Глава 17
Полет в салоне первого класса обладал своими преимуществами. Пассажиры, покупая билет в этот привилегированный отсек, покупали, как считал экипаж, и право на свободу вести себя, как им хочется.
Именно поэтому ни одна из стюардесс ни разу не напомнила Лапику , что сумку гораздо удобнее не держать на коленях, а положить наверх, в багажное отделение.
За считанные минуты до того, как на табло должна была зажечься запрещающая передвижение по салону надпись, он встал. Пройдя в туалет, запер дверь, открыл сумку. Тщательно отобрал секретные коды и остальные корабельные документы. В принципе он, как военнослужащий со спецдопуском, мог доказать таможенникам и пограничникам, что имеет право на ввоз этих документов в Россию. Но он отлично знал, на это ему придется потратить на таможне лишних полтора часа — как минимум. Сейчас же для него была дорога каждая минута.
Спустив штаны, засунул документы и коды в плавки. Снова натянув штаны, застегнул их, затянул ремень. Ощущение было не очень приятным, но он знал — потерпеть стоит.
Вернувшись на свое место, благополучно дождался конца посадки. Войдя в здание аэровокзала, сразу же направился к пункту пограничного и таможенного досмотра. Как вести себя с таможенниками и пограничниками в Шереметьево, он отлично знал еще по работе в ГРУ.
После того как таможенники проверили его сумку, его паспорт взял старший смены, капитан погранвойск. Посмотрев сначала на фото в паспорте, а потом на Лапика, сказал:
— Мало багажа везете, да, Владимир Васильевич?
— Капитан, я служилый человек. Возвращаюсь в Россию с работы. Думаю, вы это видите.
— Вижу, Владимир Васильевич, — капитан улыбнулся. Протянул паспорт: — С прибытием.
— Спасибо, капитан.
Пройдя за турникет, спустился вниз, в общий зал. Подошел к газетному киоску, купил телефонные жетоны. Остановившись у телефона-автомата, подумал: может быть, сейчас наступает самый важный момент сегодняшнего вечера. Ему должно немного повезти. Совсем немного. Человек должен оказаться дома.
Опустив жетон, набрал номер. Начал считать гудки. Облегченно вздохнул: в трубке щелкнуло, знакомый мужской голос сказал:
— Алло?
— Паша, привет. Это я.
— Володя? Черт… Ты в Москве? — Да.
— Давно?
— Только что прилетел. Как у тебя?
— Ну… пока все нормально.
— Ты уверен, что все нормально?
— Конечно. Значит, у вас все закончилось? — Да.
— Черт… Гора с плеч. Ты откуда?
— Паша, нам надо поговорить. Но не по телефону, сам понимаешь. Могу я сейчас приехать?
— Конечно.
— Ты один?
— Пока один. Но поторопись, в восемь я жду даму.
— Понятно. Это святое. Кофе сделаешь?
— О чем разговор.
— Я еду. Буду минут через сорок — через час.
— Хорошо, жду.
Положив трубку, достал платок, вытер пот. Подумал: пока все идет без сбоев. Зашел в ближайший туалет, переложил в кабинке документы из плавок в сумку. Выйдя из туалета, прошел на стоянку такси. Сев в машину, назвал свой адрес. На всякий случай запомнил номер машины и имя водителя, запечатленное на карточке у счетчика: Балмаков Вадим Сергеевич.
Когда такси остановилось возле его дома, расплатился, дал задаток и попросил подождать. Поднялся на лифте к себе в квартиру. Не зажигая света, в сумерках проверил метки. Метки были на месте, значит, квартиру не обыскивали. Подошел к серванту, осторожно вынул часть посуды, достав последней стоящую на видном месте большую инкрустированную коробку из карельской березы. На крышке коробки поблескивала мельхиоровая табличка с надписью: «В. В. Лапику от командования».
Поставив коробку на стол, открыл крышку, достал пистолет. Он знал, доверять именному оружию в особо важных случаях опасно. А сейчас был именно такой случай. Но выбора у него не было. Оставалось надеяться, что пистолет, пролежавший в шкатулке несколько лет без употребления, его не подведет.
Пистолет был не заряжен. Несколько раз оттянув и спустив предохранитель, подошел к бельевому шкафу, пошарил между сложенными простынями, нащупал обойму. Вставив ее в пистолет, подумал: сейчас было бы хорошо где-нибудь проверить оружие. Но это исключено, на проверку нет времени.
Поставив на место посуду, достал платок, осторожно стер пыль со всех полок серванта. Спрятав пистолет во внутренний карман пиджака, пустую шкатулку положил в сумку. Открыв бар, достал бутылку коньяка и бутылку водки и сунул туда же. Выйдя из квартиры с сумкой, запер дверь. Прислушался — на лестничной клетке было тихо. Вызвал лифт, спустился вниз.
Таксист, немолодой и, судя по поведению и коротким репликам, достаточно ушлый, ждал его на прежнем месте. Выслушав адрес, молча тронул машину.
После того как машина остановилась недалеко от метро «Сокол», расплатился и вышел. Зайдя в метро, встал у окна — так, чтобы таксист его не видел. После того как машина уехала, вышел, двинулся по прилегающим к метро переулкам.
Дойдя до знакомого дома, вошел в подъезд, остановился у лифта. Убедившись, что он в подъезде один, вошел в лифт, нажал кнопку. Пока ехал на лифте, достал пистолет, оттянул предохранитель. Спрятав пистолет на прежнее место, вышел из лифта. Позвонил в квартиру.
Открывший ему дверь хозяин, высокий мускулистый человек, одетый в майку и пижамные брюки, был старше его лет на пять. Увидев Лапика, улыбнулся:
— Привет, Володя. С приездом.
— Привет. Давно с работы?
— Да нет, только пришел. Едва успел раздеться.
— Как кофе?
— Не волнуйся, сейчас заварю. Проходи.
Пройдя вместе с хозяином на кухню, открыл сумку, достал коньяк и водку:
— Вот, захватил пару пузырей. Вздрогнем по случаю встречи.
— Володя, зачем… У меня этого добра полно.
— Ладно тебе… Как-никак ты ждешь даму.
— Моя дама достаточно расположена ко мне и без выпивки.
Шагнув назад, Лапик оставил сумку в прихожей. Вернувшись в кухню, сказал:
— Надеюсь, ты смог ее обольстить. Ладно. Жду кофе.
— Сейчас, — хозяин квартиры достал из кухонного шкафа кофемолку и банку кофе в зернах. Засыпав кофе в кофемолку, хмыкнул: — Ты же знаешь, для меня это — святой процесс.
— Знаю. — Сказав это, Лапик отошел к окну. Хозяин, включивший кофемолку, теперь стоял к нему спиной. Достав пистолет, взял его двумя руками, повернулся и, шагнув к хозяину, выстрелил точно ему в затылок.
Дернувшись, хозяин стал оседать на пол. Кофемолка при этом некоторое время еще работала.
Пуля прошла навылет, стол и плита впереди, там, где вышла пуля, были забрызганы кровью. Осторожно, чтобы не запачкаться, обошел лежащее на полу тело. Спрятал пистолет в карман. Взяв в передней сумку, вернулся в кухню, положил в сумку стоящие на столе бутылки. Прошел в жилую комнату, в которой горел свет. Оглядевшись, увидел то, что искал, — повешенный на спинку стула пиджак. Обыскав его, нашел записную книжку, спрятал в карман своего пиджака. Подошел к входной двери. Встал, еще раз пытаясь понять, не оставил ли он где-нибудь отпечатков пальцев. Нет, не оставил. Он прекрасно знал, что определить сразу, где именно раздался не очень громкий звук пистолетного выстрела, здесь, в многоквартирном доме, крайне трудно. Во всяком случае, в ближайшие десять-пятнадцать минут он может передвигаться по лестничной клетке и в подъезде совершенно спокойно.
Выйдя из квартиры, стер платком с дверных ручек отпечатки пальцев. Осторожно тронув дверь платком, захлопнул ее. Спускаясь на лифте, подумал: сейчас ему должно повезти в последний раз. Выходя из подъезда, он не должен никого встретить.
Тем не менее, выйдя из лифта, он сразу же закрыл лицо рукой с платком, делая вид, что сморкается. Но предосторожность оказалась излишней, внизу никого не было.
Не было никого и возле подъезда. Переулок, в котором жил его друг Паша, был тихим местом, и он это отлично знал.
Выйдя из переулка, дошел до метро, спустился вниз, купил в кассе жетон. Прошел через турникет, остановился на перроне. Народу, как всегда в это время, было немного. Подошел поезд, и он, войдя в вагон, сел. Пока поезд мчался под Москвой, подумал: лучше всего выйти на «Новокузнецкой». Там
река, кроме того, судя по адресу, который ему дал Рустамбек, Тофик живет недалеко от «Новокузнецкой».
Выйдя из метро на «Новокузнецкой», подошел к набережной Москвы-реки. Встал у парапета. Убедившись, что его никто не видит, выкинул в реку пистолет. Перед тем как выкинуть шкатулку, ему пришлось минут пять повозиться отдирая с помощью перочинного ножа памятную мельхиоровую табличку. Отойдя метров на тридцать от места, где он выкинул пистолет, выкинул в воду шкатулку без таблички. Пройдя еще примерно столько же, швырнул туда же табличку. Затем, вырвав по очереди все листы из записной книжки, бросил их в воду вместе с обложкой. Наконец достал обе бутылки, разбил о парапет и столкнул осколки в реку.
Оглядевшись, перешел улицу на набережной. Подойдя к телефону-автомату, достал жетон. Посмотрел на часы — пятнадцать минут девятого. Время есть. Тем более что главное, что он должен был сделать, он сделал.
Услышав звонок телефона, Петр Николаевич Петраков поморщился. Он сидел в кресле, в холле у себя на даче, и без всякого интереса смотрел телевизор. Но именно оно, это бездумное созерцание двигающихся по экрану теней, было сейчас единственным, что могло его успокоить. Он уже устал от лихорадочных размышлений, что делать. Он должен был просто посидеть. Посидеть без всякой цели. Посидеть и расслабиться.
Раньше он считал, что совершенное на него покушение и смерть жены — самое худшее и самое страшное, что когда-либо могло произойти в его жизни. Но то, что произошло сегодня, было, как он прекрасно понимал, еще страшней. После того как несколько офицеров ГРУ привезли сегодня утром на самолете из Ирана его сына, тут же поместив его под домашний арест, он отчетливо понимал: с этого момента он повис над пропастью. И, по здравом размышлении, спасти его от падения в эту пропасть не сможет теперь никто и ничто.
Телефон продолжал звонить. Это был прямой телефон, который знали немногие. Но именно поэтому Петр Николаевич не хотел снимать трубку. Сообщить, что он уже летит в пропасть, ему могли именно по этому телефону.
Наконец, выругавшись про себя, снял трубку:
— Да?
Определить, кому принадлежит прозвучавший в трубке голос, он сразу не смог. Но голос этот он наверняка знал:
— Петр Николаевич?
— Да, это я. Кто говорит?
— Петр Николаевич, это я, Володя Лапик.
Капитана третьего ранга Лапика, много лет связанного по службе с его сыном, Петраков отлично знал. Лапик был вхож в их семью, его очень любила покойная первая жена. Да и сам Петраков ценил этого расторопного и явно незаурядного человека.
Помолчав, Петраков переспросил:
— Володя Лапик?
— Да. Мне обязательно нужно с вами срочно встретиться. И поговорить.
— Но… — Помолчал. — Но вы же… Вас не должно быть в Москве.
— Петр Николаевич, я в Москве. Нам с вами нужно срочно встретиться и поговорить. От этого зависит все. Понимаете, все.
— Володя… — Он все еще не мог понять, как отнестись к этому звонку. — Вообще, вы знаете, что произошло?
— Отлично знаю. Я все знаю, поэтому и звоню. Петр Николаевич, слышите — еще ничего не потеряно.
— Ничего не потеряно?
— Да, ничего не потеряно. Все можно спасти. Все. И для всех. Но для этого мы с вами должны немедленно встретиться. Немедленно.
Подумал: да, он летит в пропасть. И спасти его не сможет даже Лапик, человек не просто незаурядно умный, но еще, как он знал, и расчетливый. Но сейчас ему не до рассуждений. Конечно, звонок Лапика, его слова о том, что ничего не потеряно, — соломинка, за которую можно ухватиться только от отчаяния. Но при всем при том он должен попытаться ухватиться за эту соломинку. Должен. Он должен попытаться ухватиться даже за пушинку. Потому что в пропасть сейчас летит не только он, но и его сын.
Осознав все это, сказал:
— Володя, вы где сейчас?
— Я в центре. Недалеко от ресторана «Балчуг». Если можете, подъезжайте сюда. Но только желательно, чтобы вы подъехали один, на вашей личной машине. Без водителя. Вы сможете?
— Не получится, Володя. В это время суток я могу выехать только на служебном «ЗИЛе». С двумя охранниками.
— Хорошо, подъезжайте хоть так. Но быстрее.
— Где мне вас найти у «Балчуга»?
— Меня искать не нужно. Я сам найду вас. Встаньте у тротуара метрах в тридцати от ресторана. Вашу служебную машину я знаю, ее трудно не заметить. Петр Николаевич, еще раз говорю: ничего не потеряно. Но мы должны увидеться.
— Хорошо. Ждите, я еду.
Повесив трубку после разговора с Петраковым, Лапик тут же набрал номер, который ему дал Рустамбек. Трубку сняли после трех гудков; голос с еле заметным кавказским акцентом спросил:
— Вас слушают?
— Мог бы я поговорить с Тофиком?
— Я Тофик. Слушаю вас?
— Здравствуйте. Меня зовут Владимир Лапик. Ваш телефон мне дал…
— Я знаю, кто вам дал мой телефон, — быстро перебил голос. — Где вы сейчас находитесь?
— В центре. Недалеко от «Новокузнецкой».
— Очень хорошо, это близко от меня. У вас есть мой адрес?
— Есть.
— Как скоро вы сможете быть у меня?
— Быстро, минут через десять. Мне хотелось бы, чтобы вы все подготовили к моему приходу.
— Все уже готово. Я жду вас.
— Все же мне нужно немного подумать. Подождете?
— Конечно. Думайте.
Прикинул: путь от своей дачи до «Балчуга» у Петракова займет примерно час. Но Петраков, конечно, не сразу сядет в машину. Значит, в его распоряжении сейчас как минимум час десять минут.
— Хорошо, сейчас я к вам подойду.
Дом, в котором жил Тофик, находился на Солянке, сразу за мостом. Преодолев это расстояние за восемь минут, Лапик поднялся пешком на второй этаж и позвонил в дверь. Ему открыл молодой человек, одетый в белую рубашку с длинными рукавами и черные брюки. Юноша был высоким, смуглым, с небольшими усиками. Улыбнувшись, сказал:
— Пожалуйста, проходите. — Обернулся: — Тофик-джан, к вам!
В двери, ведущей, как можно было понять, в гостиную, появился плотный человек среднего роста, темноволосый, коротко остриженный, с большими залысинами. Он тоже был одет в белую рубашку и черные брюки, но поверх рубашки был накинут стеганый атласный жилет. При виде Лапика еле заметно улыбнулся:
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой… Прошу, проходите в гостиную… Хотите чаю, кофе? Что-то выпить?
Остановившись в гостиной, Лапик покачал головой:
— Спасибо, я очень спешу. Меня зовут Владимир Лапик. Вы — Тофик?
— Да, я Тофик.
— Господин Рустамбек сказал, что вы дадите мне деньги.
— Все правильно. Сейчас я дам вам деньги. Садитесь. Можете сесть вот сюда, на диван.
Лапик сел, положив сумку на колени. Тофик покосился:
— Хотите переложить деньги в эту сумку?
— Да. Это мне было бы удобно. Думаю, они там поместятся.
— Поместятся. — Тофик посмотрел на стоящего в дверях юношу. — Джабир, деньги.
Джабир поднял лежащий в углу гостиной кейс. Положив его на стоящий перед диваном стул, открыл крышку. Под крышкой лежали ровные пачки стодолларовых банкнот.
— Здесь восемьдесят пачек по десять тысяч долларов, — сказал Тофик. — Итого восемьсот тысяч долларов. Пересчитайте. Заодно будете складывать в сумку.
Переложив в сумку все до одной восемьдесят пачек, Лапик посмотрел на хозяина квартиры:
— Господин Рустамбек сказал, что вы можете помочь мне с алиби?
— Могу. Послезавтра в час дня у меня будет проездной билет на поезд Тегеран — Москва. И договоренность с проводниками, которые в случае необходимости подтвердят, что вы приехали в Москву именно на этом поезде. Позвоните послезавтра, я дам вам билет и данные проводников. Кроме того, господин Рустамбек просил передать вам, что в списках пассажиров самолета, на котором вы прилетели в Москву, вашей фамилии не будет. Кто проверял ваши документы в Шереметьево, не помните?
— Какой-то капитан.
— Можете его описать?
— Могу, — Лапик описал внешность капитана. Тофик посмотрел на Джабира:
— Похоже, Кудрявцев? Джабир кивнул:
— Это точно Кудрявцев. Сегодня его смена.
— Тогда все в порядке. Смена капитана Кудрявцева кончается завтра утром. На работе его не будет два дня. За это время мои люди с ним договорятся. Что-то еще?
— У вас есть машина?
— Есть.
— Вы могли бы довезти меня на ней до ресторана «Балчуг»? И постоять там со мной немного? Я жду встречи с человеком.
— До ресторана «Балчуг»? Конечно.
— Я без машины. А садиться с такой суммой в такси опасно.
— Какой разговор. Конечно, подвезу. Джабир поведет машину, я буду сидеть рядом. Да, Джабир?
— Конечно, Тофик-джан.
Они спустились вниз. Машина, «Жигули»-«десятка», стояла прямо у тротуара. Джабир сел за руль, они с Тофиком разместились на заднем сиденье. Развернувшись, машина проехала к Яузскому мосту, после него по набережной и, завернув, встала напротив «Балчуга».
— Вы сказали, вы кого-то ждете? — спросил Тофик.
— Да. Этот человек подъедет на черном «ЗИЛе», — Лапик знал, что сообщение о черном бронированном «ЗИЛе» и его номере наверняка тут же поступит к Рустамбеку. Но это было в его интересах.
— Хорошо, дорогой. Черный «ЗИЛ» так черный «ЗИЛ». Будем ждать.
Появления черного «ЗИЛа» Петракова, остановившегося у тротуара недалеко от входа в «Балчуг», они прождали около двадцати минут. За это время Лапик успел перебросится с Тофиком несколькими общими фразами. Когда машина, которую он ждал, остановилась, Тофик спросил:
— Как понимаю, тот самый «ЗИЛ»?
— Да, Тофик, тот самый.
— Впечатляет, — Тофик протянул руку. — Желаю удачи. И запомните, Владимир: если вам что-то понадобится, тут же звоните мне. Я всегда буду готов помочь вам.
— Спасибо, Тофик. Надеюсь, мы еще увидимся.
— Обязательно увидимся.
Взяв сумку и открыв дверь, услышал сзади:
— Идите спокойно, я прослежу.
Подойдя к «ЗИЛу», открыл заднюю дверь. Сказал сидящему в изолированном отсеке Петракову:
— Здравствуйте, Петр Николаевич.
— Здравствуйте, Володя. Садитесь. — После того как Лапик сел, Петраков покосился на сумку: — Вы прямо с вещами?
— Это не вещи, Петр Николаевич. — Кивнул на сидящих за стеклом на переднем сиденье охранников: — Они что-нибудь слышат?
— Ничего не слышат. Стекло звуконепроницаемое.
— С гарантией?
— С гарантией.
— Петр Николаевич, в сумке деньги.
— Деньги?
— Да. Здесь восемьсот тысяч долларов.
— Ого. Зачем так много?
— Сейчас объясню. Но мы должны отъехать.
— Хорошо, сейчас отъедем.
«ЗИЛ» по указанию Петракова остановился там, где ему посоветовал Лапик, — недалеко от ресторана «Яр», на большой асфальтовой площадке перед универмагом. Сейчас, к ночи, здесь, кроме «ЗИЛа», стояли всего три машины.
Петраков посмотрел на Лапика:
— Слушаю, Володя?
— Петр Николаевич, Леонид Петрович сейчас ведь находится у себя в квартире?
— Да, у себя в квартире. Под домашним арестом.
— Не знаете, его допрашивали?
— Леонида? Не знаю. По-моему, нет. Думаю, пока, до предъявления обвинения, его допрашивать не будут.
— Значит, ему еще не предъявили обвинения? — Нет.
— Как вы думаете, его телефон прослушивается?
— Прослушивается ли его телефон? — Петраков пожал плечами. — Трудно сказать. К чему вы это?
— К тому, что вы должны как-то дать ему понять, что все будет в порядке. Причем как можно скорей. Сообщите ему, что, пока он не переговорит с вами, он никому ничего не должен говорить. Ни слова. Это очень важно. А с вами, после того как вы узнаете все, что я вам скажу, он должен успеть поговорить до завтрашнего утра.
— Подождите, Володя. Сначала объясните — что вы мне скажете?
— Я вам скажу, что все в порядке. Все, от и до.
— Почему вы считаете, что все будет в порядке?
— Сейчас объясню. Вы ведь помните, перед началом перехода был организован визит на крейсер контр-адмирала Сабатеева?
— Прекрасно помню. Если не ошибаюсь, это была ваша идея, так ведь?
— Совершенно верно, моя.
— И что Сабатеев?
— Петр Николаевич, на этом визите Сабатеева сейчас зациклено все. Он, этот визит, спасет всех. И в первую очередь он спасет Леонида Петровича и, простите, вас. Вашу честь, ваше достоинство, ваше положение в стране.
— Подождите, Володя, подождите. Что-то я не очень пойму. Как этот визит может все спасти?
— Так. Этот визит подтвердит всем, вышестоящему начальству, военной прокуратуре, правительству, наконец, народу, что крейсеру «Хаджибей» Главморштабом было дано специальное задание: проверить в походе, замаскированном под продажу списанного крейсера на металлолом, боеготовность экипажа и вообще российских военно-морских сил. Проверить готовность флота отразить угрозу, выстоять в экстремальных обстоятельствах. И крейсер «Хаджибей», возглавляемый вашим сыном, эту задачу с честью выполнил.
— Подождите, подождите, Володя… Это нереально… Мы ведь не сможем ничего этого доказать…
— Нет, мы это докажем.
— Каким образом?
— Сейчас объясню. Только не перебивайте меня, хорошо?
— Хорошо.
— Будем исходить из фактов. Строго из фактов. Что произошло? А вот что. Около месяца тому назад из Новороссийска в направлении иранского порта Бендер-Аббас вышел авианесущий крейсер «Хаджибей» с грузом на борту, среди которого были современные самолеты и вертолеты, а также другое современное вооружение. В печати, однако, о наличии на борту этого вооружения не сообщалось, наоборот, всем и всюду было объявлено, что крейсер списан из состава действующего флота и продан Ирану на металлолом. Крейсер вышел в дальний переход лишь с частью команды, необходимой, чтобы довести его до цели, чтобы затем иранцы, как говорят на флоте, переплавили его на иголки. Однако — запомните это место! — офицеры, старшины и матросы крейсера были предупреждены специально прибывшим на крейсер представителем Главморштаба контр-адмиралом Сабатеевым, что продажа крейсера на металлолом — лишь прикрытие. На самом деле, сообщил им Сабатеев, крейсер будет выполнять важное задание командования ВМС. Что происходит дальше? В Черном море крейсер спасает гибнущее российское судно, яхту «Алку», и поднимает ее на борт. В Красном море крейсер подвергается нападению вооруженной до зубов пиратской армады — и отбивает атаку. Наконец, в Аравийском море, поддавшись обману, командование крейсера совершает небольшую промашку — позволяет людям, маскирующимся под российских моряков, перегрузить вооружение на принадлежащие Мальдивам транспорты, выдав их за суда ВМС России. Но десантники, посланные ГРУ, спасают вооружение и возвращают его на крейсер. Есть и человек, на которого можно списать некоторые грехи. В том числе имевшие место в Новороссийске три случая гибели агентов ГРУ. Это майор спецназа Кулигин, погибший при странных обстоятельствах. Кулигин, объясним мы, в общем-то профессиональный десантник, сам не замечая это, начал убивать людей без всякой видимой цели, просто из потребности убивать. В Новороссийске он убил трех представителей ГРУ и местного жителя Льва Грекова — только за то, что тот слишком близко от него проехал на своей машине. В Чахбехаре он убил Довганя. Перед этим он со своими спецназовцами хотел убить меня — да, да, меня. Но, опередив его, я, спасая секретные документы, смог покинуть крейсер. В порту меня ограбили, отняли пистолет, сорвали форму. Тем не менее документы я не отдал, смог на самолете метеослужбы добраться до Тегерана, где сел на поезд. Поезд этот прибудет в Москву завтра. Понимаете суть истории?
— Понимаю. Насколько я знаю, вместе с Кулигиным погибло еще несколько спецназовцев.
— Ну вот видите… Теперь ответьте: пропало ли хоть что-то из вооружения, которое нес на своем борту «Хаджибей»?
— Но, Володя…
— Петр Николаевич, я прошу ответить: пропало ли хоть что-то из вооружения?
— Нет.
— Вот именно. Пострадал ли хоть на йоту сам крейсер?
— Нет.
— Петр Николаевич, что же тогда получается? Что крейсер выполнил задание?
— Подождите, Володя… Подождите… Есть множество нестыковок…
— Например?
— Например, десантники ГРУ, высадившиеся на транспорты. ГРУ сделало это само по себе, без всякого Сабатеева.
— Подождите, Петр Николаевич. Не трогайте пока Сабатеева. У него была своя роль, и эту роль он прекрасно сыграл. Мы должны только задокументировать то, что он сделал, — и все. Вы говорите, ГРУ высадило десант на транспорты само по себе?
— Конечно, само по себе.
— Так задание «Хаджибею» было дано в том числе и для того, чтобы проверить деятельность ГРУ. И ГРУ эту проверку прошло, захватив транспорты. Если мы покажем документы, из которых будет явствовать, что Главморштаб, следивший за операцией, в случае, если бы ГРУ прозевало транспорты, обязательно послал бы на эти транспорты собственную штурмовую группу, — к нам не будет никаких претензий.
— Но где мы достанем такие документы?
— Мы достанем их с помощью вашего авторитета. Который будет подкреплен вот этим. — Лапик чуть приподнял сумку. — Вы ведь знаете вице-адмирала Симутенкова? Из Главморштаба? Первый документ, о спецзадании, датированный месяц тому назад, подпишет он.
— Симутенков на это не пойдет.
— Пойдет. Он ведь уже позволил полгода назад перевести на свой счет двести тысяч долларов.
— Да? Я этого не знал.
— Теперь знаете. А сейчас, когда Симутенков получит в виде задатка, сразу пятьсот тысяч наличными, ему ничего не останется, как подписать документ.
— Подождите, Володя… — Петраков помолчал. — Силы небесные… Неужели все это в самом деле может получиться?
— Что значит — «может», Петр Николаевич? Все обязательно получится. Просто все это нужно успеть сделать до утра. И предупредить вашего сына, чтобы он не вздумал до утра что-то кому-то сболтнуть.
Петраков вдруг ощутил прилив энергии. Все, что говорит ему Лапик, вполне реально. Ведь, по сути, нужно сделать самую малость — оформить несколько документов задним числом. Самое же главное, он понимал: идея, только что сообщенная ему Лапиком, должна в принципе устроить всех. Абсолютно всех. Министерство обороны, Главморштаб, военную прокуратуру. Даже ГРУ. Идея ведь в том, что никому ничего на самом деле не было продано. Все осталось на месте.
Он сидел, не веря сам себе. Пропасть, сегодня утром открывшаяся перед ним, исчезла. Все оставалось так, как было. Может быть, даже лучше. Помолчав, спросил:
— А что скажет Талаяти? Он ведь перевел нам все деньги. Все до конца.
— О Талаяти не беспокойтесь. Талаяти я беру на себя. — Да?
— Да. Так, Петр Николаевич, вы предупредите Леонида Петровича, чтобы он до утра никому не проговорился?
Тот сказал мягко:
— Володя, вы отлично знаете Леонида. Он никому не проговорится. И ничего никому сбалтывать не будет.
— Все же нужно подстраховаться. Вы можете ему позвонить?
— Зачем звонить. Мы сейчас подъедем, я поднимусь к нему в квартиру и все расскажу.
— Сделать это нужно быстро. Нам нужно встретиться еще со многими людьми.
— Володя, не волнуйтесь. Мы со всеми встретимся. И все сделаем. Обещаю вам..
— Только прошу, Петр Николаевич, не забудьте — желательно, чтобы меня видело как можно меньше людей. Сегодня в Москве меня нет. Я появлюсь здесь только послезавтра.
«Алка» подходила к рейду. Еще издали Седов увидел в бинокль: Гущин с одним из десантников стоит у трапа «Хаджи-бея». Сказал Алле:
— У трапа на крейсере стоит сейчас Виктор Александрович Гущин. Тот самый человек, с которым я разговаривал позавчера. Помнишь?
— Смутно, но помню. Кто это?
— Мой непосредственный начальник. — Помолчал. — Представляю, как ты меня ненавидишь.
— Ненавижу?
— Да, узнав, что у меня есть непосредственный начальник. Не глядя на него, спросила:
— Думаешь, у меня есть причина для ненависти?
— Ну… все ведь становится понятным.
— Что — все?
— Зачем я появился на яхте.
— Зачем ты появился на яхте, я поняла задолго до сегодняшнего дня.
— Интересно.
— Ничего интересного. Думаешь, это трудно было понять?
— Что — это на тебя никак не повлияло?
— Не повлияло — в каком смысле?
— Ну… мы же с тобой говорили друг другу что-то. О чувствах. И потом, кое-что произошло этой ночью. Между нами.
— А для тебя разве это важно? То, что мы говорили о чувствах? И то, что произошло между нами этой ночью?
— Очень важно.
Она ничего не ответила. Яхта приближалась к «Хаджибею», лица людей на палубе давно уже можно было различить без бинокля. Наконец, закрутив штурвал, чтобы вписаться в разворот к трапу, сказала:
— Юра, на чувства такие вещи не влияют.
— По-моему, наоборот, влияют.
— Не влияют. Чувство, оно такое, оно или есть, или его нет.
— Так оно, это чувство, у тебя есть?
— Прекрасно знаешь, что есть.
— Значит, мы с тобой объяснились.
— Мы с тобой давно объяснились. Только толку мало.
— Почему?
— Потому что все равно это ничего не даст. Он не удержался, тронул ее за плечо:
— Алла… Не даст — почему?
— Юра, не трогай меня. Я ведь реагирую.
— Хорошо, — он убрал руку.
— Не даст, и все. И давай не будем больше об этом говорить.
— Раз не хочешь — не будем.
Они замолчали — до момента, пока яхта не подошла к трапу. После того как они поднялись наверх, Гущина у трапа уже не было. Остановившись, Алла сказала:
— Я хотела бы увидеть Глеба. Сразу.
— Хорошо. Ты можешь подождать пять минут? Я разыщу Виктора Александровича и тут же вернусь.
— Не забудь сказать насчет похорон. Что мы хотим похоронить Глеба в море.
— Хорошо.
Двинувшись к главной надстройке, увидел Паламарчука, которому так успешно удалось сыграть в бухте Барахтае роль милиционера. Помощник Гущина улыбнулся:
— Здравствуйте. Если вы ищете Виктора Александровича — он в главной надстройке, в первой каюте справа. Он ждет вас.
— Спасибо.
Каюта, в которую он вошел, была небольшой; кроме койки, здесь стояли только принайтовленные к переборкам и палубе рабочий стол и кресло. Сидящий в кресле Гущин кивнул:
— Садись.
— Виктор Александрович, я скоро вернусь, и мы с вами поговорим капитально. Но тут такое дело — Алла хочет проститься с Довганем. Я хотел бы ее проводить. Сами понимаете…
— Понимаю, Юра. Конечно, пойди с Аллой. Он лежит в медсанчасти. Пойдите проститесь с ним. Я буду здесь.
— Еще одно, Виктор Александрович. Алла хотела бы похоронить Довганя в море. Родственников у него нет, Алла — единственный близкий ему человек. Как вы?
— Я не возражаю. Считаю, она имеет право решать, где его похоронить. Да и сам я считаю, что похоронить его в море — единственно разумное решение.
— Тогда, Виктор Александрович, я скоро вернусь.
— Давай. Буду ждать.
Вернувшись к Алле, Седов провел ее в медсанчасть. Сказал сидящему у входа десантнику:
— Мы хотим проститься с погибшим.
— Пожалуйста. — Десантник открыл дверь в соседнюю каюту. — Вот здесь.
Глеб лежал на медицинской каталке в центре, накрытый синей простыней. Подойдя, Алла откинула простыню. Сказала, не поворачиваясь:
— Я хотела бы побыть с ним одна.
Седов вышел. Десантника в медсанчасти уже не было, он ушел, видимо, решив не мешать.
Алла вышла минут через пять. Постояла у открытого иллюминатора. Повернулась:
— Я сейчас схожу на яхте на берег, куплю цветы. Схожу одна. Я хочу это сделать одна. Тебе ведь, наверное, нужно поговорить с Виктором Александровичем?
— Нужно.
— Поговорите. А я пока куплю цветы. А когда вернусь, мы с тобой выйдем с Глебом в море. И похороним его. Проводишь меня до трапа?
— Конечно. Остановившись у трапа, сказала:
— Знаешь, я передумала — насчет этого миллиона.
— Передумала?
— Да. Я хочу его положить на свой счет. Причем прямо сейчас. Здесь, в Чахбехаре.
— У тебя это получится? У тебя есть счет?
— Счет у меня есть. Даже если бы не было — положить миллион долларов в банк у меня везде получится. Только хочу предупредить: то, что я положу этот миллион на свой счет, не будет означать, что я возьму его себе. Просто, если я сейчас, именно сейчас положу эти деньги на свой счет, они будут сохраннее. Ну, а потом… Потом я или мы с тобой вместе решим, что делать с этими деньгами. Ты не против?
— Нет, не против.
— Тогда все. Поможешь отдать швартов?
— Конечно.
Спустившись вниз, он подождал, пока Алла перейдет на яхту, — и, отвязав швартовый конец, бросил его на палубу. Яхта, отойдя от борта крейсера, ушла к береговым причалам.
Вернувшись в каюту к Гущину, сказал:
— Все, Виктор Александрович. Я готов к разговору.
— Садись.
— А вы?
— Я постою, насиделся сегодня. Успел исписать с утра горы бумаг.
— Что так?
— А… — Гущин махнул рукой. — Садись, в ногах правды нет.
Подождав, пока Седов сядет, сказал, глядя в иллюминатор:
— Плохо дело, Юра.
— Что случилось?
— Случилось то, что мы теперь получаемся чуть ли не виноватыми.
— То есть как — чуть ли не виноватыми?
— Так. Только что мне из Москвы радировали о трех объяснительных докладных одного и того же содержания. Эти докладные поступили сегодня из Главморштаба к нам в ГРУ, а также в приемную министра обороны и в военную прокуратуру. Все три докладные касаются Петракова.
— Леонида? Командира крейсера?
— Да. В этих докладных объясняется, что переход «Хаджи-бея» из Новороссийска в Аравийское море на самом деле был заранее запланированным секретным боевым учением с целью проверить готовность личного состава нести морскую службу в экстремальных условиях. Которую крейсер и его экипаж с честью выдержали. Поэтому задержание Петракова и его препровождение в Москву были ошибкой.
— Что? Но, Виктор Александрович… Это же фальшак — насчет учения. Явный фальшак.
— Ты уверен?
— Конечно. Абсолютно уверен.
— Почему?
— Да по всему.
— Скажи хоть один факт.
— Пожалуйста. Убийство трех агентов ГРУ в Новороссийске — это что, тоже военно-тренировочное задание?
— Во-первых, доказательств, что кто-то из экипажа крейсера причастен к этим убийствам, ни у нас с тобой, ни у кого-то еще нет. Затем — ты, лично ты, имеешь свое мнение, подозрение, что угодно, по этому поводу? Кто, по-твоему, убивал этих людей?
— Ну… точных подозрений у меня нет. Но мне кажется, во всех трех убийствах так или иначе замешан Кулигин.
— Вот-вот. А ты знаешь, что Кулигин перед самым выходом в море убил еще одного человека? Жителя Новороссийска, некоего Льва Грекова, по кличке Грек?
— Я знаю, что меня самого из-за этого Грекова чуть не убили.
— Вот-вот. Всякое лыко в строку.
— В какую строку?
— В такую. Теперь, когда Кулигин мертв, на него будут списывать все грехи. Подоплека, которой будет все объясняться — мол, убийства стали для Кулигина потребностью. Ему было все равно, кого убивать, лишь бы убивать. Он убил трех наших людей, убил Грекова, убил Довганя.
— Я ведь не успел вам сказать, что Кулигин поставил тайком на яхту мину, чтобы, когда «Алка» выйдет в море, взорвать ее вместе с Довганем, Аллой и мной. Но я эту мину нашел.
— Вот видишь. Какие еще факты, опровергающие поданные сегодня докладные, ты можешь припомнить?
— Пожалуйста. Перегрузка самолетов, вертолетов и прочего вооружения на транспорты, приписанные к Мальдивским островам.
— Это произошло, как явствует из докладной, вследствие происков врагов, а также легкой промашки командования крейсера, поддавшегося на фальшивые документы. Но промашка была вовремя исправлена нами, доблестными работниками ГРУ. Зато налет катеров, пытавшихся захватить транспортируемое крейсером вооружение, был блестяще отбит силами экипажа крейсера.
— Но как эти враги узнали, что на борту «Хаджибея» есть вооружение?
— Чтобы приблизить экипаж крейсера к боевым условиям, секретное задание специально предусматривало умышленную утечку информации.
— Но вы-то со своими десантниками ничего ведь не знали? Ни о каком секретном задании?
— Не знали. Потому что в задачу задания входила в том числе и проверка деятельности ГРУ. Если бы я и мои десантники не перехватили транспорты, это сделало бы специально подготовленное Главморштабом подразделение морской пехоты.
— Черт… Но, Виктор Александрович, это все равно фаль-шак. Я же видел, как себя ведет Петраков.
— Видел. Но доказать, что его поведение опровергает идею о секретном задании, никогда не сможешь. Юра, дорогой, я тоже убежден, что все это фальшак. Но очень умный фальшак. Хорошо продуманный, прекрасно подготовленный.
— Что, договор о продаже крейсера Ирану на металлолом тоже входил в это секретное задание?
— Нет, договор, как объясняется в докладной, был реальным. Крейсер в соответствии с этим договором будет Ирану отдан. Но Главморштабу никто не может запретить использовать перегон корабля, чтобы разыграть военно-тактическую игру.
— Черт! Виктор Александрович, что же делать?
— Ничего не делать. Во всяком случае, пока.
— Хорошо, а что с «кротом» в ГРУ, который, как мы думали, передает информацию Петракову?
— С кротом в ГРУ… Ты знал Павла Пашкова, старшего криптолога?
— Пашкова, нашего, из ГРУ? Конечно, я его знаю.
— Знал.
— Знал?
— Да. Вчера вечером он был убит. У себя в квартире.
— Дашков убит? Кем?
— Неизвестно. Выстрел был произведен в упор, сзади. Из пистолета системы «Макаров». Убийца, которого Дашков наверняка хорошо знал, не оставил никаких следов. Соседи слышали звук, напоминающий выстрел, но не придали этому значения. Никто не видел и человека, входившего или выходившего в это время из квартиры Дашкова. Тревогу подняла невеста Дашкова, которую он, по ее словам, ждал в тот вечер. Она стала звонить в его квартиру, но ей никто не открыл. Однако в дверную щель она увидела, что в квартире горит свет. Зная Дашкова, она встревожилась и позвонила в милицию. Милиция в конце концов приехала, взломала дверь и нашла Дашкова на кухне, с огнестрельной раной в затылке.
— Вы считаете…
— Юра, я пока ничего не считаю. Может быть, Дашков чист и никакого отношения к утечке информации из ГРУ не имеет. Просто его смерть наводит меня на некоторые размышления. Ты ведь сам знаешь, «крот» — обычно человек, которого ну никак нельзя заподозрить в измене.
— Знаю. Кто бы его мог убить?.. Кто-то из своих?
— Возможно.
— Подождите, капитан третьего ранга Лапик здесь?
— В том-то и дело, что нет. Но оснований думать, что Дашкова убил Лапик, пока нет никаких. Считать Лапика хорошим знакомым Дашкова мы не можем. Лапик и Дашков одно время работали в одном отделе ГРУ, но это было восемь лет тому назад. После этого Лапик перевелся на флот, где и прослужил в плавсоставе все это время. Даже если они и поддерживали все эти годы какие-то отношения, доказать это будет очень трудно.
— Пусть трудно. Но где он, Лапик?
— Неизвестно. Позавчера, когда мы высадились здесь, его уже не было на борту. Вчера я допросил команду, его между тремя и четырьмя часами ночи, перед самым нашим появлением, видел вахтенный старшина. Лапик отпустил его спать, сказав, что сам подежурит у трапа. И исчез. Все вещи в его каюте на месте, а вот сейф с секретными документами пуст. — Ну и что вы думаете? Куда мог деться Лапик? Он ведь сбежал, это слепому ясно.
— Пока получается, что сбежал. Поскольку спасательных катеров в тот момент на крейсере не было, а из боцманской каптерки исчез понтонный плотик, Лапик, скорее всего, переправился в Чахбехар на этом плотике. Я послал в Чахбехар спецгруппу, им удалось после долгих поисков выловить китель с погонами капитана третьего ранга. Китель наверняка принадлежит Лапику.
— Москву вы запрашивали?
— Запрашивал. Москва отвечает, что он там не появлялся. — Гущин тронул его за плечо. — Юра, не ищи там, где искать бессмысленно. И не думай, что Лашкова убил обязательно Лапик. Может, это сделал и он. А может, и не он. Потом, знаешь, мне иногда уже теперь самому кажется — может, это все не фальшак? И секретное задание в самом деле было?
Седов понимал: сейчас он ничего не может ответить Гущину.
— Ладно. — Гущин вздохнул. — Пока не бери в голову. Не бери.
— Как я могу не брать в голову?
— Не бери, и все. Сколько ты торчал на яхте?
— Почти трое суток.
— Так вкуси плоды цивилизации. Прими душ, переоденься. Как-никак при тебе сейчас, как ты выразился, находится очень-очень хорошая девушка.
— Виктор Александрович…
— Ладно, не обижайся. Но твой выбор я одобряю.
— Виктор Александрович, все очень сложно.
— Запомни: все всегда очень сложно. Вы ведь будете сейчас с ней хоронить Довганя?
— Будем.
— Печальная обязанность. Но сделать это нужно.
— Нужно. Знаете, Довгань ведь был совсем не таким плохим человеком.
— Охотно верю. Особенно исходя из факта, что он нам очень сильно помог — по существу.
— Да. И вообще…
— О «вообще» — хватит. Знаешь, нам с тобой послезавтра придется вылететь в Москву.
— В Москву?
— Да. Я должен как-то отбиться от этой проклятой докладной. А без тебя у меня из этого просто ничего не получится.
Сегодня я закончу дела на крейсере. Из Чахбехара самолеты дальних линий не вылетают, нам придется на нашем вертолете вылететь до Маската. И уже оттуда лететь в Москву.
— Значит, вылетим.
— Тебя что-то смущает?
— Виктор Александрович, только одно: Алла. Честно говоря, мне не хотелось бы…
— Не хотелось бы с ней расставаться. — Да.
— Понимаю. Она вообще сама откуда?
— По словам Довганя, она родилась в Ростове-на-Дону, училась в Московской консерватории. Недавно она говорила, что у нее есть важные дела в Москве. Касающиеся учебы.
— Так прекрасно. Предложи ей полететь в Москву вместе с нами.
— А можно?
— Почему нет. Думаю, у тебя в квартире места для нее хватит?
— Конечно.
— Тогда нет проблем. Я сейчас свяжусь с Маскатом, закажу три места на рейс в Москву. На тебя, себя и Аллу. И послезавтра вылетим. Она ведь не будет против?
— Надеюсь, нет.
— Тогда все. Иди. И готовь вещи.
В открытом море волна стала больше, тем не менее яхта держала ход хорошо. Седов держал штурвал, Алла сидела рядом. Около рулевого поста в брезентовом мешке, уже приготовленный к последнему плаванию, лежал Глеб. Глаза его были закрыты, лицо спокойно, казалось, он спит.
И сам мешок, и весь ют были завалены цветами. Непонятно, где Алла смогла достать в Чахбехаре столько цветов, но венки, букеты, просто охапки роз, гвоздик, хризантем, гладиолусов, лилий, других цветов в корзинах и связках заняли почти всю корму и часть каюты.
Подумал: идти дальше опасно. Обернувшись, посмотрел на Аллу. Она кивнула:
— Пора. Простимся с ним.
Закрепив штурвал, подошел к мешку. Сказал:
— Прощай, Глеб.
— Прощай, — сказала Алла. — Упокой, Господи, твою душу. Она была очень неспокойной.
Они постояли молча.
Алла присела, закрыла лицо Глеба мешком. Закусив губу, завязала края.
Взяв с палубы охапку цветов, встала — и бросила цветы в море. Белые, красные, чайные розы заколыхалась на волнах.
Посмотрела на него:
— Все?
— Да.
Вдвоем они осторожно подняли мешок, бережно опустили за борт. Тело ушло под воду с легким всплеском.
— Надо бросить в море все цветы, — сказала Алла. — Все.
— Бросим.
Они начали сбрасывать в море цветы. Розы, гвоздики, лилии, гладиолусы, ромашки, хризантемы, магнолии, подхваченные волной, некоторое время держались на поверхности. Но как только на них обрушивался мощный гребень, тут же тонули.
Когда все цветы были сброшены, Седов снова сел за штурвал.
После того как они повернули к Чахбехару, Алла вынесла из каюты бутылку водки, банку консервированных огурцов и две рюмки. Сказала:
— Я не очень хорошая верующая. Но мама у меня православная. Помянем Глеба?
— Помянем, конечно.
Разлив по рюмкам водку, поставила на ящик радиопеленгатора уже открытую банку:
— По русскому обычаю полагается закусить. Закусим огурцами. Все же обычай.
— Закусим. Подняла свою рюмку:
— Я скажу, если ты не против?
— Нет.
— Выпьем за упокой души Глеба. Знаешь, мне кажется… Мне кажется…
Подняв рюмку, постояла молча.
— Мне кажется, он был бродягой. Настоящим морским бродягой. Он ничего не боялся. Был по-своему честен. И был способен на большое чувство. А это очень много. Пусть море будет ему пухом!
— Пусть…
Они выпили, не чокаясь, до дна. С хрустом съели по огурцу. Заговорили снова, лишь когда открылся рейд и стоящий на нем «Хаджибей».
— Ты не спрашиваешь, положила ли я деньги Глеба на свой счет?
— А я должен об этом спрашивать?
— Не должен. Но я тебе скажу, что положила.
— Очень хорошо.
— И знаешь, что я еще сделала? — Что?
— Оставила в банке распоряжение, чтобы банк за счет положенных денег отправил «Алку» в Россию. Малой скоростью.
— Да?
— Да. Я уже оформила документы. Ты не возражаешь?
— Нисколько. А куда именно в Россию?
— В Петербург. Ты ведь живешь там?
— Жил. Сейчас я давно уже живу в Москве. Но то, что «Алку» доставят в Петербург, правильно.
— Я тоже так думаю. Я указала в документах сразу двух получателей, тебя и себя. Выписала две квитанции, одну возьмешь ты, одну я.
— Я никакого отношения к «Алке» не имею.
— Имеешь. И потом, распоряжение писала я. Может получиться так, что я не смогу получить «Алку».
— Это почему?
— Юра, старый разговор. Не смогу, и все.
— А со мной в Москву полететь сможешь?
— С тобой в Москву?
— Да. Я хотел предложить тебе полететь вместе со мной в Москву. Послезавтра.
— С тобой в Москву?
— Если ты согласна, мы полетим втроем, ты, я и Виктор Александрович.
— Ну и ну… — Помолчала. — А как мы полетим? Я узнавала, отсюда самолетов в Москву нет.
— Мы вылетим на военном вертолете в Маскат. Это недалеко, в Омане. Час лета. А оттуда полетим в Москву на рейсовом лайнере. Виктор Александрович уже заказал на нас троих билеты. У тебя ведь сейчас нет никаких срочных дел?
— Как раз есть. И, как это ни смешно, именно в Москве.
— Отлично. Сделаешь все свои дела. Значит, я скажу Виктору Александровичу, что ты летишь?
— Говори. Ты ведь сам все сделал так, чтобы мне некуда было деться.
— Алла…
— Я шучу. Конечно, я лечу с вами.
Опустив жетон в телефон-автомат, Лапик набрал номер. Услышав голос Тофика, сказал:
— Тофик, здравствуйте, это Владимир.
— Здравствуйте, Владимир. Можете заходить, все готово.
— Хорошо. Сейчас буду.
Дверь в квартиру Тофика ему, как и в прошлый раз, открыл Джабир. Но Тофик на этот раз стоял рядом. Кивнул:
— Здравствуйте, Владимир. У вас все в порядке?
— Все в порядке.
— Пойдемте в гостиную. Я дам вам билет и объясню, что и как говорить. А Джабир сделает нам кофе. Сделаешь, Джабир?
— Конечно, Тофик-джан.
В гостиной Тофик протянул ему картонку, скрепленную скрепкой с бумажкой:
— Это билет на поезд Тегеран — Москва, вышедший из Тегерана позавчера днем и прибывший в Москву час назад. Билет настоящий, он был использован настоящим пассажиром, иранцем, который, оставив билет проводникам, сошел с поезда и вряд ли когда-нибудь об этом билете вспомнит. На фарси здесь написано, что билет продан в четвертое купе двенадцатого вагона поезда, который пришел сегодня в Москву в 12.10 дня. Купе двухместное, вместе с вами в этом купе ехал очень старый больной человек, иранец, вы с ним практически не разговаривали, не знаете ни его имени, ни кто он. Проводниками в двенадцатом вагоне работает супружеская пара, его зовут Амран, ее — Надия, ему тридцать лет, ей двадцать пять. Они подтвердят, что в этом купе именно в это время ехали вы. На всякий случай Джабир по моей просьбе сделал несколько снимков этого поезда, вагона и купе, вот, держите. — Тофик протянул пачку фотографий и бумажку. — Здесь также фото Амрана и Надии. На бумажке написано все, что я вам сейчас сказал, чтобы вы не забыли. В том числе сколько стоит билет, в каких кассах на вокзале в Тегеране такой билет можно купить и так далее. Какие-нибудь вопросы есть?
— Тофик, большое спасибо. Вопросов нет.
— У вас усталый вид.
— Все еще не могу оправиться от похода.
— Вас подвезти куда-нибудь?
— Нет, спасибо.
Выйдя из квартиры Тофика и спустившись вниз, Лапик остановился. Он-то знал, что его усталый вид объясняется тем, что предыдущие день и ночь он провел на берегу озера Сенеж, закутавшись в купленный в спортивном магазине спальный мешок. Питаться все это время ему приходилось тем, что продавалось в магазине местного сельпо. Конечно, в Москве у него было полно знакомых, у которых он мог переночевать, но он все же решил не подвергать себя лишнему риску.
Взяв такси, попросил довезти его до Арбата.
Выйдя у кинотеатра «Художественный», подошел к телефону-автомату, набрал номер. Это был номер контр-адмирала Окунева, начальника криптографического отдела Главмор-штаба, всегда к нему благоволившего. Ответила секретарша:
— Вас слушают?
— Простите, я хотел бы поговорить с Геннадием Андреевичем Окуневым.
— С Геннадием Андреевичем? А кто его спрашивает?
— Скажите, с ним срочно хочет поговорить старший криптограф крейсера «Хаджибей», капитан третьего ранга Лапик.
— Капитан третьего ранга Лапик? — Ему показалось, голос секретарши чуть изменился. — Вообще-то Геннадий Андреевич сейчас очень занят. Но я попробую.
— Спасибо.
Примерно через минуту в трубке раздался густой бас:
— Слушаю?
— Товарищ контр-адмирал, разрешите доложить… Докладывает старший криптограф крейсера «Хаджибей», капитан третьего ранга Лапик.
— Слушаю вас, капитан третьего ранга.
— Товарищ контр-адмирал, я только что с поезда. Мне пришлось покинуть крейсер ввиду чрезвычайных обстоятельств. Подвергались опасности корабельные докумены, в том числе коды и шифры. Мне удалось их спасти, сохранить и привезти в Москву. Прошу разрешения явиться в Главморштаб и сдать документы под расписку.
— Подождите… Вы меня немного озадачили. Вы что, добирались до Москвы своим ходом?
— Так точно, товарищ контр-адмирал.
— Понятно. Говорите, все документы с вами?
— Так точно, товарищ контр-адмирал. Все документы со мной.
— Где вы находитесь в настоящий момент?
— На Арбатской площади, возле кинотеатра «Художественный».
— Так… Дайте подумать… Хорошо. Подходите к бюро пропусков, вам будет заказан пропуск. И поднимайтесь прямо ко мне.
— Есть, товарищ контр-адмирал, подниматься прямо к вам! Повесив трубку, достал платок. Хотел вытереть пот, но вместо этого стал безотчетно комкать платок, пытаясь сдержать охватившее его торжество. Он прекрасно понимал, как много значит то, что контр-адмирал согласился принять его прямо сейчас, лично.
Когда он зашел в кабинет, Окунев, человек небольшого роста, круглолицый, с легкой одышкой, поднял голову:
— А, капитан третьего ранга… Садитесь.
— Так точно, товарищ контр-адмирал! Разрешите… Окунев поднял руку:
— Стоп, стоп, капитан третьего ранга… Вы уже все мне доложили по телефону. Садитесь. — Подождал, пока Лапик сядет. — Я вижу, вы без формы?
— Так точно, товарищ контр-адмирал. Форму с меня сорвали.
— Сорвали? Кто?
— Не знаю, стоит ли отнимать у вас время. Я могу все изложить в рапорте.
— Все это вы изложите, обязательно изложите. Но сейчас мне хотелось бы узнать, что с вами случилось, в общих чертах.
— В общих чертах случилось следующее: находившийся вместе со мной на крейсере временно включенный в состав экипажа майор спецназа морской пехоты Кулигин подошел ко мне и сказал, чтобы я отдал ему все секретные документы, в том числе коды и шифры. Я категорически отказался это сделать. Тогда майор Кулигин сказал, что на несколько часов уходит на катере с крейсера, а когда вернется, я должен буду ему эти документы отдать. Если я этого не сделаю, он, вернувшись, меня пристрелит.
— Интересно. Как, вы сказали, фамилия этого майора?
— Кулигин.
— Так… — Окунев записал фамилию на перекидном календаре. — Дальше?
— Крейсер стоял на рейде. Понимая, что Кулигин, под командой которого в тот момент находились около пятнадцати спецназовцев, вполне может выполнить свою угрозу, я, как только он оставил крейсер, взял документы, сложил их в водонепроницаемый пакет, спустил на воду понтонный плотик и на нем добрался до иранского порта Чахбехар, на рейде которого стоял крейсер. Время было около четырех ночи, местности я не знал. Я передвигался в темноте, когда почувствовал удар сзади. Оглушенный, я упал, на меня кто-то навалился. Я в этот момент думал только о том, чтобы спасти документы. Со мной был пистолет, я вытащил его, повернулся, но в этот момент кто-то схватил меня сзади за китель. Чтобы вырваться, мне пришлось оставить этому человеку китель. Их было двое, я выстрелил в их сторону и побежал. Они не стали меня преследовать, думаю, их испугал выстрел. Во время погони я потерял фуражку. Опомнился только у проходной порта. У меня были деньги, командировочные, которые выдали всему экипажу в конце перехода. На проходной порта я спросил у дежурившего там иранца по имени Ахмед, как можно выбраться из Чахбехара. Он сказал, что регулярного авиационного сообщения с городами Ирана, а тем более России, Чахбехар не имеет, но, если дать денег, можно договориться с пилотом самолета метеослужбы, и он довезет меня на своем самолете до Тегерана, с дозаправкой в Ширазе. За это пилот возьмет с меня две тысячи долларов. Я согласился. Сев в самолет типа «Сессна» с пилотом, которого зовут Эрген, я не выдержал и заснул. Сумку с документами я держал в руках, документы остались нетронутыми. Но когда я вышел из этого самолета в Тегеране, я обнаружил, что исчез мой пистолет. Возвращаться и искать этого Эргена у меня уже не было времени. Денег у меня оставалость только чтобы купить хоть какой-то приличный костюм, я был весь изорван, в грязи. И взять билет на поезд Тегеран — Москва, который вот-вот должен был отойти. Я купил костюм, рубашку, галстук и сел на этот поезд.
— Когда вы сели в поезд?
— Позавчера, товарищ контр-адмирал. И вот сегодня, в 12.10 прибыл на Курский вокзал. И тут же позвонил вам.
— Понятно. — Окунев помолчал. — Секретные документы У вас в этой сумке?
— Так точно, товарищ контр-адмирал.
— Очень хорошо. Сейчас я предупрежу Говорова, сдадите документы. И после этого идите отдыхать. Вид у вас, прямо скажем, не очень.
— Да я, товарищ контр-адмирал…
— Все понимаю. Не нужно ничего объяснять. Идите. Отдохните, выспитесь.
— Я хотел написать рапорт…
— Успеете с рапортом. Идите сдайте документы. И домой.
— Есть сдать документы и домой, товарищ контр-адмирал! — Встав, Лапик вышел из кабинета. Прошел по коридору в спецчасть и сдал по списку все документы, коды и шифры, которые числились за ним по крейсеру «Хаджибей».
Выйдя из здания Министерства обороны, подставил лицо солнцу. Глубоко вздохнув, понял: он еле стоит. Он должен как можно скорее добраться до нормальной кровати, упасть на нее и заснуть.
