Глава 9
Засада
Непейвода ушел, а Федор сидел и удивлялся. Немцы еще в Подмосковье, Калинин полтора месяца как освобожден. А люди думают, как послевоенную жизнь налаживать. Стало быть – не сомневаются в победе, уверены. В октябре еще, совсем недавно, настроения были другие. Сомневались – устоит ли столица. Да и не только наши люди боялись падения Москвы. Руководители иностранных государств выжидали. Те же турки, японцы. Пади Москва, яви миру свою слабость, и накинулись бы на Советский Союз в жажде успеть урвать кусок земли, не опоздать к разделу пирога, присоединиться к победителям. Выжидали и США с Англией. Стоит ли помогать с поставками по ленд-лизу? Пойдет ли помощь впрок? Контрнаступление наших войск заставило многие государства задуматься. А так ли силен Гитлер? Устоит ли против Сталина? Турки и японцы отложили вступление в войну на стороне Германии до лучших времен, союзники СССР решили активизировать помощь поставками вооружения. И у всех своя выгода. Американцы хотели поднять свою промышленность, создать рабочие места и в близкой перспективе разбогатеть. А как же? Война – это бизнес, ведь поставки по ленд-лизу шли не только в СССР, едва не половина мира после окончания Второй мировой войны должна Америке осталась.
Доллар стал мировой валютой. Великобритания, помогая СССР, выручала себя. Германия на время отложила операцию по захвату туманного Альбиона, так пусть измотается, обессилеет в борьбе с СССР, глядишь – не до острова будет. Выгоду поимели все, только Советский Союз заплатил самую дорогую цену – миллионы человеческих жизней, причем не самых худших – молодых и здоровых мужчин, цвет нации. А уголовники и прочее отребье выжили, отсидевшись в лагерях.
За полтора месяца, что Федор вместе со своей ротой в Калинине провел, город немного узнал, по службе и личные знакомства завел. С каждым днем город понемногу восстанавливался после ожесточенных боев, оккупации. Стало работать проводное радио, в казарме повесили два черных больших рупора. Бойцы стали слушать сводки Совинформбюро, концерты Руслановой и Лемешева. Сводки с фронтов говорили о тяжелом положении, но не было уже ощущения безнадежности, надвигающейся катастрофы. Настроение у народа и бойцов лучше стало, бодрее, исчезло гнетущее состояние неуверенности.
У Федора в кабинете телефон появился, с военного коммутатора, но и он жизнь облегчил. Можно было связаться с горотделом милиции, НКВД, горисполкомом. Начальник НКВД по своим каналам выбил для роты Федора грузовик. Полуторку получили с авторемонтного завода, латаную-перелатаную, но на ходу. Бойцы сами соорудили в кузове деревянный каркас, обтянули танковым брезентом.
Его Федор за водку выпросил у помпотеха самоходного полка. Его натянули на каркас, получили крытый кузов. Теперь наряды на грузовичке развозили. Не дует и не мокнут под снегом или дождем, продукты на кухню удобно завозить, да и случись что, тревожную группу к требуемому месту подбросить быстро можно. Полегче жить стало.
В середине февраля Федора вызвал к себе Осадчий. Несколько минут начальник горотдела УНКВД расспрашивал, как служит рота, есть ли насущные проблемы. А у кого проблем нет? С обувью плоховато в роте было, телогрейки пора завозить, весна на носу.
– Ладно, теперь о деле, – хлопнул ладонью по столу Осадчий. – Получил достоверные данные, что завтра немцы забросят парашютами трех агентов. Подготовь десяток бойцов с оружием, не забудь маскировочные халаты.
– Нет их у нас, мы не разведка.
Осадчий засопел недовольно, написал на листке бумажки несколько слов, протянул Федору.
– Получишь у нас на складе. Машину приготовь, чтобы заправлена была.
– Куда поедем?
– Перед выездом узнаешь.
Пресловутая игра в секретность. Осадчий уловил на лице Федора тень недовольства.
– Не обижайся, служба. Мы еще сами не знаем, будет ли выброска. Вдруг непогода, скажем, снегопад или сильный ветер.
– Не проще было бы сбить самолет над нашей территорией?
– Э, брат! Проще, но не лучше. Немцев допросить надо – к кому шли, все связи, явки, цель задания. Сам понимать должен.
– Дорога-то хоть до деревни этой расчищена? Снега везде по колено.
– Нельзя ее чистить. Всю зиму не чистили, и вдруг нате вам. Выброску отменят.
– Тогда машина не пройдет.
– Не твоя забота, старлей. Готовься.
Федор получил на вещевом складе пачку маскхалатов, фактически комбинезонов, отдельно штаны, отдельно куртка. Водитель забрал их в кабину.
В казарме Федор пробежался глазами по списку личного состава. А чего мудрить? У кого автоматы, те и поедут на задание. Командирам взводов приказал – на завтрашние сутки автоматчиков в наряд не задействовать, для них особое задание будет.
На следующий день, после ужина, Федор сам проверил оружие у бойцов – вычищено ли, смазано ли, да снаряжены ли магазины? На всякий случай, пока бойцы маскхалаты надевали, взял у старшины пару гранат «Ф-1», сунул в карманы. С пистолетом много не повоюешь. Бойцы в полной готовности ждали в казарме, Федор находился у телефона. Звонок раздался неожиданно, в восемь вечера.
– Пусть твоя команда к мосту через Тверцу выезжает. Ожидайте нас.
– Так точно!
Уже на бегу шапку-ушанку надел, поправил ремень.
– Бойцы, в машину!
Водитель уже в грузовике сидел, периодически прогревал мотор. Система охлаждения с водой, а не с антифризом, как сейчас. Не усмотрел – разморозишь радиатор или блок цилиндров, тогда беда. По городу ехали быстро. Улицы от завалов разрушенных домов расчищены. У КПП перед мостом остановились, поджидая машину НКВД. К знакомому грузовику сержант подбежал.
– Товарищ старший лейтенант, на посту номер три все спокойно, без происшествий.
Привыкли на постах, что вечером Федор их проверяет.
– Добро, продолжайте службу.
Бойцы в кузове не балагурят, как обычно. Чувствуют, необычное дело сегодня, вероятно – опасное. К машине сзади подкатил «козлик», из него лихо выпрыгнул Осадчий, подбежал к грузовику.
– Готов?
– Готов.
– Следуй за нами.
Сначала переехали на другой берег Тверцы, попетляли по району, затем выбрались на грейдер, ведущий на восток, но вскоре и с него свернули. Тут дорога уже паршивая пошла. Местами видно ее, потом изрядный участок под снегом, а в низинах и вовсе сугробы. Если бы не следы санные и копыт лошадей, так и вовсе дорогу из вида потерять можно.
На обеих машинах по одной фаре, да еще через узкую щель светят, еле на двадцать метров видно. По следу «газика»-вездехода полуторка ротная шла уверенно, подбуксовывая в низинах. В одном месте, перед деревянным узким мостом, и вовсе забуксовали, но бойцы грузовик вытолкали. «Козлик» через километр к лесу свернул, полуторка рядом остановилась. Осадчий выбрался из армейского вездехода, глядя на него и Федор.
– Дальше ехать нельзя, пешком.
Федор скомандовал:
– Выйти из машины, строиться!
Бойцы построились шеренгой. Осадчий бойцов осмотрел, повернулся к Федору.
– Идите цепочкой за мной. Не курить, не разговаривать. В указанном месте развернуться цепью, лежать тихо. Если агенты приземлятся, никаких действий не предпринимать. Если сведения верны, у них свой человек на хуторе, к нему пойдут. По моему сигналу окружить.
– Штурмовать будем?
– Если не сдадутся, тогда придется. Не хотелось бы, живьем хоть одного взять надо.
Осадчий посмотрел на часы.
– Время! Идем.
И пошел первым. Здесь была узкая протоптанная тропинка в снегу. Видимо, деревенские по ней ходили в город. Миновали поле, подошли к посадке. Деревья голые, на верхушках снег. Осадчий поднял руку, Федор продублировал. Бойцы замерли. Осадчий повернулся к Федору.
– У посадки в цепь и ложитесь.
– Понял.
Бойцы улеглись на снег. Федор Осадчего понял. На фоне темной посадки бойцы не так будут выделяться. Хоть и в маскхалатах, а оружие черное, ремни, подсумки для магазинов запасных.
Федор занял место рядом с бойцами, Осадчий прошел по полю вперед и исчез из вида. Федор в шинели был, а Осадчий в белом овчинном полушубке и такой же шапке, а не хуже маскхалата со снегом сливается. Лежать пришлось долго, часа полтора. Погода тихая, ясная. Ветра нет и звезды на небе хорошо видны.
Послышался звук моторов в вышине, едва-едва. Если бы Федор не знал о парашютистах, внимания не обратил. Самолет пролетел дальше на восток. Не этот или хитрит летчик?
В начале войны и наши, и немецкие летчики ошибку делали. Сбросят десант или разведчиков, диверсантов, сразу на обратный путь ложатся. Наблюдатели с земли, хоть те же посты ВНОС (служба наблюдения и оповещения) сразу понимают, где место выброски. После нескольких неудачных выбросок пилоты поумнели. Сбрасывали парашютистов и следовали прежним курсом, разворачиваясь на обратный путь далеко, километров через тридцать-пятьдесят.
– Смотрим вверх! Передай по цепочке! – шепнул Федор ближнему бойцу.
Бойцы молодые, интересно на парашютистов вблизи посмотреть, головы вверх задрали. Через несколько минут в черном, звездном небе показались белые пятна, довольно быстро приближающиеся. Два парашюта недалеко друг от друга, а три подальше, видно, спрыгнули не одновременно или ветром на высоте раскидало. Как же так? Осадчий о трех агентах говорил, а парашютов пять! Если огневой контакт будет, еще неизвестно, чья возьмет. Диверсантов на стрельбе натаскивают, и хоть его бойцов вдвое больше, стреляли они несколько раз, навыка мало. Федор забеспокоился, а вышло – зря, поторопился. Под двумя парашютами не люди оказались, а груз, в объемистых мешках. Едва приземлившись и отцепив привязные ремни подвесной системы, немцы кинулись к парашютам с грузом, отцепили, собрали парашюты. Не закопали в снег, с собой понесли, чтобы следов высадки не оставлять. Федор и бойцы наблюдали за происходящим. Темновато, но на белом фоне снега видно.
Потом немцы сориентировались по компасу, двинулись к хутору, который был не близко, километра полтора. Сначала груз волоком тащили, потом оставили. Нести парашюты и тащить одновременно груз – тяжело. Мешки бросили, прошли к хутору. Некоторое время их видно не было. Федор забеспокоился, почему Осадчий никакого сигнала не подает? Немцы уже на хуторе. Видимо, с поличным взять хотел, потому что немцы вернулись, взялись за лямки парашютных мешков. Двое тащили, а один еловой или сосновой веткой следы заметал. Немцы скрылись из вида, как будто и не было никого – ни людей, ни груза, ни парашютов.
Парашютные мешки были созданы люфтваффе для забросок в тыл. Из прочного брезента, со шнуровкой, могли вмещать от ста и до трехсот килограмм груза, не промокали. Шнуровкой утягивались для компактности. Федор такой однажды видел, оценил продуманность и качество.
Осадчего не было долго, после приземления парашютистов часа три прошло. Бойцы на снегу уже замерзнуть успели. В неподвижности на снегу лежать, хоть и мороз небольшой, удовольствие не из больших. Наконец движение на тропинке. Федор всмотрелся – Осадчий. Начальник горотдела подошел.
– Прикажи своим – идем по тропинке, метров за сто до хутора расходимся цепью. Окружаем, сжимаем колечко. Там они все, на хуторе. Надо не дать ни одному уйти. Одно плохо – собака там. Хозяин ее в будке запер. Чтобы не гавкала почем зря. А как гости в избу прошли, выпустил. Слышал я – цепью гремит. Мне круг пришлось делать с подветренной стороны, чтобы не учуяла раньше срока.
– Окружать будем – учует, услышит, голос подаст.
– Ты можешь другое что предложить? То-то. Лишь бы не ушли. Задание у них есть – в Калинине или в Москве. Что им на хуторе делать? Мешки видел?
– Видел, два больших.
– Для рации такие большие не нужны. Думаю, взрывчатка.
– Если упертые попадутся, всю избу разнести могут.
– А то я не понимаю. Людей маловато для такой операции.
– Я мог и роту взять, да город оголять нельзя. За такое по головке не погладят.
– Пора идти. Немцы, если это немцы, а не наши, отогрелись уже, с хозяином чай гоняют.
Шли цепочкой по тропинке. Когда уже хутор – изба, амбар, сарай, баня, коровник – стал виден отчетливо, Федор приказал:
– Окружаем с обеих сторон кольцом, сходимся к забору. Первыми стрельбу не открывать, а начнут первыми, бить на поражение. Пошли!
Бойцы по снежной целине расходиться стали. Собака услышала шум, гавкать стала, отрабатывая хозяйский харч. Очень не вовремя! И заткнуть рот ей нельзя, если только пристрелить, но пока нельзя. Очень бы пригодился пистолет с глушителем, но в СССР производился малыми партиями только глушитель «Брамит» для револьверов «наган». Федор о таком слышал, но не видел ни разу. После операции стоило поговорить на эту тему с Осадчим.
Скрипнула дверь, на крыльцо вышел хозяин, цыкнул на пса. Со света в темноте не видно ничего. Хозяин постоял, пригляделся, охнул, юркнул в дверь. Видимо, узрел фигуры бойцов, понял грозящую опасность.
Осадчий, как и Федор, осознали, что обнаружены.
– Вперед! – скомандовал Осадчий и уже на бегу достал пистолет.
– Бегом к хутору! – приказал бойцам Федор.
Обнажил ствол, скачками по снегу, так легче, рванулся вперед. До хутора уже рукой подать, полсотни метров. В избе свет погас. И почти сразу звон выбиваемого стекла, два подряд пистолетных выстрела. Парашютисты решили не сдаваться, открыли огонь. Кто-то из бойцов дал короткую очередь в окно. Окна в избе маленькие, как амбразуры. А стены из толстенной сосны, такие винтовочной пулей не пробьешь, не то что автоматной. Из соседнего окна длинной очередью ударил немецкий автомат.
– Ложись! – крикнул Федор.
Теперь стреляли из всех окон. Пес от страха забился в конуру, замолчал. Федор пополз в сторону. Там баня стояла, перекрывая сектор обстрела из окон. Под ее прикрытием можно подобраться ближе. За Федором пополз боец. Тоже понял, там мертвая зона. Федор ногой ударил по заборчику из жердей, выломав несколько. Хлипковатый забор, только для защиты огорода от мелких вредителей, вроде зайцев, посягавших на хозяйский огород. От бани до крыльца десяток шагов, только преодолеть их невозможно. Агенты стреляют расчетливо, точно. Но автомат у них, судя по звукам стрельбы, один, у других – пистолеты. С короткостволом в цивильной одежде внимания не привлечешь. Грохнул выстрел из ружья, почти сразу вскрик раненого бойца. Вот же сволочь! С началом войны, по указу, все граждане страны должны были сдать в милицию радиоприемники и охотничьи ружья. Этот не сдал, припрятал. А на короткой дистанции выстрел картечью не менее результативен, чем автоматная очередь.
Федор приметил, из какого окна из ружья стреляли. Вытащил из кармана «лимонку», как бойцы называли оборонительную гранату «Ф-1», выдернул чеку и метнул в окно. Ахнуло здорово. Вылетели оконные рамы, где они еще оставались, по лицам прошлась ударная волна. Стрельба из дома стихла.
– Вперед! – крикнул Федор и сам рванулся к крыльцу.
Успел взбежать по лестнице, дернул дверь, а она заперта изнутри. Дверь толстая, дубовая, от удара ногой не шелохнулась. Добротно сработана. А через забор перемахивали или, ломая жерди, забегали во двор бойцы.
– Всем за баню или сарай! – приказал Федор.
Сам приладил гранату в массивную дверную ручку, выдернул чеку и сиганул с крыльца, закатился под его боковую стенку. Взрыв! Федора немного оглушило, хотя он те четыре секунды, что запал горел, времени не тратил. Успел уши руками прикрыть и открыть рот. Так есть шанс сберечь слух, так делали артиллеристы вблизи орудий.
Взрывом дверь сорвало с петель, посекло осколками. Из дверного проема дым валит. И тишина, никакой стрельбы. Подобравшийся сзади к Федору Осадчий приподнялся, крикнул:
– Выбросить через окна оружие! Выходить с поднятыми руками!
Ни звука в ответ.
– Не должно быть. Второй «лимонкой» только дверь сорвал. А первой в окно, где хозяин с ружьем был. Других не должно зацепить. А, черт!
Осадчий вскочил. Он отвечал за проведение операции, а она, похоже, срывалась. Виктор Матвеевич, перепрыгивая ступеньки, взлетел на крыльцо, крикнул в сени:
– Сдавайтесь! Стрелять не будем, выходите без оружия.
Снова тишина. Потом в своей конуре стал подвывать пес. Смерть хозяина учуял или от страха? Федор тоже поднялся на крыльцо, за ним два бойца, держа наготове автоматы. В доме дымом пахнет, света нет. Осадчий и Федор фонари включили. На кухне, где русская печь стояла, обнаружили убитого хозяина. Лет пятидесяти, с бородой, рядом двустволка валяется. Точно хозяин, не агент. Первого агента в спальне обнаружили, убит пулей в голову. На подоконнике немецкий «МР 38/40». В горнице второй агент, тоже убит. Оба в летных меховых комбинезонах, на ногах унты. Тепло оделись, чтобы не замерзнуть в полете и при приземлении. Оба молоды, лет по двадцать пять. Весь дом обошли, нет нигде третьего.
– Твои бойцы его не упустили? Вдруг через окно ушел?
Федор голову в окно высунул.
– Бойцы, никто дом не покидал?
– Никак нет.
После поисков обнаружили ляду, иначе – люк, ведущий в подвал. Откинули. Федор крикнул:
– Выходи!
Тишина. Он фонариком посветил. Запасы картошки и лука в связках. Тут спрятаться негде. Федор забрал у бойца автомат, дал очередь по потолку, по диагонали, от угла к углу. Наверху сразу движение послышалось. Вот он где прячется. Осадчий в сени метнулся, видел там лестницу на чердак. Через дверь сделал два выстрела.
– Хочешь жить – выходи! Даю пять минут, потом избу подожжем. Сгоришь живьем!
Изнутри послышалось на русском:
– Не стреляйте, выхожу!
– Руки вытяни. Чтоб я их видел, – приказал Осадчий.
С чердака стал спускаться третий агент. Сначала руки в проеме показались, потом он сам. Одет, как и убитые двое. Как только спустился, бойцы руки заломили.
– В комнату его!
В горнице нашли керосиновую лампу, зажгли фитиль. Сразу относительно светло стало. Осадчий на стул уселся.
– Кто, с каким заданием заброшены, где груз, который с вами сбросили? Отвечай, сука!
И по столу рукоятью пистолета стукнул, для убедительности.
– Русский я, Иван Хворостов, в плен попал к немцам.
– Продался! – не выдержал Осадчий.
Пленный агент не сводил глаз с пистолета, и Осадчий убрал его в кобуру.
– Зачем забросили? Цель?
– Мост железнодорожный взорвать через Волгу.
– Опа-на! Там же охрана есть!
– У хозяина, Терентием его звать, там племянник служит. Хозяин сказал, он поможет.
– Взрывчатка в мешках?
– Да.
– Не мямли, где мешки?
– В баню отнесли. Хозяин сказал – от греха подальше.
– Больше ничего сказать не хочешь?
– Не-е-ет.
– В городе агентура есть? Должны были на кого-либо выйти?
– Связник на станции. Кто, ей-богу, не знаю. Старший группы проговорился.
– А связь?
– У нас рация была. После акции мы должны были к линии фронта у деревни Прошкино выйти. Там нас встретить должны были.
– Так! Забираем мешки и едем в город. Свяжите его!
– А трупы?
Видимо, Осадчий на радостях, что агента живым взяли, так торопился его допросить, что забыл о том, что избу и постройки обыскать надо, могут найтись интересные улики. Хозяину, понятное дело, уже статью об измене родине не пришьешь. Для Осадчего быстрый допрос агента тоже важен. Если агент раскололся, надо его дальше разрабатывать, радио в разведцентр отстукать, что высадка прошла нормально, подельников брать, пока о стрельбе на хуторе не узнали и не разбежались.
Федор вышел из избы.
– Раненые и убитые есть?
– Кормухин ранен в ноги, а Федорцев убит.
– Перевяжите и обоих в грузовик.
На крыльцо вышел Осадчий.
– И оба мешка пусть несут.
На каждый мешок два бойца нужны, тяжелые они. Да своего раненого и убитого нести – уже четверо. Получается – все бойцы задействованы. Федор отдал распоряжения. Бойцы засуетились, потом потянулись цепочкой по тропинке в снегу. Хутор хоть и в отдалении, но деревни недалеко, и выстрелы, взрывы, деревенские слышали, разговоры пойдут.
В «козлик» сели Осадчий и пленный. Бойцы в грузовик. Назад ехали быстро, путь в снегу проторен. У города Осадчий остановил машину, подошел к Федору.
– Сначала мешки в горотдел завезем.
– В первую очередь я раненого бойца в госпиталь доставлю.
– Я приказываю!
– А я не хочу бойца потерять из-за мешков. Пока агента допрашивать начнешь, мы подъедем.
У Осадчего лицо недовольное.
– Я рапорт подам.
– Давай! Первым делом, как приедешь!
Федор захлопнул дверцу.
– Трогай!
Грузовик на КПП проскочил, объехав очередь. Боец с пропускного пункта было выбежал на дорогу, кто тут такой наглый? Но, увидев знакомый грузовик и командира, отдал честь. Водитель гнал по рассветному городу. Госпиталей в Калинине было несколько. Подъехали к ближайшему. Федор забрал у бойца автомат и подсумок, бойцы дружно занесли раненого в приемный покой. На осмотр, на оформление документов ушло около получаса.
От госпиталя сразу в отдел НКВД, бойцы мешки занесли в дежурку.
– В казарму! – приказал Федор.
Бойцы замерзли, устали. Надо дать им возможность согреться, попить горячего чая, отдохнуть. Война – не санаторий, но людей беречь надо. Людской ресурс хоть и возобновляемый, но медленно.
Сам только зашел в свой кабинет, повесил шинель на гвоздик, затрезвонил телефон.
– Осадчий. Бери пару-тройку бойцов. Я оперативников на «козлике» на хутор высылаю осмотреть. А твои трупы агентов вывезут и находки, если таковые будут.
– Слушаюсь!
По званию они – Федор и Осадчий, равны, но начальник горотдела выше по должности, приходится исполнять приказы. Федор вздохнул, оделся, опоясался ремнем с кобурой. В казарме дневальный уже подъем объявил. Жаль, что водитель позавтракать не успел, отдохнуть. Но дело превыше всего. Федор позвал водителя за собой, прошел на кухню.
– Дайте в котелок двойную порцию каши и хлеба.
Федор рассудил, что когда на место приедут, водитель в кабине успеет подхарчиться. Прихватил трех солдат, из тех, что ночью в карауле не были, отдохнуть успели. И снова знакомая дорога. Когда прибыли, «козлик» уже на месте был.
– Ты кушай и отдыхай. А вы со мной, – это он водителю и бойцам.
У самого голова после бессонных суток тяжелая. Да ладно бы просто не спать, а то ведь в передрягу попали. Дотопали до хутора. Там уже сновали трое оперуполномоченных НКВД.
– Трупы мы осмотрели, грузите в машину, – распорядился один из них.
– Бойцы, за руки, за ноги тела и в машину.
Федор в избе уселся, все же здесь теплее, чем на улице, хоть дверь сорвана и тепло от печки выдуло уже. Оперативники нашли на чердаке рацию, собрали в мешок тетрадки, три книги, они могли служить для шифрования. Оперы работали шустро, видно – навык был.
Потом старший из них распорядился:
– Ты осматриваешь баню, а ты – сарай. Я посмотрю в подвале.
Люк в подвал так и был открыт. Старший у люка замешкался, налаживая фонарь. А двое оперов уже вышли, и вдруг хлопок. Опер, а за ним Федор, кинулись во двор. Из распахнутой двери бани шел серый дым, оперативник лежал на пороге. Когда подбежали, он вздохнул пару раз и испустил дух.
Федор заглянул в дверной проем. За порогом тонкая проволока валялась. Понятно, хозяин ловушку для чужих устроил – гранату на растяжке. Сам через проволоку переступал. А оперативник ногой зацепил случайно. Нелепая смерть, офицер еще молодой. И где? В тылу, где боевых действий нет. Федор посчитал, что эта смерть вызвана плохой подготовкой оперативного сотрудника. Беспечность, отсутствие опыта, а еще уверенность, что он в своем тылу, ничего случиться не должно, агенты уже уничтожены. Только цена заблуждения оказалась велика. Оперативники начали щупать пульс, но какое там!
После происшествия оперы стали перестраховываться. Распахнули дверь сарая, шарахнулись в сторону. Через несколько минут подошли, посветили фонарем и только тогда вошли. Все же, вопреки поговорке, человек учится на своих ошибках.
Федор сжалился над собакой. Если хозяин предателем оказался, при чем здесь пес? Отстегнул ошейник, а собака сразу рванула через прореху в заборе.
– Зачем отпустил? – недовольно заметил опер.
– Ты ее кормить будешь приезжать? Сдохнет от голода, жалко.
– Людей жалеть надо, а не живность.
Федор в перепалку вступать не стал, бесполезно. Животные в войну не меньше людей страдали. Армейские лошади гибли при обстрелах, голодали, когда зимой корма не хватало. Служебные собаки подрывались на минах, подрывали немецкие танки, погибая сами. А сколько собак-санитаров ранены были или убиты на поле боя? Да кто их считал, если своих воинов при отступлении не могли захоронить, сообщить близким, сделать на карте отметку. По мнению Федора, человек, не понимающий животных, неспособен сочувствовать людям. Атрофировалось у таких данное чувство, а может, уродился таким.
Все собранное на хуторе, а также труп убитого офицера погрузили в грузовик. Офицеры госбезопасности в «козлик» уселись.
– Куда трупы везти? – перехватил Федор.
– Нашего – в отдел. Похороны надо организовать, а немцев – в судмедэкспертизу, она при морге.
Пока развезли всех и все, вечер настал. Федор, вопреки обыкновению, посты проверять не пошел. Больше полутора суток на ногах и ни разу не поел.
Однако по возвращении в казарму Федора и бойцов ждал приятный сюрприз. Повара каждому оставили по котелку – макароны по-флотски, закутав в одеяло, чтобы не остыли. А чайник с кипяточком всегда на печи стоял, грелся. Бойцы и Федор поели, спать улеглись.
Проснулся он уже утром, от крика дневального.
– Рота, подъем!
И тут же голос старшины:
– Чего орешь, как оглашенный? Командир отдыхает. Надо было тебя в грузовичок на сутки определить.
– Товарищ старшина, я же по уставу, как положено, – оправдывался дневальный.
– А голова на что? Или ты ею только кушаешь?
Федор поднялся, сделал разминку, побрился. За два дня щетина отросла жесткая. А командир подчиненным пример подавать должен. Воротни-чок свежий подшил, к завтраку вышел, как новый пятак.
А потом направился пешком с двумя бойцами посты контролировать. Машина за продуктами поехала – хлеб с пекарни доставить, картошку и крупы, сахар и соль с продовольственного склада. Рота съедала за день много.
Не успели дойти до вокзала, как недалеко стрельба послышалась.
– За мной! – приказал Федор и побежал на звуки выстрелов. Солдаты затопали за ним.
Стреляли за выходными стрелками станции. Выбежали к железнодорожному мосту, а там мелькают офицеры госбезопасности. Издалека заметно по околышам фуражек василькового цвета. Федор на шаг перешел, восстанавливая дыхание. У входа на мост, у сторожевой будки, Осадчий и двое оперативников, которые вчера на хутор ездили.
– Здравия желаю, – козырнул Федор.
– Привет.
– Что за стрельба?
– За племянником убитого хозяина хутора приезжали, хотели взять.
– С успехом поздравить?
– Разуй глаза! Он опера застрелил и сам застрелился!
Осадчий сплюнул. Повод для расстройства у него был. Двоих подчиненных потерял за сутки. Сам виноват, глупо поступил. На посту племянник со штатным оружием был. Надо было домой ехать, брать его там. Хотя… не факт, что у него дома оружия не было.
Осадчего за потери по головке не погладят, вину может загладить поимка немецкого агента из группы.
Федор вернулся на станцию по путям. Это происшествие к нему отношения не имеет. Каждую операцию тщательно готовить надо, просчитывать варианты, чтобы потерь избежать. Осадчий же действовал прямолинейно. Удостоверение НКВД вовсе не бронежилет, от несчастий не уберегает. Для некоторых васильковый околыш, как красная тряпка для быка.
К полудню обошли большую часть постов. Бойцы, сержанты и взводные службу знали, все шло по отработанной схеме.
Оставалось проверить последний пост и можно возвращаться в казарму. Бойцы на посту, увидев Федора, бросили самокрутки. Чего боятся? В карауле, на часах, по уставу курить, принимать пищу, общаться с посторонними – запрещено. А у них – пропускной пункт.
– Как служба идет, бойцы?
– Нормально, товарищ командир роты. Происшествий нет.
Нарядом из трех бойцов командовал сержант. Мимо по дороге на Волынское кладбище ехала повозка. Вроде ничего особенного. Впереди, рядом с лошадью, возчик идет, держит кобылу под уздцы. На подводе гроб со скромным бумажным венком, за подводой две женщины идут. Кладбище в пределах видимости, туда и направляются. Проехали, да и проехали, беда у жителей, кто-то из близких умер. Однако, как увидел потом Федор, повозка с усопшим проехала мимо поворота к кладбищу. В городе было еще одно кладбище – Единоверческое, но оно в другой стороне. Более чем интересно.
– Бойцы, за мной, бегом!
Подвода уже в метрах трехстах была, еще немного и скрылась бы из вида. Догнали. Федор еще издали закричал:
– Стой!
Возчик услышал, остановил лошадку. Федор и бойцы пару минут дыхание переводили.
– Документы ваши, граждане!
Женщины средних лет обиженно губы поджали, но паспорта достали. Федор их просмотрел. Все в порядке – серия, номер, прописка, даже скрепки. Одно время немцы с документами засланных агентов переборщили, на чем «засланцы» попались. В наших документах скрепки из обычной стали, а немцы из нержавеющей проволоки поставили, как привыкли на своих делать. Наши солдаты и командиры документы в нагрудных карманах носили, потели летом, скрепки налетом ржавчины покрывались. А фальшивки сами потертые, а скрепки – как новые, блестят. Поэтому на мелочи проверяющие обращали внимание.
Уже отпустить хотел, извинившись, горе у людей все-таки. Но как бес под руку толкнул. Подошел к гробу, взялся за крышку. Женщины заголосили.
– Люди добрые, что же это делается? К покойнику уважения никакого! Куда власть смотрит! Мы жаловаться будем!
Если Федор опростоволосится сейчас, дамочки во все инстанции жаловаться будут. Но он все-таки сдвинул крышку в сторону, взялся за руку усопшего. Теплая. У покойного, да в зимнюю пору, ледяной быть должна.
– Если позволите, я покойника воскрешу, – повернулся к женщинам Федор.
Те голосить перестали, замерли.
– Эй, как там тебя! Вставай, не то при мне тебя в могилу опустят, а бойцы закопают. Не женщинам же за лопаты браться.
Федор уже ерничал открыто. «Покойный» открыл глаза, сел в гробу. Старушка на другой стороне улицы, с интересом наблюдавшая за инцидентом, от увиденного перекрестилась, быстро засеменила прочь. То-то разговоров с соседками будет!
– Вылазь, документы давай! – приказал Федор.
Усопший лихо выбрался из гроба, жаль – свидетелей чудесного воскрешения на улице больше не было.
– Нет документов, – угрюмо, даже с ненавистью глядел на Федора «покойник».
– Как в гроб попал, куда ехал?
Бойцы стояли рядом в изумлении. Никто подумать не мог, что в гробу живой человек, все это нелепый маскарад.
– В деревню. Дезертир я. Поезд на станции остановился, я за водой пошел, кипятка набрать. А эшелон мой ушел.
– Женщины кто?
– Родная тетка и соседка ее.
– Укрыть, значит, хотели дезертира.
– От поезда отстал, – канючил дезертир.
– Товарищи твои на фронте, а ты спектакль устроил. Правдоподобный, бойцы вон мои изумились.
– Что мне теперь будет?
– Это как трибунал решит. Но мало не дадут, это точно. Шагай!
Дезертира трясло. От нервного напряжения или от холода, непонятно. В гробу он лежал в костюме с чужого плеча, великоватом. В форме хоронили только военнослужащих. А он от армии откреститься хотел. К таким Федор относился с брезгливостью, неприязнью. Если ты мужчина, то должен с оружием в руках защищать свою землю, свой народ, от врага. А кишка слаба – надень женскую юбку, чтобы видели все, чего ты стоишь.
Так и привели трясущегося дезертира в горотдел НКВД. На фронте дезертирами занимались «особисты», военные контрразведчики. С такими разговор был короткий, расстрел перед строем своих сослуживцев. Как урок, в назидание. Только такими жесткими мерами можно было остановить дезертирство, навести порядок.
В горотделе, едва только дезертир назвал свою фамилию и войсковую часть, сказали, что уже получили телефонограмму о его исчезновении из поезда еще неделю назад.
Из горотдела Федор в казарму направился. Надо подхарчиться, отдохнуть немного. Вечером снова на проверку выходить надо.
Поел, в кабинет зашел. Здесь он работал, тут же койка стояла. Зазвонил телефон. Федор вздохнул. Телефонный звонок почти всегда приносил тревоги или неприятности.
– Казанцев у аппарата.
– Осадчий приветствует. Как жизнь?
– Бьет ключом. Дезертира сегодня в твою контору доставил.
– Знаю уже, сам допрашивал. Я не по этому поводу звоню. Берия телефонировал, по делу о хуторе. Ну, ты понял, о чем я.
Телефон хоть и военного коммутатора, но открытым текстом не все говорить можно.
– Конечно.
– Благодарность вынес участвующим, просил списки составить. Я твою фамилию вписал.
– После своей? Или я не прав?
– Не прав. Самолично не имею права, на то начальство есть.
Поговорили еще немного, расстались по-доброму. О потерях при операции Осадчий умолчал. Скорее всего, потери с нашей стороны были поданы в рапорте или записке, как ожесточенное сопротивление немцев и проявленный героизм сотрудников НКВД. Какой героизм, если нет потерь?
После ужина Федор, как всегда прихватив двух бойцов, вышел на ночную проверку. Следовал уже заведенным маршрутом, первым – железнодорожный вокзал. Тут почти всегда многолюдно. Но и силовых структур хватает, транспортная милиция, его бойцы. Военный комендант. И у каждого свои функции. Федор проконтролировал своих людей. Все в порядке, службу несут исправно. Вышел на перрон. Как раз из Москвы прибыл военный эшелон. На перроне толчея. Кто-то из солдатиков курит, разминает ноги, другие с чайником или котелком бегут набрать кипятка. Сейчас уже забыли, что это такое. А еще с дореволюционных времен рядом с вокзалом была будочка и два крана – с холодной водой и кипятком. Проезжающий пассажир всегда мог набрать в какую-то емкость кипятка, заварить чаю. К эшелону сразу подошли желающие уехать. Приказами по Наркомату обороны брать попутчиков строжайше запрещалось. Но иногда военных, у кого документы в порядке, брали старшие вагонов. Как не помочь своему брату-армейцу, у каждого на гимнастерке нашивки за ранения и медаль блестит? А гражданских часовые от вагонов отгоняли. Обычная суета. Мимо Федора прошли четыре солдата, вернее, сержант и трое солдат. Группа уже затесалась в толпе, как до Федора дошло. У этих солдат вещевые мешки за плечами, причем туго набитые и тяжелые, лямки в плечо врезались. Солдаты из эшелона выскакивали налегке – покурить, набрать воды. Зачем им сидоры? У рядовых, следующих на фронт, личных вещей практически нет. Бритвенные принадлежности, мыла кусок, полотенце, носки шерстяные домашние. И сидор от такой скромной поклажи тощий – веса два кило. Федор обеспокоился. Надо проверить.
– Бойцы! Прочесываем перрон. Ищем сержанта и трех бойцов. Все в ватниках и сидоры за плечами. Справа от меня, дистанция пять метров.
Прошли перрон. Толчея большая, но искали внимательно. Не обнаружили.
– Стоять у входа на вокзал, наблюдать.
Федор к бойцам пропускного пункта подошел.
– Сержант, а трое бойцов в ватниках, с сидорами, не проходили в город?
– Никак нет.
Федор зашел в отдел транспортной милиции, что на вокзале был, известил дежурного, чтобы милиционеры при встрече досмотрели группу. Сам еще раз прошел по вокзалу. Зал ожидания невелик, за десять минут осмотрел. Нет группы, как испарилась. Может, на других путях еще эшелоны стоят? У кабинета военного коменданта станции очередь из военнослужащих. Федор протиснулся, показал удостоверение.
– На станции военный эшелон стоит, со стороны Москвы прибыл. А другие эшелоны прибывали?
– Три часа назад поезд ушел, больше не было.
– Понял, спасибо.
Федор стал раздумывать, выйдя на перрон. Не могли же солдаты провалиться сквозь землю? Если пошли по пути через другую сторону от станции, так там пакгаузы, водокачка, везде охрана, не пройти. У выходов по станции, если по рельсам идти, с обеих сторон стрелочники, милицейский пост. Беспокойство Федора нарастало. Себя казнил – почему не досмотрел сразу, не проверил?
– Бойцы – за мной!
Быстрым шагом от вокзала в сторону выходных стрелок. Надо поговорить со стрелочником, милиционером, не проходили три солдата? Первый и неожиданный сюрприз ждал в будке стрелочника. Пожилой железнодорожник лежал на полу, мертв. Убит ножом в сердце. Удар единственный, точный. Так действуют люди подготовленные, профессионалы. Милиционера Федор искать не стал, потеря времени. Сразу понял, куда группа направилась – к железнодорожному мосту. Он рядом.
– Бегом!
И сам рванулся вперед. Уже на бегу крикнул:
– Оружие – к бою!
Достал пистолет из кобуры, передернул затвор. Немцы, не получив сигнал от ранее заброшенной группы, ликвидированной на хуторе, продублировали заброску, но уже по другим каналам. Поняли – первая группа провалилась. А мост надо уничтожить, объект стратегического значения, через него идут поезда с техникой и личным составом на север и северо-запад страны. Уничтоженный мост на месяцы сорвет подвоз войск. Конечно, можно доставлять войска по дорогам. Но, учитывая почти полное отсутствие дорог, распутицу, сделать это было сложно. Надо задействовать большую массу автомашин, а РККА была моторизована слабо. А кроме того, на марше вырабатывался ресурс техники. Достаточно сказать, что пальцы танковых гусениц приходили в негодность, скажем, на «Т-34», уже через пятьсот километров пробега. Не было в 1941–1942 годах еще в массовом танковом производстве легированных сталей для высоконагруженных деталей. Вот и получится, что после марша по дорогам, танки или самоходки должны будут ремонтироваться, а не вступать с ходу в бой.
Мост был из железных пролетов, покоящихся на каменных быках. Быки взорвать сложно, для этого тонны взрывчатки нужны, а пролеты обрушить, так и двадцати килограммов на каждый хватит. Только разрушить все быстро и просто, а восстановить сложно. На то и был расчет. С обеих сторон моста на берегах, были будки, где располагались посты охраны.
Федор с бойцами добежали до будки, распахнули дверь – пусто. Скорее всего, постовой убит, а тело могли сбросить вниз, с крутой и высокой насыпи. Далеко впереди, на мосту, неясное движение, легкое постукивание. Не иначе – диверсионная группа уже минирует пролет.
Федор терять времени не стал, счет уже идет на минуты, если не секунды. Долго ли заложить под железные несущие балки взрывчатку, подсоединить к взрывателю провода, отбежать на безопасное место и произвести взрыв подрывной машинкой? А если диверсанты фанатики-самоубийцы, то могут подорваться вместе с собой. Или, если поймут, что окружены и другого выхода нет. Пойманного на месте преступления диверсанта все равно расстреляют. Стоит уложить на взрывчатку гранату и вырвать чеку, как сдетонирует взрывчатка и заморачиваться с проводами, подрывной машинкой не надо.
– Огонь! – приказал Федор и сам сделал несколько выстрелов в неясные тени на мосту.
Федор или кто-то из бойцов точно попали, раздался вскрик. Один из группы точно ранен.
– Вперед!
А навстречу выстрел, еще один. Федор на секунду приостановился, сам сделал несколько выстрелов по вспышкам. Неприцельно, потому что ни мушки, ни целика в темноте не видно.
В ответ снова вспышки, но стрелял уже один, а не двое. Рядом громыхнули винтовки бойцов. По мосту в темноте бежать сложно, опасно. Настил не везде плотный, запросто ногу подвернуть или сломать можно. Но пока везло. Со стороны станции, где уже услышали стрельбу, раздались тревожные трели свистков. Стало быть – прибудет помощь, но это время, которого уже нет.
Добежали до места, где лежали два тела. Один еще шевелился, будучи раненным. Федор добил его выстрелом в голову. Не жестокость и беспощадность им руководила, а фронтовая мудрость. Не оставляй раненого противника за спиной. Кто не выполнял, зачастую погибал сам.
Двое убиты, где еще два?
– Самохин, на ту сторону моста! Заметишь движение, сразу стреляй.
Боец убежал. Где еще двое? Снизу, из-под пролета – шорох. Как раз из того места, где два пролета подходят к мосту, опираются на него. Федор лег на деревянное покрытие, через широкую щель посмотрел вниз. Угол обзора мал. Федор просунул в щель руку с пистолетом, вывернул ее на звук, наугад выстрелил трижды. В кого-то попал, раненый не удержался, вскрикнул. Ага, значит, третий там, под мостом, а может, и двое.
– Будь здесь, – приказал Федор бойцу.
Сам метнулся к быку, на каждый опирались две соседние фермы. В этих местах всегда были лестницы металлические, ведущие под конструкции, для их осмотра. Таким же путем под пролет забрались диверсанты. Федор стал спускаться по лестнице. Очень неудобно, пришлось пистолет в кобуру вернуть. Сразу под лестницей решетчатая железная площадка и настил, ведущий под фермы. Федор фонарь включил. Твою мать! «Сержант» уже приладил к взрывчатке, заложенной под балки, стальные провода и взялся за подрывную машинку. От балки вниз свисала веревка. Стоит ему соскользнуть по ней вниз, на лед, отбежать в сторону и можно подрывать. До диверсанта несколько шагов. Если он успеет ухватиться за веревку, Федору ничего не удастся сделать. И он кинулся на агента, сбил его с ног. Подрывная машинка выпала из рук диверсанта. Оба сцепились в жестокой схватке, Федор сначала бил кулаком, диверсант отвечал ударами. Ногами они столкнули с помоста подрывную машинку вниз, но она не упала на лед, а повисла под ним, запутавшись в проводах. «Сержант» среднего роста, но жилистый, подготовка хорошая. Федор рукой до пистолета дотянулся. Достал, а выстрелить не успел. Диверсант приемом руку заломил, пистолет выпал. Борьба на самом краю площадки идет, внизу, метрах в двадцати – лед. Около быков проталины, вода чернеет. Диверсант нож откуда-то вытащил, лезвие блеснуло. Федор двумя руками в кисть руки, державшей нож, вцепился. Федор сверху на агенте лежит, диверсант ногами сбросить его с себя пытается. Кирзачами бьет больно. Вот он резко дернулся, Федор не удержался, полетел с помоста вниз, диверсанта за собой потянул, держа мертвой хваткой руку. Уже в полете отпустил и тут же удар, хруст ломающегося льда, обожгло сразу бок. А следом – ледяная вода. Шинель намокла моментально, на ногах сапоги, вниз тянут. Федор за кромку льда ухватился, а выбраться из проломленной полыньи не может.
– Кислов! – закричал он.
По мосту загромыхали сапоги солдата. Он не бросился по лестнице на помост, побежал к берегу. По крутому склону съехал на пятой точке вниз, побежал по льду к Федору.
– Стой! Не беги, ляг и ползком. А теперь замри, отстегни ремень от винтовки, брось сюда конец, а другой на запястье намотай.
Федор ухватился за брошенный ремень, тоже обмотал по запястью, подтянулся, забросил одну ногу на лед. Стало легче, а то приходилось бороться за жизнь, ухватившись обеими руками за кромку льда. Течением его так и затягивало под лед.
– Тащи!
Боец упирался, но скользил по льду, да и легче он был, чем Федор. Но совместными усилиями удалось выбраться. Федор промок насквозь, пальцы не чувствуют ничего, замерзли. Как там диверсант?
– Посмотри, что с немцем?
Боец обошел вокруг проломленного льда, подошел к быку.
– Готов, товарищ старший лейтенант. На рельс он упал грудью, насквозь, как на копье.
После строительства, видимо, рельс со дна торчал. А может, и специально вбили в грунт, как ледорез, чтобы бык меньше повреждался.
Двое наверху лежат убитыми, один на рельсе висит проткнутый. Где еще один? И почти сразу ответ. Грохнули два выстрела, один потише – пистолетный, второй громче – винтовочный.
– Кислов, помоги на мост подняться.
Федору дышать трудно, грудная клетка болит. Ребра повредил или мышцы отбил? Хорошо, лед непрочный попался, провалился, но удар смягчил, а под льдом вода самортизировала. Был бы лед толще, это как о бетонную стенку удариться.
Но и так повезло, пару метров ближе к быку и, как диверсант, нанизался бы на рельс. Выбрались по крутому склону, заснеженному, кое-где обледеневшему, с большим трудом. С Федора вода ручьями течет, холодно стало.
Вдали показался яркий свет прожектора, послышалось натужное пыхтение паровоза, потом перестук колес. К мосту подъезжал эшелон. Паровоз дал длинный гудок, въехал на мост. Обдал струйками пара из цилиндров, обдал жаром топки и котла, прогромыхал мимо. За ним катились грузовые вагоны, все тише и тише. Поезд втягивался на станцию, замедляя ход. Пришлось переждать.
Как только мимо них проехал последний вагон, выбрались на рельсы. С другой стороны моста бежит кто-то.
– Стой! – закричал Кислов, щелкнул затвором.
– Свои! Самохин я!
Подбежал боец.
– В меня стрелял боец в нашей форме. Вон – шинель продырявил под мышкой.
– А ты его?
– Не знаю. Я стрельнул, он упал.
– Неужели не смотрел – убит, ранен?
– Не-а.
Федор повернулся к Кислову.
– Держи фонарь, лезь по лестнице, под настил. Там взрывчатка, выдерни провода от взрывателя. Да, еще пистолет мой поищи, где-то там остался.
– Есть!
– Самохин, беги на станцию за подмогой. – Но Самохин уйти не успел, как из темноты вынырнули несколько человек.
– Стоять! Руки вверх, оружие на землю!
– Свои, старший лейтенант Казанцев.
Подбежал милиционер с револьвером в руке, рядом с ним бойцы его роты, что на пропускном пункте у вокзала были. А еще через несколько минут из переулка вынырнул «козлик», подъехал к рельсам. Из него выпрыгнули Осадчий и опер.
– Кто стрелял?
– Я и мои бойцы, – козырнул Федор. – Диверсанты, переодетые в советскую форму. Четыре человека. Стрелочника и постового ножами сняли. Успели взрывчатку под пролет у быка заложить. В последний момент я его обнаружил, врукопашную дрались. Упали с моста в реку. Диверсант мертв, мой боец Кислов под пролетом, провода с взрывателя снимает.
– Отлично сработано! Веди, показывай.
– Да он ранен, товарищ командир, – подал голос Самохин.
– Ах, так! Тогда сами осмотрим, а твои бойцы покажут и разъяснят. А ты давай в «козлик» и в госпиталь. Пусть доктора глянут.
Федор в госпиталь поехал. «Козлик» трясло на выбоинах, в эти моменты боль простреливала. В госпитале, куда он раньше своего раненого бойца привозил, его осмотрели, сделали рентген.
– Ну, что, голубчик! Одно ребро сломано, ушиб сильный. Тугое бинтование и покой на три недели минимум.
Федору сделали тугое бинтование. Вроде полегче стало.
– Спасибо, доктор.
– Через два дня обязательно на перевязку. А где травму получили?
– Упал неудачно.
– Скользко, поаккуратнее надо, под ноги смотреть.
– Непременно воспользуюсь вашим советом, – откланялся Федор.
Рассказать бы ему про диверсанта, которому не повезло, да нельзя. Ни к чему беспокоить мирное население страшилками.
«Козлик» его дождался.
– Куда едем?
– К мосту.
Милиционер, бойцы его роты уже успели собрать тела всех убитых. Зрелище не для слабонервных. У одного проломлена рельсом грудная клетка – огромная рваная дыра и мешанина ребер и легких. Второго, которого убил Самохин, расчленило поездом. Убитый пулей, он упал на рельсы, и его переехало железными колесами. Двое других выглядели получше. Подрывную машинку с проводами тоже достали, а вот для извлечения взрывчатки из-под ферм вызвали саперов. Вдруг диверсанты поставили ловушку? Осадчий светил фонарем, отдавал распоряжения. Бойцы стали обшаривать местность у моста, было непонятно, куда девался постовой железнодорожной охраны? Сбежал, убит, а тело сбросили с моста?
Федор продрог во влажном обмундировании, обратился к Осадчему. Все же он здесь главный.
– Разрешите взять вашу машину, до казармы мне надо, переодеться в сухое.
– Езжай и можешь не возвращаться. Ты свое дело сделал. Что врачи говорят?
– Перелом ребер, ушибы.
– Еще легко отделался. Выздоравливай.
Добравшись до казармы, Федор в своей комнате разделся, вытерся досуха, надел сухую и чистую форму, а промокшую развесил на веревке. С нее на пол капала вода. Ой, не высохнет шинель до утра! Достал из тумбочки фляжку водки, налил полстакана. Подумавши, долил его доверху. Выпил, закусил хлебом и перловкой с мясом.
Кажется, потеплело внутри, а руки-ноги холодные. Улегся в постель прямо в форме, укрылся одеялом, угрелся. А переворачиваться больно. Но и неподвижно лежать – спина затекает. Все же уснул. Утром ощущал себя разбитым, болела голова, першило в горле. Нашел в себе силы, вышел на утреннюю поверку и развод нарядов. А после снова в постель. Сейчас бы в баню, попариться немного, глядишь, – простуда уйдет. Бойцы роты мылись в городской бане один раз в неделю. К такой помывке старшина выдавал каждому по малюсенькому куску хозяйственного мыла. Но в бане не было парной. Ладно, хоть помечтать. Только уснул, старшина стучит.
– Товарищ старший лейтенант. Я тут малины сушеной добыл и меду немного. Заварил, вы уж попейте и под одеяло. Пропотеть надо обязательно. С потом вся хворь уйдет.
Заботливый старшина оказался, Федор сел на кровати, медленно выпил литровую емкость вкусно пахнущей, сладкой и очень горячей жидкости. Сразу бабушка вспомнилась. В детстве при простуде она тоже поила медом с молоком, малиной. Снова юркнул под одеяло и уснул. Проснулся к вечеру, весь мокрый от пота. Но чувствовал себя лучше. Только грудная клетка и сломанное ребро ныли, давая о себе знать при глубоком вдохе или движениях.
Несколько дней он отлеживался. Посты проверяли взводные. Исправно посещал госпиталь для тугого бинтования. Потом плюнул. Старшина разрезал простынь на широкие ленты, ими удобнее перетягивать грудную клетку.
Позвонил Осадчий.
– Здравия желаю, в самом прямом смысле.
– Спасибо.
– Как ты?
– Отлеживаюсь, но уже лучше.
– Давай-давай, ты нам здоровым нужен. Как в госпиталь поедешь, заскочи ко мне, кое-что расскажу интересное.
– Сегодня буду. До встречи.
Заинтриговал Осадчий Федора. По телефону не сказал, стало быть – нечто секретное.
Когда грузовик освободился, закинув бойцов на посты, Федор отправился в УНКВД. В кабинете у Осадчего накурено, хоть топор вешай.
– Совещание было, – хозяин кабинета открыл окно проветрить.
Федор закашлялся.
– Как ты, наверное, догадался, я по делу о диверсантах на мосту. Вечером заместитель Берии звонил, Кобулов. По фото и татуировкам одного опознали, которого ты с моста сбросил. Наследил он уже в нашем тылу, не первая акция у него. В Пскове склад ГСМ взорвал, под Минском поезд под откос пустил. Месяца два про него слышно не было. Эрнест Гауф, немец. Не слыхал про такого?
– Никак нет.
– Личность известная в узких кругах. Взрывник, в абвере с тридцать восьмого года. Тот еще гаденыш. А трех других опознать не удалось. Скорее всего, русские, из пленных.
– Откуда такой вывод?
– Заключение судмедэксперта. Рубцы у них после операций – аппендицита, ранений осколочных. Эксперт сказал – немцы не так шьют. Группа обеспечения, должна была обеспечить подвод Гауфа к мосту.
– Почти получилось, еще бы несколько минут и мост подорвали.
– Чуть-чуть не считается. Ты свою задачу выполнил. Кобулов звонил начальнику твоего управления. Есть мнение представить тебя к награде. Наградной лист я уже заполнил, отправлю с ближайшей почтой.
НКВД почту в наркомат переправлял специальным курьером, вооруженным офицером. Обычной почтой не отправлялась ни одна бумага.
– Спасибо.
– Мне-то за что? Все сделал ты с бойцами. Кобулов сказал, что сам Берия в курсе, сразу вспомнил тебя в связи с операцией на хуторе.
С одной стороны, лестно, когда начальство тебя замечает за хорошую службу. С другой – Берия страшный человек. Может отметить, приблизить человека, а потом с легкостью подписать приговор о расстреле или лагере. НКВД был страшной, жестокой организацией. Только за два года, тридцать седьмой и восьмой, ими было арестовано полтора миллиона человек, из них более семисот тысяч расстреляно. И это только по официальным данным государственных архивов. На Бутовском полигоне, спецобъекте НКВД, одном из многих, только за 14 месяцев 1937–1938 годов было расстреляно 20 760 человек, от 15 до 80 лет, были даже жертвы 13-летнего возраста. Полигон работал до 1953 года, до смерти Сталина и расстрела Берии.
Поэтому Федор предпочел бы остаться незамеченным высоким начальством. Не зря же поэт писал: «Пускай минует пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Известно ведь, от любви до ненависти один шаг.
Сам Федор, служивший сначала в погранвойсках, а сейчас в войсках по охране тыла, числился за Наркоматом внутренних дел, однако не ассоциировал себя с этим ведомством. До войны охранял границу, с началом боевых действий задерживал дезертиров, служил во благо Родины и не замарал себя арестами невиновных, пытками, расстрелами мирных и ни в чем не повинных граждан. Момент для самого Федора существенный, важный для самооценки.
