и жестами спрашивает, мол, кого съедим? Юля пожимает плечами. Остроумный олигарх подстреливает стерлядку, подхватывает пару лобстеров, набирает в сеточку две дюжины устриц, еще кое-что по мелочам и уплывает в грот. Метр торжественно ведет гостью к столику, скрытому за ширмой из резного сандала, а вскоре появляется улыбающийся Борис: он в костюме от Бриони, и только чуть влажные волосы выдают в нем недавнего подводного охотника…

— Прямо Джеймс Бонд! «Бриони» у него на спине написано, как «МЧС»? — съязвил Кокотов.

— Дорогой мой, если бы вы хоть раз надели костюм от Бриони, то не иронизировали бы! Джеймс Бонд? Да, есть немного… Он же хочет поразить свою былую возлюбленную. Богатые это любят, но делают чаще всего в хамской форме. Борис — исключение. Но и наша героиня не таковская… Она все эти чудеса принимает со сдержанной любознательностью, как британская королева парад экваториальной конницы. Борька, кстати, не ожидал, что его школьная подруга еще так хороша, и в нем просыпается мужской азарт. Но главное: к нему приходит понимание, что он все еще любит ее. И она осознает, что до сих пор не охладела к мужчине, так вероломно ее предавшему… Надо ли объяснять, коллега, что после ужина они оказываются в его загородном шале…

— А гипсовый трубач?

— Никуда не денется ваш гипсовый трубач! Успокойтесь! И вот они любят другу друга…

— В первый вечер? Вы же сами говорили, наша Юлия…

— Ах, бросьте! Женщины обладают удивительным чутьем, когда можно в первый день, а когда и через месяц нельзя. Это тайна. И вот они любят друг друга перед жарко пылающим мраморным камином в спальне, отделанной черным деревом. А у Юльки перед глазами стоит старенькая дача с самодельным очагом, сложенным из украденного со стройки шамотного кирпича. Скрипит панцирная кровать, на полочке подрагивают мраморные слоники…

— Но это же случилось у бабушки… дома…

— Господи, какая разница! Теперь мне нужна старая заснеженная дача: чтобы мерзлая рябиновая кисть стучала в узорное стекло, в окно смотрела мертвенно-яркая зимняя луна, а потом эта луна взорвется и станет жгучим, невыносимым солнцем плотского восторга. Слоники попадают со стуком на пол…

— Но вы же сами говорили, что потерять невинность на зимней даче — это банально!

— Сен-Жен Перс сказал: «Банальность — это пульсирующая матка новизны». Запомните, коллега! …Они очнутся на заре в загородном шале. Им хорошо, они счастливы, и оба понимают, что отняли друг у друга лучшие годы жизни. «Мне пора!» — Юля одевается и снова превращается в неприступную, почти незнакомую женщину. Они мчатся по утренней Москве.

— Ну и что ты скажешь жене? — шепчет она. — Кажется, ее звали Ксения? Или у тебя теперь другая?

— Нет, не другая. Я оказался однолюбом. Я всю жизнь любил тебя…

Они подъезжают к школе, входят в пустой утренний сад и долго обреченно молчат возле гипсового трубача.

— Мы больше не увидимся? — спрашивает он.

— Нет…

— Ты ни о чем не хочешь меня попросить?

— Нет.

— Не волнуйся, я заплатил долг твоего мужа…

— А откуда он знает про долги Кости?

— Да это же сам Борька через подставу и втянул Костю в провальный бизнес.

— Зачем?

— Чтобы она ему позвонила!

— Да-а?

— Да!

— Тогда он должен знать ее новую фамилию и сразу откликнуться на звонок «Оклякшиной».

— Кокотов, я убью вас за вашу подлую мелочность! — Жарынин схватил трость и обнажил клинок. — А вообще-то вы молодец, что помните такие детали! Ладно, потом как-нибудь состыкуем.

— А про дочь она ему не скажет?

— Исключено!

— Я бы сказал…

— Вы ничего не понимаете в женской психологии. Сказать про дочь — значит признать, что Борька, уйдя к другой, тем не менее навсегда остался в ее жизни. Неужели не понятно? А знаете, как я закончу фильм?

— Как?

— А вот как! Мы опять в скромной квартирке. Варя болтает по телефону с женихом. Костя тупо уставился в одну точку: он все понял и окончательно разрушен, превращен в мужской фарш. А Юля, зябко обхватив себя руками, смотрит в окно. Идет дождь. И я снова дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее, лицо красивой гордой неудачницы. Как?

— Здорово! — искренне похвалил автор «Роковой взаимности» и глянул на циферблат: до половины седьмого оставался час с небольшим. — Пивка перед ужином не желаете?

— Не откажусь, мой отзывчивый друг!

Повеселевший писодей рысцой принес бутылку холодной «Крушовицы» и услужливо открыл, поддев пробку кинжалом. Жарынин принял подношение с поклоном, задумчиво пил, после каждого глотка поглядывая на оставшуюся пенную роскошь с энтропийной грустью. Наконец, осушив посуду, он светло посмотрел соавтору в глаза и молвил, одолевая отрыжку:

— Я не пойду ужинать. И вы не пойдете…