Глава 17

Ночь. Крепко сложенный мужчина среднего роста в темных очках под не по размеру большим рыжим париком, съезжавшим ему на уши, шел по узкой, плохо освещенной газовыми светильниками улице в нескольких кварталах от рыбацких причалов в Ки-Уэст, штат Флорида. Жавшиеся друг к другу небольшие, викторианского вида дома выглядели всего лишь уменьшенными в размерах макетами расположившихся вдоль набережной особняков. Вглядываясь в полумрак, одинокий прохожий внимательно изучал номера строений, пока наконец не нашел, что искал. Хотя здание, на которое пал его выбор, по своим внешним данным мало чем отличалось от соседствовавших с ним остальных подобного же рода сооружений, оно тем не менее обладало и своею спецификой: в то время как окна в других домах на первом или втором этажах были освещены, – не важно, что свет был приглушен причудливыми шторами или венецианскими ставнями, – в этом небольшом особняке свет, к тому же тусклый, горел лишь в одной из комнат нижнего этажа, – по-видимому, где-то в заднем помещении, – и служил он для обозначения места тайной встречи.

Незнакомец в рыжем парике взошел по трем узким ступенькам на крыльцо, подал условный сигнал, заменявший звонок: легкий стук по деревянной дверной планке между замызганными стеклами, пауза, четыре быстрых постукивания и после короткого перерыва – еще два. «Побриться… и постричься… В общем, и то и другое», – думал мужчина, гадая, что ожидает его там, внутри.

Крошечная дверца отворилась, и взору Винсента Манджекавалло предстал огромный носорог – бывший его курьер по кличке Туша, в обычном своем белом шелковом галстуке поверх белой же рубашки и в черном костюме.

– Неужели ты – то лучшее, на что можем мы рассчитывать в тяжелый для родины час?

– Ты ли это, Винни?.. Конечно же, ты! Я чувствую запах чеснока и корабельного рома…

– Баста! – изрек ветеран карибского театра военных действий, входя в дом. – Где consigliere? Его я хочу видеть прежде всего.

– Никакого consigliere! – заявил решительно высокий стройный человек, пройдя в темную прихожую через боковую дверь. – Никаких донов, никаких советников мафии, никаких убийц из «Коза ностра», ясно?

– Кто вы, черт бы вас побрал?

– Я удивлен, что ты не узнал меня по голосу.

– О, так это вы?

– Да, – подтвердил облаченный в белый пиджак с приданным к нему желтым галстуком элегантный англо-итальянец Смитингтон-Фонтини. – Мы говорили по телефону несколько сот раз, но лично никогда не встречались, Винченцо. Вот тебе моя рука, сэр! Кстати, ты давно не мыл рук?

– Прямо скажу вам, Фонтини, для остолопа – не столь уж неудачная потуга на остроумие, – заметил Манджекавалло, обмениваясь со своим собеседником самым коротким рукопожатием с тех пор, как Джордж Паттон пожал руку первому русскому генералу, с которым он повстречался во время войны. – Как вы нашли Тушу?

– Хотя я и не силен в астронавтике, замечу все же, что он самое тусклое светило в твоем созвездии.

– Это не ответ на мой вопрос.

– И еще позволь сказать мне, – продолжил Фонтини, не обращая внимания на реплику Манджекавалло, – что доны от Палермо и до Бруклина, штат Нью-Йорк, не хотят иметь ничего общего с этой авантюрой. Они благословляют нас и с благодарностью воспользуются любой предоставившейся им возможностью получения дополнительных прибылей, но в целом мы предоставлены самим себе и должны будем действовать исключительно на свой страх и риск. Ими выделен был кое-кто здесь вам в помощь.

– У меня дела на Большой улице. В общем, вопрос чести и самоуважения ввиду принятого в верхах решения, касающегося моего физического существования. Надеюсь, они понимают это – те, что от Палермо до Бруклина.

– Вполне допускаю, Винченцо, что речь идет о чести и достоинстве, что ты вправе принять ответные меры, но к чему употреблять подобные выражения? Повторяю: никаких убийц, никаких могил, никаких consigliere, связанных с уолл-стритским подпольем! Никто не должен быть причастен к этому из твоей семьи, с коей, запомни, я не поддерживаю деловых отношений. Однако, понятно, мне хотелось бы рассчитывать на то, что ты будешь ставить меня в известность о предпринимаемых тобою действиях. В конце концов, старина, ведь это я заплатил за яхту, взорванную нами на рифах, и щедро вознаградил экипаж из никому не известных тут, ни слова не понимающих по-английски венесуэльцев, которых мы сразу же отправили самолетом назад в Каракас.

– Туша, – обратился Манджекавалло к своему подручному, – пойди приготовь себе сандвич.

– С чем, Винни? Все, что есть у этого парня на кухне, – это подмокшие крекеры, расползающиеся при одном прикосновении, и зловонный, как грязные ноги, сыр.

– Ну тогда просто оставь нас вдвоем.

– Может, я позвоню, чтобы прислали пиццу?

– Никаких телефонных звонков! – бросил космополит-промышленник. – Почему бы не погулять тебе по заднему дворику? Нам ни к чему незваные гости, а ты, говорили мне, мастер по предотвращению нежеланных вторжений.

– Насчет этого, думаю, вы правы, – согласился Туша, смягчаясь. – А что касается сыра, черт возьми, то я не выношу даже «пармезан». Понимаете, что хочу я сказать?

– Конечно.

– О вторжениях не беспокойтесь, – произнес детина, направляясь в кухню. – Глаза у меня как у летучей мыши: никогда не закрываются.

– Но летучие мыши не так уж хорошо видят, Туша.

– Без шуток?

– Какие тут шутки! – ответил Смитингтон-Фонтини и, как только амбал скрылся за дверью, спросил Манджекавалло: – Где ты его откопал?

– Он не раз выполнял кое-какие мои поручения, хотя, как правило, не вполне понимал что к чему. В общем – лучший тип уличной гориллы… Но я здесь не для того, чтобы говорить о Туше. Итак, как дела?

– Все идет прекрасно, строго по расписанию. Завтра к рассвету береговой патруль обнаружит останки суденышка, а также спасательные жилеты и кое-что из личных вещей жертв кораблекрушения, включая водонепроницаемый портсигар с твоими инициалами. Само собой, поиски будут прекращены, и у тебя появится беспрецедентная возможность читать в газетах трогательные высказывания о себе, на которые не поскупятся презирающие тебя люди, когда узнают о твоей смерти.

– А вы не думаете, что кое-кто будет все же вполне искренен, выражая свою скорбь по поводу моей безвременной кончины? Как-никак, а в некоторых кругах я снискал себе уважение.

– Но не среди нашего сброда, старина!

– Да, кстати, коль уже зовете вы меня стариной, позвольте сказать, приятель-дружок, что вам повезло: у вашей мамы-аристократки куда больше мозгов, чем у подцепленного ею в Ти-Туане титулованного идиота, не смеющего и мечтать о такой голове. Если бы не она, то единственная футбольная команда, которая оказалась бы под вашим началом, состояла бы из худосочных гангстеров-недоумков, способных лишь гонять мячи по улицам Ливерлейка, или Ливерпуля, или как там еще.

– Без банковских связей Смитингтона никогда Фонтини бы не вышли на международную арену.

– О, так вот почему настояла она на том, чтобы сохранить фамилию Фонтини: пусть все знают, кто правил бал! Ведь от этого никчемного малого не было никакого проку.

– К чему все эти разговоры?

– Я просто хотел, чтобы вы знали, Смити, на чем сидите. Именно: не стоите, а сидите. Что же касается остальной вашей кодлы в шелковом исподнем, то пошла она куда подальше!

– Мне уже дали понять, где мое место. В социальном плане, конечно же, это ужасная потеря.

– Naturalmente, pagliaccio…. Но что же после того, как береговая охрана прекратит поиски, а я увековечен?

– В свое время, думаю я, тебя найдут на одном из отдаленнейших островов Драй-Тортугас. Вместе с двумя из тех венесуэльцев. Непрерывно призывая божью благодать на себя и на тебя, эти друзья будут клясться, что ваша троица своим спасением обязана исключительно твоей отваге и стойкости. Затем их немедленно отправят в Каракас, где они и исчезнут.

– Недурно. Совсем недурно. Может быть, вы – в свою маму.

– Если ты имеешь в виду смекалку и артистизм, то, полагаю, это так, – улыбнулся промышленник. – Мама всегда говорила: «Кровь цезарей всегда даст о себе знать, даже если большинство наших южных кузенов голубоглазы и светловолосы, как и я».

– Настоящая королева, преисполненная tolleranza! А как там насчет этого чертова Повелителя Грома? Каким образом удастся вам спасти от смерти этого безумца и его ошалевшую от любви к индейцам команду? Что за радость мне, если они погибнут?

– Ну что ж, обсудим и этот вопрос. Ясно, что только ты поддерживаешь с ними контакт…

– Верно, – перебил предпринимателя Манджекавалло. – Они в безопасном месте, о чем никому, кроме меня, не известно. Так оно будет и впредь.

– Но как в таком случае сможем мы обеспечить их защиту? Нельзя охранять объект, не зная, где он.

– Я уже обдумал все это и нашел решение. Вы поделитесь со мной своими планами, и я, если сочту это нужным, договорюсь через посредника с генералом о встрече. Что вы скажете на это?

– Перед тем как вылететь сюда, ты заверил меня по телефону, будто пресловутый Повелитель Грома со своими сподвижниками в надежном, согласно вашему определению, укрытии, что для меня как яхтсмена эквивалентно понятию «тихая гавань», ассоциирующемуся в моем сознании с кораблем, обретшим защиту от бури лишь в глубине бухты, ставшей для него, таким образом, этим самым безопасным уголком…

– И часто мучаете вы себя подобными заумствованиями?.. Признаюсь, хотелось бы надеяться, что все так, как вы говорите: ведь я лишь повторил слова того здоровяка-солдата, и если он был не точен в своих выражениях, то это значит, что у нас ни к черту не годная армия. А как ваше мнение?

– Почему бы не сохранить нам статус-кво?

– В чем конкретно?

– В том, что касается «надежного укрытия», – произнес Смитингтон-Фонтини медленно, как бы поясняя то, что и так очевидно. – Если бы ты сказал мне прямо, что у нас ни к черту не годные и армия, и военные в высших эшелонах Пентагона, то я, возможно, и согласился бы с тобой. Однако, принимая во внимание недавние свершения генерала, мы должны поверить ему на слово, что его убежище действительно надежно и достаточно хорошо защищено от непогоды.

– От непогоды?

– Этим понятием я обозначаю практически любое отрицательное явление. Раз все они находятся в бухте, неподвластной яростным стихиям, то почему бы им и не оставаться там?

– Но я, черт возьми, не знаю, где это!

– Тем лучше… А твоему связному известно их местопребывание?

– Он сможет выяснить это, если Повелитель Грома найдет его доводы убедительными.

– Ты упомянул по телефону, что он хотел бы, чтобы ему были приданы… «вспомогательные силы». Это и в самом деле то, что ему нужно?

– Готов целовать свинью, чтобы доказать, что так оно и есть! Это как раз то, что ему требуется… А кого бы предложили вы ему в подмогу?

– Твоего помощника по прозвищу Туша. Для начала и он сойдет.

– Я против! – возразил Манджекавалло. – У меня для него другая работа. А кто еще у вас на примете?

– С этим не так-то все просто. Как я говорил уже, наши патроны здесь и за океаном твердят упорно, будто мы не поддерживаем каких бы то ни было отношений с семьями, как утверждает мистер Цезарь Боккегаллупо. Потому-то я и предложил кандидатуру Туши, личности исключительной, поскольку, будучи в известном смысле твоим телохранителем, он не отличается особой широтой ума… Кажется, ты сказал, что он предпоследний из так называемых «уличных горилл»?

– Предпоследний?

– Ну да! Последний был бы настоящей гориллой, владеющей английским языком. Или не согласен?

– Сколько можно говорить о моем телохранителе, этом уличном бойце Туше?

– Он же твой денщик, Винченцо, мальчик на побегушках!

– Знаете, от вас у меня мозги цепенеют. Кого угодно с толку собьете!

– Я стараюсь говорить как можно доходчивее, – отозвался промышленник заплетающимся от изнеможения языком. – Но боюсь, что мы мыслим на разных волнах.

– Попытайтесь все же, Смити, настроиться на мою! Вы изъясняетесь, приятель, точь-в-точь как то печеное яблоко, которое ведает государственным департаментом.

– Потому-то я и ценен для тебя, неужто не ясно? В отношении его у меня нет никаких иллюзий: он маргинал и социально приемлем лишь как таковой. Твои решения, хотя и не совсем бесспорны в моральном плане, куда продуктивнее, чем его, насколько могу я судить исходя из своих интересов. И если даже я предпочту его коктейль с лимоном твоему овощному рагу, то это вовсе не значит, что мне неизвестно, когда заказывают виски, а когда – пиво. Почему, думаешь ты, индустриальные демократии столь благостно терпимы? Да потому что, и не преломляя с тобою хлеб, я был бы безмерно счастлив помочь тебе испечь его.

– Знаете, болтун-златоуст, у меня такое чувство, будто я слышу вашу маму. Там, под этой толстой кожей, у вас все-таки есть кое-что. Итак, каков же будет наш следующий шаг?

– Поскольку нормальные пути тебе заказаны, я посоветовал бы набирать рекрутов из открытого для всех сборища талантов. Скажем, из тех же наемников.

– Из кого?

– Ну, из профессиональных солдат. Они в целом мразь, подонки: дерутся только за деньги, а на все остальное им наплевать. В прежние дни это были экс-бандиты из вермахта, беглые убийцы или опозорившие себя бесчестным поступком бывшие военные, которых ни одна армия не взяла бы в свои ряды. В настоящее же время, думаю я, рассчитывать следует только на две последние категории. Большинство фашистов или уже умерли, или слишком стары теперь, чтобы бить в барабаны или дуть в свои рожки. В общем, по моему мнению, заняться вербовкой этих сорвиголов – самое умное, что мог бы ты предпринять.

– Где же найти этих славных бойскаутов? Я хотел бы как можно быстрее подобрать себе надежную охрану.

– Я взял на себя смелость захватить с собой специально для тебя дюжину личных дел из вашингтонского агентства «Кадры плюс-плюс». Мой служащий из Милана, которого я отправил туда, доложил мне, что означенные лица хоть сейчас готовы стать в строй. Исключение составляют лишь двое, но и те смогут выбраться из тюрьмы к завтрашнему утру.

– Мне нравится ваш стиль, Фонтини, – признался временно усопший директор Центрального разведывательного управления. – Где эти бумаги?

– На кухне. Пойдем со мной. Можешь позвать Тушу, чтобы посторожил входную дверь.

Десятью минутами позже, сидя за добротным сосновым столом с разложенными по всей его поверхности папками, Манджекавалло принял решение.

– Вот эти трое.

– Винченцо, ты и впрямь незаурядная личность, – заметил Смитингтон-Фонтини. – Двоих из этих трех выбрал бы и я. Если отвлечься от того факта, что, как должен я сообщить тебе, они в данный момент только готовятся еще к побегу из тюрьмы в Аттике, их можно будет сразу же ввести в бой. Что же касается третьего, то он, вне всякого сомнения, законченный псих. Это американский нацист. Выложил огненные свастики на земле, принадлежащей Организации Объединенных Наций.

– И он же кинулся еще под колеса автобуса…

– Это был не автобус, Винченцо, а патрульный фургон, увозивший его дружка, такого же психа, арестованного на Бродвее, где он разгуливал в форме гестаповца.

– И все-таки он преодолел ни много ни мало девять ярдов, чтобы помешать кому-то сделать что-то. И это для меня главное.

– Ясно. Однако следует иметь в виду, что вопрос еще остается открытым, действительно ли он собирался совершить на Сорок седьмой улице этот поступок или же его просто толкнул рабби.

– Я рискну… Когда они смогут добраться до Бостона?

– О первых двоих мы узнаем после поверки в тюрьме, ну а наш нацист скрывается где-то после того, как получил пособие по безработице по украденной карточке социального обеспечения у какой-то раздававшей займы акулы, которую он искупал в Ист-Ривер.

– Он подходит мне – не по своим политическим взглядам, которых я никак не приемлю, а тем, что годится кое на что. Все эти драчуны-психи, как верно вы подметили, могут быть порой полезны, и для того, чтобы привести их в боевую готовность, достаточно лишь ударить в барабан или подуть в рожок. Если тем двоим удастся бежать, то это будет своего рода подарком от пречистой девы нашему делу во искупление чудовищной несправедливости в отношении племени явных неудачников, которых безусловно уничтожили бы, если бы не своевременное мое вмешательство. Нам с вами надо как можно скорее провернуть это дело – запустить наших боевиков в Бостон, в то самое надежное укрытие, где бы оно, черт бы его побрал, ни находилось… Впрочем, вполне возможно, что эти «цуккини» в Вашингтоне уже уничтожили генерала.

– Сомневаюсь в этом, старина. Если уж ни ты, ни твой связной не знаете, где скрывается он, то как смогли бы разыскать его вашингтонцы?

– Я просто не верю шелковым подштанникам; эти мерзавцы ни перед чем не остановятся.

В тускло освещенной кабинке бара О’Тула, расположенного в каких-то двух кварталах от фирмы «Арон Пинкус ассошиэйтс», молодой, элегантно одетый банкир мягко, но напористо добивался ответной симпатии от секретарши среднего возраста, используя для этой цели мартини – уже третий по счету.

– Право же, я не должна, Бинки, – протестовала женщина, хихикая и нервно поводя рукой по своим длинным седеющим волосам. – Это ни к чему!

– Что ни к чему? – вопрошала ходячая реклама одежды от братьев Брукс с явно среднеатлантическим акцентом, характерным для жителей района между Парк-авеню и Белгрейв-сквер. – Я уже сказал вам, каковы мои чувства.

– Сюда заходят выпить после работы столько наших юристов… И потом, я знакома с вами не более часа. Люди начнут судачить.

– Ну и пусть, моя прелесть! Кому какое дело? Стоит ли обращать на сплетников внимание? Я изложил свою позицию предельно четко и в деталях. Что же касается мнения этих инфантильных идиотов по поводу того, с кем должен встречаться человек моего круга, то мне оно безразлично. Я предпочитаю зрелых женщин. Опытных и с умом… Итак, ваше здоровье! – Они поднесли к губам стаканы, но проглотил напиток только один из них, и отнюдь не банкир из «Лиги плюща». – У меня есть небольшое дельце, моя любовь. Как думаете вы, когда наш исполком сможет встретиться с мистером Пинкусом? Речь идет о нескольких миллионах, так что его профессиональный совет был бы для нас крайне важен.

– Бинки, я уже говорила вам… – Секретарша смущенно скосила глаза и икнула четыре раза подряд. – Мистер Пинкус целый день не звонил мне.

– И вы не знаете, где он, моя дорогая?

– Нет, не знаю… Конфисексуально… конфиденциально говоря, его шофер Пэдди Лафферти попросил меня по телефону заказать в агентстве две машины.

– Сразу две?

– Да. Речь вроде бы шла о поездке в домик для лыжных прогулок. Это где-то в Хуксетте. В Нью-Гэмпшире, неподалеку от границы штата.

– Впрочем, что нам до всего этого?.. Извините, моя прелесть, но я отлучусь на минутку. Как говорится, зов природы.

– Мне пойти с вами?

– Не думаю, что это приемлемо… Вы такая цветущая! В вас столько соблазна!..

– Ой! – пискнула секретарша, сражаясь с мартини. Бинки, банкир, поднялся из-за стола и быстро проследовал к телефону-автомату у входа в бар О’Тула. Вставив в отверстие монету, набрал номер. И не успел еще прогудеть первый сигнал, как на том конце сняли трубку.

– Дядя Брики? – спросил он.

– А кто же еще? – отозвался крупнейший в Новой Англии банкир.

– Это твой племянник Бинки.

– Надеюсь, я не зря трачу на тебя деньги, парень! Хотя, признаюсь, ты мало на что годен.

– Дядя Брики, на этот раз я оказался на высоте!

– Меня не интересуют твои сексуальные подвиги, Бинки. Рассказывай лучше, что разузнал ты там?

– Они на лыжной базе в Хуксетте. В Нью-Гэмпшире, по ту сторону границы.

Бинки, банкир, так и не вернулся к своему столику в баре. Чуткий О’Тул усадил пьяную секретаршу в такси, заплатив за ее проезд, и, махнув на прощание рукой, когда ее сконфуженное лицо появилось в окошке, произнес про себя одно только слово: «Мерзавец!»

– Это Брики, старина. Они на лыжной базе в Хуксетте, штат Нью-Гэмпшир, примерно в тридцати милях к северу от границы, если ехать по магистрали девяносто три. Мне сказали, что в тех местах только пара таких домиков. Поэтому разыскать беглецов не составит особого труда. Там будут стоять две машины со следующими номерами…

Пепельнолицый банкир из Новой Англии назвал их и затем выслушал восторженные восклицания, адресованные ему государственным секретарем.

– Прекрасно сработано, Брики! Все как в старые добрые времена! Не правда ли, старый приятель?

– Надеюсь, что так, старина. Ибо в противном случае, если ты завалишь дело, тебе уже не показываться на наших встречах.

– Не беспокойся, старина! Их называют «грязной четверкой». Настоящие звери! Через час они вылетят из аэропорта Лоуган… Думаешь, Смити пересмотрит свое решение запретить мне держать мою яхту на стоянке его клуба?

– Я подозреваю, что все будет зависеть от того, каких результатов ты добьешься. А ты как считаешь?

– Я очень верю в эту четверку, старый дружище. Чудовищный квартет не знает жалости. Ты бы не захотел оказаться и в целой миле от них!

– Удачи тебе, старина! Держи со мной связь.

Было уже за полночь. Черный фургон с потушенными фарами неслышно проехал по проселочной дороге у окраины Хуксетта, штат Нью-Гэмпшир, и остановился перед гравийной подъездной дорожкой у бывшей лыжной базы. Водитель машины, с устрашающей синей татуировкой на лбу в виде вулкана в момент извержения, явно видной при лунном свете летней ночи, обернулся к троим спутникам, расположившимся на заднем сиденье.

– Пора, головорезы! – произнес он обыденным тоном. Его подельники полезли в свои заплечные мешки и, вытащив оттуда маски из черных чулок, тотчас же натянули их на головы. Водитель, и одновременно их предводитель, проделал то же самое. И теперь в узких прорезях в масках зловеще поблескивали четыре пары глаз.

– Максимум оружия! – приказал татуированный предводитель четверки с мрачной усмешкой, скрытой тканью. – Я хочу, чтобы все они были мертвы! Все до единого! Я жажду видеть их ужас, страдания, кровь и искаженные лица! Словом, все те славные вещи, которые так хорошо научили нас делать!

– Все будет как всегда, майор! – заверил его шепотом соратник, извлекая из мешка с методичностью робота автомат «МАК-10» и вслед за тем – пять магазинов по восемьдесят боевых патронов в каждом, что давало в целом – на четверых убийц – тысячу шестьсот молниеносно извергаемых из оружия пуль.

– Огонь открывать по команде! – продолжал инструктировать майор, с удовлетворением подмечая ту ловкость, с которой действовали его сообщники.

Руки боевиков снова нырнули в мешки, на поясах уже болтались гранаты, закрепленные на них специальными петлями.

– Радио! – раздалась последняя команда. И по карманам были рассованы миниатюрные переговорные устройства «уоки-токи».

– Пошли! Север, Юг, Восток и Запад – согласно номерам, усекли?

Дружно прозвучал ответ, и «неисправимые» выскользнули из фургона, легли на живот и поползли в указанных им направлениях. Нести смерть было их целью, и в смерти же они искали спасения. Ибо смерть лучше бесчестья!

– Ты видеть, что я видеть, амиго? – спросил Дези-Два своего приятеля. Они оба стояли под густой развесистой кроной клена и изучали пейзаж в изменчивом свете луны. – Сумасшедший они, нет?

– Ты не должен быть такой суровый к ним, как говорить гринго, – ответил Дези-Один. – Они никогда не караулить ночью цыпленка или коза от дурной соседи.

– Я понимать это, но почему они такой глупый? Эти черный голова, какой двигаться на холму под луна, похож на кукарачас… на тараканы… Это просто глупость, как говорят гринго.

– Генерал сказать, что мы должен поучить их, но не сейчас. Сейчас мы должен делать, что он нас просить… И это был трудный день для все наши славный новый друзья, поэтому мы не будем их будить. Им нужно спать, верно?

– Здесь нет цыплят или коза, но есть плохой соседи. Ты тоже так думать?

– Да. Мы справиться сами, о’кей?

– Это легко. Я брать вон те два там, а ты брать два с другой сторона.

– О’кей! – откликнулся Дези-Один и, как и Дези-Два, затаившись в тени, добавил: – Но ты помнить, амиго, не надо ранить их слишком сильно. Генерал говорить, мы должен брать цивилизованно военный пленник.

– Эй, парень, мы не зверь! Как говорить генерал, мы будем делать по Женевской конвенция. Может быть, эти плохой соседи жить в тяжелый время, когда они быть маленькие дети, как сказать генерал Мак про нас. Может быть, им нужен доброта и помощь.

– Эй, парень, – прошептал укоризненно Ди-Один, – не позволь этим священники, который ты так любить, делать из тебя святой! Ты дай весь этот доброта, когда эти черноголовые тараканы кукарачас лежать в кухонный мойка, о’кей?

– Знай, мой любимый падре говорить мне, когда я быть в Оулд-Сан-Хуан: «Глаз за глаз, малыш! И помни: бить первый, прямо в пах!»

– Сразу видеть, божий он человек, амиго! А теперь пошли!

– Говорит майор Вулкан! – произнесла фигура в черном капюшоне и маске в радиопереговорное устройство. Голос звучал ровно, хотя в этот момент командир полз по дороге, ведущей к бывшей лыжной базе с юга. – Докладывайте по номерам!

– Отвечает Восток-Два, майор! Боевых или враждебных действий не замечено.

– Номер три?

– Север-Три, сэр! Виден свет в спальне на втором этаже. Дать по окну очередь?

– Еще рано, солдат. Но как только скажу, выводи всех наружу. Может, эти проклятые развратники любуются сейчас, как совокупляются их дружки. Они все как один извращенцы, настоящие дикари! Держи палец на спусковом крючке, да и про гранаты не забудь.

– Есть, сэр! Но вы позволите мне все же пострелять по ним, майор?

– Конечно, солдат, но делай это только по моему знаку. Пока же продолжай движение!

– А как насчет меня? – подал голос Восток-Два. – Север-Три – идиот из идиотов! Помните, охранники застали его за тем, что он грыз зубами изгородь?.. Первый выстрел за мной.

– Я и до вас всех доберусь! – огрызнулся Север-Три. – Вы же знаете, майор, Восток-Два забрал все ваши таблетки, и вам пришлось в четверг довольно туго.

– В твоих словах есть резон, номер три: мне действительно были нужны эти таблетки.

– Я тут ни при чем, майор: это был Запад-Четыре… Признавайся, сукин сын!

– Ну, Запад-Четыре, что скажешь? – спросил Вулкан. – Так это ты стибрил у меня таблетки? – В ответ – молчание, вынудившее майора продолжить: – Ты что, воды в рот набрал, Запад-Четыре? Как понимать твое нежелание помочь мне разобраться во всем? Что это, признание вины? Отвечай же, черт бы тебя побрал! Это ты стащил мои таблетки с мескалином? – И вновь молчание. – Запад-Четыре, отвечай! – Все то же. И тогда Вулкан заключил: – Его радиопереговорное устройство вышло из строя. Черт бы побрал этих педиков, снабженцев Пентагона! Они дерут за эти ублюдские «уоки-токи» бешеные деньги – по четырнадцать тысяч за штуку, тогда как красная цена такой фиговине в какой-нибудь лавчонке – всего лишь двадцать семь баксов!.. Запад-Четыре, ты меня слышишь? – Молчание. – О’кей! Север-Три, где ты? Насколько продвинулся? – Молчание. – Север-Три, отвечай! – Молчание. – Черт бы вас побрал!.. Север-Три, отвечай! – Тот же результат. – Проверял ли кто-нибудь из вас, чертовы клоуны, батареи? – И снова – ничего. – Восток-Два, докладывай! Сейчас же! – Молчание. Майор Вулкан, забыв в отчаянии о необходимости хранить спокойствие и соблюдать тишину во время выхода на связь, едва не перешел на крик: – Что за дьявольщина? Ответит мне хоть кто-то, ублюдки? – Опять молчание, но на этот раз недолгое.

Не прошло и нескольких секунд, как майор услышал дружелюбный голос.

– Приятно с вами познакомиться! – молвил Дези-Один, выходя из тени на лунный свет, падавший на прижимавшегося к земле незваного гостя с черным капюшоном на голове. – Вы пленный, узник войны, амиго-сэр, и с вами будут обращаться справедливо.

– Что? – Майор повел руками в поисках оружия, но сделал он это явно с запозданием: нога Дези-Один врезалась в лоб Вулкану, прямо в татуировку.

– Я не хотеть так поступать, мистер пленный, но вы мог меня ранить, а это не очень мило.

Дженнифер Редуинг внезапно проснулась. Что-то случилось! Она чувствовала это. Слышала какой-то шум. Он-то, возможно, и прервал ее сон. Снаружи доносились приглушенные стоны и гортанные звуки. Но кто издавал их? Раненые собаки? Дикие звери, попавшие в ловушку?

Вскочив с постели, Ред подбежала к окну и не поверила глазам своим.

Сэм Дивероу, потревоженный приглушенным шумом в ушах, прикрыл второй подушкой пострадавшую от выпивки голову и чуть ли не в пятисотый раз поклялся никогда больше не пить после посещения О’Тула. Но шум не ослабевал, и, ухитрившись кое-как открыть свои далеко не ясные глаза, он понял, что испытываемые им слуховые ощущения не имеют никакого отношения к его физическому состоянию. Выбравшись с превеликим трудом из постели, Сэм, едва держась на ногах, подошел к окну и… Матерь божия!

Арон Пинкус видел во сне Шерли. Шерли, пребывавшую во гневе! На голове ее разметались одиннадцать тысяч розовых бигуди, и каждое из этих нехитрых приспособлений, снабженное ртом, непрестанно открывавшимся и закрывавшимся со скоростью пулеметной стрельбы, извергало из озлобленно ощерившейся пасти поток брани в адрес бедного, преклонного возраста юриста.

Неужели он снова на Омаха-Бич? Нет, он по-прежнему в своей любимой спальне все в том же шале для лыжников! Но отчего же весь этот сыр-бор? Откуда такой шум?

Медленно поднявшись с мягкой постели, он, хромая – старые ноги подводили его, – двинулся к окну.

Бог Авраама, что же ты сотворил!

Элинор Дивероу, разбуженная безжалостно доносившимся извне гамом, инстинктивно протянула руку, рассчитывая найти у изголовья кровати телефон, чтобы отдать распоряжение Коре: этих обезумевших соседей давно бы следовало арестовать или принять в отношении их какие-то другие меры, способные положить конец столь вопиющему поведению, несовместимому с пребыванием в Уэстоне, штат Массачусетс. Но, к сожалению, аппарата там не оказалось. В глубоком возмущении благородная леди выпростала ноги из-под простыни, поставила их на пол и, распрямив спину, направилась к окну.

Боже милостивый, это невероятно!

Маккензи Хаукинз открыл глаза, все еще кромсая сигару, которую держал во рту с ночи. Что, черт возьми, происходит там? Снова Вьетнам? Или Корея? Уж не свиньи ли вопят в крестьянском подворье, находящемся под защитой диверсионно-разведывательной группы? О Иисусе, а где же его адъютанты? Почему они не подняли его по сигналу тревоги, как только противник пошел в атаку?..

Но тут, ощутив под головой мягкую подушку, генерал понял, что это ни бивак: там подушек нет и в помине. Так где же он тогда? Оглядевшись, Мак готов был поклясться легионами Ганнибала, что находится в лыжном домике командира Пинкуса!

Хаук выпрыгнул из удобной гражданской постели, ненавидя себя за весь этот комфорт, окружавший его, и как был, в одном исподнем, кинулся к окну.

«Да простит меня Чингисхан, но и он, этот парень что надо, не додумался бы до такого!»

Уподобившись прохожим, оказавшимся волею судьбы свидетелями несчастного случая, временные обитатели бывшей лыжной базы спустились по разным лестницам в холл альпийского шале. Там их приветствовали Дези-Один и Дези-Два, стоявшие по обе стороны от кофейного столика, на котором лежали четыре пистолета-пулемета «МАК-10», двадцать магазинов, шестнадцать гранат, четыре миниатюрных бинокля и разобранная на части и обезвреженная яйцевидная бомба, способная взорвать по крайней мере четверть штата Нью-Гэмпшир, а это ни мало ни много – вся его юго-восточная часть.

– Мы не хотеть вас всех будить, – произнес Дези-Один. – Генерал сказать, что мы должен защищать права узники война. Мы пытаться это сделать, но я думать, они – очень плохой ребята. А теперь, генерал, можно сержант Дези-Два и я немного спать?

– Черт побери, ребята, вы получаете звание лейтенантов! Однако что же здесь произошло?

– Пожалуйста, senors у senoras, смотреть сами, – предложил Дези-Два, распахивая наружную дверь. – Мы не думать, что это будет сильно плохо для женевский намерения, когда мы увидеть эти разный оружие.

На приведенном в порядок лыжном подъемнике, где-то на полпути к склону и на высоте не менее пятнадцати футов над землей, покачивались тела четырех военнопленных. Они висели вниз головой с заклеенными пластырем ртами и с веревочными путами на ногах.

– Мы снимать их каждый час и давать им вода, – улыбнулся Дези-Один. – Это значить, мы обращаться с узники война очень хорошо.