Глава 26
День в Свомпскотте прошел скучно. Не занятые ничем трое юристов без конца звонили в свои офисы в надежде, что кто-то нуждается в их советах, экспертизе, суждениях… Но, к их немалому огорчению, летний сезон был в самом разгаре, и создавалось впечатление, что никому ничего не нужно, если не считать малозначимых сведений по довольно легким вопросам. Праздность вкупе с незнанием того, как обстоят дела у Хаука, угнетающе действовала на всю троицу и отрицательно сказывалась на взаимоотношениях между Сэмом и Дженнифер, тем более что дочь уопотами снова начала размышлять над абсурдностью ситуации.
– Почему вы и вся эта ваша заумь – лично ваша и этого генерала – вторглась в мою жизнь, да и не только мою?
– Погодите-ка минутку! Что касается меня, то я не вторгался в вашу жизнь. Наоборот, это вы приехали на такси ко мне домой!
– У меня не было выбора…
– Само собой! Шофер такси вытащил пистолет и сказал, куда вы обязаны ехать!
– Мне надо было найти Хаукинза.
– Если меня не подводит память, а она меня не подводит, первым его нашел Чарли Сансет. И вместо того, чтобы предостеречь вас: «Послушай, сестренка, к чему играть в песочнице племени?» – он изрек лишь: «А почему бы тебе и в самом деле не попробовать построить замок на песке?»
– Вы несправедливы к нему! Его обманули!
– Тогда, будучи юристом, он должен немедленно мчаться на всех парусах и занимать очередь к психиатру, ибо в противном случае он так и останется без клиентов.
– Я не буду вас больше слушать!.. Вы просто фанатик!
– Когда речь заходит о слабоумных, я действительно становлюсь фанатиком.
– Пойду поплаваю.
– Вы не должны этого делать.
– Почему? Боитесь, что на вашу долю недостанет рассвирепевших акул?
– Если они там и впрямь обитают, то не забудьте перед тем, как полезете в воду, попрощаться с Ароном и моей мамой, а заодно и с Сайрусом и Романом Зет.
– Они тоже отправились купаться?
– Да, когда мама с Ароном собрались туда, наши телохранители заявили им, что не могут отпустить их одних.
– Очень мило с их стороны!
– Я не думаю, что им заплатят, если люди утонут.
– Почему бы и мне не присоединиться к ним?
– Потому что гигант юридической мысли Арон Пинкус из Бостона сказал, что вы должны читать и перечитывать инструкции и резюме Мака до тех пор, пока не сможете цитировать их наизусть. Вас могут вызвать в суд как amicus curiae.
– Я уже читала и перечитывала эти бумаги и их все могу цитировать наизусть.
– И что вы думаете о них?
– Составлено блестяще! Чертовски здорово!.. И это-то отвратительно!
– Такой же точно была и моя первая реакция. Я был возмущен: какое он имел право справиться в одиночку со всем этим!.. Наверное, нечто такое испытали и вы?
– Знаете, а ведь все, о чем он говорит, действительно могло происходить. Легенды, которые слышали мы в детстве, передавались из поколения в поколение, хотя, естественно, с течением времени в них были привнесены значительные преувеличения и введены элементы мелодрамы, а реальные факты преобразились в аллегории.
– Что вы подразумеваете под аллегориями?
– В первую очередь басни о животных, – понятно, с чертами, свойственными человеку. Например, о жестоком волке-альбиносе, который заманил черных коз обманом на горный перевал, а затем поджег лес, преградив им обратный путь. Огонь, распространившись вниз по склону, перекинулся на луга, уничтожая их корм и пристанище.
– Не аналогия ли с устроенным кем-то пожаром в банке Омахи? – высказал предположение Дивероу.
– Возможно. Кто знает?
– Пойдемте поплаваем вместе, – предложил Сэм.
– Ладно, только, пожалуйста, простите меня за резкость.
– Происходящее время от времени извержение охлаждает и успокаивает вулкан. Это древняя индейская поговорка, кажется, племени навахо.
– У законника с раздвоенным языком вместо мозгов лошадиные хвосты! – констатировала Дженнифер Редуинг с легкой усмешкой. – На плоских равнинах навахо нет гор и тем более вулканов.
– Вы никогда не встречали отважного индейца-навахо, который разозлился из-за того, что его жена отдала бирюзовый браслет прощелыге из соседнего вигвама?
– Вы неисправимы! Пойдемте же, мне надо взять купальный костюм.
– Позвольте проводить вас в кабинку. Это, конечно, не Касба, но сойдет и так.
– А вы позвольте привести вам в назидание подлинную индейскую поговорку: «Ванчогагог манчогагог». По-английски это означает что-то вроде того, что есть две разные кабинки: одна – для девушек, другая – для парней. Скажем так: «Ты удишь на своей стороне, я – на своей, а посредине – никто».
– Как сурово! Словно из викторианской эпохи. И совсем не смешно.
Распахнулась дверь, и из кухни выскочили Дези-Один и Дези-Два.
– Где большой черный Сайрус? – спросил Дези-Один. – Мы должен ехать!
– Ехать? Но куда? И почему?
– В Бостон, мистер Сэм, – ответил Ди-Два. – У нас распоряжение от генерал!
– Вы разговаривали с генералом? – удивилась Редуинг. – Я не слышала, чтобы звонил телефон.
– Здесь не звонить телефоне, – объяснил Ди-Один. – Этот мы звонить каждый час в отель, чтобы спрашивать Маленький Джо. Он говорить нам, что делать.
– Зачем вы едете в Бостон? – решил уточнить Дивероу.
– Чтобы везти этот безумный актер, мистер майон Сутон, в аэропорт. Великий генерал говорить с ним по телефоне, и почтенный старик хотеть, чтобы мы приехать быстро.
– Что происходит? – обратилась к обоим Дези Дженнифер.
– Я не уверен, что стоит их расспрашивать, – предостерег ее Сэм.
– Мы должен спешить, – заявил Дези-Один. – Майон Сутон говорит, что он остановиться в какой-то большой магазин купить правильной одежда… Где есть полковник Сайрус?
– На пляже, – произнесла озадаченно Редуинг.
– Ты, Ди-Два, брать машина, – распорядился Ди-Один. – Я говорить с полковник, и мы встречаться у гараж. Ясно?
– Си, амиго!
Адъютанты исчезли: один помчался на пляж через площадку для солнечных ванн, другой выскочил из прихожей на подъездную дорожку, ведшую в гараж.
Сэм повернулся к Дженни:
– Что теперь скажете о пророчестве Дивероу?
– Почему этот ваш генерал не ставит нас ни о чем в известность?
– Это хитроумный элемент его хитроумной стратегии.
– Что?
– Он ничего не сообщает вам до тех пор, пока дело не заходит уже так далеко, что обратной дороги нет.
– Прямо невероятно! – воскликнула Редуинг. – А что, если окажется вдруг, что он ошибался во всем?
– Он убежден, что этого никогда не случится.
– А вы?
– Если отбросить его неизменно ошибочные исходные посылки, то придется признать, что жизненный путь его был недурен.
– Но и не столь уж и хорош!
– Если по-честному, то человек он потрясающий, черт бы его побрал!
– А при чем тут черт? Или вы не очень-то уверены в том, что говорите?
– Мое «черт бы его побрал» означает лишь, что он подводит вас незаметно к обрыву и однажды вы с ним делаете вместе еще один шаг и летите в пропасть.
– Он хочет, чтобы мистер Саттон изображал его, ведь верно?
– Возможно. Он уже знаком с его искусством.
– Интересно, откуда?
– Старайтесь не думать об этом: так будет лучше для вас же самой.
* * *
Джонни Телячий Нос, в роскошных, расшитых бисером оленьих шкурах, потерянно взирал на завесу дождя, простершуюся за дверьми «фургона-вигвама», предназначенного для приемов, устраиваемых племенем уопотами, и представлявшего собой большое, крикливо раскрашенное строение в форме крытого фургона с конусообразным возвышением, призванным имитировать традиционное индейское жилище. Когда вождь Повелитель Грома спроектировал эту конструкцию и привез из Омахи плотников, чтобы воздвигнуть ее, обитатели резервации пришли в изумление. Орлиное Ухо, член совета старейшин, спросил Телячий Нос:
– Что этот псих делает тут? И чем должно стать это непонятно что?
– Он говорит, что это сооружение как бы соединит в себе сразу два символа Запада прошлых времен: крытый фургон пионеров и вигвам – обиталище диких племен, крушивших пришельцев.
– У него большое сердце и свернутые набекрень мозги. Скажи ему, что нам нужны пара экскаваторов на гусеничном ходу, косилки, не менее десятка мустангов и по крайней мере дюжина рабочих.
– Для чего?
– Он хочет, чтобы мы разровняли землю на северном лугу и устраивали там скачки.
– На мустангах, что ли?
– Ну да, на них, не на машинах же. Если мы собираемся галопировать вокруг фургонов, то прежде всего должны научить молодых, как ездить верхом, а то кое-кто из нас знает только ворчать, что нам, мол, не проехать на лошади и двадцати футов.
– О’кей, а рабочие зачем?
– Может, мы и дикари, Телячий Нос, но дикари благородные. И не занимаемся подобным физическим трудом.
Это было несколько месяцев назад. Сегодня же всю вторую половину дня лил дождь, что и объясняло отсутствие туристов, обычно наезжавших летом, чтобы приобрести в великом множестве сувениры тайваньского производства.
Джонни Телячий Нос поднялся со скамеечки, миновал узкий проход между перегородками из шкур и, оказавшись в своей уютной комнатенке, направился к телевизору. Включил кабельный канал, по которому транслировали игру в бейсбол, и уселся на складной стул из ремней, чтобы насладиться вечерним досугом и посмотреть парочку матчей подряд. Но покой его тут же был грубо нарушен бесцеремонным телефонным трезвоном. Кто звонил, было ясно, ибо этот аппарат служил исключительно для связи с Повелителем Грома.
– Я здесь, вождь! – крикнул Джонни, хватая трубку со столика наборного дерева.
– План «А-один»! Приступить к выполнению!
– Да ты шутишь! Конечно же, шутишь!
– Генералы не шутят, когда дело касается штурма. Код «ярко-зеленый»! Самолет в аэропорту и автобусные компании Омахи и Вашингтона приведены в состояние боевой готовности. Ты выходишь на рассвете, поэтому начинай распространять информацию прямо сейчас. К двадцати двум ноль-ноль должны быть собраны все вещмешки. Контингенту с округа Колумбия – выспаться перед атакой: в моей бригаде не место красноглазым краснокожим.
– Ты уверен, что не хочешь подумать об этом хотя бы еще пару недель?
– Тебе отдан приказ, сержант Телячий Нос, и будь добр его выполнять! Это главное!
– Приказ-то меня и беспокоит, Большой Парень! – Вечерняя заря вспыхнула и погасла. И теперь массивная, внушающая благоговение статуя Линкольна купалась в свете прожекторов, а молчаливые, загипнотизированные туристы сновали вокруг, чтобы выбрать наилучшую точку для обзора шедевра. Лишь одного, странного вида человека, казалось, ничто не занимало, кроме окутанной тенью травы под ногами. Вышагивая от мемориала строго по прямой линии, он поносил вполголоса зевак, встречавшихся на пути, и, поправляя рыжий парик, то и дело съезжавший ему на уши или на шею, задевал руками их животы и фотокамеры.
Винсенту Манджекавалло многое что было известно: не зря он родился и вырос в бруклинском «Mondo Italiano».
Например, он знал, в каких случаях желательно приходить на место встречи заранее, задолго до условленного времени, чтобы не попасть неожиданно впросак. Главной проблемой в данный момент стало для Винни Бам-Бама расстояние от мемориала, которое надо было пройти по прямой. Он помнил число шагов, но что понимать под словом «шаг» – этого он не знал, фут ли это или ярд? Или еще что-то? Он припоминал рассказы о доброй старой Сицилии. У дуэлянтов в руках были в те времена ружья «лупо». Противники находились друг от друга на дистанции, промеренной шагами, и, когда они начинали сближаться, каждый их шаг – длинный ли или короткий – фиксировался секундантом и сопровождался порой барабанным боем. Правда, по окончании поединка правильность отсчета шагов уже никого не интересовала, потому что тот, кто сплутовал, выходил победителем… Однако он – в Америке. И отсчитывать шаги здесь надлежало исключительно точно, как требовали того справедливость и честь. Но возможно ли это в ночное-то время и к тому же продираясь сквозь толпу?
Досчитав до шестидесяти трех, Винни Бам-Бам врезался в каких-то клоунов, сбивших парик ему на глаза. А когда он поправил его, то оказалось, что не помнит, сколько шагов он проделал уже. В итоге пришлось снова вернуться к ступенькам мемориала и все начинать заново! Лишь на шестой попытке отмерил он положенное число шагов по прямой и направо и уперся в огромное дерево с прикрепленной к стволу медной пластинкой, на которой были выгравированы имя президента, посадившего его, и дата этого чудодейства. Сам по себе этот представитель растительного мира оставил Бам-Бама равнодушным, но ствол был опоясан круглой скамьей, что было уже неплохо: если бы он присел на нее, то, возможно, этот безумный генерал, с которым ему предстояло встретиться на предмет обмена информацией, и не сумел бы разглядеть во мраке его лица.
Однако Винсент счел все же более благоразумным удалиться от дерева и, укрывшись в тени, дождаться субъекта, знавшего, сколько должно было их быть, этих чертовых шагов. Не исключено, что высокий старый шут явится сюда в головном уборе из перьев.
* * *
Заметив слонявшуюся в условленном месте тучную фигуру, генерал Этелред Броукмайкл, прибывший на встречу в полном военном обмундировании, был несказанно удивлен. Он не только никогда не любил Маккензи Хаукинза, но, наоборот, испытывал к нему чувство неприязни, поскольку Мак дружил с презренным Хизелтайном. Данное обстоятельство, однако, не мешало Броуки всегда с уважением относиться к крепкой солдатской закваске Хаука. Теперь же многолетнее молчаливое восхищение было поставлено под вопрос. То, что наблюдал он сейчас, иначе как гротеском не назовешь. Хаукинз видом своим напоминал комедийного персонажа, отправляющегося на тайную сходку. Под то ли одолженный, то ли купленный пиджак, явно рассчитанный на человека полного, он натянул что-то для солидности и, чтобы казаться ниже, шагал на полусогнутых словно обезьяна: ни дать ни взять хрюкающая горилла, снующая взад-вперед напротив памятника Линкольну в поисках ягод в кустарнике. Столь противоестественное зрелище невольно вызвало отвращение у творца «смертоносной шестерки».
Броуки Второй не мог ошибиться: на Хауке был тот же дурацкий парик, только здесь, в теплой, влажной вашингтонской ночи, он все время падал Маку на глаза. По-видимому, тот друг никогда не слышал о жидком клее, о котором должен знать каждый, имеющий дело с театром. Вот он, еще один обитатель Любительвилла – Города Дилетантов – Маккензи Хаукинз, новичок из новичков.
Парик у Броуки, по странному совпадению такой же рыжий, как и Хаука, хотя и с каштановым отливом, удерживался на месте с помощью клейкой ленты Макса Фэктора. Телесного, или, на театральном языке, приглушенного янтарного цвета, она была неразличима при неясном свете.
На то чтобы загримироваться столь профессионально, как это сделал он, Броукмайкл, следует потратить целый день! И, преисполненный сей горделивой мысли, бригадный генерал решил, что пора уже и удивить Хаука, занявшего к тому времени наблюдательный пост под развесистым японским кленом в тридцати с чем-то футах от обусловленного места встречи. Броуки Второй был возбужден: сейчас он отплатит Маку за то, что тот сделал из него идиота в Форт-Беннинге!
Описывая широкий круг в отсвете нацеленных на мемориал прожекторов, Броукмайкл нетерпеливо прокладывал свой путь сквозь толпу. Встречавшиеся ему время от времени такие же, как и он, облаченные в форму служаки тотчас вскидывали руки в знак уважения к его рангу.
Обходя клен с восточного фланга, Броуки размышлял, почему Хаук настаивал на том, чтобы он явился на тайную встречу в генеральском мундире. Сколько бы ни спрашивал он об этом Мака, в ответ слышал одно и то же: «Сделай так, как тебе говорят, и все! Надень свои чертовы медали, все до единой! Помни, наш с тобой разговор в Беннинге записан на пленку. На мою пленку!»
Приблизившись к клену, Броуки Второй подкрался к глупцу дилетанту. Бывший солдат, сделавший совсем недавно из него идиота, внимательно вглядывался в то место, где была назначена встреча. Вел он себя по-дурацки! Вместо того чтобы выпрямиться, что увеличило бы ему обзор, этот идиот продолжал горбиться и подгибать колени, пряча неловко свою кургузую, приземистую фигуру в маскарадном костюме в плотной тени разлапистого клена. Все тот же Любительвилл!
– Вы кого-то ждете? – спросил Броуки спокойно.
– Какого черта?! – взорвался загримированный субъект и с такой силой завертел головой, что его рыжий парик съехал налево на девяносто градусов и прикрыл бакенбардами лоб. – Ах, это вы? Конечно, вы, коль здесь столько разных медяшек!
– Теперь ты можешь подняться во весь рост, Мак.
– Подняться? Во весь рост?
– Послушай, в таком мраке все равно нас никто не увидит: я с трудом различаю даже свои ноги, хотя, признаюсь, твой дурацкий рыжий парик издали разглядел. По-моему, он у тебя повернут задом наперед.
– Да, но и ваш не в образцовом порядке, солдат! – произнес тип в гражданском, поправляя накладные волосы. – Многие доны старшего возраста, облысев, носят эти парики, приклеивая их лентой Макса Фэктора, которая помогает им заодно убрать со лба лишние морщины. Но ее сразу видно, хотя мы обычно об этом не упоминаем.
– Что ты хочешь сказать этим «сразу видно»? Разве можно различить ее в такой темноте?
– Конечно, дубина стоеросовая: ведь от этой ленты отражается свет.
– О’кей, о’кей, Мак! А теперь встань, чтобы мы могли поговорить.
– Не пойму, что вам надо, если вы на пару дюймов выше меня. Может, мне отправиться в город за парой башмаков на толстой подошве? Или ходулями обзавестись? Что это с вами?
– Ты хочешь сказать, что… – Броуки Второй, наклонившись, подался вперед. – Так вы не Хаукинз!
– Заткнитесь, приятель! – крикнул Манджекавалло. – И вы ведь тоже не Хаукинз! Я видел его фотографии.
– Но кто же вы?
– А вы кто, черт бы вас побрал?
– Я пришел на встречу с Хауком. Он придет вон туда! – Броукмайкл указал на дерево с медной табличкой.
– Я тоже должен встретиться с ним!
– На вас рыжий парик!
– Как и на вас!
– Он носил такой же в Беннинге!
– А я свой купил в Майами-Бич…
– Я же взял парик из реквизитов своей группы.
– Вам тоже нравится рыбная ловля?
– О чем это вы?
– А вы о чем?
– Минутку! – Глаза Броукмайкла были прикованы к знаменитому дереву. – Смотрите! Вон туда! Ну как, видите его?
– Кого? Того тощего священника в черном костюме и белом воротничке, который что-то разнюхивает, словно доберман перед тем, как задрать ногу?
– Да, его!
– Ну и что? Может, он хочет посидеть на скамеечке… Там много разных типов бродит…
– Так-то оно так, – молвил Броуки Второй, наблюдая из своего укрытия под кленом, как церковнослужитель, омываемый светом прожекторов, двинулся к западу. – Нет, вы только взгляните!.. Ну что, заметили?
– Воротничок, костюм и то, что у него рыжие волосы? А дальше что?
– Любительвилл! – вынес вердикт создатель «смертоносной шестерки». – У него не свои волосы, а парик, к тому же, как и ваш, сделан прескверно: на затылке – слишком длинный, на висках слишком широкий… Странно, но, мне кажется, я вспоминаю, что уже видел где-то этого субъекта.
– Какое все это имеет к нам отношение?
– Речь о том, что парик плохо подогнан.
– Ох, совсем забыл, что мы ведь на рыбной ловле! Мне предстоит встреча с солдатом, с которым у нас состоится совещание, имеющее для меня жизненное значение… Поймите, мне лично все равно, кто какой парик носит и носит ли вообще, и, кроме того, сейчас не время размениваться на пустяки.
– Может, эти парики символизируют что-нибудь?
– О боже, мы что, собираемся выступить с маршем протеста?
– Неужели вы не видите: он заставил всех нас надеть рыжие парики!
– Меня он ничего не заставлял! Говорю вам, свой я купил в Майами-Бич! В лавке возле Фонтенбло, где продаются всякие штучки-дрючки.
– А я свой нашел в вещах моей группы…
– Какой группы?..
– На нем был рыжий парик, когда он явился ко мне… Боже мой, не было ли это проявлением интуитивного стремления к самосовершенствованию?
– О каком самосовершенствовании говорите вы?
– Он когда-нибудь произносил при вас слово «рыжий»? Причем не один раз?
– Возможно, но я не помню. Вот «красный» я слышал от него. В словосочетании «краснокожие». Понятно? Но видеть его я никогда не видел, только разговаривал с ним по телефону.
– Вот оно что! Он своим голосом давал нашему подсознанию установку! Об этом подробно писал Станиславский.
– Он комми?
– Нет, бог театра!
– Вероятно, поляк? Не забывайте об этом!
– О чем «об этом»? – спросил Броуки Второй, наклоняясь резко к незнакомцу в рыжем парике. – Вы имеете в виду какое-то дело?
– Дело? Ну, если так, то речь в данных условиях может идти об иске племени уопотами, с которым оно обратилось в Верховный суд.
– Среди нас, военных, – проговорил Броукмайкл, выпрямляясь, – считается недопустимым придавать этническую окраску кодовым словам. Выдающиеся итало-американские граждане нашей страны, сыны и дочери Леонардо Микеланджело и Рокко Макиавелли, заслуживают самого уважительного к ним отношения за их величайший вклад в наше общее дело! Что же касается таких закоренелых преступников, как Капоне или Валачи, то это – отклонение от нормы!
– Завтра, когда пойду к мессе, непременно поставлю свечу, чтобы вам посчастливилось уцелеть, повстречайтесь вы вдруг с сыновьями и дочерьми двух последних особ, коих вы изволили упомянуть. Ну а пока что нам следует решить, как действовать в данный момент.
– Думаю, неплохо бы побеседовать с этим рыжим священником.
– Отличная мысль! Пошли!
– Только не сейчас! – раздался позади глубокий, резкий голос. И из-за ствола клена вышел Хаук в аккуратно причесанном парике, на который падал мягко струившийся сквозь листву свет. – Как хорошо, что вы сумели выбраться сюда, джентльмены! Рад снова видеть тебя, Броуки! И вас, сэр! Полагаю, вы и есть командир Игрек. Несомненно, встреча с вами, кем бы вы ни были, доставит мне огромное удовольствие!
Насколько допускал это страх, Уоррен Пиз, государственный секретарь, был доволен и даже восхищен собою. При виде священника, который буквально рычал на шофера такси из-за платы за проезд от гостиницы «Хэй-Адамс», у него мгновенно созрел план. На встречу он явится переодетым! Если его не устроит то, что увидит он или услышит, ему никто не помешает незаметно удалиться. Разве кто посмеет допустить в общественном месте какую бы то ни было грубость по отношению к священнослужителю? Подобное просто неприемлемо с нравственной точки зрения и, что не менее важно, привлекало бы внимание публики.
Не ходить на свидание Пиз не мог, несмотря на то, что наговорил он этому ужасному адмиралу, систематически представлявшему ему счета за свои поездки для встречи с людьми по заданию государственного департамента. И хотя госсекретарь знал, что этот лихоимец никогда никуда не ездил, никаких деловых встреч ни с кем не имел и соответствующих заданий от департамента не получал, Пиз затеял с ним перебранку по телефону не для того, чтобы вздрючить адмирала, а лишь в надежде выяснить, что тот знал обо всем этом деле… и откуда. Ответы на оба эти вопроса, весьма туманные, настолько встревожили Уоррена, что он отложил все намеченные у себя на вечер аудиенции. Раздобытый им священнический воротничок отлично подошел к черному костюму, предназначавшемуся для официальных похоронных церемоний, и был удачно дополнен рыжеватым париком.
И вот он бродил сейчас среди толпы у Мемориала Линкольна, а у него в ушах звенели слова адмирала.
– Господин секретарь, мой старый товарищ просил меня передать вам кое-что, что могло бы облегчить для вас разрешение вашей самой серьезной проблемы, охарактеризованной им как кризис.
– О чем это вы? Государственному департаменту приходится буквально ежедневно сталкиваться с десятками кризисов и, поскольку время мое ценится в Вашингтоне чрезвычайно высоко, я надеюсь, что вы поясните немного, что именно имеется вами в виду.
– Боюсь, я и сам толком ничего не знаю. Мой старый товарищ дал понять, чтобы я не совал нос куда не следует, и не стал вводить меня в курс дела.
– И все же давайте-ка поподробней, моряк.
– Он сказал, что это как-то связано с группой исконных жителей Америки – не знаю, кого он так величает, – и с какими-то военными сооружениями, а какими именно, понятия не имею.
– О боже мой! И что же еще он сообщил?
– Он темнил, ссылаясь на то, что все это чрезвычайно секретно, он просил дать вам понять, что можно найти такое решение, которое позволило бы потереть воском ваши лыжи.
– Что-что сделать?
– Натереть воском ваши лыжи… Откровенно говоря, господин секретарь, я не очень-то разбираюсь в зимних видах спорта, но коль уж вы согласны выслушать мнение военного человека, эта закодированная фраза означает скорее всего, что вы смогли бы достигнуть своей цели значительно быстрее, если бы немедленно встретились с ним. Это-то, собственно, и должен был я передать вам.
– Как зовут его, адмирал?
– Если я назову вам его имя, то невольно окажусь как бы втянутым в дело, к которому не имею никакого отношения. Я выступаю лишь в роли связующего звена, господин секретарь, и не более того. Он мог бы выбрать еще дюжину таких же отставных военных, чего я и хотел бы всею душой.
– А я мог бы выбрать сколь угодно представленных вами к оплате счетов и выяснить, что за уютные путешествия совершаете вы постоянно на дипломатических самолетах! Ну, как вы на это смотрите, морской волк?
– Но я ведь всего только передаю сообщение, господин секретарь! Все, что происходит, меня не касается!
– Не касается, говорите? Но почему я должен вам верить? Может быть, вы один из участников этого гнусного заговора.
– Какого еще заговора? Скажите, Христа ради!
– Ишь о чем размечтались! Вам бы, конечно, хотелось, чтобы я рассказал вам все. А вы же накропали бы впоследствии книгу, как все эти так называемые прекрасные, бескорыстные слуги народа, несправедливо наказанные лишь за то, что они не делали ничего больше других, занимавших те же посты и не гнушавшихся прикрываться коллективным мнением.
– Ни черта не понимаю!
– Имя, морячок! Имя!
– Чтобы вы тоже написали потом книгу и впутали меня в эту историю? Нет уж, увольте!
– Ладно, раз вам совершенно не жалко моего времени, можете продолжать. Итак, когда и где этот анонимный монстр желает со мной встретиться?
Адмирал объяснил ему.
– Вот и отлично! Я уже забыл все, что услышал от вас. А теперь, морячок, забудьте и вы. И никогда мне больше не звоните, разве лишь в том случае, если надумаете сообщить мне, что не намерены далее консультировать нас и посему расторгаете с нами контракт.
– Послушайте, господин секретарь, я не хочу никаких осложнений. Клянусь честью!.. Я поговорю с дружком президента Сьюбагалу, и он вам скажет…
– Поговорите с Арнольдом? Нет, ни слова ему об этом! Никогда не говорите с ним, а не то он включит вас в свой реестр! Внесет ваше имя в этот ужасный список неблагонадежных лиц!
– С вами все в порядке, господин секретарь?
– Да, со мной все в порядке, только не звоните, никогда не звоните Арнольду Сьюбагалу! Если не хотите, конечно, чтобы он включил вас в свой реестр! В этот ужасный, кошмарный список лиц, подлежащих ликвидации!.. Петля на шею – и на мачту! Или как вы там еще выражаетесь, глупые морские волки!
С удовольствием вспоминая, как он отбрил эту ужасную пиявку, Пиз сладко улыбнулся сверх всякой меры накрашенной маленькой старой леди, с обожанием взиравшей на него, когда он приближался к клену, возле которого была назначена встреча. Место не столь уж удачное для тайного свидания, так что выбор его едва ли свидетельствовал об озарении Маккензи Хаукинза, он же – Повелитель Грома, вождь нечестивого племени уопотами. Там было довольно темно, но, возможно, оно и к лучшему, был вынужден все же признать Уоррен. И в каких-то ста футах оттуда расхаживала публика, что тоже было недурно: такое скопище народа позволяло чувствовать себя в относительной безопасности. Понятно, этот маньяк Хаукинз принял подобные меры предосторожности исключительно ради себя, государственный же секретарь его мало заботил. Конечно, размышлял Уоррен, вокруг можно было порасставить сколько угодно солдат для захвата Хаука. Но такого рода шоу никак не входило в планы окружения президента: было бы ужасно, если бы вдруг появилось сообщение для прессы о том, что они расставили ловушку для кавалера двух почетных медалей конгресса!
Пиз скосил глаза и в скудном свете под деревом взглянул на часы. Он явился в положенное место примерно на тридцать минут раньше срока. Прекрасно, прекрасно! Сейчас он отойдет в сторонку и подождет того человека, с которым ему предстояло встретиться. И понаблюдает оттуда.
Уоррен обошел вокруг дерева и остановился, раздраженный тем, что маленькая старая леди с грубо нарумяненными щеками явно стремилась привлечь к себе его внимание.
– Благословите меня, святой отец, ибо я грешна! – молвила она высоким вибрирующим голосом, преграждая ему путь.
– Да, да, хорошо… Vox populi и все в том же духе. Что-то в душе вашей не так, как следует, это уже сама судьба…
– Я хотела бы исповедаться, отец! Я должна сделать это!
– Думаю, ваше стремление весьма похвально, но место это вряд ли подходит для такой цели. И, кроме того, я спешу.
– В Библии говорится, что в глазах господа и пустыня может быть храмом божьим, если дух грешника возжелает того.
– Прочь, пустомеля: я же сказал, что спешу!
– А я говорю, чтобы вы сунули зад за дерево.
– Ладно-ладно, вы прощены за все, что бы вы ни сделали… Что-что вы сказали?
– Вы же слышали меня, ангельский котик! – зашептала безобразная старая карга грубым низким голосом и, вытащив из складок своей одежды опасную бритву, раскрыла ее со щелчком. – Марш за дерево, или же вам можно будет не давать обет целомудрия!
– Боже мой, да вы же не женщина, а мужчина!
– Суждение это спорно, как ни смотри, но что несомненно, так это то, что я головорез: люблю резать глотки, а посему пошевеливайся!
– Пожалуйста, молю вас, не причиняйте мне зла! Не надо!.. Я… О боже! Не режьте меня! – Трясясь всем телом, госсекретарь неловко отступал в тень дерева. – Право, вы не должны меня калечить! Пролить кровь священника – страшный смертный грех!
– Я тебя заприметил еще пятнадцать минут назад, ангельский котик! – зашипел (или зашипела?) мужчина (или женщина?). Его (или ее) сморщенные ярко-красные губы и набрякшие пурпурные веки искривились в тусклом свете. – Тебя и эту ужасную тряпку у тебя на голове! Ты позоришь честных извращенцев!
– Что?
– Как смеешь ты разгуливать здесь? Выискиваешь маленьких мальчиков. Да еще, гад ползучий, священником вырядился? Какая мерзость!
– Но, право, мадам… мистер… Простите, не знаю, как обращаться к вам…
– Ты что, оскорблять меня вздумал, змеиная рожа?
– Клянусь честью, нет! – Левый глаз Пиза бешено завращался. – Я только хочу вам сказать, что вы не знаете…
– Я все отлично знаю! Такие, как ты, мерзавцы, всегда носят с собой что-нибудь лакомое на случай, если вдруг кто-то подвернется. Раскрывай свои карты, падла поганая!
– Деньги? Вам нужны деньги? Ради бога, возьмите все, что у меня есть! – Госсекретарь начал копаться в карманах, извлекая из них сложенные банкноты. – Вот-вот, берите!
– Что брать, уж не это ли дерьмо? Сейчас я вспорю твои карманы, а потом начну тебя резать. – Монстр-гермафродит теснил Пиза в самую тень. – Только пикни, и я отрежу тебе губы, ясно, хорек вонючий?
– Смилуйтесь! – заскулил госсекретарь. – Вы же не знаете, кто я…
– Зато мы знаем! – раздался позади него глубокий голос. – Броуки и вы, командир Игрек, обезоружьте этого бандита немедленно!
Престарелый выпускник Уэст-Пойнтской военной академии и пожилой, крепко сбитый верзила из Бруклина тотчас набросились на налетчика. Один из них вырвал у него из рук бритву, другой схватил его за ноги, спутанные широкой цветастой юбкой.
– Попалась, ублюдская шлюха! – завопил Манджекавалло.
– Теперь не уйдешь! – закричал Броукмайкл, срывая седовласый парик, возвышавшийся над нарумяненной морщинистой физиономией уличного грабителя.
Винни Бам-Бам, обнаружив, что перед ним мужчина, а не женщина, как решил он было поначалу, принялся молотить остервенело отвратительную фигуру, свалившуюся наземь.
– Зловонный кусок подгнившего сыра! – ревел он.
– Отпустите его, командир! – распорядился Хаук. – Пусть сматывается отсюда!
– С какой стати его отпускать? – воспротивился Броуки Второй. – Этого мерзавца следует упечь за решетку.
– Но перед этим – переломать ему его ублюдские ноги! – заявил якобы почивший в бозе директор ЦРУ.
– Не собираемся ли мы выдвинуть против него обвинения, джентльмены?
– Что?.. – Броукмайкл отступил назад.
Манджекавалло вздернул резко голову, отчего его парик съехал набок, прикрыв бакенбардой нос, а глаза – рыжими прядями.
Броуки Второй обратился к бывшему директору ЦРУ:
– А ведь в этом есть резон, командир, как вас там…
– А ведь, возможно, он и прав, – откликнулся Винсент и последний раз поддал преступнику коленом под ребра. – Вон отсюда!
– Эй, ребята! – ухмыльнулся тот во весь рот и, сорвав с себя парик, швырнул его оземь. – Не хотите ли пойти ко мне? Мы смогли бы устроить настоящий бал!
– Катись, пока мы не передумали!
– Ухожу, ухожу! – Мошенник в развевающейся юбке перебежал лужайку и исчез в толпе.
– Боже мой!.. О! Боже! – причитал сбоку от Хаука Уоррен. Он лежал на земле, уткнувшись лицом в траву и обхватив голову руками. – Благодарю вас!.. Благодарю!.. Если бы не вы, меня могли бы убить!
– Почему бы вам не встать и не посмотреть, захотите ли вы жить? – произнес Хаук тихо и, запустив руку в карман, вытащил магнитофон.
– Что?.. Что? Почему вы так говорите? – Сев с превеликим трудом, Уоррен Пиз увидел справа от себя увешанную наградами военную форму, а затем, к несказанному своему ужасу, разглядел и лицо стоявшего рядом с ним человека. – Броукмайкл!..
И тут Маккензи включил магнитофон. Зазвучал голос Броукмайкла:
«– Я говорю о государственном секретаре! Это в связи с его заданием моя „смертоносная шестерка“ находится сейчас в Бостоне!.. Знай, этот Пиз с глазами алкоголика катит на тебя бочку!..»
– Речь-то идет не о таком деле, с которым можно было бы обратиться в суд, не так ли, господин секретарь? – спросил насмешливо генерал Броукмайкл, пока Хаук выключал магнитофон. – Вы решили принести нас в жертву: старого солдата, который так и обречен до конца жизни оставаться под подозрением, хоть и был реабилитирован, и его подразделение, состоящее из прекрасных молодых людей. Мы ведь людишки столь мелкие, как и Мак, присутствующий здесь, что с нами можно не считаться. Мак не принадлежит к числу моих ближайших друзей, но он не заслуживает того, чтобы его сбросили в Арктике на плавучую льдину.
– О ком это вы?
– Ах да, я не представил вам Мака. Это бывший генерал Маккензи Хаукинз, дважды лауреат почетной медали конгресса. Сперва вы пытались… ну, скажем так, нейтрализовать его, а потом, когда у вас ничего не вышло, приказали моей группе похитить и переправить мятежного генерала в место, которое следовало определить по ходу дела, – несомненно, где-то на Крайнем Севере.
– Скажу откровенно, я не в восторге от знакомства с вами, господин секретарь, – сказал Хаук. – Простите меня, но руки я вам не подам.
– Но то, что вы затеяли, безумие! Чистейшее безрассудство! На карту поставлено слишком многое! Под угрозой наша безопасность, ударная сила нации!
– И единственный способ привести все в порядок – избавиться от недовольных, не так ли? – сказал Маккензи. – Вместо того чтобы аргументировать свою точку зрения, вы предпочитаете устранять неугодных, которые, скажем так, на вполне законном основании обратились в суд.
– Вы переворачиваете все с ног на голову! Имеется еще много чего – экономические расчеты, расходование фантастически огромных финансовых ресурсов… А также – о боже! – моя яхта, членство в столичном клубе, годовое собрание выпускников нашего класса и, наконец, заслуженный мною тот образ жизни, для которого и был я рожден! Вы не желаете ничего понимать!
– Я все понимаю, вонючая падаль! – изрек Винсент Манджекавалло, выступая вперед в слабом свете фонарей. – И, в частности, собственно то, что хоть кое-кто и смог бы вам помочь, однако рассчитывать на это не стоит: ведь от вас уже никому нет никакой пользы.
– Кто вы? Я видел вас раньше, слышал ваш голос, и это все, что я знаю…
– Думаю, из-за этого чудовищного маскарада и родная мать не узнала бы меня, да пребудет она в мире в Лодердейле! – Винни сорвал свой рыжий парик и присел на корточки перед государственным секретарем. – Хэлло, хмырь, как чувствуешь себя? Может, твои приятели из загородного клуба взорвали не ту яхту, а?
– Манджекавалло!.. Нет-нет! Всего несколько дней назад я лично присутствовал на панихиде по вас! Вы уже в ином мире! Вас нет среди живых! Я не верю тому, что вижу!
– Может, вы и правы, что не верите, великий дипломат, а может, и нет. А вдруг все это – дурной сон, ниспосланный вам тем злом, что скопилось в вашей насквозь прогнившей душонке? Или же я просто вырвался из объятий Морфия?..
– Морфея, командир Игрек! Морфея!
– Да, именно из его объятий… Я явился из царства мертвых по ту сторону реки, чтобы терзать тебя! Терзать человека, возомнившего себя наивысшим существом и искренне полагающего, будто то, что входит в его желудок, выходит из него в виде ванильного мороженого! Да, падла, я побывал среди рыб и привел теперь сюда с собой акул, которые относятся ко мне с уважением, чего ты никогда не делал.
– А-а-ах! – пронзил внезапный вопль ночь и пронесся над публикой, толпившейся у залитого огнями Мемориала Линкольна. Госсекретарь с проворством рептилии вскочил на ноги и с истошными криками помчался прочь.
– Я должен поймать этого сукина сына! – заорал Манджекавалло, поднимаясь тяжело из-за своего веса. – Он все разболтает.
– Не бойтесь этого! – схватил Хаук директора ЦРУ. – Он уже вне игры.
– О чем вы? Он же видел меня!
– Это не имеет значения: ему все равно никто не поверит.
– Мак, перестань учить его, – заявил решительно Броуки Второй. – Тебе известно, с кем ты говоришь?
– Конечно! И к тому же я знаю, что к чему… Так вы и есть тот самый итальянский парень, что руководил Центральным разведывательным управлением?
– Да, но это долгая история, а я долгих историй не люблю. Меня попросту занесло куда не следует. В общем, дерьмовое дело!
– Мелодраматическая эмоциональность – одна из прекраснейших отличительных особенностей вашей нации, синьор. Вспомним о великих операх!
– Само собой!
– Никто, кроме вас, не мог создать ничего подобного. Capisce Italiano?
– Lo capisce inoltre!
– Это прекрасно, но эта каналья собирается взорвать все к черту!
– Нет-нет, синьор Манджекавалло… Броуки, ты помнишь Френка Хеффелфингера?
– Френка Фингера? Того, кто нажал пальцами не на те цифры на пульте? Да кто же этого не помнит! Он взорвал в Вонсане совсем не тот участок берега, который следовало. Понятно, мы предпочитаем не вспоминать об этом, особенно с тех пор, как он стал главным клоуном президента в военно-морском департаменте.
– Я говорил с Френком. Потому-то Пиз и оказался здесь.
– Ах так?
– Фингер ждет сейчас у телефона: он должен сделать еще один звонок своему приятелю президенту.
– В связи с чем?
– В связи с умственным расстройством, признаки которого он обнаружил сегодня днем у госсекретаря во время телефонного разговора с ним. Поразмыслив изрядно об этой беседе, он пришел к выводу, что обязан поделиться возникшими у него опасениями со своим другом из Белого дома. Пойдемте же поищем телефонную будку. Время поджимает, мне надо как можно быстрее вернуться на самолете в Нью-Йорк.
– Послушайте, генерал! – крикнул Манджекавалло. – А как насчет нас с вами и слушаний в суде?
– Все под контролем, командир Игрек. Вы будете в рядах уопотами. Вот только мне хотелось бы узнать ваши размеры, остальное мы сделаем быстро: скво – замечательные мастерицы, почти столь же искусные, как и миссис Лафферти.
– Скво?.. Лафферти?.. Да что, у нас теперь и ирландские индейцы появились? Видать, этот парень свихнулся!
– Поверьте, господин директор ЦРУ, пути Хаука неисповедимы, – заметил Броуки.
– В путь, джентльмены! – скомандовал Маккензи. – Марш-бросок втроем! Вон и телефонная будка у парковочной площадки. Итак, бегом!
Трое мужчин в рыжих париках дружно, хотя и с разной скоростью, устремились вперед. Говорить при этом ухитрялся только Винни Бам-Бам, твердивший упорно:
– Безумие все это! Pazzo, pazzo, pazzo!
* * *
«Вашингтон пост»
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕКРЕТАРЬ – В ПАЛАТЕ ДЛЯ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ В КЛИНИКЕ УОЛТЕРА РИДА
«Уоррен Пиз, государственный секретарь, задержан прошлым вечером в облачении католического священника, поскольку носился беспорядочно у Мемориала Линкольна, бесцеремонно расталкивая гуляющих. Согласно сообщению полиции и свидетельским показаниям очевидцев, мистер Пиз кричал о каком-то привидении, якобы восставшем из мертвых. Но кого из некогда живых он имел в виду, госсекретарь не говорил, то ли не желая делать этого, то ли сам не зная его имени. Мистер Пиз утверждал, что призрак задался целью преследовать его растленную, вконец загубленную душу. И уверял беседовавших с ним лиц, будто вырвавшийся из ада пестро раскрашенный гермафродит грозился вспороть ему карманы и перерезать глотку, потому что он (или она?) решил, что мистер Пиз… (отточием мы заменили слово не для печати. – Ред.), хотя сам госсекретарь Пиз упорно пытался убедить своих собеседников, что таковым он не является, поскольку уже отпустил этому исчадию ада его грехи.
Отметим в связи с вышеизложенным, что господин секретарь не был рукоположен в священники и, следовательно, не имеет права отпускать грехи. (Наша редакция тщательнейшим образом расследовала этот факт.)
Только что поступившее из Белого дома сообщение может пролить свет на это невероятное событие. Морис Фитцпедлер, пресс-секретарь, заявил, что нация должна проявить сочувствие как к мистеру Пизу, оказавшемуся в состоянии стресса из-за перегруженности работой и огромного чувства ответственности, так и к его семье, хотя на вопрос о семье мистера Пиза мистер Фитцпедлер был вынужден признать, что мистер Пиз разведен и, соответственно, семьи не имеет. Президент сказал мистеру Фитцпедлеру, что вчера ему позвонили по телефону и высказали предположение, что госсекретарь, не выдержав непосильного бремени забот, налагаемого на него его постом, испытывает сейчас тяжелейшую депрессию. Глава государства просит нацию молиться за выздоровление мистера Пиза и за скорейшее его освобождение от смирительной рубашки.
Следует отметить также, что начальник штаба при президенте Арнольд Сьюбагалу улыбался во время пресс-конференции. Когда же начальника штаба спросили, чем объяснить подобное выражение его лица, он лишь молча воздел вверх средний палец».
