…Машину удалось припарковать только у метро «Краснопресненская». Пока сложно сворачивали с Садового кольца и искали место, Жарынину дважды позвонил Мохнач — беспокоился. Наконец режиссер воткнулся между новеньким синим «Фордом» и раскуроченными — без стекол и сидений — останками желтых «Жигулей», брошенных тут, судя по наметенной прошлогодней листве, давным-давно. Дмитрий Антонович, подгоняя соавтора, выскочил из «Вольво», на бегу пикнул брелоком, включая сигнализацию, и они во весь дух помчались в сторону знаменитого Белого дома, похожего издали на огромное мраморное надгробье русской демократии, погибшей двух лет от роду под танковыми залпами в девяносто третьем.

— Знакомые… места… — прохрипел игровод.

Бег с похмелья давался ему нелегко: берет сбился набок, по вискам и лбу струился пот, капая с кустистых бровей, а намокшая на спине замшевая куртка напоминала шкуру загнанного скакуна.

— Вы… здесь… уже… были? — толчками выдохнул Кокотов.

— Да… В девяносто третьем…

— Зачем?

— Пере… стреливался.

— С кем?

— С бейтаровцами.

— С каким еще бейтаровцами?

— Которые… там… сидели… — Жарынин оторвал руку от сердца и, задыхаясь, махнул в сторону высокого здания, что стоит напротив дома-«книжки» через дорогу.

— Я думал… это… вранье… красно… коричневых…

— А вы-то… где… были?

— Дома.

— Почему?

— Из принципа! — соврал автор «Космической плесени».

Он тоже собирался к Белому дому, но у него, как помнит читатель, не оказалась денег на метро.

— Умираю… Полцарства… за коньяк! — простонал режиссер, багрово-сизый, будто кожура спелого граната.

Из последних сил он помахал Мохначу, нервно дожидавшемуся на Горбатом мостике, где любили запоздало стучать о землю касками шахтеры, прошляпившие социализм в девяносто первом. Увидев тяжело бегущих соавторов, Вова из Коврова всплеснул руками и показал пальцем на свои золотые часы величиной с хоккейную шайбу.

— Ну что же вы! Я тут чуть инфаркт не получил! — запричитал хороший человек.

— Прости, прости… — игровод то ли примирительно обнял друга, то ли оперся на него, чтобы отдышаться. — Как… тебе… удалось?

— Я нашел ему Аркаим.

— Это на Урале?

— Да, наша уральская Помпея! Древний город, тайна, вырванная из земли. Двадцать тысяч лет!

— А зачем ему… наши Помпеи? — спросил, усмиряя дыхание, Кокотов.

— Потом, потом, мы опаздываем!

Однако хороший человек повел их не через центральную проходную, напоминающую блокпост, а в обход, вдоль черной чугунной ограды. Дорогой он успел торопливо рассказать, что Скурятин сидит сбоку, в отдельном здании, которое было выстроено в ударные сроки, пока турки восстанавливали раскуроченный снарядами Белый дом, соскребали со стен защитников и наводили гигиену евроремонта. Прежде там была небольшая раздевалка для спортсменов, тренировавшихся на Краснопресненском стадионе. Когда по команде сверху оборудовали теннисный корт и сюда стали наезжать Ельцин с Тарпищевым, раздевалку перевели на спецрежим. Шептались, будто от нового посольства США, расположенного через дорогу, заокеанцы прорыли туда подземный ход. Вынутый грунт тайно вывозили в багажниках автомобилей с дипломатическими номерами и выбрасывали за городом. Будущий президент, тогда еще только забузивший председатель Президиума Верховного Совета РСФСР, мог, таким образом, оперативно сношаться с американским послом, советоваться, как поскорее покончить с тоталитаризмом, развалить СССР и обустроить Россию. Подозрений никаких. Ну, выпил-закусил человек после трех геймов, ну, отлучился в сауну, ну, прилег отдохнуть в отдельной комнатке. А сам тем временем!.. Кстати, на случай победы ГКЧП именно по этому подземному коридору Ельцин с соратниками планировал перебраться в американское посольство и отсидеться там, пока в его защиту не выступят все цивилизованные страны вместе с Шестым флотом США. Став президентом, он первое время еще наведывался к американцам по тайному ходу, но потом забурел и стал посылать к Пикерингу Гайдара или Бурбулиса. Старенькая раздевалка теперь не соответствовала его государственному статусу, и под шумок реставрации Белого дома на месте раздевалки построили скромный на вид, но довольно просторный особнячок. Ельцин и его помощники порой туда наведывались, чтобы обсудить с товарищами по общечеловеческим ценностям очередные задачи строительства капитализма в отдельно взятой стране. Только теперь по тайному ходу к ним спешили сами американцы, почуявшие, как Россия, подобно огромному леднику, начинает медленно, но верно сползать в пропасть имперских амбиций. Став президентом, Путин хотел поначалу подземный ход засыпать, но, подумав, приказал установить бронированную дверь, а ключ от нее хранил в ядерном чемоданчике, который и передал потом Медведеву. В здание же после суровой межведомственной схватки въехала очень серьезная организация.

прочел Кокотов на латунной доске, пригвожденной к черной мраморной стене четырьмя двуглавыми орлятами.

Пока проходили дотошный осмотр, неизбежный в важных присутственных местах, пока выгребали из карманов ключи и мелочь, пока постовой искал фамилии Жарынина и Кокотова в списках, а потом, нехорошо прищурившись, сверял паспортные фотографии с предъявленными лицами, игровод и писодей немного отдышались. Хороший человек тем временем свободно прошел мимо охраны, взмахнув какой-то зацеллофанированной ксивой. Он явно нервничал, поглядывая на часы. Но вот соавторов пропустили. В лифте, зеркальном, как спальня содержанки, Мохнач торопливо проинструктировал:

— Запомните: говорить надо кратко и четко!

— Вова, не учи ученого! — возразил Жарынин, к которому вместе с ритмичным дыханием вернулась уверенность в себе.

— Докладывает кто-то один, — продолжил тот, с подозрением глянув на режиссера. — Второй не перебивает. Можно только кивать. Кто будет докладывать?

— Естественно, я! — объявил игровод.

— Значит, вы будете кивать! — Хороший человек определил функцию Кокотова и слегка потянул носом воздух. — Но прежде чем заговорить о деле, надо обязательно спросить у Эдуарда Степановича, где можно достать его последний диск.

— Он дискобол? — хохотнул режиссер. — Там, значит, в футбол гоняют, а здесь диски мечут!

— Ну, поет человек в свободное от работы время. Поет. Есть такая слабость! — вздохнул Мохнач.

— Вот так они отечество пропили и пропели! Еле Крым вернул!

Троица уже покинула лифт и шла по коридору, выстланному ковром.

— Дима, я тебя умоляю, спроси про диск! Иначе все бессмысленно! А может, все-таки Андрей Львович доложит? — осторожно предложил Мохнач, разгадав горький анамнез застольного геополитика.

— Нет, он будет кивать!

— Хорошо-хорошо…

Они остановились возле двери, не имевшей ручки, а только стекляшечку камеры диаметром с металлический рубль.

— Мохнач к Эдуарду Степановичу…

Дверь щелкнула и сама собой отворилась. У конторки перед входом в приемную стоял еще один офицер охраны. Он тщательно проверил квитки, словно выдало их не бюро пропусков Федерального управления, а какая-то враждебная организация. Наблюдательный писатель сразу вспомнил, как Регина Федоровна и Валентина Никифоровна оформляли ему путевку в «Ипокренино». А вот на удивительное удостоверение хорошего человека страж даже не взглянул.

Просторная приемная была украшена тропическими икебанами. Правая стена представляла собой огромную выставочную витрину, плотно заставленную спортивными кубками разного достоинства и крючковатыми клюшками с залихватскими автографами чемпионов. Левая стена напоминала скорее художественную галерею: сверху донизу висели портреты разинутых оперных знаменитостей. Во весь рост пел Шаляпин, одной рукой великий бас сжимал окровавленный посох, а другой удерживал на голове шапку Мономаха, чтобы не свалилась.

Визитеров встретила секретарша не первой и даже не второй, а, пожалуй, третьей молодости, но зато по всему было видно: эту свою окончательную молодость она сохранит навсегда любой ценой. На ней был макияж в манере позднего Климта, волосы марсианской расцветки и грудь, которая могла бы, без сомнений, взять первое место на конкурсе «Миссис Силиконовая долина». Улыбнувшись противоестественно пухлыми устами, напоминающими зад павиана, и усадив посетителей на кожаный диванчик, она предложила на выбор чай или кофе.

— А если коньячку? — хохотнул режиссер.

— Тут вам не кабак! — строго ответила она и ушла за напитками.

Все трое проводили оценивающими взглядами ее ягодицы, изготовленные, видимо, там же, где и бюст с губами.

— Личная секретарша? — поиграв бровями, спросил Жарынин.

— Тише! Очень личная. А что делать? У Степаныча вся жизнь на царевой службе! — прошептал хороший человек.

— Мы не опоздали? — осторожно поинтересовался писодей, которому не терпелось выполнить просьбу Натальи Павловны.

— Нет, сейчас прибежит Дадакин — и сразу пойдем, — успокоил Вова из Коврова.

— А кто это — Дадакин?

— Помощник.

— Без него нельзя?

— Нет, нельзя… — подтвердил режиссер. — Государством российским, Андрей Львович, управляют помощники.

Не успели они отхлебнуть кофе, мало отличающийся от ипокренинской бурды, как появился Дадакин — худосочное, узкорылое существо, предположительно мужского пола, затянутое в дорогой темно-серый костюм с приподнятыми плечами. Кивнув соавторам и обнявшись с хорошим человеком, он глянул на часы, от одного вида которых брови Жарынина изумленно взлетели.

— У вас пять минут! Не больше! — произнес помощник так тихо, точно прощался с жизнью.

— Про Аркаим лучше в начале или в конце? — заискивающе спросил Мохнач.

— В конце. А что у вас? — Дадакин посмотрел на писодея с игроводом усталым взглядом участкового психиатра.

— Нужна помощь! — с излишним трагизмом проговорил режиссер.

— «За» или «против»?

— Э-э… хм-м… Скорее против! — не сразу ответил Дмитрий Антонович.

— Против кого?

— Против рейдеров.

— Рейдеров? — зевнул помощник.

— Да, рейдеров! Они хотят захватить дом ветеранов культуры «Ипокренино». А это двадцать пять народных артистов и художников, шесть Героев Соцтруда… — гневно вострубил Жарынин, явно пробуя голос для выступления перед Скурятиным.

— Знаю-знаю… Милое местечко! — перебил Дадакин. — У рейдеров есть фамилии?

— Есть. Ибрагимбыков.

— Ибрагимбыков? — он поморщил узенький умненький лобик. — А заявление написали?

— Нет, мы пока так, на словах… посоветоваться…

— Это хорошо! Не любит шеф бумагу, даже в хорошем настроении звереет. А сегодня с самого с утра расстроен.

— Что такое? — озаботился хороший человек. — Может, мы не вовремя?

— Вчера белорусам продули…

— Ай-ай-ай…

— Кто проиграл? — солидно уточнил Жарынин.

— Российская сборная по хоккею на траве, — недоуменно и холодно глянув на режиссера, объяснил помощник.

— Ну и что?

— А то, что Эдуард Степанович — президент Национальной лиги хоккея на траве.

— Ай-ай-ай… — снова покачал головой Мохнач.

— Ну ничего, бог даст, обойдется, — вздохнул Дадакин. — Не забудьте про диск спросить! Ты предупредил?

— С этого начал! — закивал Вова из Коврова.

— А можно я еще… — тонким голосом взмолился Кокотов.

— Ни в коем случае! — отрубил помощник. — Один подход — одна просьба, как договаривались!

— Конечно-конечно! — друг Высоцкого с упреком глянул на писателя.

— Тамара Николаевна, доложите!

— Сейчас. Мобильники отключили? Покажите часы!

Все мужчины, кроме Дадакина, с удивленной готовностью выдернули запястья из рукавов. Она внимательно осмотрела золотую шайбу Мохнача и весь утыканный рифлеными головками жарынинский «Брайтлинг» с синим циферблатом. На скромный «Полет» в экспортном исполнении, купленный подлой Вероникой за копейки на тотальной распродаже после банкротства Первого Московского часового завода, секретарша даже не взглянула.

— С этими часами можно, — разрешила она писодею. — А ваши, господа, придется снять! Пожалуйста, выберите себе что-нибудь попроще!

— Зачем? — раскатисто изумился Жарынин.

— Так надо! — шепнул Мохнач.

Тамара Николаевна открыла полированную шкатулку, похожую на те, в которых гостям подносят дорогие сигары, однако внутри лежали не табачные торпедки, а несколько пар часов: старые советские «Чайки», «Победы», «Славы», «Лучи», «Ракеты» с выцветшими циферками, потрескавшимися ремешками и потертыми браслетами. Мохнач покорно снял свою шайбу, положил в шкатулку, а взамен выбрал измызганную «Победу». Игровод недоуменно отстегнул синий «Брайтлинг» и, обуреваемый похмельной строптивостью, заявил:

— Мне ничего не надо!

— Возьмите! — тихо настоял Дадакин.

— А вы?

— Возьмите, вам говорят!

Дмитрий Антонович пожал плечами и неуступчиво покорился, брезгливо напялив на запястье облезший браслет с дешевеньким «Лучом». Помощник придирчиво осмотрел всех троих и спросил:

— Кто излагает?

— Дмитрий Антонович, — неуверенно ответил Мохнач.

— Вы хорошо подумали? — Дадакин испытующе глянул на него.

Так, наверное, посмотрел бы командир диверсантов, идущих за линию фронта, если бы усомнился в одном из своих головорезов. Хороший человек отвел глаза. Но менять что-либо было поздно: зеленая ракета уже взмыла и осыпалась в ночном небе.

— Тамара Николаевна, доложите!