Глава 18

– Что! – завопил государственный секретарь. Стенографистка, вздрогнув от неожиданности, чуть не свалилась со стула. Вылетевший у нее из рук блокнот ракетой устремился в голову ее начальника, но тот перехватил его машинально левой рукой, которой постукивал то и дело по черепу в надежде обуздать свой с маниакальным упорством вращающийся глаз. – И все же, в чем дело?.. Как?.. Нет, ни за что!

Госсекретарь начал похлопывать попеременно блокнотом для стенографирования по виску и краю письменного стола, и так до тех пор, пока листки не оторвались от спирали и не полетели во все стороны.

– Пожалуйста! – умоляла стенографистка, носясь по комнате в отчаянной попытке собрать воедино разлетевшиеся бумаги. – Сэр, это сверхсекретные записи!

– Что вы нашли в этих писульках сверхсекретного? – орал вконец ошалевший госсекретарь, вращая одним из вытаращенных от ужаса глаз. – Мы живем в безумном мире, мисс! Вы, может быть, еще лишь в начале пути, но мы, все остальные, давно уже лишились рассудка!

Стенографистка встала во весь рост и, не сводя с начальника взгляда, произнесла решительно невозмутимым тоном:

– Прекратите это, Уоррен! Возьмите себя в руки!

– Уоррен?.. При чем тут Уоррен?.. Я – господин секретарь!.. Запомните: господин секретарь!

– Вы – Уоррен Пиз! И, пожалуйста, прикройте микрофон телефона, а не то я сообщу сестре, а она – Арнольду Сьюбагалу, что у вас поехала крыша.

– Боже мой, Арнольду! – Уоррен Пиз, государственный секретарь, тотчас же прикрыл трубку рукой. – Я забыл, Тереза… Откровенно говоря, я просто отключился от всего. На какую-то минуту!

– Я – Реджина Трухарт, а Тереза – моя младшая сестра, секретарь Сьюбагалу.

– Простите, у меня ужасная память на имена! Но я никогда не забываю разных там психов… То есть лица, имел я в виду!.. Пожалуйста, не говорите ничего сестре!

– Скажите тому, кто у телефона, что перезвоните ему через несколько минут, как только придете в себя.

– Но это невозможно! Он звонит по телефону-автомату из тюрьмы в Куонтико!

– Попросите его оставить вам номер, и пусть он ждет вашего звонка.

– Хорошо, психуша, Тереза, Реджина, мадам секретарь!

– Перестаньте, Уоррен, и делайте что вам говорят. – Государственный секретарь в точности выполнил распоряжение Реджины Трухарт, потом упал на свой стол и, уронив голову на руки, горько заплакал.

– Кто-то проболтался, а виноват я! – хлюпал он носом. – Их отправили обратно в тюрьму! В мешках!

– Кого?

– Ну, эту «грязную четверку». Какой ужас!

– Они что, отдали концы?

– Нет, в ткани были проделаны дыры, чтобы они не задохнулись. Но все четверо в таком состоянии, что уж лучше бы их постигла смерть! Они ничего не понимают! Потеряли всякие ориентиры! Как, впрочем, и все мы! – Пиз поднял заплаканное лицо, как бы умоляя, чтобы казнь прошла как можно скорее.

– Уоррен, солнышко, да плюньте вы на все! У вас есть работа, которую вы должны выполнять, и такие люди, как я, обязанные следить за ее выполнением. Вспомните Ферн из «Норт-Мэлл» – святую нашу патронессу и источник вдохновения. Она бы не позволила никому из своих боссов выпасть в осадок. Я тоже не допущу такого!

– Она была секретарем, а вы – стенографистка из машбюро отдела безопасности.

– Я нечто большее, Уоррен! Значительно большее! – возразила Реджина. – Я – порхающая бабочка с жалом пчелы. Перелетаю трепетно с одного секретного задания на другое, не сводя глаз со всех вас и помогая вам в ваших каждодневных трудах. Таковы божья воля и богом дарованный удел всех Трухартов.

– А вы не согласились бы стать моей секретаршей?

– И отнять эту работу у нашей дорогой, всем сердцем преданной делу, антикоммунистически настроенной мамочки Тирании? Вы, конечно, шутите!

– Так она – ваша мамаша?

– Осторожно, Уоррен! Забыли о Сьюбагалу?

– О Иисус, опять этот Арнольд!.. Простите, искренне раскаиваюсь. Вы великая женщина, внушающая глубочайшее почтение!

– Итак, перейдем к текущим делам, господин секретарь, – сказала стенографистка, усевшись на прежнее место и надежно скрепляя собранные ею листки. Осанка ее вновь приобрела привычную строгость. – Как вам известно, я свободна в своих действиях. Так чем же могла бы я вам помочь?

– Ну, свобода распоряжаться собою – это еще не все…

– Понимаю, – подхватила Реджина Трухарт. – Мешки с дырками, чтобы можно было дышать, трупы, которые вдруг оживают…

– Поверьте мне, достославные тюремные охранники были настолько потрясены происшедшим, что лишь чудом не отдали душу богу. Двое из них госпитализированы, троих немедленно уволили по причине острого психоза, а четверо отправились в самоволку. Мчась через ворота, они вопили во всю глотку о солдатах, которых не успели в свое время ухлопать… О, боже мой, только бы это не просочилось наружу!

– Я понимаю вас, господин секретарь! – Стенографистка первого класса отдела безопасности мисс Трухарт поднялась с места. – Положение трудное, от этого никуда не уйти… Случившееся, Уоррен, касается нас обоих. С чего же начнем кромсать?

– Кромсать? – Левый глаз Пиза заметался со скоростью лазера.

– Все ясно! – Ловко и без малейшего намека на чувственность Реджина задрала платье до пояса. – Документы, разумеется, следует изъять. Как вы сейчас убедитесь, я готова до конца выполнить свой долг.

– Ха! – Государственный секретарь был настолько изумлен представшим его взору зрелищем, что даже строптивый левый глаз прекратил свой бег: в колготки мисс Трухарт от колен до бедер были вшиты светло-коричневые карманы.

– Как?.. Как?.. Невероятно! – пробормотал Пиз.

– Естественно, все металлические скрепки должны быть убраны. Если же материалов окажется несколько больше, чем я рассчитываю, то в моем бюстгальтере имеется подкладка на «молнии», и, кроме того, к спинке комбинации пришит сверху карман из прозрачного шелка – для документов крупного формата.

– Вы не понимаете! – произнес госсекретарь, упершись подбородком в край письменного стола, когда стенографистка привела платье в нормальное состояние. – Ух!

– Не отвлекайтесь, Уоррен! И объясните, чего я там не понимаю. Девочки Трухарт не боятся любых внештатных ситуаций.

– Не делалось никаких записей! – выпалил обезумевший от страха государственный деятель.

– Этого и надо было ожидать… Ничего не фиксировалось ввиду особой секретности, а осуществлялось по неофициальным каналам, не так ли?

– Что?.. Вы работали в ЦРУ?

– Нет, но там работает моя старшая сестра Клитемнестра. Девушка она исключительно выдержанная… Что же касается проблемы, с которой пришлось нам столкнуться, то в основе ее – утечка информации из используемых вами неофициальных каналов связи: не зафиксированное в документах слово, вылетев из чьих-либо уст, проделывает порой удивительный путь, перед тем как попасть в конце концов в вовсе не предназначенные для него уши.

– Такое часто происходит, согласен, но в данном случае ничего подобного не было! Из тех, кто знал об отправке нами психов в Бостон, никому не было никакой выгоды выдавать нашу тайну.

– Без подробностей, господин секретарь, хотя понятно, все эти детали могут быть выяснены с помощью пентотала, на это никогда не пойдет ни одна из комиссий конгресса, строго придерживающихся формальных регламентаций. Меня интересует лишь суть операции. Вы в состоянии изложить ее, Уоррен? Я снова показала бы вам свои карманы, чтобы только расшевелить вас.

– Это не повредило бы.

Мисс Трухарт произвела надлежащее действие, и левый глаз Пиза опять вернулся в состояние покоя.

– Видите ли, – начал он, брызгая слюной, – некие непатриотичные слизняки во главе с маньяком хотели бы смять первую нашу линию обороны в лице обслуживающих нас подрядчиков, а затем нанести удар и по тому сектору военно-воздушных сил, в чьи обязанности входит держать под надзором весь мир.

– Как это, солнышко? – Трухарт начала переминаться с одной ноги на другую.

– О-ох!

– Что, Уоррен? Я спросила: как?

– О да, так и есть… Понятно… В общем, они утверждают, будто территория, занимаемая в настоящее время жизненно важной для нас военно-воздушной базой, принадлежит, согласно какому-то заключенному свыше ста лет назад идиотскому соглашению, небольшой группе лиц, а если точнее, то дикарям, чего, конечно, не может быть! Все это бред!

– Я полностью разделяю вашу точку зрения, господин секретарь. Но все же, были ли у них какие-либо основания утверждать подобное? – И снова обнаженные ноги Реджины потребовали от нее для сохранения равновесия последовательной – пятикратной, аккуратности ради заметим, – смены поз.

– О боже!

– Сядьте! И, пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

– Этот-то вопрос и находится сейчас на рассмотрении Верховного суда. Его решение из соображений национальной безопасности не будет обнародовано верховным судьей еще в течение пяти дней, накануне же официального оглашения вердикта этим жалким слизнякам придется предстать перед судом для дачи показаний. Таким образом, у нас останется четыре дня на то, чтобы найти ублюдков и отправить их в богатые, столь желанные сердцам этих подонков охотничьи угодья, где они уже не представляли бы никакой угрозы системе национальной безопасности. Будь они прокляты, эти дикари!

Реджина Трухарт мгновенно опустила платье.

– Хватит! Замолчите!

– О-ох!.. Что случилось?

– Мы, девочки Трухарт, не позволяем выражаться в своем присутствии столь непристойным образом, господин секретарь! Подобная манера речи свидетельствует о бедности приличествующего культурным людям словарного запаса и чрезвычайно оскорбительна для богобоязненных прихожан.

– Ах, простите, Вирджина…

– Реджина!

– Вы правы… Но неужто вы не замечали ни разу, что иногда без богохульства – само собой, в разумных пределах – просто не обойтись? Например, когда человек оказывается в стрессовой ситуации.

– Вы рассуждаете точь-в-точь, как тот ужасный французский драматург Ануй, готовый оправдать чуть ли не все!

– Анн… Как вы сказали?

– Не важно… Сколь широк был круг лиц, знавших об этой акции в интересах национальной безопасности? Ограничивался ли он лишь несколькими правительственными чиновниками высочайшего ранга или же туда входил и кое-кто со стороны?

– В операции участвовали и те, и другие. Но всего задействовано было не так уж много народу.

– А те, живее всех живых головорезы, еще лягавшиеся в мешках для трупов?.. Это на них было возложено выполнение тайной миссии, которую, судя по всему, они провалили?

– Задание, полученное ими, было сформулировано таким образом, что боевики так и не вникли в его суть. Впрочем, иного и не могло быть: они ведь маньяки.

– Я покидаю вас ненадолго, Уоррен, – сказала Трухарт, кладя свой блокнот для стенографирования на письменный стол и оправляя платье.

– Куда вы?

– Хочу переговорить с вашей секретаршей, моей мамой. И не смейте в мое отсутствие даже касаться телефонного аппарата!

– Конечно, карманы… Я хотел сказать…

– Заткнитесь! Вы, должностные лица, – более чем странные существа! – заявила стенографистка из отдела безопасности и, выйдя в приемную, закрыла за собой дверь.

Уоррен Пиз, государственный секретарь и владелец рыболовной яхты, мечтавший держать ее у причала престижного клуба, не знал, что и делать: то ли вскрыть себе вены, то ли позвонить в брокерскую фирму, с которой он был некогда связан, и предложить любую правительственную информацию для внутреннего пользования в обмен на прежнее место партнера. Боже милостивый, и зачем он только поддался на уговоры своего товарища по комнате в студенческом общежитии, ныне – президента, войти в его команду! В социальном плане, несомненно, он кое-что выигрывал от этого, однако и неудобства терпел изрядно. Вежливым приходилось быть со столькими людьми, что это подчас становилось просто невыносимо! А эти ужасные обеды, где он не только был вынужден сидеть рядом с неграми, но и позволять фотографировать себя вместе с ними! О нет, его должность вовсе не была таким уж лакомым кусочком: не воображайте, что там только персики со сливками! Жертвы, на которые приходилось идти ему, и святого бы вывели из себя… А теперь еще и мешки для трупов с живыми маньяками внутри! И его собственная кодла, жаждущая его скальпа! Не жизнь, а гротеск какой-то.

Конечно, бритвенного лезвия у него не оказалось с собой, и подойти к телефону он не решился. А посему, обильно потея, ждал покорно стенографистку. Мучительное одиночество его, однако, вскоре было нарушено, но не Реджиной Трухарт: вместо нее в кабинет вошла верным шагом Тирания и плотно закрыла за собой дверь.

О предводительнице клана Трухартов ходили легенды. Потрясающая женщина с резкими тевтонскими чертами лица и сверкающими светло-голубыми глазами, ростом она была в шесть с лишним футов и держала свое импозантное тело прямо и вызывающе, невзирая на свои пятьдесят восемь лет. Тирания, как ранее и ее мать, прибывшая сюда во время Второй мировой войны с легионами других таких же женщин – секретарей и клерков, находившихся на государственной службе, была ветераном вашингтонской бюрократии и обладала внушающей уважение осведомленностью об обходных путях и скрытых от внешнего взора неблаговидных делах властей предержащих, о свершаемых ими глупостях и вопиющих злоупотреблениях. И, подобно матери, она также вырастила и воспитала своих дочерей, чтобы и те служили византийским инфраструктурам, представленным бесчисленными правительственными бюро, департаментами и управлениями. Тирания искренне полагала, что удел женщин ее семьи – наставлять на путь истинный состоявшихся и будущих лидеров и вести их сквозь вашингтонские минные поля, чтобы те могли в полной мере проявить свои в целом более чем скромные способности, отпущенные им свыше. Глава рода Трухартов была убеждена в том, что управляют страной, по существу, подобные ей и ее дочерям женщины. Мужчины же в действительности были слабым полом, легкоуязвимым, склонным к соблазнам и дурачествам. Видно, данной мировоззренческой позицией объяснялось и то обстоятельство, что в семье Трухартов вот уже на протяжении трех поколений младенцы мужского пола не решались появляться на свет, зная, что их тут не ждали.

Тирания довольно долго молча присматривалась к находящемуся в явно расстроенных чувствах секретарю, и взгляд ее выражал и жалость, и готовность к самопожертвованию.

– Моя дочь пересказала мне все, что услышала от вас, а также сообщила мне о вашем принявшем крайние формы либидо, – проговорила она твердо таким тоном, словно, будучи директором школы, отчитывала в своем кабинете маленького смущенного мальчика.

– Весьма сожалею, миссис Трухарт! Честное слово! День выдался на редкость тяжелый, но у меня и в мыслях не было ничего дурного.

– Все обойдется, Уоррен, не плачьте! Я здесь, чтобы помочь вам, а не терзать упреками.

– Спасибо, миссис Трухарт!

– Но чтобы иметь возможность помочь вам, я должна задать вам очень важный вопрос. Вы ответите мне честно, Уоррен?

– Да-да, конечно же, отвечу!

– Хорошо… В таком случае скажите мне, кому из не принадлежащих к правительственному кругу лиц известно об этой операции? И может ли кто-то из них извлечь выгоду от нависшей над этой воздушной базой угрозы?

– Да все они могут, клянусь господом богом!

– Тогда возьмите одного из них, Уоррен. А уж он продаст всех остальных.

– Что?.. Почему?..

– Это долгая история. Я не смогу вам ответить, пока не буду располагать дополнительной информацией. Например, насчет того, каков биржевой курс акций и каковы предложения и спрос на них. Однако кое-что мне ясно и сейчас.

– И что же это?

– А то, что никто из нынешнего состава правительства, кроме вас, не отважился бы на столь хитроумный трюк с использованием заключенных из военной тюрьмы ввиду их маниакальной склонности к насилию. Уроки Уотергейта и Иран-контрас оставили свой неизгладимый след, столь же омерзительный и непатриотичный, как и эти деяния. Выражаясь яснее, было возбуждено слишком много дел.

– Да, но почему вы выделили меня?

– Потому, что вы новый в этом городе человек, не имеющий, по существу, никакого опыта и в силу этого не способный увлечь советников президента подобной тайной операцией. При одном упоминании о задуманной вами акции они бы все как один удрали в горы, за исключением разве что одного вице-президента, который просто не понял бы, в чем дело.

– Вы думаете, нас выдал один из них… со стороны?

– Я редко ошибаюсь, Уоррен… Одной из моих ошибок было мое замужество. После того как мы, девочки, выкинули моего супруга из дома, он бежал в Карибский бассейн и, обосновавшись на Вирджинских островах, занялся чартерными перевозками на парусной яхте. В общем, страшное ничтожество!

– Право? Из чего вы это заключили?

– Видите ли, он утверждает, будто совершенно счастлив, что, как знаем мы все, невозможно в нашем безумном обществе.

– Вы не шутите?

– Господин министр, не заняться ли нам неотложными делами? Я настоятельно рекомендую отправить эти «мешки для трупов» туда, где они находились бы в полной изоляции от окружающего мира. И заставить попридержать язык тех, кто мог бы по пьянке порассказать кое-что о том, что творится в Куонтико. А еще я посоветовала бы вам связаться с номером ноль-ноль-ноль-тире-ноль-ноль-шесть в Форт-Беннинге.

– А это что за чертовщина?

– Не что, а кто, – поправила Тирания. – Их называют «смертоносной шестеркой».

– Они из тех же, что и «грязная четверка»? – спросил хмуро Пиз.

– Их разделяют тысячи световых лет. Те, о ком говорю я, – актеры.

– Актеры? А что общего может быть у меня с ними?

– Они уникальны, – произнесла Трухарт, подаваясь вперед и понижая голос. – Готовы на все, только бы попасть в газеты, которые редко когда упоминали о них.

– За что упрятали их в Форт-Беннинг?

– За неуплату квартплаты.

– Что?

– Они годами не трудились нигде по-настоящему, а только подрабатывали официантами.

– Ничего не понимаю!

– Все очень просто, Уоррен. Они все вместе вступили в ряды вооруженных сил в надежде создать репертуарный театр и более или менее регулярно питаться. Естественно, творчески мыслящий офицер из «Джи-2» обратил на них внимание и, исключительно в расчете на них, разработал ряд тайных операций.

– Он задумал использовать их актерский талант?

– Не только. По словам генерала, который стоит за всем этим, они в отличной форме. Знаете ли, в тех фильмах о Рембо им доставались кое-какие роли. Актеры крайне щепетильны во всем, что касается их внешности.

– Миссис Трухарт! – воскликнул государственный секретарь. – Не будете ли вы так любезны объяснить мне, какова цель всей этой беседы?

– Подвести вас к решению проблемы, Уоррен. Я буду изъясняться весьма абстрактно, чтобы в случае чего иметь потом возможность отрицать все с чистой совестью. Но я уверена, что вашего тонкого, высокоразвитого интеллекта хватит на то, чтобы уловить мои мысли.

– Это первые слова, которые мне понятны.

– «Смертоносная шестерка» может представить кого и что угодно. Они искусно перевоплощаются, отлично воспроизводят диалектизмы и способны проникнуть даже туда, куда, казалось бы, вход всем закрыт.

– Но это ужасно: что помешает им внедриться в наши ряды?

– Вы точно схватили суть дела. Благодаря им перед нами открывается завидная перспектива.

– Минуточку. – Пиз повернулся в своем вращающемся кресле и, представив на своем столе портрет Джеронимо в генеральском мундире, радостно завопил: – Вот оно! Никаких процессов, никаких слушаний в конгрессе! Просто не верится!

– О чем вы, Уоррен?

– Да об этих актерах!

– Ах да!

– Актеры могут стать кем захотят и убедить других, что они вовсе не те, кем являются в действительности, не так ли?

– Так. Это то, чему они учились.

– Никаких убийц, никаких исков, никаких чертовых слушаний на Капитолийском холме!

– Не думаю, что можно обойтись без подкупа нескольких сенаторов – на то у нас и фонды для покрытия непредвиденных затрат…

– Итак, картина проясняется! – перебил ее Пиз, снова поворачиваясь на своем кресле. Оба глаза его были широко раскрыты от возбуждения, причем левый даже присмирел на время. – Они прибывают в аэропорт Кеннеди в красных кушаках и, возможно, с бородами и в мягких фетровых гамбургских шляпах… Целая делегация…

– Какая делегация?

– Из Швеции! От Нобелевского комитета. Специалисты по военной истории двадцатого века, они встречаются с генералом Маккензи Хаукинзом, чтобы объявить о присуждении ему Нобелевской премии как величайшему солдату всех времен!

– Может, вызвать доктора, Уоррен?

– Это не обязательно, миссис Трухарт: вы меня уже вылечили. Дали мне то, чего мне недоставало. Неужели не понимаете? Честолюбие у этого психа могло бы сравниться своими размерами с самим Эверестом!

– О ком вы?

– О Повелителе Грома.

– О ком, о ком?

– О Маккензи Хаукинзе, вот о ком! Он получал почетную медаль конгресса! Дважды!

– Полагаю, мы должны произнести мысленно благодарственные слова всевышнему за то, что он американец, а не комми.

– Дерьмо он, вот кто! – взорвался государственный секретарь. – Величайший идиот тысячелетия! За наградой он побежит куда угодно… В данном случае это будет Швеция. Стрелка компаса указывает на север!.. Самолет пропадет… Не важно где – в Лапландии ли или в сибирской тундре.

– Хотя вы и выражаетесь неизвестно зачем непристойнейшим образом, тем не менее, Уоррен, ваши слова о севере звучат для меня благостной музыкой подлинной правды! Нашей правды!.. Что требуется от меня, господин секретарь?

– Для начала надо выяснить, как связаться с офицером, под чьим началом находятся эти актеры, а потом подготовить мой самолет для полета в Форт-Беннинг… Как складывается все удачно!

Две взятые в прокатном пункте машины неслись на юг по девяносто третьей магистрали, которая вела в Бостон. Пэдди Лафферти вел первую, его жена, отставая примерно на милю, – вторую.

Арон Пинкус сидел в головном автомобиле рядом со своим шофером, на заднем же сиденье разместились Сэм Дивероу, его мать и Дженнифер Редуинг, индианка-юрист, устроившаяся между матерью и сыном.

Во второй машине, рядом с миссис Лафферти, сидел генерал Маккензи Хаукинз. Дези-Один и Дези-Два играли сзади в «блэк джек» картами из колоды, похищенной на бывшей лыжной базе.

– Теперь ты слышишь меня хорошо, моя девочка? – говорила пухлая Эрин Лафферти, дама с тонкими кельтскими чертами лица, в радиотелефон. – Дай малышу полную миску овсяной каши с настоящим молоком, а не с разбавленным водой, которое пьет дедушка. А девчурке приготовь два ломтя хлеба, вымоченного в яйцах – в двух яйцах – и поджаренного… Понятно?.. Отлично, девочка, я свяжусь с тобой позже.

– Ваши дети? – слегка смущаясь, спросил Хаук, когда миссис Лафферти положила трубку.

– У вас мозги на месте, любезный? Неужели я похожа на женщину, имеющую крошечных пискунов?

– Я случайно подслушал вашу беседу, мадам…

– Это была моя младшенькая Бриджит. Она присматривает за детьми моего старшего парня, второго моего сына, пока эти две клистирные трубки – он со своей женой – находятся в круизе… Представляете, в круизе!

– А ваш муж не возражает?

– А как мог бы он возражать? Мой мальчик, Деннис, – экономист, и после его имени ставятся все эти буквы. Он ведает причитающимися нашей семье налогами.

– Понимаю.

– Понимаете? Говорить так – все равно что утверждать, будто от дьявола пахнет духами! Никогда не имейте детей башковитее вас. Получается черт-те что! – Но тут загудел телефон, и миссис Лафферти снова взяла трубку. – В чем дело, Бриджи? Ты не знаешь, где холодильник, девочка?.. А, это ты, Пэдди, дорогуша! С каким удовольствием окунула бы я твою голову в бочку с машинным маслом! – Эрин Лафферти передала трубку Хаукинзу: – Пэдди говорит, что мистер Пинкус желает побеседовать с вами.

– Благодарю, мадам… Слушаю вас, командир!

– Да нет, это еще я, Пэдди, генерал. Сейчас передам трубку боссу. Я просто хотел сказать вам, чтобы вы не обращали внимания на мою старуху. Она славная девочка, сэр, но ей не приходилось бывать в настоящих передрягах, – в бою, например, если вы понимаете, к чему я клоню.

– Понимаю, солдат. Но на вашем месте я бы все-таки убедился, что малому дали овсяную кашу на настоящем молоке, а девчурке – поджаренный хлеб, вымоченный в двух яйцах.

– Так она снова о завтраке, да? Там, где бабушки, не жди спокойного житья, генерал… Соединяю вас с мистером Пинкусом.

– Генерал?

– Да, командир? Какие координаты, если взглянуть на карту, сэр?

– Коор… Что? А, куда мы едем? Ну так вот, я попросил подготовить к нашему приезду летний дом свояка в Свомпскотте. Расположенный на берегу моря, он просто восхитителен и, поскольку сам хозяин со своей супругой, сестрой Шерли, отбыл в Европу, будет в полном нашем распоряжении…

– Прекрасно, командир Пинкус! Комфортабельный бивак в боевых условиях значительно поднимает моральный дух войск. Точный адрес известен? Я должен сообщить его маленькому Джозефу в Бостон, потому что скоро к нам прибудет подмога.

– Запоминайте: поместье Старый Уортингтон, Бич-Роуд, владелец – Сидни Бирнбаум. Я не уверен, есть ли у дома номер. Но найти его совсем не трудно по фасаду, окрашенному в ярко-синий цвет, который так нравится сестре Шерли.

– Хорошо, командир Пинкус! Вспомогательные силы выделены нам из элитного корпуса, так что дом-то уж они всегда найдут. Еще что-нибудь?

– Скажите жене Пэдди, куда мы едем. На тот случай, если разминемся в пути.

Передав полученную им информацию Эрин Лафферти, Хаук услышал от нее предельно краткий ответ:

– О господи, слава тебе! Мне придется иметь дело с кошерными мальчиками. И позвольте заметить вам, генерал, кто-кто, а они-то всегда знают, где раздобыть мясо получше и самые свежие овощи!

– По-видимому, вы бывали там прежде?

– Бывала там! Не сообщайте священнику моего прихода, но великий Сидни и его прелестная жена Сара заставили меня стать крестной матерью их мальчика Джошуа, – так, как это делается у евреев. Джош для меня что сын родной, и мы с Пэдди молим бога, чтобы он и Бриджи поладили, если вы понимаете, что я имею в виду.

– А как насчет священника вашего прихода?

– Откуда он, черт возьми, узнает? Он пьет разные там французские вина и доводит нас до умопомрачения своими разглагольствованиями относительно их «букээта». В общем, ни рыба ни мясо!

– Тигель, да и только, – отозвался спокойно Хаук и спросил затем, усмехаясь: – А вы никогда не думали о том, чтобы увидеться с папой римским? Я знавал одного, он рассуждал примерно так же, как и вы.

– Травите байки! Тупая ирландская корова, и думает так же, как я?

– Смиренные да наследуют землю, ибо на их плечах покоится праведность всего человечества!

– Вы что, насмехаетесь надо мной? Если это так, то мой Пэдди хребет вам переломает!

– Я и в мыслях такого не имел, мадам, – ответил Хаук, и, разглядывая профиль Эрин Лафферти, этот солдат, считавшийся одним из самых ловких и искусных в рукопашном бою офицеров, когда-либо служивших в армии, добавил: – Что же касается его, то уверен, что он сделал бы это. Запросто стер бы меня с лица земли.

– Ну, он это и впрямь может. Да и мальчик мой ему под стать!

– Главное, у него есть вы.

– О чем вы там толкуете? Видит бог, я давно уже не в том возрасте!

– Я значительно старше вас. И вообще эти вещи не связаны друг с другом. Я просто хотел сказать, что это честь для меня – быть знакомым с вами.

– Право же, солдат, вы меня смущаете!

– Я не думал этого делать!

Эрин Лафферти выжала акселератор до пола, и машина рванулась вперед.

Вольфганг Хитлах, урожденный Билли-Боб Бэйю, прошел через турникет и, придерживаясь указателей, двинулся по широкому коридору аэропорта Лоуган в отделение выдачи багажа. Ему, одному из трех высокооплачиваемых – чтобы не сказать, сказочно щедро – бойцов отряда особого назначения, сформированного бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», предстояло встретиться с остальными двумя «камерад» на огороженной парковочной площадке напротив стоянки такси. В качестве опознавательного знака он имел при себе сложенный вдвое номер «Уолл-стрит джорнэл» с обведенной красными чернилами статьей, но не «Майн кампф», на чем он так упорно настаивал.

Если бы он не нуждался столь отчаянно в работе, то отверг бы из принципа сделанное ему предложение. «Джорнэл» был хорошо известным символом деградированных, страждущих денег демократий, и его следовало бы сжечь вместе с девяносто девятью процентами остальных издаваемых в стране газет и журналов, начиная с презренных «Амстердам ньюс» и «Эбони», публиковавшихся в Гарлеме для его обитателей. Нью-йоркский Гарлем представлялся ему своего рода инкубатором, воспроизводящим неполноценных черномазых возмутителей спокойствия, а Уолл-стрит – военным лагерем, созданным втихую на еврейские деньги. Но, к сожалению, Вольфганг остро нуждался в куске хлеба, поскольку благотворительные чеки, позволившие ему получать пособие, были отобраны у него в отделе по вопросам безработицы подозрительным черномазым клерком. И, вопреки своим мировоззренческим устоям, он взял аванс в двести долларов и авиабилет.

Он знал только одно: на него и его «камерад» возложена защита семи человек, скрывавшихся от властей, причем трое из них были военными. Это означало, что там будет шестеро боевиков, охраняющих четверых штатских, – ничего себе, хороший кусок штруделя, который полюбил он во время двухмесячных занятий в горах Баварии, где его готовили к подобной деятельности господа из Четвертого рейха.

Вольфганг Хитлах, с «Джорнэл» в одной руке и ручным багажом в другой, ловко лавируя между машинами, успешно пересек пару подъездных путей, отделявших его от автостоянки. «Ни в коем случае не привлекать к себе внимания!» – думал он, шагая сквозь предзакатный солнечный свет к огромному гаражу. Данное ему поручение было столь секретно, что, если верить бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», он не имел права и слова проронить о своей работе даже фюреру, если бы тот был жив, а такая возможность, натюрлих, не исключается. По-видимому, предстояло охранять лиц столь высокого ранга, что правительство не решилось положиться на слабаков неарийского происхождения, просочившихся в секретные службы.

«Где же его „камерад“?» – недоумевал он.

– Ты Вольфи? – обратился вдруг к нему чернокожий гигант, вынырнувший из-под сени круглого бетонного столба.

– Что?.. Кто?.. Что вы сказали?

– Ты что, не слышал меня, шибздик! У тебя в руках газета, и красные чернила мы разглядели еще тогда, когда ты переходил те две дорожки. – Черный исполин протянул с улыбкой руку. – Приятно познакомиться, Вольф! Кстати, чертовски странное имя…

– Да-да… Пожалуй, это верно. – Нацист принял предложенную руку так, словно боялся, коснувшись этой плоти, подцепить заразу на всю свою оставшуюся жизнь.

– Похоже, неплохая халтура, братец!

– Братец?

– Позволь же представить тебя нашему партнеру, – продолжал великан, указывая рукой себе за спину. – И не пугайся того, как он выглядит. Когда мы покончим с этим делом, он немедленно облачится в свои обычные лохмотья. Знаешь, Вольфи, ты бы никогда не поверил, чего только не наговорят эти старые гадалки и их усатые мужья!

– Гадалки?..

– Иди сюда. Роман, познакомься с Вольфи! – Из-за колонны появилась вторая фигура – мускулистый мужчина в струящейся складками оранжевой блузе, с синим кушаком, обернутым вокруг талии над плотно обтягивающими тело черными брюками, с черными как смоль волосами, колечками ниспадающими на лоб, и с золотой серьгой в ухе.

«Цыган! – пронеслось в голове у Вольфганга. – Молдавские попрошайки и прихвостни! Похуже евреев и негров! Дейчланд юбер аллес. И уж, конечно же, Германия превыше всех цыган!»

– Хэлло, мистер Вольфович! – крикнул человек с серьгой, протягивая руку. Ослепительно белые зубы под черными усами никак не соответствовали представлению Вольфганга о том, каким должен быть его «камерад». – По форме ваших глаз я могу сказать, что вам предстоит долгая-долгая жизнь и будете вы обладать огромным капиталом! И за эту ценнейшую информацию я не потребую с вас денег: ведь мы работаем вместе, не так ли?

– О, великий фюрер, где ты, черт возьми? – прошептал Хитлах, пожимая с отсутствующим видом руку цыгана.

– В чем дело, Вольфи? – спросил огромный черномазый, сжимая своей могучей ладонью плечо Вольфганга.

– Ничего-ничего!.. Вы уверены, что это не ошибка? Вас действительно направило сюда бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс»?

– А кто же еще, братец? И, насколько можем судить мы с Романом, нам повезло: это называется найти хлеб прямо на улице… Да, меня зовут Сайрусом, Сайрусом Эн, моего дружка – Романом Зет, а тебя – Вольфи Эйч. Конечно, мы никогда не спрашиваем, как звучат и пишутся наши фамилии полностью, поскольку это не имеет особого значения: в них столько разных и отличных друг от друга букв, ведь верно, братец?

– Яволь! – Вольфганг кивнул, потом побледнел. – Я хочу сказать, что вы совершенно правы… брудер.

– Что?

– Братец, – поправился мгновенно Хитлах извиняющимся тоном. – Братец… Я хотел сказать «братец»!

– Не огорчайся, Вольфи! Я тебя понял: я тоже говорю по-немецки.

– Говоришь?

– Да, черт возьми! А почему, думаешь ты, я был в тюрьме?

– Потому что говорил по-немецки?

– Вроде того, малыш, – молвил темнокожий гигант. – Видишь ль, меня, химика на одном из государственных учреждений, одолжили на время Бонну, чтобы я поработал там на заводе в Штутгарте и помог в осуществлении некоего проекта по изготовлению удобрений, только это были не…

– Что «не»?

– Не удобрения… Да, не удобрения, а дерьмо… Газ, и к тому же весьма вредный для здоровья. Его собирались отправить на Ближний Восток.

– Майн Готт! Но, может быть, для этого были причины?

– Конечно, были! Однако боссов не волновало, в какую сумму выльются их расходы и сколько будет загублено человеческих жизней. И когда трое из них обнаружили однажды ночью, что я занимаюсь анализом окончательного соединения, они назвали меня «шварцер негером» и ринулись на меня с пистолетами… Вот так это все случилось.

– Что именно?

– Я зашвырнул всех троих вопивших во всю глотку кислокапустников в стоявший поблизости чан, что помешало им появиться в суде и дать свои показания в ответ на мое заявление, что я защищался… А в итоге, ради сохранения дипломатических отношений, меня упрятали в здешнюю каталажку на пять лет, и, хотя этот срок был значительно меньше пятидесяти с лишним годков, которые бы пришлось мне оттрубить в немецкой тюрьме, я посчитал, что с меня и трех месяцев предостаточно, а посему прошлой ночью мы с Романом рванули оттуда.

– Но ведь предполагалось, что мы наемники, а не химики!

– Человек – существо разностороннее, парнишка! За те семь лет, что я посвятил учебе в двух университетах, позволял себе время от времени развлечься, на что ушло несколько месяцев. Побывал в Анголе – на той и другой стороне, а также в Омане, Карачи, Куала-Лумпуре. В общем, Вольфи, я не разочарую тебя, не разочарую.

– Мистер Фольфович, – встрял в разговор Роман Зет, выпячивая обтянутую оранжевой тканью грудь и принимая позу цыганского дервиша, – перед тобой – величайший в мире человек с пером, с самым бесценным пером на свете: такого лезвия ты больше никогда не увидишь! Раз-раз! Наношу удар! Отражаю выпад противника и вонзаю свой ножичек в его тело! – Цыган, выбрасывая резко руки и ноги, молниеносно крутился на месте. Синий кушак хлестал нещадно воздух, оранжевая блуза струилась складками. – Меня любой знает в горах Сербо-Хорватии!

– Но вы же находились здесь в тюрьме…

– Я получил по нескольким сотням фальшивых чеков деньги. Вот и все, что могу я сказать тебе, – молвил Роман Зет безутешным голосом и протянул руки как бы с мольбой о пощаде. – Если человек эмигрирует, то в новой стране его методы, сколь бы совершенны они ни были, просто не срабатывают, поскольку на чужбине не понимают его.

– Итак, Вольфи, – проговорил Сайрус Эм решительным тоном, – теперь ты знаешь о нас все. А как насчет тебя?

– Видите ли, ребята, я тот, кого кое-кто зовет плутоватым подпольным исследователем…

– И к тому же ты еще южанин. Южанин, говорящий по-немецки, – перебил его Сайрус. – Не правда ли, довольно странно?

– Неужто так?

– Думаю, что да. Это сразу же становится ясно, как только ты начинаешь нервничать, Вольфи. А кстати, что волнует тебя, малыш?

– Зря вы все это, Сайрус! Просто я размышляю о нашей работенке, этой «халтуре»!

– Сейчас мы и приступим к делу, можешь прозакладывать свой зад! Вижу, какую ты состроил рожу. Явно беспокоишься! Пойми, мы должны кое-что узнать о своем партнере. Чуть больше того, что услышали от тебя… Ведь может случиться так, что от твоих действий будет зависеть наша жизнь. Это-то тебе ясно, Вольфи? Расскажи нам, как умудрился ты, такой славный паренек, выучить немецкий? Уж не в процессе ли своих подпольных исследований?

– Вы угадали! – ответил Вольфганг, и на устах его застыла вымученная улыбка. – Меня готовили для заброски в такие города, как Берлин и Мюнхен, где я должен был выявлять этих вшивых комми. Но знаете, что обнаружил я там?

– Пока нет, майн кляйнер.

– Я осознал, что наше вечно хнычущее правительство смотрит на этот вопрос несколько иначе, чем я. Что ему это все до лампочки!

– По-твоему, ему плевать на то, что эти коммунистические ублюдки бродят в Берлине вокруг Бранденбургских ворот по улице Унтер-ден-Линден?

– Вот именно, оно начхать хотело на это, говорю вам!

– Sie sprechen nicht sehr gut Deutsch.

– Я не настолько владею немецким, чтобы схватывать быстро, Сайрус, но я понял, куда клоните вы.

– Еще бы! Видимо, ваши познания в области этого языка ограничиваются в основном несколькими ключевыми словами и фразами…

Огромный чернокожий выбросил внезапно свою руку в приветственном жесте:

– Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – ответствовал Вольфганг.

Рев его прозвучал так громко, что кое-кто из только что прибывших в аэропорт Лоуган повернули головы в сторону троицы, чтобы тут же, мгновенно сориентировавшись, ретироваться.

– Мы не в той части города, Вольфи! Это Бранденбургские ворота по ту сторону стены, которую ныне снесли. Все они там были комми.

Потянув ничего не понимающего Хитлаха в тень колонны, Сайрус Эм одним ударом поверг неонациста в бессознательное состояние.

– Чего ради, черт возьми, ты сделал это? – закричал недоуменно цыган в синем кушаке, вслед за своим товарищем по заключению укрываясь в тени.

– Я за версту чую этих ублюдков, – отозвался чернокожий химик и, прислонив неподвижную фигуру Вольфганга к бетонному столбу, выдернул резко из правой руки нациста чемоданчик. – Вывали его содержимое на землю.

Роман Зет произвел указанное действие, и их взору предстала обложка «Майн кампф», кроваво-красная, словно диадема в рубинах.

– Парень не тот! – сказал цыган, наклоняясь и поднимая книгу. – Что нам делать, Сайрус?

– Я слышал вчера кое-что по моему радиоприемнику в камере и был поражен. Верь – не верь, а это произошло здесь, в Бостоне.

«Бостон, 26 августа. Вчера в 8.10 вечера двое граждан приволокли к полицейскому в участок на Кембридж-стрит обнаженного мужчину со ртом, залепленным широкой клейкой лентой – такой же, какой был прикручен к его груди экземпляр книги „Майн кампф“. То, что неизвестные оставили на ступеньках указанного учреждения свою жертву, сочтено довольно странным для преступников поступком. Семеро свидетелей, находившихся в то время поблизости и отказавшихся назвать свои имена, сообщили, что видели, как какое-то такси вывернуло на обочину, некто в огненного цвета блузе и высокий чернокожий вытащили из машины чье-то неподвижное тело и, донеся до участка, положили его на ступеньки, после чего вернулись в легковушку и скрылись. Личность пострадавшего установлена. Им оказался Вольфганг А. Хитлах, разыскиваемый полицией американский нацист, чье настоящее имя Билли-Боб Бэйю, а место рождения – приход Серендипити, штат Луизиана. За ним замечена склонность к насилию. Власти озадачены тем обстоятельством, что мистер Хитлах, как и четверо нагих мужчин, обнаруженных на крыше отеля „Ритц-Карлтон“ два дня назад, утверждает, будто он обладает неприкосновенностью, поскольку участвует в сверхсекретной правительственной операции. Офицер службы информации Федерального бюро расследований, отрицая какую бы то ни было причастность его ведомства ко всему этому, сделал следующее заявление: „Мы ни под каким видом не позволяем своим агентам снимать даже свои галстуки, не говоря уже обо всем прочем“.

Представитель Центрального разведывательного управления, столь же категорично отвергнув саму возможность сотрудничества своего с мистером Хитлахом, счел нужным выступить с небольшим разъяснением: „Хорошо известно, что устав 1947 года запрещает нашему управлению действовать на территории страны. В тех редких случаях, когда федеральным властям требовалось все же узнать наше мнение по какому-либо вопросу, мы высказывали его только по получении разрешения на то от директора ЦРУ и под строгим надзором со стороны конгресса. Если же подлинный патриот Винсент Манджекавалло, ныне покойный, и организовал в свое время какую-то акцию, то сведений о ней у нас не имеется. Поэтому с любыми запросами следует обращаться в конгресс (далее следуют бранные слова в количестве двух, кои, в том же числе, были вымараны)“.»

– Отвечайте, вы, жеманная английская вафельная трубочка! – вопил увенчанный рыжим париком Винни Бам-Бам в микрофон телефона-автомата на Коллинз-авеню в Майами-Бич, штат Флорида. – Рассказывайте, что там случилось!

– Винченцо, это не я, а ты выбрал психа, – послышался голос Смитингтона-Фонтини, находившегося в своем апартаменте в «Карлайль-отеле», Нью-Йорк. – Если ты помнишь, я предупреждал тебя о возможных последствиях.

– Он просто не успел ничего сделать! Этих громил можно просто запрограммировать на то, чтобы они совали свои голые зады в норы мускусных крыс, но его закоротили еще до того, как он выяснил, где у тебя зад!

– Неужели ты ждал чего-то иного от союза черномазого и цыгана с фанатичным гитлеровцем? Кажется, я уже говорил тебе об этом?

– Вы, кажется, говорили также и то, что всем этим клоунам начхать на все, кроме наличных, не так ли?

– Мне придется несколько пересмотреть свою точку зрения по данному вопросу! А сейчас позволь уж сообщить тебе и хорошую новость. Двое наших избранников – номера один и два – пребывают в этот момент в резиденции генерала, где уже заступили на пост.

– Откуда, черт подери, узнали вы это?

– От бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс». Боевик Сайрус Эм позвонил туда из какого-то местечка под названием Свомпскотт и сказал, что у него все как надо. И присовокупил при этом, что не возражал бы, если бы генерал присвоил ему звание полковника. Ну как, доволен ты, Винченцо?

– Нет, черт возьми! Вы читали, что наговорил обо мне этот ублюдок из ЦРУ? Он заявил, что я сам мог все это устроить, без согласования с кем-либо еще! Ну что за чушь! Как вы рассматриваете подобный выверт?

– Да никак. По-моему, в этом нет ничего нового, Винченцо. Если есть что валить, то на кого, как не на покойника? И даже если ты и восстанешь из мертвых на каком-нибудь острове Драй-Тортугас, кое-чего ты уже не изменишь. Ведь все будут знать: ты это сделал!

– Если и так, то только с вашей помощью!

– Я человек-невидимка, Бам-Бам… С этого момента, если хочешь вернуться с Драй-Тортугас, ты будешь работать только на меня, ясно? Твоя карта бита, Винченцо, ты больше никто.

– Не верю вам!

– Почему? Ты же сам заметил, что я – сын своей матери… Так что улаживай пока какие-то там дела на Уолл-стрит, мой друг. А потом я займусь убийствами, а ты… Впрочем, это мы решим чуть позже.

– Мамма миа!

– Хорошо сказано, старина, молодец!