Ранним утром пятницы, двадцать восьмого апреля, Генри Адамс и Генри Джеймс ехали на Центральный вокзал, чтобы сесть на литерный поезд, заказанный Генри Кэботом Лоджем.

Ехать было недолго, но Адамс воспользовался случаем завести разговор, который, очевидно, считал важным для них обоих.

– Гарри, – сказал он, подаваясь к дородному писателю, – пока мы не встретились с остальными, я хочу поблагодарить вам за те две недели, что вы провели у меня.

Серые глаза Джеймса насторожились.

– Это я должен благодарить вас и за гостеприимство, и за наши ежевечерние разговоры.

– Вам удалось поработать над пьесой?

Джеймс горько улыбнулся:

– Немного. Затем я ее переписал. Затем переписал еще раз. Затем выбросил все в корзину. Однако я начал перерабатывать свой рассказ – пустяковую вещицу о нищем домашнем учителе, который любит своего подопечного больше, чем эгоисты-родители.

– Слишком, увы, похоже на правду, – сказал Адамс.

– Ладно, посмотрим, – отмахнулся Джеймс.

– Спасибо, что позволили мне говорить о Кловер – о ее жизни и смерти – после стольких лет молчания. Я всегда буду вам за это признателен.

У Джеймса защипало глаза.

– Это была большая для меня честь, мой друг, за которую я глубоко вам благодарен, – сказал он.

Неожиданно Адамс улыбнулся:

– А помните, что вы написали Кловер в восемьдесят втором перед отплытием в Англию? Как вы объяснили, почему выбрали именно ее адресатом «своего последнего письма из Америки»?

– Я написал, что считаю Кловер воплощением ее родины, – ответил Джеймс.

– А помните, что она сказала мне, прочитав ваше послание? Я передал вам ее слова в письме много лет назад.

– Если не ошибаюсь, она назвала мой комплимент «весьма двусмысленным» и добавила… попробую воспроизвести дословно: «Значит, я вульгарна, скучна и со мной невозможно жить?»

Оба от души рассмеялись.

Адамс протянул сжатую ладонь. Джеймс, полагая, что друг хочет пожать ему руку, тоже выставил ладонь, однако Адамс вложил в нее что-то тяжелое и холодное.

То были часы Джеймса, отцовский подарок, оброненный в ту безумную ночь, когда они с Холмсом прятались в монументе работы Сент-Годенса. В монументе, хранящем самую сокровенную тайну Адамса.

У Джеймса кровь жарко прихлынула к лицу. Он поднял глаза и увидел, что Адамс улыбается.

Джеймс торопливо опустил голову, но не мог скрыть слезы, сбегавшие по щекам и подбородку на любимые часы в раскрытой ладони.