Глава 11

Подменыши подобны рыбам, отпущенным обратно в водоем. Кукушатам, подброшенным воробьям. Они нигде не приживаются.

Джек вырос, зная, что он странный, но сперва даже не понимая, в чем. Его не принимали – и он это чувствовал. Он выглядел в точности, как его брат Картер: такая же темная кожа, доставшаяся от матери, такие же жесткие каштановые кудри и слишком длинные большие пальцы на ногах. Но что-то было не так. У него были папины янтарные глаза и подбородок, но родитель все равно смотрел на него встревоженным взглядом, словно хотел сказать: «Ты не тот, кем кажешься».

После ванны мама натирала его кокосовым маслом и пела песни. Бабушка обнимала и рассказывала сказки…

«Близ реки Ибо раскинулась деревенька…» – так начиналась одна из сказок: в ней говорилось о бабушкиных предках йоруба. У женщины по имени Бола был сын, который стал слишком тяжелым, чтобы носить его на спине на базар. Поэтому Бола дождалась, пока он заснет, и пошла без него, заперев за собой дверь. Когда она вернулась, младенец по-прежнему спал, но из дома пропала вся еда.

Женщина подумала, что в жилище кто-то пробрался. Но дверь не была взломана, и кроме еды, ничего не пропало.

Вскоре после этого к Боле пришла соседка и попросила вернуть ей нитку раковин каури. Бола сказала соседке, что не занимала денег. Но женщина настаивала, утверждая, что к ней приходил сын Болы, якобы по поручению матери, которой нужны каури, чтобы купить больше еды.

Бола покачала головой и повела соседку в дом. Ребенок дремал на циновке.

– Видишь, – сказала она. – Мой сын еще очень мал, слишком мал, чтобы ходить и говорить. Как же он мог прийти к тебе? Как он мог попросить одолжить каури?

Соседка была в растерянности. Она уверяла, что ребенок, который приходил к ней, очень походил на спящего, но был гораздо старше. Услышав это, Бола ужасно встревожилась. Она не сомневалась в словах соседки и подумала, что в ее сына вселился злой дух. Когда муж Болы вернулся тем вечером домой, она все ему рассказала, и тот тоже встревожился.

Вместе они придумали план. Муж спрятался в доме, а Бола отправилась на рынок, оставив малыша спящим и заперев дверь, как и прежде. На глазах отца ребенок встал, его тело начало вытягиваться, и он вырос до размеров десятилетнего. А потом набросился на еду: съел батат, плоды рожкового дерева, спелые манго, папайю и соленые бананы, запивая все это водой из калебаса. Он все ел, и ел, и ел.

В конце концов отец, немного придя в себя от увиденного, вышел из укрытия и окликнул ребенка по имени. Услышав звук отцовского голоса, мальчик вмиг превратился в младенца. Так Бола и ее муж убедились, что их ребенок действительно одержим злым духом. Они хлестали младенца камышовыми розгами, пока дух не был изгнан и родители не обрели свое дитя.

Джек ненавидел эту сказку, но бабушка рассказывала ее снова и снова.

Годы спустя, когда Джек узнал, как стал частью этой семьи, он вспомнил сказку и понял, почему папа так на него смотрел. Он не приходился сыном ни своему отцу, ни своей матери; он не был выбран ими, он был им навязан. Он был обтянут не своей кожей, смотрел на них не своими глазами и жил с ними жизнью, которую почти украл у Картера.

И, как ребенок Болы, Джек постоянно чувствовал голод. Он ел, и ел, и ел: сыр и хлеб, арахисовое масло банками и молоко галлонами. Когда один из родителей взял его с собой в магазин, он умудрился на обратном пути проглотить дюжину яиц. Они скользили по его пищеводу прямо со скорлупой, заполняя ноющую пустоту внутри. Летом он объедал с деревьев незрелые яблоки, а когда стеснялся попросить пятую порцию ужина, глотал ватные шарики, замоченные водой.

Когда Джек впервые увидел Хэйзел Эванс, то подумал, что она – существо, подобное ему. Девочка выглядела дикаркой: со слипшимися грязными волосами и лицом, измазанным ягодным соком; она бежала по лесу босиком, с мечом, болтающимся за спиной. Бен Эванс бежал за ней, почти такой же дикий.

Заметив его, они остановились.

– Что делаете? – поинтересовался Джек.

– Охотимся на чудовищ, – ответил Бен. – Тебе не попадались?

– Откуда вы знаете, что я не один из них? – спросил их Джек.

– Не глупи, – фыркнула Хэйзел. – Если бы ты был чудовищем, то сам бы об этом знал.

Джек не был уверен. Но они все равно показали ему, как искать ежевику, делать бутерброды из одуванчиковых листьев, дикого лука и молодых побегов папоротника. Хэйзел была верна себе, как никто другой. Она ничего не боялась. Не боялась Джека.

А Бен понимал, что значит обладать магией. Понимал, каким она может быть отстоем.

Это послужило одной из причин, почему они так сдружились. Им пришлось туго после того, как Бен вернулся из Филадельфии – отчасти потому, что они заключили соглашение: рассказывать друг другу все, о чем не могли рассказать никому другому. Бен признался, что музыка то искушает, то ужасает его; рассказал, как просчитались его родители. Джек, в свою очередь, поведал другу, как внутри него вскипает магия, которую порой очень трудно скрыть, и рассказал Бену о голоде и одиночестве.

– Значит, наездники вернулись? – спросил Бен однажды после ночи полнолуния.

Они шли из школы мимо стеклянного гроба, куда Бен бегал в обед, чтобы поговорить со спящим принцем. Джек подумал было поддразнить друга, но влюбленность Бена в рогатого мальчика была лишь чуть более странной, чем влюбленность самого Джека.

Он с отчаянием во взгляде кивнул.

– Мама что-нибудь подозревает?

Джек пожал плечами:

– Она никогда ничего не говорит, но исправно натирает притолоки зверобоем, чтобы никто из Народца не пробрался… или чтобы я не выбрался. А в канун Вальпургиевой ночи вешает над дверью гирлянду из бархатцев.

– Хреново, – сказал Бен, глядя в небо. – Хотя, возможно, она проделывает все это по привычке. Если бы она знала, разве бы не рассказала?

– Может. На днях она велела Картеру положить в карман куртки сушеные ягоды падуба. Он взбесился и швырнул их в меня. Адски жгутся.

Бен вздрогнул:

– Могу представить.

Джек вспомнил, как целый час после этого болела кожа, будто искусанная пауком. В Фэйрфолде знали кучу охранных средств. Люди носили их на шее, обмазывали ими двери, вешали на зеркала заднего вида в машинах. Дурацкий зверобой вызывал у него зуд. Тот же эффект оказывало железо холодной ковки, если оказывалось рядом, – а прикосновение к нему и вовсе оставляло ожог. От карманов, набитых толокном или могильной землей, он чихал. Некоторые амулеты вызывали головную боль, другие – головокружение. Ничто из этого не было смертельно, если не подходить слишком близко, но постоянные неприятные ощущения служили напоминанием, как мало он походил на людей.

Джек поднял сухую ветку и повертел ее в руке:

– Лучше бы она знала.

Впервые они пришли два месяца назад, в полнолуние. Трое существ в серебристо-серых одеждах, все трое на лошадях – черной, белой и рыжей. Джек вынырнул из глубокого сна от звуков музыки, которая заставила его почувствовать острую тоску по ветру, дующему в лицо, и желание отринуть все человеческое. Подойдя к окну, он увидел их на лужайке, скачущих вокруг дома. Их глаза сверкали, а волосы развевались, как знамена. Они обогнули дом семь раз, а потом остановились, подняв головы, как будто заметили его в окне. Они были невероятно красивы и немыслимо ужасны: с черными глазами и красными ртами. У одного было настолько знакомое лицо, что Джеку показалось, будто это сон. Без каких-либо слов он знал: всадники хотят, чтобы он последовал за ними. Он покачал головой, стоя в обрамлении окна и впившись ногтями в деревянный подоконник. Спустя мгновение они развернулись и один за другим устремились прочь.

Утром, когда Джек проснулся, окно было распахнуто, хотя мама и промазывала перемычки. По комнате разлетелись листья.

– Жутко жуткие всадники, – сказал Бен.

– Ага, было жутко, – эхом отозвался Джек, сам чувствуя, насколько неискренне звучит его голос.

– Ты ведь не собираешься идти с ними в следующий раз? – поинтересовался Бен, явно поддразнивая друга.

– Заткнись, – Джек швырнул в него ветку, но Бен увернулся, и она пролетела мимо.

Внезапно тот встал как вкопанный и ухмыльнулся.

– Постой-ка, так ты?..

– Ты не представляешь, какими они были. И что я чувствовал. Ты не сможешь понять, – Джек не собирался рассказывать Бену, что уже сделал это в прошлый раз, но выпалил слова прежде, чем успел их обдумать. Он сожалел, что не отправился с ними в первое же полнолуние. Когда он отказался второй раз, это почти разбило ему сердце. В третий раз он не смог противиться зову. Теперь он уже не был уверен, что сможет найти силы, чтобы сопротивляться им.

Наверное, Бен понял, что чувствовал Джек, по выражению его лица, потому что вдруг посерьезнел и признался:

– Иногда я думаю о Кереме. Я боюсь, что понравился ему именно из-за музыки. Но это знание не удерживает меня от желания играть. Вот почему я сломал руку. Иначе я бы играл. Каждый раз, когда я бы хотел сделать что-нибудь плохое, я бы начинал играть.

Джек потрясенно моргнул.

– Почему ты не рассказал об этом раньше?

Бен фыркнул:

– Полагаю, берег эту историю для особого случая. Ну, чтобы ты почувствовал себя менее хреново, когда я тоже сообщу о себе нечто ужасное. Если не хочешь с ними идти, привяжи себя к кровати, как моряки. Помнишь, они привязывали себя к мачтам, чтобы не сигать в море, заслышав сирен.

Бен понимал больше, чем предполагал Джек, но все равно не мог знать, каково это – ездить с ними всю ночь напролет и купаться в лунном свете; не мог понять, как это – танцевать, пока не покажется, что удары ног вот-вот расколют землю; находиться среди созданий, которые никогда не были людьми и никогда ими не станут; быть одним из них. Бен не знал, какой стыд Джек испытывал после, когда на коже высыхал пот. Как он давал себе обещание, что уж в следующий раз точно никуда не пойдет.

Обещание, которое не в силах был сдержать.