Утрата гитлеровской Германией ее завоеваний стало следствием не только поражений на полях сражений ее войск, отставания в области вооружений и банкротства ее расистской идеологии, на основе которой были предприняты попытки поработить народы мира. Поражение потерпела и гитлеровская внешняя политика, которая прокладывала путь агрессии. В конце войны Третий рейх оказался в почти абсолютной международной изоляции. Невольным признанием крушения гитлеровской дипломатии стала отставка Иоахима фон Риббентропа с поста рейхсминистра иностранных дел и замена его Артуром Зейсс-Инквартом в последние дни существования рейха.

Выходец из дворянской семьи (отец был премьер-лейтенантом артиллерийского полка; мать была дочерью саксонского помещика), Иоахим фон Риббентроп в своих предсмертных воспоминаниях, написанных в нюренбергской тюрьме, с гордостью писал о древности своего рода, заметив, что один из его представителей «подписал Вестфальский мир» 1648 года.

Родившись 30 апреля 1893 г. в небольшом городке Везеле на Рейне, Риббентроп получил разностороннее образование. В детстве он обучался игре на скрипке и даже «подумывал о том, чтобы стать виолончелистом». Риббентроп свободно владел английским и французским, практикуясь в этих языках еще в юные годы во время продолжительных периодов пребывания во Франции, Швейцарии, Англии, США, Канаде. Однако в высших учебных заведениях Риббентроп никогда не обучался и в возрасте 17 лет поступил клерком в банк в Монреале, где и проработал полтора года. Затем он работал в фирме по строительству мостов и железнодорожных сооружений в Квебеке.

Проведя несколько месяцев в больнице из-за туберкулеза почки, которая была удалена, Риббентроп вернулся в Германию. Но вскоре он снова выехал в Северную Америку, где некоторое время жил в США, работая газетным репортером. Затем Риббентроп опять переехал в Канаду, где занялся самостоятельным бизнесом, о природе которого он не стал рассказывать в мемуарах, но не исключено, что он был связан с торговлей вином.

Однако после начала Первой мировой войны, оставив все свое имущество и тяжелобольного брата в Канаде, Риббентроп выехал в Германию, чтобы пойти на фронт. Находившиеся на борту судна, на котором ехал Риббентроп, были интернированы в Англии. Однако с помощью обмана и подкупа Риббентроп сумел выбраться в Германию. В годы Первой мировой войны Риббентроп служил на Восточном, а затем на Западном фронте, был несколько раз ранен и награжден «Железным крестом» I степени. Возвращаясь в Германию из Турции, Риббентроп попал в Россию и каким-то образом оказался вовлеченным в «уличные бои в Одессе», о которых потом вскользь упоминал в мемуарах.

После женитьбы в 1920 г. на Анелизе Хенкель, дочери состоятельного предпринимателя, Риббентроп основал свою импортно-экспортную фирму, которая, по его словам, «стала одной из крупнейших в своей области». Риббентроп умалчивал в своих воспоминаниях, что этой «областью» была виноторговля, хотя многие впоследствии говорили об этом.

Разразившийся в конце 1929 г. мировой экономический кризис ударил по экспортно-импортной фирме. Риббентроп воспринимал происходившие события как свидетельства надвигающейся катастрофы существовавшей общественной системы, в которой он до тех пор процветал. Риббентроп писал: «Зимой 1930/31 гг. стало ясно, что Германия окажется во власти коммунизма. Было очевидно, что ни буржуазные партии, ни обе церкви не в состоянии надолго воспрепятствовать этому. Единственным шансом остановить коммунистов был, по моему убеждению, национал-социализм. Я был тогда близок к Немецкой народной партии и с ужасом наблюдал упадок буржуазных партий… Когда я в 1931/32 гг. увидел, что Германия приближается к пропасти, то приложил все свои усилия, дабы помочь образованию национальной коалиции буржуазных партий и национал-социалистов».

Летом 1932 г. Риббентроп был посредником в переговорах между рейхсканцлером Папеном и Гитлером о создании коалиционного правительства. Однако Гитлер требовал себе пост рейхсканцлера, на что Папен не соглашался. В январе 1933 г. к Риббентропу обратился Гиммлер с просьбой вновь стать посредником в переговорах между Папеном и Гитлером. Многодневные переговоры, которые увенчались приходом Гитлера к власти, происходили при участии Риббентропа и порой в его доме в берлинском пригороде Далеме. В их ходе Риббентроп постоянно встречался также с Герингом, Фриком и другими видными нацистами.

Вскоре после прихода нацистов к власти, Риббентроп в феврале 1933 г. устроил у себя дома праздничный ужин, на который был приглашен Гитлер. Вспоминая высказывания Гитлера на этом ужине, Риббентроп писал: «Позиция Гитлера в отношении Советской России характеризовалась острейшей враждебностью. Здесь сказывалась его четырнадцатилетняя внутриполитическая борьба против лозунгов Москвы. В разговоре на эту тему лицо его стало жестким и неумолимым. В этом пункте – мне бросилось в глаза уже тогда – Гитлер был преисполнен фанатической решимости ликвидировать коммунизм до конца. И тогда, и позже при таком внутреннем возбуждении глаза его темнели, а речь приобретала удивительную резкость».

С первых же дней пребывания нацистов у власти Риббентроп выполнял не раз дипломатические поручения Гитлера на неофициальном, а затем и на официальном уровне. С весны 1934 г. Риббентроп стал уполномоченным по вопросам разоружения и в качестве такового встречался с видными деятелями Великобритании и Франции. Риббентроп создал свой аппарат из 200–300 сотрудников, которые собирали информацию о зарубежных странах.

С мая 1935 г. Риббентроп стал послом по особым поручениям. В этой должности он участвовал в подготовке англо-германского соглашения по военно-морскому флоту, чрезвычайно выгодного для Германии. Заметив, что Риббентроп был «тщеславным и бестактным», У. Ширер утверждал, что в начале переговоров он заявил своим британским партнерам, что «предложения Гитлера не подлежат обсуждению. Их либо следует принять, либо отвергнуть». Ширер писал: «Англичане приняли их».

11 августа 1936 г. Риббентроп был назначен послом Германии в Великобритании. Ширер полагал, что это был «наихудший выбор», так как, по мнению этого историка, он был «некомпетентным и ленивым, тщеславным как индюк, надменным и лишенным чувства юмора». По словам Ширера, такую оценку разделяли и многие в нацистском руководстве. Ширер приводил слова Геринга: «Когда я стал высказывать фюреру свои сомнения в пригодности Риббентропа для должности посла в Англии, Гитлер указал мне, что Риббентроп лично знаком с лордом Имярек и министром Имярек. На это я ему ответил: «Да, но трудность в том, что они знают Риббентропа».

Возможно, что в своих оценках Ширер опирался, прежде всего, на мнение «доброжелательных» коллег Риббентропа, вроде Геринга, которые никогда не упускали случая, чтобы сказать какую-нибудь гадость про своих товарищей по нацистскому руководству. Тем не менее, Ширер был вынужден признать, что Риббентроп на самом деле имел немало влиятельных друзей в Лондоне: «Среди них была миссис Симпсон, подруга короля». Впоследствии всем стала известна симпатия короля Эдуарда VIII к нацистской Германии.

В своих воспоминаниях Риббентроп писал: «При вручении моих верительных грамот король Эдуард VIII, одетый в адмиральский мундир и сопровождаемый министром иностранных дел Иденом, был исключительно любезен. Он расспрашивал меня о фюрере и в ясной форме повторил свое желание иметь хорошие германо-английские отношения. Это желание он высказал мне еще раньше, на одном приеме по случаю моего предыдущего визита в Лондон… Эдуард VIII к тому времени не раз показывал свое весьма дружелюбное расположение к Германии. Так, он тепло поддержал подготовленную мной встречу руководителей германской и английской организаций солдат-фронтовиков. По этому случаю он произнес речь, в которой высказал мысль: никто не способен содействовать развитию добрых отношений между Англией и Германией сильнее, чем люди, которые когда-то находились в окопах друг против друга. Речь эта привлекла к себе тогда большое внимание, тем более, что английский монарх, как известно, с речами вообще-то выступает редко».

После этого выступления заметно активизировалось сотрудничество организаций ветеранов Первой мировой войны Великобритании и Германии. Риббентроп писал: «Эдуард VIII принял немецких ветеранов, а Адольф Гитлер – английских. Таким образом, это стало одной из актуальных тем тех лет. Двусторонние встречи ветеранов, а также основанное мною Германо-английское общество в Берлине с его многочисленными филиалами, и Англо-германское братство в Лондоне, поставившие своей задачей заботу о развитии германо-английской дружбы, стали оказывать гораздо более широкое воздействие». Риббентроп вспоминал и активизацию культурных обменов между двумя странами. Очевидно, что новый посол немало сделал для сближения двух держав. Также ясно, что этому благоприятствовала позиция короля.

Риббентроп признавал, что «никто из нас не предчувствовал тогда, что этот столь популярный монарх вскоре отречется от трона. Правда, до нас дошло однажды, что своей речью, произнесенной перед рабочими Уэльса, он вызвал возмущение влиятельных английских кругов и что ему ставили в упрек его симпатию к Германии». Ныне авторитетные историки считают, что не намерение короля вступить в брак с разведенной американкой Симпсон, а явная пронацистская ориентация короля вызвала кампанию против него: слишком тесное сближение с Германией не было в интересах правящих классов Великобритании.

Узнав о развернутой кампании против короля, Риббентроп, по его словам, «ломал голову над тем, нельзя ли еще что-нибудь сделать с целью повлиять на ход событий. Эдуард VIII показал себя возможным поборником германо-английского взаимопонимания. Поэтому, естественно, в наших интересах было, чтобы он остался королем. Но что тут мог поделать иностранный посол?.. За несколько недель до отречения Эдуарда VIII от престола никакого особого контакта с ним я установить не мог. Это не зависело ни от короля, ни от меня, события развивались слишком стремительно. Несколько раз я встречался с Эдуардом в обществе, но это происходило в довольно широком кругу, а потому беседы были весьма краткими. Доверительная беседа с королем, которую хотели устроить мои друзья, так и не состоялась. Каждый раз этому мешало что-нибудь непредвиденное».

Риббентроп вспоминал: «Вскоре мы услышали по радио усталый голос покорившегося судьбе короля: Эдуард VIII возвестил британскому народу и всему миру о своем отречении от престола. С отречением Эдуарда VIII дело германо-английского сближения лишилось одного из шансов на успех».

И все же Риббентроп продолжал свои усилия по укреплению англо-германского сотрудничества. Одновременно он в 1936 году принял активное участие в подготовке Антикоминтерновского договора, в который первоначально вошли Германия и Япония. В своих мемуарах Риббентроп отмечал: «По этим причинам под договором стоит и моя подпись». Привлечение Риббентропа к работе над Антикоминтерновским пактом в значительной степени объяснялось желанием Гитлера добиться включения в этот пакт Великобритании. Риббентроп вспоминал, что «после подписания Италией Антикоминтерновского пакта… у меня состоялась беседа по этому поводу с английским министром иностранных дел Иденом. Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира… Я указал, что этот пакт не направлен ни против кого другого, кроме мирового коммунизма, и что он открыт для вступления в него и Британии». Правда, Риббентроп признавал: «Разумеется, Антикоминтерновский пакт скрывал в себе и политический момент, причем момент этот был антирусским».

В приговоре Международного военного трибунала говорилось, что Риббентроп «2 января 1938 г., будучи все еще послом в Англии, направил Гитлеру меморандум, в котором изложил свою точку зрения относительно того, что изменение статус-кво на Востоке так, как этого хочет Германия, может быть достигнуто только путем применения силы, и внес свои предложения относительно методов, которые могут помешать Англии и Франции вмешаться в европейскую войну, ведущуюся с целью достижения этого изменения». Было очевидно, что, поддерживая курс на захваты соседних с Германией территорий, Риббентроп в это время считал крайне опасным вовлечение рейха в войну с Англией и Францией.

4 февраля 1938 г. Риббентроп был назначен рейхсминистром иностранных дел Германии. Вскоре после своего назначения Гитлер, как говорилось в приговоре Международного трибунала, сообщил Риббентропу, «что Германия все еще предстоит разрешить четыре проблемы: Австрия, Судетская область, Мемель и Данциг, и указал на возможность… «разрешения военным путем» этих проблем». Если реализация военного варианта возлагалась на вооруженные силы Германии, то рейхсминистерство иностранных дел должно было добиться осуществления целей с помощью давления и угроз. В то же время рейхсминистерство Риббентропа должно было обеспечить дипломатическое прикрытие для военных акций Германии.

На новом посту Риббентроп активно участвовал в проведении агрессивного курса Третьего рейха, что проявилось в методах давления на страны, являвшимися объектами гитлеровских экспансионистских планов. Вскоре после своего назначения Риббентроп оказался причастным к осуществлению аншлюса Австрии. 12 февраля 1938 г. он стал участником встречи А. Гитлера с австрийским канцлером Куртом фон Шушнигом в резиденции фюрера в Берхтесгадене. Обвинения Гитлера Шушнига в проведении антигерманской политики чередовались с угрозами. Гитлер кричал: «Вы что, всерьез рассчитываете, что вы можете задержать меня хотя бы на полчаса?! Я хочу спасти Австрию от такой судьбы, потому что может пролиться кровь! После того, как двинутся армия, штурмовики и «Австрийский легион», никто не сможет остановить их законную месть – даже я!»

Риббентроп представил проект соглашения между Германией и Австрией, в соответствии с которым нацистская партия в Австрии становилась легальной, все нацисты, находившиеся в тюрьмах, освобождались, сторонник нацистов Артур Зейсс-Инкварт назначался министром внутренних дел, другой сторонник нацистов – Эдмунд фон Гляйзе-Хорстенау – министром обороны. В соответствии с проектом соглашения австрийская и германские армии должны были установить тесные отношения и направлять до 100 офицеров для службы в армию другой страны. «Будут приняты меры, – гласил проект соглашения. – для ассимиляции австрийской экономики в германскую экономическую систему». Для этого австрийским министром финансов должен был стать еще один сторонник нацистов – доктор Фишбёк.

Под давлением Шушниг согласился подписать соглашение, но он предупредил Гитлера, что это соглашение нуждается в утверждении президентом Австрии. Гитлер дал австрийскому канцлеру три дня на принятие решения. 15 февраля президент Австрии В. Миклас утвердил соглашение Шушнига с Гитлером. Однако уступки Гитлеру лишь спровоцировали его новые требования, увенчавшееся аншлюсом. 13 марта Риббентроп подписал закон о включении Австрии в германский рейх.

Риббентроп участвовал и в осуществлении грубого давления на Чехословакию. На совещании 28 мая, на котором был Риббентроп, Гитлер приказал командованию вооруженных сил приступить к военным приготовлениям против Чехословакии. Гитлер объявил о своем намерении «стереть Чехословакию с географической карты». В то же время Гитлер рассчитывал добиться отторжения от Чехословакии Судет без применения силы. Он исходил из того, что ни Франция, ни Англия не решатся выступить в защиту Чехословакии.

По мере развития чехословацкого кризиса в 1938 г., Риббентроп поддерживал тесный контакт с руководителями судетских нацистов. В августе 1938 г. он принял участие во встрече с представителями Венгрии, добиваясь от этой страны соучастия в разделе Чехословакии. Однако Венгрия отказалась от этого, ссылаясь на свою неподготовленность к военным действиям. К тому же организованное сторонниками Гитлера в Судетах восстание было подавлено властями Чехословакии в считанные часы.

Во время встречи Гитлера и Чемберлена в Берхтесгадене 15 сентября 1938 г., в которой принял участие Риббентроп, германская сторона проявила готовность к компромиссу. Однако поступившие в Берлин сведения о том, что Франция и Англия не намерены применять оружие, а Польша и Венгрия готовы принять участие в дележе Чехословакии позволили Гитлеру проявлять бо́льшую жесткость во время его второй встречи с Чемберленом 22–23 сентября в годесберге.

Шантаж Гитлера возымел свое действие. Запад капитулировал.

Риббентроп принял участие в совещании в Мюнхене и подготовке Мюнхенского соглашения о передаче Судетской области Германии. Одновременно он стал участником переговоров Гитлера с Чемберленом в Мюнхене 1 октября, в ходе которого было подписано англо-германское соглашение. Риббентроп вспоминал: «В этом дополнительном соглашении между Англией и Германией обе стороны договаривались о том, что договор о военно-морских флотах должен оставаться прочным как символ решимости обоих наших народов никогда не воевать друг против друга».

Тем временем Чехословакия доживала последние месяцы. Опираясь на поддержку Германии, правительство Словакии, возглавлявшееся католическим прелатом Иозефом Тисо, потребовало отделения от Чехии. 13 марта Риббентроп присутствовал на встрече Тисо с Гитлером в Берлине. После возвращения Тисо в Братиславу, парламент, состоявший из его сторонников, провозгласил независимость Словакии. 15 марта Тисо направил Гитлеру прошение взять Словацкое государство под защиту Третьего рейха.

В ответ на события в Словакии президент Чехословакии Эмиль Гаха добивался встречи с Гитлером. По поручению Гитлера Риббентроп известил Гаху о готовности Гитлера принять его. Было уже за полночь 15 марта, когда Гитлер сообщил прибывшим из Праги гостям, что еще 12 марта он отдал приказ германским войскам вступить в Чехословакию и включить ее в Германский рейх. Он сказал, что 15 марта в 6 часов утра немецкие войска войдут на чешскую территорию, а германские военно-воздушные силы захватят чешские аэродромы. Гитлер потребовал согласия на включение Чехии в Третий рейх.

Было 2.15 ночи, когда Гитлер выпроводил гостей. В соседней комнате на них стали оказывать давление Геринг и Риббентроп. Гаха и Хвалковский отказывались подписать соглашение. По словам французского посла в Берлине Кулондра, Геринг и Риббентроп «были безжалостными. Они буквально гонялись за Гахой и Хвалковским вокруг стола, на котором лежали документы, подсовывали им ручки, постоянно повторяя, что, если они будут упорствовать в своем отказе, то половина Праги будет лежать в развалинах через два часа».

Президент Чехословакии 66-летний Гаха не выдержал давления и упал в обморок. После того, как с помощью инъекции какого-то медикамента, Гаха был приведен в чувство, Риббентроп заставил его поговорить по телефону с правительством Чехословакии в Праге. Гаха рассказал своим коллегам о том, что от него требовали Гитлер и другие. Он высказался за то, чтобы капитулировать. 15 марта в 3 часа 55 минут Гаха и Хвалковский подписали навязанные им документы. В тот же день 15 марта 1939 г. Риббентроп подписал закон об учреждении протектората Богемии и Моравии.

20 марта 1939 г. Риббентроп приступил к осуществлению еще одного пункта плана, объявленном ему Гитлером год назад – аннексии Мемеля (Клайпеды). Он встретился с министром иностранных дел Литвы Юозасом Урабайсом, который возвращался на родину из Рима. Риббентроп потребовал, чтобы Литва передала Германии Мемель и прилегавший к нему округ. В противном случае, предупредил рейхсминистр, фюрер «будет действовать с молниеносной скоростью».

20 марта статс-секретарь рейхсминистерства Вайцзеккер заявил правительству Литвы, что «нельзя терять время», потребовав немедленной отправки полномочной правительственной делегации этого прибалтийского государства для подписания акта о передаче района Мемеля Германии.

20 марта представители литовского правительства прибыли самолетом в Берлин. В тот же день из Свинемюнде отплыло боевое судно «Дейчланд», на борту которого находились Гитлер и адмирал Редер. Судно взяло курс на Мемель. Операция была задумана таким образом, чтобы Гитлер появился в Мемеле после капитуляции литовцев.

Однако литовская делегация проявила некоторое упрямство и переговоры затягивались. Страдавший от морской болезни Гитлер посылал в Берлин одну радиограмму за другой, но Риббентроп не мог дать положительного ответа. Лишь в 1.30 ночи 23 марта литовцы капитулировали. Риббентроп направил Гитлеру послание на борт судна. В 2.30 дня 23 марта Гитлер уже выступал в Мемеле с балкона городского здания, провозглашая «освобождение» «германской земли», утраченной после подписания Версальского договора.

Теперь наступил черед последнего пункта плана, изложенного Гитлером Риббентропу при его назначении на пост министра иностранных дел, – присоединение Данцига. Свободный город Данциг, в котором подавляющая часть населения составляли немцы, обрел свой статус под контролем Лиги наций после 1919 года. Между тем это обстоятельство, как и вся польско-германская граница, проведенная в соответствии с Версальским договором и состоявшимся затем плебисцитом в Силезии, вызывали постоянное недовольство значительной части населения Германии, так как создание независимой Польши привело к тому, что в ее пределах оказалось значительное число немцев. (По польским данным их было около 750 тысяч; по немецким – более 1 миллиона.) В Германии постоянно говорили о дискриминации немцев в Польше.

Однако требования о пересмотре польско-германской границы и, прежде всего, включения Данцига в рейх, сдерживались в нацистской Германии в первые годы ее существования, поскольку польско-германские отношения регулировались совместной декларацией от 26 января 1934 года «о мирном разрешении споров». С тех пор две страны сотрудничали на международной арене. Польша и Германия совместными усилиями сорвали подписание Восточного пакта, направленного на обуздание гитлеровской агрессии. Польша и Германия действовали согласовано и в ходе раздела Чехословакии. В то время как в Судетскую область вступали германские войска, 2 октября 1938 г. Польша захватила земли Тешинской Силезии, принадлежавшие Чехословакии.

Злобная и близорукая антисоветская политика Варшавы на протяжении всего существования польского независимого государства с 1918 г., вновь проявилась в подготовке германо-польского похода на Украину в конце 1938 года. При этом плацдармом для нападения была избрана Карпатская Русь (или Закарпатская Украина), отделенная от Чехословакии. Французский посол в Берлине Кулондр писал в декабре 1938 года: «Что касается Украины, то на протяжении последних десяти дней о ней говорят все национал-социалисты… Похоже, что пути и средства еще не определены, но цель, по-видимому, точно установлена – создать Великую Украину, которая станет житницей Германии. Для достижения этой цели надо будет подчинить Румынию, убедить Польшу, отторгнуть земли у СССР. Германский динамизм не останавливается ни перед одной из этих трудностей, и в военных кругах уже поговаривают о походе на Кавказ и Баку».

24 октября 1938 г. в беседе с польским послом Иозефом Липским Иоахим Риббентроп говорил о необходимости разработать совместную польско-германскую позицию по отношению к СССР. Польше было предложено присоединиться к Антикоминтерновскому пакту. (К тому времени участниками пакта были лишь Германия, Япония и Италия.) Правда, одновременно Риббентроп потребовал, чтобы Польша передала Германии Данциг (Гданьск) и экстерриториальную полосу для сооружения автострады и многоколейной железной дороги между Западной и Восточной Пруссией.

В ноябре 1938 г. представители министерства иностранных дел Германии вновь запросили польских руководителей: «Не имеет ли Польша проектов в отношении кавказской нефти и вообще существует ли у Польши план экономического проникновения в Россию?»

В Варшаве охотно откликались на эти запросы и посулы. В это время Германия принимала меры по расширению внешнеполитического фронта против СССР. 24 февраля 1939 г. к Антикоминтерновскому пакту присоединились Венгрия и созданный японскими оккупантами марионеточный режим Маньчжоу-го, а 27 марта – франкистская Испания.

Прибыв в Варшаву накануне 5-й годовщины германо-польской декларации от 26 января 1934 г., Риббентроп в своем выступлении в Варшаве 25 января 1939 г. заявил: «Основной частью внешней политики Германии является неуклонный прогресс и укрепление дружественных отношений с Польшей на базе существующего между ними соглашения, что находится в соответствии с твердой волей фюрера… Таким образом, Польша и Германия могут смотреть в будущее с полным доверием, основываясь на своих взаимоотношениях».

Руководители Польши также выражали готовность укреплять сотрудничество с Германией. Они согласились признать Данциг немецким городом и обеспечить связь Восточной Пруссии с остальной Германии. Однако польское правительство не пожелало включения Данцига в состав рейха.

21 марта 1939 г. Риббентроп вновь предъявил германские требования к Польше относительно Данцига и создании экстерриториальной дороги, но на сей раз значительно резче. В то же время он подчеркивал, что соглашение между Германией и Польшей должно иметь «определенную антисоветскую направленность».

Отказ Польши согласиться на передачу Данцига Германии привел к тому, что территориальные требования к этой стране превратились в первоочередные внешнеполитические задачи рейха. Переход «от любви к ненависти» в германо-польских отношениях был резким и быстрым. По распоряжению Гитлера в штабе верховного командования была подготовлена директива о подготовке нападения на Польшу (операция «Вайс»). 3 апреля 1939 г. В. Кейтель отдал распоряжение о том, чтобы проведение «операции Вайс» стало возможным «в любое время, начиная с 1 сентября 1939 г.» В то же время английский историк А. Тейлор прав, полагая, что Гитлер, как и в предыдущих случаях, стремился на первых порах добиться успеха без применения силы, а с помощью запугивания.

Враждебные действия Германии по отношению к Польше вызвали острый международный кризис. Объективные наблюдатели отмечали безвыходность положения Польши в случае развязывания войны. Военный атташе Великобритании в Варшаве Суорд, замечая, что Польша с трех сторон окружена Германией, вряд ли сможет выстоять. Атташе подчеркивал, что у Польши лишь 600 самолетов, которые не идут ни в какое сравнение с немецкими. Он указывал, что польская сухопутная армия плохо оснащена в техническом отношении. Суорд писал, что поляки не смогут защитить Данцигский коридор и будут вынуждены отступать до Вислы. Единственная страна, которая могла защитить Польшу, был СССР. Суорд подчеркивал, что «дружественная Россия жизненно необходима для Польши».

Однако ни Польша, ни Великобритания, ни другие западные страны не желали участия СССР в мерах по обузданию германской агрессии. А. Тейлор отметил сходство в позициях Польши и Великобритании: «Обе страны выиграли от удивительного совпадения обстоятельств, при которых завершилась Первая мировая война, когда и Германия, и Россия потерпели поражения. Этим обстоятельством Польша была обязана своей иллюзорной независимостью; благодаря им Англия приобрела величие и авторитет, которые можно было поддержать без особых усилий. Обе страны хотели, чтобы мир оставался таким же, каким он стал в 1919 году. Польша не желала пойти и с Германией, и с Советской Россией. Англичане не желали и думать о решающей победе любой из них».

Давно стремясь развязать войну между Германией и СССР, Великобритания хотела воспользоваться международным кризисом вокруг Польши для того, чтобы втянуть СССР в неминуемый конфликт. В то же время она не желала такого участия СССР в будущей войне, которая бы привела нашу страну к победе. А. Тейлор отмечал, что правители Великобритании «хотели, чтобы русскую помощь можно было включать и выключать поворотом крана, а они, и, может быть, поляки, имели бы возможность поворачивать его».

И все же, несмотря на проводимую Западом политику в отношении СССР, Советское правительство 17 апреля выступило с новой инициативой, направленной на обуздание агрессора. В этот день нарком иностранных дел М. М. Литвинов внес предложение о пакте взаимопомощи между Англией, Францией и СССР, к которому могла бы присоединиться и Польша.

Однако 9 мая правительство Чемберлена отвергло советское предложение о пакте взаимопомощи. В том же месяце польское правительство отказалось принять и советский проект двустороннего договора о взаимной помощи, а летом не пожелало пропускать Красную Армию к германским границам вопреки просьбам правительств Англии и Франции. Эта позиция польского правительства в значительной степени способствовала срыву переговоров СССР с Англией и Францией и оставила польскую армию без реальных союзников наедине с хорошо вооруженным вермахтом.

Риббентроп принимал участие в разработке дипломатических мероприятий в ходе подготовки нападения Германии на Польшу. 12 августа 1939 г. он вел переговоры с Италией, чтобы добиться ее участия в возможной общеевропейской войне.

В то же время, опасаясь войны на два фронта, германское руководство стало изыскивать возможности договориться с советским правительством. В своих мемуарах разработчик «антирусского» (по его же признанию) Антикоминтерновского пакта утверждал: «Искать компромисса с Россией было моей сокровенной идеей». Он доказывал свой приоритет в принятии усилий, направленных на создание договора о ненападении. Риббентроп привел текст телеграммы, направленной им германскому послу в Москве Шуленбургу 14 августа 1939 г. В ней, в частности, говорилось: «В результате ряда лет идеологической вражды Германия и СССР сегодня действительно испытывают друг к другу недоверие. Еще предстоит убрать много накопившегося мусора. Но можно констатировать, что и за это время естественная симпатия немцев ко всему истинно русскому никогда не исчезала. На этом можно строить политику обоих государств».

Риббентроп вспоминал: «Сначала я предложил послать в Москву не меня, а другого полномочного представителя – я подумал прежде всего о Геринге. Принимая во внимание мою деятельность в качестве посла в Англии, мои японские связи и всю мою внешнюю политику, я считал, что для миссии в Москве буду выглядеть деятелем слишком антикоммунистическим. Но фюрер настоял на том, чтобы в Москву направился именно я, сказав, что это дело «я понимаю лучше других». Возможно, что Гитлер учитывал участие Риббентропа в боевых действиях на Восточном фронте и его появление на юге Украины в разгар Гражданской войны. К тому же не исключено, что Риббентроп не знал того, что Геринг в это время готовился к вылету в Лондон для подписания там соглашения между Германией и Великобританией, подобного Мюнхенскому.

К этому времени московские переговоры СССР с представителями Англии и Франции о коллективном отпоре гитлеровской Германии зашли в тупик. Перед СССР возникла реальная возможность «нового Мюнхена». При этом сделка между Германией и Англией могла приблизить войну к советским границам, когда бои на Халхин-Голе достигли решающей стадии. 17 августа 6-я японская армия, численностью 75 тысяч человек, имея 500 орудий, 182 танка и 500 самолетов, развернула новое наступление против советских и монгольских частей. 20 августа наши войска начали контрнаступление на японские позиции, но его исход еще никто не мог предугадать.

21 августа Сталин получил просьбу Гитлера принять Риббентропа 22 или 23 августа. Советской разведке было известно, что 23 августа ожидается прибытие Геринга в Лондон для ведения переговоров с Чемберленом. В случае если бы Сталин отказался принять Риббентропа 23 августа, в этот же день начались бы переговоры Геринга в Лондоне, которые могли бы увенчаться сделкой за спиной СССР и за его счет. Тогда Германия могла бы напасть на Польшу, в считанные дни оккупировать ее, а затем захватить страны Прибалтики и оказаться на западных рубежах СССР. Между тем СССР не был готов к войне, а расстояние от западных границ СССР до Москвы и Ленинграда было довольно коротким. В то же время проект договора с Германией о ненападении позволял нашей стране получить известный выигрыш во времени. Обсуждавшееся в переписке соглашение о разделе сфер влияния между СССР и Германией позволяло бы остановить немцев на достаточно большом расстоянии от Москвы, Ленинграда и Киева. Исходя из этого, Сталин 21 августа дал согласие Гитлеру на прибытие в Москву Риббентропа 23 августа.

23 августа 1939 года Иоахим фон Риббентроп прибыл в Москву и после краткого визита в германское посольство направился в Кремль. По словам Риббентропа, в переговорах приняли участие помимо него и посла графа Ф.-В. фон дер Шуленбурга, И. В. Сталин, В. М. Молотов, а также два переводчика от каждой из сторон. Первым высказался Риббентроп. «Затем, – по его словам, – заговорил Сталин. Кратко, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией… Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом и великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, – человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде».

В ночь с 23 на 24 августа 1939 года после переговоров, длившихся без перерыва несколько часов, советско-германский договор о ненападении был подписан. Статья 3 договора гласила: «В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу». Договор был заключен сроком на 10 лет и автоматически мог быть продлен на следующие пять лет за год до истечения этого срока.

Договор о ненападении с Германией был, по сути, соглашением о перемирии, заключенным примерно за неделю до начала войны. Хотя этого тогда не знали, но благодаря договору СССР получил временную передышку на 22 месяца, что позволило нашей стране наращивать свой военный потенциал. Кроме того, договор сопровождался подписанием соглашения об экономическом сотрудничестве с Германией. Это соглашение позволило СССР приобрести в Германии немало промышленного оборудования для своих заводов, в том числе и военных.

Как и всякие подобные соглашения, это предвоенное перемирие сопровождалось договоренностью и о демаркационной линии между двумя сторонами, которая поставила предел продвижению германских войск на восток. Вследствие этого, несмотря на крупные поражения наших войск летом 1941 года, германским войскам понадобилось два месяца, чтобы добраться до бывшей советско-эстонской границы. Лишь в конце сентября они сумели взять Киев. Германским и румынским войскам потребовалось более полутора месяца, чтобы овладеть Молдавией.

Заключение советско-германского договора о ненападении в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. Гитлер счел выдающимся дипломатическим успехом. Именно тогда Гитлер назвал Риббентропа «новым Бисмарком».

В эти дни Риббентроп не исключал возможности «нового Мюнхена». 25 августа Риббентроп, по его словам, предложил Гитлеру «еще раз предпринять попытку в отношении Англии». Одновременно он попросил Гитлера отменить приказ о начале нападения на Польшу 26 августа 1939 года в 4 часа 30 минут утра. Приказ был аннулирован за несколько часов до начала военных действий.

Ситуация во многом напомнила ту, что существовала перед заключением Мюнхенского соглашения. Вооруженные силы Германии были приведены в состояние полной боевой готовности. Запад явно не желал воевать. СССР был нейтрализован. (Правда, если в ходе кризиса из-за Судет, чехословацкое правительство лишь под давлением Запада отказалось от советской помощи, то в 1939 году правительство Польши пренебрегло советами стран Запада и вопреки им и здравому смыслу добровольно отказалась пропустить советские войска для отражения немецкого нападения на польско-германской границе. Если в ходе судетского кризиса западные державы угрожали войной против СССР вместе с Германией в случае, если бы он стал помогать Чехословакии, то в 1939 году Англия и Франция стремились столкнуть СССР и Германию в смертельной схватке, а сами остаться в стороне.)

Отличия же от кризиса осенью 1938 года были в пользу Гитлера. На сей раз генералы не были готовы свергнуть Гитлера в случае начала военных действий. Среди заговорщиков лишь шли разговоры о том, чтобы выступить в случае, если военные действия примут неблагоприятный для Германии характер.

Теперь после мюнхенского успеха, а затем – захвата Чехии, правительство рейха было уверено в повторении недавних достижений. Как и несколько месяцев назад, Данциг и экстерриториальная дорога служили лишь удобным предлогом для гораздо бо́льших захватов в Польше. Те земли, которые вошли в состав Польши по Версальскому миру, и на которых проживало около 1 миллиона немцев, могли быть захвачены рейхом. Становилось вероятным и превращение остальной Польши в такой же протекторат, каким стала после 15 марта 1939 года Чехия.

Задача гитлеровской дипломатии состояла в том, чтобы убедить страны Запада в необходимости еще раз капитулировать и согласиться с немецкими захватами польских земель. Как это было в 1938 г. с Чехословакией, эта капитуляция должна была сопровождаться давлением Англии и Франции на Польшу. В случае же, если бы Польша отказалась подчиниться такому давлению, Германия могла бы смело начать военные действия, зная, что западные страны, которые уговаривали Польшу принять немецкие требования, не вступятся за нее. Даже после начала военных действий Германия могла вновь предложить Западу сделку, которая могла бы постфактум признать ее поглощение Польши. В любом случае невмешательство Запада в германо-польский конфликт казалось вероятным.

Исходя из этих соображений, германская дипломатия в последние дни августа предпринимала шаги для того, чтобы убедить западные державы оказать давление на Польшу и заставить ее пойти на уступки. Пытаясь оправдать проводившуюся им политику, Риббентроп в Нюрнбергской тюрьме старался доказать, что не он и Гитлер, а правительства Англии и Польши своими действиями внесли решающий вклад в развязывание войны. Риббентроп вспоминал, что 25 августа Гитлер встретился с английским послом Гендерсоном и объявил ему о готовности заключить договор о взаимной помощи между Германией и Великобританией «после урегулирования германо-польского вопроса». Гендерсон вылетел в Лондон с этим предложением Гитлера.

С 25 по 28 августа британское правительство обсуждало предложения Гитлера. 28 августа Лондон запросил Варшаву: уполномочивает ли она сообщить германскому правительству, что Польша готова немедленно вступить в прямые переговоры с Германией. Казалось, все шло по мюнхенскому сценарию.

В своих воспоминаниях Риббентроп писал: «Переданный Гитлеру меморандум британского правительства содержал следующую констатацию: «Правительство Его Величества уже получило окончательное заверение польского правительства, что последнее готово на этой основе вступить в обсуждение данного вопроса». Однако Риббентроп указывал на то, что «в опубликованной после начала войны британским правительством «Голубой книге» бросается в глаза отсутствие этого упомянутого заверения польского правительства. Поскольку запрос был сделан в 14 часов, а Гендерсон вылетел из Лондона в 17 часов, оно должно было поступить в Лондон именно в этот промежуток времени. До сих пор сохраняемый в тайне дословный текст ответа польского правительства имеет решающее значение для оценки дальнейшего развития событий».

Указывая на то, что «эти важные документы отсутствуют», Риббентроп утверждал: «Этот бросающийся в глаза факт можно объяснить только тем, что польское правительство ясного «да» как раз и не сказало, т. е. такого «да», которое и практически тоже означает немедленные переговоры, а не то пресловутое «да» дипломатов, которое представляет лишь замаскированную перифразу «нет». Польская позиция 30 и 31 августа оправдывает предположение, что Польша вопреки утверждению британского меморандума от 28 августа за действительное начало немедленных прямых переговоров не высказалось». Видимо, памятуя о недавних событиях, польское правительство не спешило идти на переговоры, которые подозрительно напоминали те, что привели к захватам Судет, остальной Чехии и Клайпеды.

Риббентроп вспоминал: «Поздним вечером 28 августа, в 22 час. 30 мин., посол Гендерсон передал меморандум британского правительства Адольфу Гитлеру. Обращало на себя внимание, что в этом документе предложение о заключении германо-английского пакта о взаимопомощи затрагивалось совершенно бегло. С другой стороны, примечательно, что британское правительство было согласно с Гитлером в том, что и оно тоже видело одну из главных опасностей возникшей между Германией и Польшей ситуации в сообщениях об обращении с меньшинствами. (Речь шла о преследованиях немцев, проживавших в Польше. – Прим. авт.) В третьем абзаце меморандума английское правительство указывало на то, что всё зависит от способа решения существующих между Германией и Польшей спорных вопросов, а также от метода, который будет применен… Британское правительство… заявляло, что, по его мнению, в качестве следующего шага между германским и польским правительствами должны быть начаты прямые переговоры, отвечающие вышеназванным принципам. Британское правительство надеется, говорилось в меморандуме, что германское правительство со своей стороны тоже будет готово согласиться на такую процедуру». Ничто в ответе английского правительства не свидетельствовало о готовности дать решительный отпор германскому давлению на Польшу.

В присутствии Риббентропа Гендерсон передал меморандум британского правительства Гитлеру. Риббентроп, по его словам, «напомнил, что Чемберлен в свое время сказал, что его «самое горячее желание» – достигнуть взаимопонимания с Германией». Министр уверял, что его «реплика способствовала ослаблению напряженной атмосферы, и, в конце концов, фюрер сказал, что изучит ноту».

В воспоминаниях Риббентропа говорится: «Во второй половине следующего дня (29 августа) Гендерсона попросили прибыть к 18 час. 45 мин. в Имперскую канцелярию. Британский посол вел себя во время этого обсуждения весьма резко и даже позволил себе ударить кулаком по столу. Такое поведение чуть было не побудило фюрера, как он позже сказал Гессу, немедленно прекратить всякое обсуждение, но мне удалось вовремя вмешаться и, переведя разговор на другую тему, охладить вспыхнувшие страсти, не допустить срыва переговоров. В конце концов, Гитлер передал Гендерсону свой ответ в письменной форме».

Риббентроп так изложил этот меморандум: «Германское имперское правительство… 1) несмотря на скептическую оценку перспектив таких прямых переговоров с польским правительством, желает согласиться на предложение английского правительства; 2) принимает предложенное посредничество британского правительства в вопросе о направлении в Берлин наделенного соответствующими полномочиями представителя польского правительства и рассчитывает на его прибытие в среду 30 августа; 3) во всех своих предложениях никогда не имело намерения затрагивать жизненно важные интересы Польши или ставить под вопрос существование независимого Польского государства; 4) готово немедленно выработать предложения для приемлемого решения и (если удастся, сделать это еще до сообщения о направлении польского представителя) предоставить их в распоряжение британского правительства».

Комментируя этот меморандум, А. Тейлор в своей книге «Истоки Второй мировой войны» писал: «Это было отступлением от позиции, которую Гитлер занимал с 26 марта и затем ревностно подтверждал: он никогда не будет вести прямые переговоры с поляками. Хотя Гендерсон жаловался, что это требование опасным образом приближается к ультиматуму, он был готов его принять; он считал, что «это – единственный шанс предотвратить войну». Однако ценой предотвращения войны были бы переговоры с Гитлером, который наверняка потребовал бы от Польши существенных территориальных и иных уступок.

Риббентроп вспоминал: «Посол Гендерсон передал своему правительству германский ответ еще вечером 29 августа по телеграфу. Донесение его… поступило в Лондон в 0 час. 15 мин. Первой непосредственной реакцией английского правительства была направленная в Берлин телеграмма следующего содержания: ожидать прибытия польского представителя для начала переговоров ранее чем через 24 часа «неразумно». Гендерсон 29 августа сообщил лорду Галифаксу по телеграфу о передаче по назначению этой поступившей ему телеграммы. При этом он процитировал замечание Гитлера, что от Варшавы до Берлина можно долететь за полтора часа. В качестве собственного комментария Гендерсон добавил в своей телеграмме: сам он за то, «чтобы польское правительство в последний час все же проглотило пилюлю этой попытки, дабы установить непосредственные отношения с Гитлером, пусть даже ради одного того, чтобы убедить весь мир, что оно со своей стороны готово принести жертву для сохранения мира…» Таким образом, Англия, как и во время судетского кризиса, занялась уговариванием правительства другой страны в пользу переговоров с Гитлером.

Тейлор писал: «Гендерсон давил на свое правительство. Он убеждал французское правительство, чтобы то немедленно добилось визита Бека в Германию. Он особенно был настойчив в отношении посла Липского. Однако Липский никак на это не реагировал. Кажется, что он не удосужился сообщить о требовании Гитлера в Варшаву. Французское же правительство отреагировало живо: французы сказали Беку, чтобы тот направлялся в Берлин немедленно. Но решение зависело от британского правительства. Англичане получили то, что они хотели и на что постоянно намекали Гитлеру: прямые переговоры между Польшей и Германией. Гитлер выполнил то, что от него хотели; а поляки не смогли это сделать. У англичан были серьезные сомнения в том, что поляки появятся в Берлине по приказу Гитлера. Сообщая о настроениях Чемберлена в Вашингтон, посол США Джозеф Кеннеди писал: «Откровенно говоря, думая о том, кто проявит больше рассудительности, он более сомневается в поляках, чем в немцах». В Берлине знали об этих настроениях и не сомневались, что Польша оказалась в полной изоляции, и ее никто не будет поддерживать на Западе.

Однако, как отмечал Риббентроп, «инициативе своего берлинского посла – в любом случае не отвергать наотрез предложение Гитлера – британское правительство не последовало. Оно не передало немедленно ответную ноту Германии польскому правительству и тем самым замедлило вручение ему германского приглашения к переговорам. Хотя оно незамедлительно проинформировало британского посла в Варшаве сэра Кеннарда, но при этом дало ему указание не сообщать польскому правительству ответ Гитлера до получения им новых инструкций из Лондона». Гитлер и Риббентроп не учитывали того, что после захвата Чехии, мюнхенское соглашение подвергалась острой критике со стороны широкой оппозиции на Западе. На сей раз Великобритания не спешила оказывать слишком жесткое давление на другую страну, оказавшуюся в ситуации, схожей с той, в какой была Чехословакия в сентябре 1938 года. Поэтому вновь пойти точно по мюнхенскому сценарию история не могла. Однако поведение правительства Чемберлена опасно приближалось к мюнхенскому образцу.

Обвиняя британскую дипломатию в двуличии и коварстве, Риббентроп писал: «Огромнейший исторический интерес представляет выяснение вопроса о том, какая взаимосвязь существует между инструкциями британского правительства своему послу в Варшаве и тем фактом, что в течение того же 30 августа было принято, хотя еще и не объявлено, решение провести в Польше всеобщую мобилизацию. Момент этой мобилизации, о которой нам в тот же день было конфиденциально сообщено, имеет для общей оценки кризиса крупнейшее значение. Она резко противоречит мнимому заверению Польши о ее готовности к прямым переговорам с Германией». Пытаясь доказать, что объявление мобилизации в Польше стало причиной войны, Риббентроп словно забывал о том, что уже с весны 1939 года в Германии полным ходом шла подготовка нападения на Польшу по плану «Вайс» и лишь по его просьбе это нападение было отложено на неделю.

По словам Риббентропа, в течение 30 августа «британское правительство… явно обдумывало, как найти укрытие в зарослях затяжных тактических процедур. Особенно отчетливо это проявилось в телеграмме, которую Галифакс направил вечером в 18 час. 50 мин. 30 августа послу Гендерсону… В ней Гендерсону дается указание предложить германскому правительству через польское посольство сначала пригласить Варшаву обсудить «инициативу проведения переговоров», хотя германское имперское правительство уже с 28 августа имело британо-польское обещание немедленной готовности к переговорам и ответило на него предложением их конкретной даты!».

Риббентроп вспоминал: «Нота британского правительства, содержащая ответ на заявление Адольфа Гитлера от предыдущего дня (29.8), поступила в английское посольство в Берлине 30 августа между 20 и 23 часами. Посол Гендерсон договорился со мной о встрече в 23 часа. Учитывая позднее поступление ноты, беседа могла состояться только в полночь. В меморандуме, который Гендерсон захватил с собой и передал мне, британское правительство отступило от своей позиции, занятой им двумя днями раньше (28.8). Тогда оно потребовало «немедленных прямых переговоров» в качестве «логичного следующего шага»; теперь же лондонский кабинет поддерживал предложение о проведении германо-польских переговоров хотя и «со всей срочностью», но «не сегодня же». При этом британское правительство явно желало германо-польской дискуссии уже не о предмете самого спора, а о «способе установления контакта и о подготовке обсуждения».

«При передаче мне британской ноты посол Гендерсон в соответствии со своими инструкциями сообщил, что его правительство не в состоянии рекомендовать польскому правительству согласиться с предложенной германским правительством процедурой переговоров. Оно рекомендует вести их нормальным дипломатическим путем, т. е. начать передачей своих предложений польскому послу и тем самым дать ему возможность с согласия своего правительства приступить к подготовке прямых германо-польских переговоров. В случае же если бы германское правительство направило эти предложения также и британскому правительству и последнее пришло бы к мнению, что эти предложения представляют собой разумную основу для урегулирования подлежащих обсуждению проблем, оно употребило бы свое влияние на Варшаву в духе их решения». Таким образом, британское правительство не видело в германских предложениях о переговорах ничего угрожающего интересам Польши, но лишь отказывалось принуждать Варшаву принять их.

Риббентроп писал: «Я со своей стороны указал Гендерсону на то, что, согласно поступившим к нам конфиденциальным сообщениям, в течение этого дня уже было принято решение о польской всеобщей мобилизации. Я обратил, далее, его внимание на тот факт, что германская сторона тщетно ожидала прибытия польского представителя, а потому вопрос эвентуального предложения больше не может сохранять свою актуальность. Но дабы предпринять еще одну попытку решения, я зачитал и подробно пояснил послу подготовленные германские предложения, которые Адольф Гитлер лично продиктовал мне с точными указаниями».

После войны англичане, доказывая, что они не имели возможность толком ознакомиться с немецкими предложениями, обвиняли Риббентропа в том, что он слишком быстро их зачитал. Однако переводчик Пауль Шмидт в своей книге воспоминаний «Statist auf diplomatischer Buhne» писал: «Риббентроп зачитал Гендерсону предложения на немецком языке, однако, вопреки неоднократным позднейшим утверждениям без какой-либо спешки, а, наоборот, давая при этом пояснения по некоторым пунктам». Комментируя эти претензии англичан, Риббентроп писал: «Британский посол совершенно правильно понял все основные пункты германских предложений и сообщил их своему правительству. В своих воспоминаниях «Failure of a Mission» (p. 273) Гендерсон сообщает на сей счет, что он сам сразу после беседы с польским послом Липским в 2 часа утра назвал в качестве главных пунктов германских предложений аншлюс Данцига к рейху и проведение народного голосования на территории коридора. Гендерсон замечает по этому поводу, что он охарактеризовал их как не слишком неприемлемые и порекомендовал Липскому, чтобы его правительство предложило немедленную встречу маршала Рыдз-Смиглы с Герингом». Таким образом, английский посол не только понял суть германских предложений, но, от имени своего правительства высказал Польше свое положительное отношение к ним.

После встречи с Гендерсоном Риббентроп, по его словам, «доложил фюреру, что Гендерсон был очень озабочен и мое убеждение, что английская гарантия Польше вступит в силу, еще более усилилось. Я рекомендовал дополнительно передать Гендерсону сообщенные мною устно германские предложения также и в письменном виде. Гитлер это предложение отклонил, но сделал так, что 31 августа в первой половине дня текст их через Геринга и Далеруса все же попал в руки британского посла».

Тем временем, после окончания встречи с Риббентропом, Гендерсон, по словам Тейлора, «в 2 часа ночи связался с Липским и предложил ему встретиться с Риббентропом. Липский не отреагировал на это и пошел спать».

Одновременно английское правительство, по словам Риббентропа, передало в Варшаву содержание своей ноты германскому правительству. Риббентроп писал: «Из данной телеграммы видно, что британское правительство продолжает следовать своей тактике затягивания, советуя польскому правительству «без промедления» быть «при определенных условиях» готовым к прямым переговорам. Но совет этот дан не с целью, скажем, быстрого урегулирования кризиса, а – как многозначительно говорится в той же телеграмме – «с учетом внутреннего положения в Германии и мирового общественного мнения»! Однако под ссылкой на «внутреннее положение в Германии», согласно показаниям свидетеля Гизевиуса на Нюрнбергском процессе, можно подразумевать только наличие крупного заговора, участники которого в сотрудничестве с Англией намеревались свергнуть германское правительство».

Ссылаясь на показания Гизевиуса, Риббентроп пояснял: «Группа немецких заговорщиков (к которым принадлежали, в частности, министры, начальник генерального штаба, генералы, высшие чиновники) заклинала в эти дни Англию не поддаваться германским желаниям, а «оставаться твердой», ибо тогда возникнет война, армия откажется повиноваться Гитлеру и Англия сможет вместе с ней ликвидировать национал-социализм и убрать Гитлера». Последующие события показали, что, хотя Англия не поддержала Германию, заговорщики не выступили.

По словам Тейлора, после долгих проволочек «англичане… направили требование Гитлера в Варшаву 31 августа в 12.25, то есть через двадцать пять минут после истечения ультиматума, если такой имел место. Англичане не ошиблись в оценке польского упрямства. Бек, которому сообщили про требование Гитлера, немедленно ответил: «Если меня пригласят в Берлин, я конечно не поеду. У меня нет намерения, чтобы со мной обошлись как с президентом Гаха». Для таких подозрений у Бека были веские основания.

31 августа к переговорному процессу был подключен Геринг и Далерус. Последний прибыл в английское посольство с текстом германских предложений. По словам Риббентропа, «Гитлер еще раз ожидал вмешательства Англии или появления наделенного необходимыми полномочиями польского представителя». Возможно, что Гитлер все еще рассчитывал на возможность повторения Мюнхена, но, скорее всего, он был вполне удовлетворен позицией Англии, а добровольная капитуляция Польши ему уже не была нужна.

Тем временем посол Гендерсон позвал к себе Липского. Тот отказался придти. Далерус и советник английского посольства Огливи-Форбс направились к Липскому. Тот был непоколебим. Он отказался даже взглянуть на германские условия. Когда Далерус покинул польское посольство, Липски сказал, что не надо было прибегать к этому посреднику, а «германские предложения – это ловушка».

Германские спецслужбы внимательно следили за перемещениями по Берлину Далеруса и Гендресона. Тейлор писал: «К каким выводам они могли придти? Было ясно, что Гитлер сумел вбить клин между Польшей и ее западными союзниками. В конце 31 августа Гендерсон писал: «После германского предложения война совершенно не оправдана… Польское правительство должно завтра объявить, что направляет полномочного представителя». В это же время Галифакс телеграфировал в Варшаву: «Я не понимаю, почему польское правительство испытывает трудности в том, чтобы поручить польскому послу принять документ у германского правительства». Гитлер и Риббентроп добились своего: Англия не только не выражала готовности поддерживать Польшу, но осуждала поведение ее правительства. Естественно, что после этого у Гитлера возросла уверенность в том, что Лондон не вступится за Варшаву после начала операции «Вайс».

Объясняя, почему немцы не продолжили дипломатическую игру и дальше, Тейлор писал; «Гитлер стал пленником графика. В то время как его генералы со скептицизмом ожидали его приказа, он не мог вновь отложить нападение на Польшу, если он не мог предъявить им нечто серьезное». Это соображение весомое: Гитлер боялся, что, отсрочив еще раз нападение на Польшу, придется воевать в Польше после начала осенних дождей, а это помешает передвижениям его механизированным армиям.

Правда, Тейлор в данном случае без нужды обвинил правительство Польши в ненужном упрямстве, сказав, что своим отказом «поляки лишили» Гитлера «возможности» для новой отсрочки нападения. На самом деле не позиция Польши привела к развязыванию войны, к которой Германия была готова на 100 %. Справедливым является другое объяснение причины отказа от новых переносов срока нападения. Тейлора указывал: «Разрыв между Польшей и его союзниками открыл ему возможность. Он решил сделать на это рискованную ставку». Действительно, этот «разрыв» убедил Гитлера и Риббентропа в том, что теперь Запад не будет выполнять свои договорные обязательства по отношению к Польше.

Вот теперь, когда попытки добиться точного повторения Мюнхенской сделки зашли в тупик, но Запад продемонстрировал свое одобрение «разумными» «мирными» предложениями Гитлера, он мог дать сигнал к началу военных действий. На сей раз попытки добиться территориальных приращений блефом и шантажом провалились. Дипломатическая игра Риббентропа, в ходе которой, как казалось немцам, Запад оказался нейтрализован, была завершена. 31 августа в 12.40 Гитлер назначил нападение на Польшу на завтрашний день.

Остальные эпизоды в польско-германских дипломатических отношениях, на которые ссылался Риббентроп, уже не могли изменить ход событий. Через 20 минут после приказа Гитлера в 1 час дня Липский попросил встречи с Риббентропом. В 3 часа дня статс-секретарь министерства иностранных дел Вайзсекер запросил Липского, имеет ли он полномочия для ведения переговоров. Ответ был отрицательным.

Риббентроп вспоминал: «Вечером 31 августа в 18 час. 30 мин. польский посол Липский имел разговор со мной. Он заявил, что польское правительство – «за предложение британского правительства»; официальный ответ германское правительство получит «вскоре». На вручение ему германских предложений, а тем более на какие-либо фактические переговоры или же только обсуждение Липский полномочий не имел, и он категорически подчеркнул это в беседе со мной».

«В тот же день, – писал Риббентроп, – польский министр иностранных дел устно заверил британского посла в Варшаве Кеннарда, что польский посол в Берлине не был уполномочен получить германские предложения».

Вечером 31 августа Гитлер приказал передать германские предложения по радио. Они были переданы 31 августа в 21 час 15 минут. Риббентроп утверждал, что «немедленный ответ варшавского радио звучал открытой провокацией». Варшава отвергала «бесстыдные предложения» Германии и, с возмущением отказываясь вести переговоры, объявляла, что в Берлине «напрасно ждали посланца Польши».

Обвиняя Великобританию и Польшу в срыве переговоров, Риббентроп писал: «Британское правительство не только не сделало в Варшаве ничего имеющего важное значение для решения германо-польской проблемы, но даже назвало возможный визит польского министра иностранных дел Бека в Берлин «нежелательным». Это говорит о явной боязни, что в результате обмена мнениями с Адольфом Гитлером Бек мог еще пойти на мирное урегулирование. Посол Липский, явно информированный о планах германских оппозиционных кругов, придерживался мнения, что «как только начнется война, в Германии произойдет путч», «Адольф Гитлер будет устранен» и польская армия самое позднее через 6 недель окажется в Берлине».

Хотя совершенно ясно, что позиция правительства Польши на протяжении всех событий международного кризиса 1939 года была нереалистичной, ответственность за развязывание войны несла нацистская Германия, агрессивные действия которой прикрывал «мирными» предложениями Риббентроп и его министерство.

В соответствии с приказом Гитлера от 31 августа нападение на Польшу началось 1 сентября в 4 часа 45 минут утра. Англия и Франция выразили в нотах свои протесты и сообщали Германии о возможных негативных последствиях ее действий. Тем временем стало известно о предложении Муссолини созвать конференцию 5 сентября для решения спорных вопросов. Дуче выдвигал в качестве условия для созыва передачу Данцига Германии. В Париже и Лондоне положительно прореагировали на инициативу Муссолини, но потребовали прекращения военных действий в Польше и отвода германских войск на свою территорию. Гитлер заявил, что даст ответ 3 сентября в полдень. Опять, казалось, что дело идет к новому Мюнхену, хотя и после начала военных действий.

Но тут произошли события, которые изменили поведение правительства Великобритании. В течение 2 сентября Чемберлен говорил в палате общин о возможности переговоров с Гитлером в случае отвода германских войск с польской земли. Однако члены палаты общин проявляли возмущение капитулянтской политикой Чемберлена. По словам Тейлора, «Галифакс предупредил Чемберлена, что его правительство будет отправлено в отставку, если оно не направит ультиматум Гитлеру». Лишь оказавшись перед угрозой падения, Чемберлен, несмотря на возражения французского правительства, направил Германии ультиматум. Такой резкий и неожиданный поворот в политике британского правительства стал следствием банкротства «мюнхенцев» и их политики по отношению к Германии.

В последние дни августа и в начале сентября 1939 г. Риббентроп, как знаток Англии, уверял Гитлера в том, что обещания Лондона выступить в защиту Польши – это пустые слова. Однако 3 сентября посол Великобритании в Германии Гендерсон прибыл в 9 часов утра в рейхсминистерство иностранных дел для вручения британской ноты, в которой содержалось требование прекращения военных действий Германии против Польши к 11 часам утра. В противном случае Великобритания заявляла о намерении объявить «состояние войны между двумя странами».

С текстом ноты переводчик рейхсминистерства П. Шмидт прибыл в рейхсканцелярию. Шмидт вспоминал: «Когда я вошел в комнату, Гитлер сидел за столом, а Риббентроп стоял у окна. Оба с выжидающим видом смотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и затем медленно перевел британский ультиматум. Когда я закончил перевод, воцарилась тишина. Гитлер сидел недвижим, смотря перед собой остановившимся взглядом… После паузы, которая показалась мне вечностью, он повернулся к Риббентропу, который продолжал стоять у окна. «Ну и что теперь? – спросил Гитлер с перекошенным от ярости лицом. Всем своим видом он показывал, что министр иностранных дел ввел его в заблуждение относительно вероятной реакции Англии. Риббентроп спокойно ответил: «Я предполагаю, что французы вручат аналогичную ноту через час».

Покинув кабинет Гитлера, Шмидт попал в окружение других видных деятелей рейха, которым пересказал содержание английской ноты. Услыхав слова Шмидта, Геринг воскликнул: «Если мы проиграем эту войну, то пусть Бог смилуется над нами!» По словам Шмидта, «Геббельс стоял в углу, явно погруженный в мрачные размышления. Все остальные выглядели удрученными».

Чтобы компенсировать провал своей политики по отношению к Западу, Риббентроп стал требовать от СССР принять участие в войне с Польшей. Однако это требование никак не вытекало из советско-германского договора о ненападении, который не сделал Германию и СССР союзниками. Поэтому Советское правительство неизменно отвергало настойчивые требования рейхсминистра. Объясняя же причины вступления советских войск на земли Западной Украины и Западной Белоруссии, В. М. Молотов 17 сентября говорил о распаде польского государства, стремлении защитить братских украинцев и белорусов, а не о желании воевать против Польши.

Расширить число своих союзников Германии не удалось. Правда, успешно проведенные Риббентропом новые переговоры в Москве в конце сентября 1939 г. увенчались подписанием договора о границе и дружбе между Германией и СССР. Но и этот договор не связал Советский Союз обязательствами по отношению к Германии.

На Риббентропа, который всего месяц назад был объявлен «новым Бисмарком», теперь возлагалась ответственность за грубый просчет, в результате которого Германия получила войну с Францией и Великобританией. Когда же война приняла неблагоприятный для Германии оборот, обвинения в адрес Риббентропа становились все более резкими.

До конца жизни, даже в ожидании смертного приговора в Нюрнбергской тюрьме, бывший рейхсминистр старательно собирал свидетельства, чтобы оправдаться перед всем светом и свалить вину на других за развязывание Второй мировой войны.

Однако победы гитлеровской армии в начале Второй мировой войны позволяли забыть о грубой ошибке рейхсминистра иностранных дел.

В 1940–1941 гг. рейхсминистерство Риббентропа обеспечивало дипломатическое прикрытие нападения Германии на ряд стран Европы. Давая инструкции своим дипломатам, Риббентроп подчеркивал важность соблюдения точности в сроках вручения ультиматумов. 9 апреля 1940 г. в 5.20 утра по центральноевропейскому времени послы Германии в Дании и Норвегии, которые за 20 минут до этого разбудили министров иностранных дел этих стран, вручили им свои ноты, схожие по содержанию. Как отмечал Ширер, «ультиматум, пожалуй, был самым наглым документом, из тех, что до сих пор сочиняли Гитлер и Риббентроп, эти великие мастера дипломатического обмана». В нотах содержались требования немедленно и без сопротивления принять «защиту рейха». В ноте к правительству Норвегии утверждалось, что «германские военные операции направлены исключительно на то, чтобы защитить север от намеченной оккупации норвежских баз англофранцузскими войсками».

Посол Германии в Дании фон Ренте-Финке вручил ноту об объявлении войны, когда германские войска уже перешли датскую границу. Позже Ренте-Финке сообщал в Берлин: «Датчане оказались совершенно неподготовленными к тому, чтобы понять суть моего посещения… Заявление о том, что немецкие войска уже перешли датскую границу и начинают высаживаться в Копенгагене, показалось им таким неожиданным, что они вначале попросту не хотели этому верить». В 8.34 утра Ренте-Финке сообщал Риббентропу, что датчане «приняли требования, хотя выразили протест».

Посол в Норвегии Курт Брэуер сообщил в 5.52, что норвежское правительство отвергло ультиматум, заявив: «Мы не сдадимся добровольно: борьба уже началась». Риббентроп был в ярости и требовал от посла новых представлений правительству Норвегии. Однако правительство уже покинуло Осло.

Схожим образом действовало рейхсминистерство и по отношению к нейтральным странам на западной границе Германии. Уже 25 августа 1938 г. военное руководство рейха пришло к выводу: «Бельгия и Нидерланды, находясь в руках Германии, будут представлять собой исключительное преимущество в воздушной войне против Великобритании». 23 мая 1939 г. на совещании с военными Гитлер заявил: «Воздушные базы Бельгии и Голландии должны быть оккупированы. Заявления о нейтралитете следует игнорировать. В данном случае рассуждения о том, правильны или неправильны договоры, не имеют никакого значения. Армия должна будет занять те позиции, которые важны для военно-воздушного и военно-морского флота. Если Бельгия и Нидерланды будут успешно оккупированы и оккупация будет закреплена, если Франция будет также побеждена, то основные условия для успешной войны против Англии будут обеспечены».

Риббентроп вспоминал: «При вступлении в Нидерланды, Бельгию и Люксембург министерству иностранных дел… непосредственно перед началом военных операций поручались передача меморандумов правительствам этих стран и вручение соответствующего материала.

От имени германского имперского правительства я сообщал правительствам Бельгии и Голландии о непосредственно предстоящем нападении Англии и Франции на Германию через бельгийскую и голландскую территории. Я довел до их сведения, что Бельгия и Голландия не выполнили те условия, при которых Германия в начале войны была бы обязана соблюдать их нейтралитет… Правительству Люксембурга мне пришлось сообщить, что наступление Англии и Франции, решение о котором принято по согласованию с Бельгией и Нидерландами, включило бы и область люксембургского государства. Поэтому имперское правительство вынуждено распространить начатые операции и на территорию Люксембурга. Я указал на то, что летом 1939 г. ведшиеся между участвующими в конфликте державами переговоры о нейтрализации Люксембурга были внезапно прерваны Францией, заметив, что этот привлекший к себе тогда внимание инцидент теперь нашел свое объяснение».

К. Типпельскирх писал: «Оба нейтральные государства, Бельгия и Голландия, были поставлены перед совершившимся фактом: лишь после того, как немецкие войска перешли границу им в одинаковых по содержанию нотах, между прочим, было поставлено в упрек то, что они с самого начала войны якобы все более открыто и широко нарушали нейтралитет».

Позже, когда в 1943 г. Риббентропу исполнилось 50 лет, его коллеги по работе решили преподнести ему подарок: в шкатулку, украшенную полудрагоценными камнями, были помещены тексты договоров, которые он подписал. В своих воспоминаниях Шпеер заметил, что за пределами его министерства над Риббентропом потешались: почти все эти договоры были вероломно нарушены Германией.

Победа Германии на Западном фронте сопровождалась расширением глобальных амбиций правительства Третьего рейха. Риббентроп принял участие в разработке пакта трех держав (Германия, Япония и Италия), который был подписан 27 сентября 1940 г. Как признавал Риббентроп, «в этом договоре взаимно признавалось главенство Германии и Италии в создании нового порядка в Европе и главенство Японии в создании нового порядка в «Великоазиатском пространстве». Учитывая наличие советско-германского договора о ненападении, в договоре подчеркивалось сохранение «политического статуса, который существует в настоящее время между заключившими настоящий договор сторонами и Советской Россией».

Готовя нападение на Грецию в соответствии с директивой верховного командования германскими вооруженными силами от 12 ноября 1940 г., рейхсминистерство иностранных дел во главе с Риббентропом предпринимало меры, чтобы сделать Югославию своей союзницей. Усилия Риббентропа увенчались успехом: 24 марта 1941 г. Югославия присоединилась к Тройственному пакту. Правда, как вспоминал Риббентроп, после подписания соответствующего протокола Гитлер сказал ему, что церемония присоединения показалась ему «похожей на погребение», имея в виду проявленную югославскими министрами позицию».

Однако 27 марта в Белграде произошел переворот. Правительство Д. Цветковича, присоединившееся к Тройственному пакту, было свергнуто. На трон был возведен король Петр II, а новое правительство Д. Симовича обратилось 30 марта к Советскому Союзу с предложением заключить военно-политический союз. 6 апреля 1941 г. в 3 часа ночи в Кремле был подписан договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией. Однако через 2 часа после этого события Югославия подверглась нападению германских войск.

Оправдывая нападение на Югославию, Риббентроп в своих воспоминаниях писал, что «назначение… путчистского правительства Симовича… после свержения союзного нам правительства Цветковича было равносильно объявлению войны Германии».

В нотах, направленных правительствам Югославии и Греции, утверждалось, что они совершили ряд враждебных по отношению к Германии актов. На самом деле, вторжение германских войск в Югославию и Грецию было в значительной степени обусловлено стремлением германского правительства обеспечить надежный тыл в ходе запланированной военной кампании против СССР.

В своих воспоминаниях И. Риббентроп уверял, что он противостоял влиянию тех кругов в германском руководстве, которые выступали против советско-германских договоров 1939. Он утверждал, что на Гитлера «определенное антирусское влияние оказывали… военные». Риббентроп писал: «Я со всей серьезностью заявлял тогда фюреру, что, по моему убеждению, ожидать нападения со стороны Сталина нельзя… Я сосредоточил все свои усилия и силы на прояснении и интенсификации наших отношений с Россией. Прежде всего, я хотел устроить встречу Сталина и Гитлера. План сорвался, потому что Сталин, как думал фюрер, не мог выехать из России, а Гитлер – из Германии. Поэтому я написал Сталину подробное письмо, в котором обрисовал общее положение… и пригласил министра иностранных дел Молотова в Берлин».

Поскольку Риббентроп не прекращал усилий, чтобы вовлечь СССР в орбиту внешней политики Германии, в своем письме он предложил обсудить вопрос о согласовании долгосрочных политических целей Германии, Японии, Италии и СССР и «разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов». Советскому Союзу предлагалось присоединиться к заключенному 27 сентября 1940 года Берлинскому тройственном пакту Германии, Японии и Италии.

21 октября 1940 года Сталин в своем ответе на это письмо Риббентропа поддержал его предложение о поездке Молотова в Берлин и о его новом визите в Москву. В то же время Сталин осторожно оценил идею Риббентропа о присоединении СССР к союзу Германии, Японии и Италии, заметив: «Что же касается обсуждения ряда проблем совместно с Японией и Италией, то в принципе не возражая против этой идеи, я считаю, что этот вопрос должен будет подвергнуться предварительному рассмотрению».

12-13 ноября 1940 года В. М. Молотов провел в Берлине переговоры с А. Гитлером и И. Риббентропом, а также имел встречи с Г. Герингом и Р. Гессом. Однако переговоры зашли в тупик. Советской делегации не удалось получить от германской стороны ясных ответов, почему немецкие войска находятся в Румынии и Финляндии. В свою очередь советская сторона уклончиво отвечала на предложение Германии присоединиться к союзу трех держав. Риббентроп в своих мемуарах констатировал: «Визит Молотова в Берлин не стоял под счастливой звездой, как я того желал».

Анализируя итоги переговоров в Берлине на заседании Политбюро 14 ноября 1940 года, Сталин заявил: «Позиция Гитлера во время переговоров, в частности, его упорное нежелание считаться с естественными интересами безопасности Советского Союза, его категорический отказ прекратить фактическую оккупацию Финляндии и Румынии – все это свидетельствует о том, что, несмотря на демагогические заявления по поводу не ущемления «глобальных интересов» Советского Союза, на деле ведется подготовка к нападению на нашу страну».

Хотя, как утверждал Риббентроп, он «все чаще указывал фюреру на политику Бисмарка в отношении России и не упускал ни одной попытки, чтобы добиться окончательного германо-русского союза… в течение зимы и весны 1941 г. при всех моих докладах по русскому вопросу Адольф Гитлер постоянно занимал все более отрицательную позицию». Риббентроп писал: «У меня уже тогда было такое чувство, что в своей русской политике я одинок».

Есть основания полагать, что среди министров гитлеровского правительства Риббентроп первым осознал гибельность для Германии нападения на СССР. Но по иронии судьбы именно ему пришлось зачитать советскому послу В. Г. Деканозову декларацию об объявлении войны через час после начала нападения германских войск на советскую территорию. В течение предшествовавших часов советское посольство тщетно пыталось связаться с рейхсминистром, чтобы вручить ему ноту протеста против непрекращавшихся нарушений германской стороной договора о ненападении.

Переводчик советского посла Валентин Бережков вспоминал, что после того, как советские дипломаты вошли в кабинет министра, Риббентроп «встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала… У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные как бы остановившиеся глаза. Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь. «Не пьян ли он? – промелькнуло у меня в голове. После того, как мы уселись за круглый стол и Риббентроп начал говорить, мое предположение подтвердилось. Он, видимо, действительно основательно выпил».

Риббентроп не дал возможности Деканозову изложить ноту советского правительства, заявив, что «сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе… Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он нам тут же вручил». Комментируя содержание германской ноты, Уильям Ширер писал: «Это было обычное заявление об объявлении войны, напичканное избитыми лживыми утверждениями и вымыслом, в сочинении которых так навострились Гитлер и Риббентроп всякий раз, когда они оправдывали акт неспровоцированной агрессии. И все же… на сей раз нынешнее заявление превосходило все предыдущие по своей наглости и лжи».

Валентин Бережков вспоминал: «Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англосаксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза».

По словам Валентина Бережков, Деканозов в ответ заявил: «Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь…» Бережков вспоминал: «Мы повернулись и направились к выходу. И тут произошло неожиданное. Риббентроп, семеня, поспешил за нами. Он стал скороговоркой, шепотком уверять, будто лично был против этого решения фюрера. Он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием. Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать. «Передайте в Москву, что я был против нападения», – услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор…»

Хотя Бережков с недоверием оценивал заявление Риббентропа, очевидно, что сказать такие слова официальным представителям враждебной державы, против которой только что началась война, мог лишь человек, охваченный глубокими сомнениями относительно ее исхода.

О том, что опасения Риббентропа по поводу последствий нападения на СССР усугубились в первые же дни после начала войны, свидетельствует телеграмма, которую направил 28 июня 1941 года Риббентроп германскому послу в Токио генералу Югену Отту. Рейхсминистр приказывал, чтобы тот сделал всё возможное для того, чтобы Япония напала на СССР. А ведь до 22 июня 1941 г. Риббентроп рассуждал по-иному. В марте-апреле 1941 г. Гитлер и Риббентроп уговаривали министра иностранных дел Японии Мацуоку, чтобы тот подписал договор о нейтралитете с Советским Союзом. Тогда лидеры Третьего рейха были уверены в том, что они одержат победу над СССР без помощи Японии. Они хотели направить вооруженные силы Японии против Англии и США и не желали участия своего японского союзника в разделе одной шестой части земного шара. 29 марта Риббентроп заявил Мацуоке, что, если Германии придется ударить по СССР, то лучше будет, если «японская армия воздержится от нападения на Россию».

В своих воспоминаниях Риббентроп писал: «До германо-русской войны я думал прежде всего о том, что Япония возьмет Сингапур и тем самым нанесет Англии решающий удар. После же начала войны, летом 1941 г. я попытался склонить Японию к вступлению в войну против России и побудить ее отказаться от своих намерений в отношении Сингапура». Хотя Риббентроп поддерживал официальную позицию правительства, делая публичные заявления о скором поражении СССР, он продолжал бомбардировать своего посла в Токио, призывая его добиться вступления Японии в войну. Однако, видя те трудности, с которыми столкнулся вермахт в СССР, японское правительство не спешило присоединиться к антисоветскому походу.

9 июля Риббентроп принял японского посла в Берлине Осиму и заявил ему: «Сейчас возник вопрос величайшей важности в связи с необходимостью совместно вести войну. Если Япония чувствует себя достаточно сильной в военном отношении, может быть, именно сейчас наступил момент для нападения Японии на Россию. Он считает, что если Япония сейчас ударит по России, это вызовет моральное поражение России, во всяком случае, это ускорит крах ее теперешнего строя. Так или иначе, никогда больше Японии не представится такой удобный случай уничтожить раз и навсегда русского колосса в Восточной Азии».

10 июля Риббентроп направил в Токио новую телеграмму послу Отту, в которой говорилось: «Я прошу вас, примите все меры для того, чтобы настоять на скорейшем вступлении Японии в войну против России… Наша цель остается прежней: пожать руку Японии на Транссибирской железной дороге еще до начала зимы. После поражения России положение держав Оси будет таким прочным, что разгром Англии или полнейшее уничтожение Британских островов явится только вопросом времени».

14 июля Риббентроп вновь писал Отту в телеграмме: «Я пытаюсь всеми средствами добиться вступления Японии в войну против России в самое ближайшее время… Считаю, что, судя по военным приготовлениям, вступление Японии в войну в самое ближайшее время обеспечено».

По словам Риббентропа, Гитлер «серьезно упрекнул» его за телеграммы в Токио. Фюрер по-прежнему рассчитывал в одиночку справиться с Советским Союзом. Риббентроп обратил внимание Гитлера на ошибочность его расчетов, «когда исход битвы за Москву в военном отношении решили сибирские дивизии».

Впрочем, в начале битвы за Москву Риббентроп сам разделял оптимизм Гитлера. 25 ноября 1941 г. Риббентроп заявил в Берлине, что русские потерпели поражение, имеющее значение для исхода войны. Он уверял, что, ввиду недостатка обученных резервов и военных материалов, русские никогда уже не смогут оправиться.

Исходя из этого, рейхсминистерство иностранных дел во главе с Риббентропом приняло участие в разграблении оккупированных советских земель. В ходе допроса Риббентропа на Нюрнбергском процессе Р. А. Руденко предъявил ему показания Нормана Пауля Ферстера. В них говорилось: «В августе 1941 года я прибыл по указанному адресу в город Берлин и узнал, что я назначен в зондеркоманду СС министерства иностранных дел. Прежде в команде было 80–100 человек, а потом 300–400 человек личного состава. Позднее зондеркоманда была переименована в батальон особого назначения министерства иностранных дел. Бароном фон Кюнстбергом я был принят в помещении, принадлежавшем министерству иностранных дел, где была размещена зондеркоманда. Он мне разъяснил, что зондеркоманда создана по указанию министра иностранных дел Германии фон Риббентропа. По указанию фон Риббентропа, – говорил Кюнстберг, – наша зондеркоманда должна следовать на оккупированные территории с передовыми частями, с таким расчетом, чтобы сохранить культурные ценности (музеи, библиотеки, научно-исследовательские институты, картинные галереи и т. д.) от разгрома и уничтожения немецких солдат, с тем, чтобы затем все эти ценности реквизировать и вывезти в Германию…»

«…5 августа 1941 г. вечером в присутствии Ницше, Паульзена, Либера, Крадена, Роша… и других, фон Кюнсберг показал личный приказ фон Риббентропа основательно прочесывать в России все научные учреждения, институты, библиотеки, дворцы, перетрясти архивы, забирать все, что имеет определенную ценность…»

Оправдываясь, Риббентроп говорил: «Фон Кюнстберг является человеком, который вместе с некоторыми сотрудниками уже задолго до русской кампании получил поручение (речь шла тогда о Франции) – собирать важные документы, которые могут иметь значение для нас, реквизировать их». Не отрицая наличие такой зондеркоманды и приказа об установлении контроля над культурными ценностями, Риббентроп пытался уверить, будто он не отдавал приказа «направлять эти вещи в Германию». Тогда Р. А. Руденко предъявил ему письмо Геринга Розенбергу, в котором говорилось: «После долгих поисков я особенно приветствовал, когда, наконец, было избрано место для коллекций… В первую очередь, это относится к имперскому министру иностранных дел, направившему уже несколько месяцев назад циркуляр во все инстанции».

Ожидая скорой победы над Красной Армией, Риббентроп за две недели до начала советского контрнаступления под Москвой организовал церемонию вступления в Антикоминтерновский пакт новых членов. 25 ноября 1941 г. к нему присоединились Финляндия, Хорватия, Дания, Румыния, Словакия, Болгария, а также прояпонское марионеточное правительство Ван Цзинвэя, созданное на оккупированной японцами части Китая. Получалось, что число участников Антикоминтерновского пакта выросло более чем в 2 раза – с 6 до 13. На деле, одни участники Антикоминтерновского пакта представляли собой марионеточные режимы, установленные оккупантами, другие – сохраняли нейтралитет по отношению к СССР. Из 13 членов Антикоминтерновского пакта лишь семь объявили войну СССР.

Хотя Франко направил на советско-германский фронт «Голубую дивизию», Испания так и не объявила о своем участии в войне на стороне Германии, на чем постоянно настаивали руководители Третьего рейха. Попытки Германии добиться участия Турции в войне против СССР также не увенчались успехом. Даже болгарское правительство не решилось объявить войну СССР.

Поэтому летом 1942 года Риббентроп вновь возобновил давление на Токио, с целью добиться вовлечения Японии в войну против Советского Союза. Когда немецко-фашистские войска «подходили к Кавказу», Риббентроп «через посла Осиму снова указал Токио, что теперь наступил тот момент, когда Япония должна напасть на Россию, если она чувствует себя достаточно сильной для этого… Но и этот шаг не возымел никакого действия на Токио». В своих воспоминаниях Риббентроп сожалел, что «наши связи с Токио были и оставались не жестко закрепленными… Никакого военного сотрудничества Германии с Японией не существовало».

В дальнейшем гитлеровскую военно-политическую коалицию продолжали разъедать все более глубокие противоречия. Риббентроп признавал: «Мы убедились в том, насколько трудно побудить друзей и союзников пойти на по-настоящему серьезные военные усилия. Это относилось в первую очередь к Италии, ведение войны которой постоянно саботировалось влиятельными кругами этой страны. В Венгрии же постоянно думали о сепаратном мире, а в Румынии нам создавали все новые и новые трудности. К тому же в Будапеште и Бухаресте желали в самый разгар мировой войны вести приватную войну из-за Трансильвании. Венгерские сепаратные стремления зашли так далеко, что Гитлер в 1944 г. был серьезно озабочен тыловыми коммуникациями своей армии, защищавшей Венгрию, и поэтому хотел ее оккупировать… В конце концов, германские войска смогли с согласия Хорти вступить в Венгрию, но это отнюдь не положило конец политическим стремлениям Будапешта. Когда русские приблизились к Венгрии, Хорти вел с ними переговоры, а в это же самое время германские войска ожесточенно сражались против них… Фюрер постоянно верил в личную враждебность к нему Хорти и часто называл его великим интриганом, который, в частности, пытался вызвать разногласия между ним и Муссолини. Словакия тяготела к России, а в Финляндии давали себя знать такие же стремления к сепаратному миру, как и в Будапеште. Испания бросила нас на произвол судьбы в один из важных моментов войны».

Опираясь на поддержку лишь небольшого числа не слишком надежных союзников, Германия противостояла 26 государствам мира, подписавшим в Вашингтоне 1 января 1942 г. «Декларацию Объединенных наций». Их число затем увеличилось в ходе войны. Хотя вклад многих из участников Декларации в военные действия был невелик, соотношение в мире между силами противоборствующих военно-политических блоков было не в пользу Германии и ее союзников.

Рейхсминистра винили в том, что по его вине Германия оказалась в международной изоляции. Так в своей беседе с Геббельсом 2 марта 1943 г. Геринг, дав низкую оценку Риббентропу, обвинил последнего в том, что он «не сумел привлечь Испанию на нашу сторону». Разумеется, заметил Геринг, «Франко труслив и нерешителен, но германская внешняя политика могла бы найти способ вовлечь его в наш лагерь». Обвинял Геринг Риббентропа за то, что «он никогда не предпринял ни одной серьезной попытки договориться с Англией». По словам Геббельса, Геринг считал, что «война – дело рук Риббентропа». Судя по записям Геббельса, тот соглашался с этими оценками.

Однако личная вина Риббентропа в развязывании войны и международной изоляции Германии была преувеличена. Помимо того, что главной причиной изоляции Германии стали объективные факторы, следует также учесть, что многие важнейшие внешнеполитические акции разрабатывались без участия Риббентропа. Геринг пытался сам втянуть Испанию в войну на стороне Германии. Риббентроп оказался отстраненным от попыток договориться о мире с английским правительством, которые предпринимал Гитлер с помощью Гесса. Главным же творцом внешней политики рейха был Гитлер.

В то же время, сознавая опасность сложившегося положения, Риббентроп пытался добиться сепаратного мира с Великобританией и США еще зимой 1941–1942 гг. С этой целью он предложил созвать европейскую конференцию, чтобы «констатировать и гарантировать самостоятельность и целостность государств Европы. В окончательном заключении мира с Францией, Бельгией, Голландией, Норвегией, Балканскими государствами и восстановленной Польшей я видел первую предпосылку, вероятно, все же возможного позже взаимопонимания с Англией». Однако против его предложения выступил Гитлер. Он считал, что, пока идет война, «вопросы захваченных нами областей могли рассматриваться лишь с военной и стратегической точек зрения, а германским войскам приходилось не только поддерживать внутренний порядок в этих областях, но и защищать их от нападений извне».

Весной 1942 г. произошел первый серьезный конфликт между Гитлером и Риббентропом. Повод для столкновения был мелким (вопрос о награждении сотрудников рейхсминистерства иностранных дел), но он перерос в спор о компетенции рейхсминистра, а затем затронул другие проблемы. В ходе спора Риббентроп заявил о своей отставке. Когда, по словам Риббентропа, он «вознамерился выйти из кабинета», Гитлер «в резких выражениях бросил мне упрек, что, постоянно противореча ему, я совершаю преступление, ибо этим подрываю его здоровье. Он выкрикнул это тяжкое обвинение с таким ожесточением, что оно глубоко потрясло меня и заставило в тот момент опасаться, как бы с ним не случилось какого-нибудь припадка». Объясняя поведение Гитлера, Риббентроп писал, что тот «в те дни находился под сильным впечатлением катастрофы первого отступления в России».

Обострялись отношения между Гитлером и Риббентропом также по поводу полномочий министерства иностранных дел. Риббентроп вспоминал: «После начала войны против России министерство иностранных дел от всех вопросов, касающихся Советского Союза, было отстранено. Весь Советский Союз рассматривался Гитлером как более не существующий». Сначала это проявилось в сравнительно мелком вопросе о судьбе здания бывшего советского посольства в Берлине. Риббентроп писал: «Когда я захотел передать здание советского посольства в Берлине под охрану, мне было отказано, и по указанию фюрера оно было предоставлено в распоряжение министерства по делам восточных территорий… В конечном счете, Гитлер желал своего рода разделения нашей внешней политики на восточную и западную, чтобы такие страны, как Финляндия, Турция, а также страны Ближнего Востока и некоторые другие больше министерством иностранных дел не курировались».

Несмотря на протесты Риббентропа, он признал, что «из всей сферы Советского Союза мы были исключены». Рейхсминистр не исключал того, что против него действовали какие-то лица из ближайшего окружения Гитлера: «Не знаю, что и кто тогда постоянно настраивал Гитлера против меня лично и против министерства иностранных дел. Но фактом остается, что после начала войны против России он говорил начальнику имперской канцелярии имперскому министру Ламмерсу: на Востоке сейчас идет война, а во время вой ны у министерства иностранных дел, собственно, никакой функции нет, она появляется вновь только при заключении мира. Это высказывание показывает отношение Гитлера к министерству иностранных дел как правительственному органу: он отвергал его, он даже, пожалуй, ненавидел его, и я, к сожалению, не сумел тут что-либо изменить».

В результате, как утверждал Риббентроп, «в Восточном пространстве имелась политика министерства по делам восточных областей, которая, однако, не являлась единой: существовала и политика вермахта, и гиммлеровская политика, а также политика министерства пропаганды и т. п., и т. д.».

В то же время Риббентроп признавал, что «министерство иностранных дел в ходе развития военных событий в Европе политически все больше и больше» отстранялось не только от дел в «захваченных областях, но и в отношении к союзническим государствам».

В значительной степени ограничение полномочий Риббентропа объяснялось не недоверием к нему лично, а параллелизмом в работе государственных учреждений, характерном для управленческой организации Третьего рейха. Министерство иностранных дел не контролировало деятельность так называемой «Заграничной организации национал-социалистической партии», или АО, объединявшей в 1941 г. 28 тысяч членов. АО возглавлял Э. В. Боле, ставший еще при Нейрате статс-секретарем рейхсминистерства иностранных дел. После назначения рейхсминистром Риббентропа последний стал конфликтовать с Боле и его организацией.

Плохо разграничены были сферы деятельности между рейхсминистерством иностранных дел и внешнеполитической службой Национал-социалистической партии (АПА), возглавлявшейся Розенбергом. В результате, как вспоминал Риббентроп в Нюрнбергской тюрьме: «Постоянные разногласия существовали с внешнеполитическим ведомством рейхслейтера Розенберга».

Описал Риббентроп также интригу, устроенную против возглавляемого им министерства Герингом: «Когда Геринг из-за гнусной шпионской истории с «Красной капеллой», в которой были замешаны несколько военнослужащих люфтваффе, попытался замять дело, он сделал это очень просто: взял и переложил вину на совершенно непричастного к этому сотрудника министерства иностранных дел. Фюрер при своей обычной неприязни к моему министерству сразу же согласился с Герингом, и мне пришлось долго и энергично протестовать, пока все не выяснилось».

Изменялись и отношения с Гиммлером, хотя после прихода нацистов к власти Риббентроп числился одним из высших эсэсовцев. Уже в мае 1933 г. Риббентроп вступил в СС, получив ранг штандартенфюрера. 20 апреля 1935 г. он стал бригаденфюрером, 13 сентября 1936 г. – группефюрером, 20 апреля 1940 г. – обергруппенфюрером. Поэтому в своих воспоминаниях он признавал, что «сначала отношения с Гиммлером у меня были хорошие, поскольку я поддерживал его идею создания элиты руководителей-фюреров».

Однако деятельность Риббентропа наталкивалась на стремление руководства СС сохранять независимость в своих зарубежных делах от рейхсминистерства иностранных дел. В 1937 г. ведомство Гиммлера взяло под свой контроль службу связи с немецкими национальными меньшинствами. Зарубежная деятельность гестапо игнорировала действия немецких дипломатов и все чаще вторгалась в их компетенцию. Риббентроп жаловался: «Вследствие все более сильного вторжения его органов в область внешней политики, между мною и Гиммлером возникла очень серьезная скрытая вражда. Я неоднократно пытался преодолевать противоречия, поскольку сотрудничество с ним было необходимо в интересах рейха. Его становившееся все более могущественным положение вело к тому, что он пытался добиться исключительного влияния на внешнюю политику. Примирение с Гиммлером так и не удалось; напротив, его поведение по отношению ко мне становилось лишь враждебнее».

В ноябре 1942 г. произошло новое столкновение между Гитлером и Риббентропом. Обсуждая вопрос о высадке англо-американского десанта в Северной Африке, Риббентроп предложил Гитлеру принять меры для предотвращения войны на два фронта. С этой целью Риббентроп советовал начать мирные переговоры с Советским Союзом. Он попросил у Гитлера «немедленно предоставить» ему «полномочия для установления через советского посла в Стокгольме мадам Коллонтай контакта со Сталиным с целью заключения мира – причем, раз того уже не миновать, со сдачей большей части завоеванных на Востоке областей».

Однако Гитлер и слышать не желал об этом. Риббентроп вспоминал: «Едва я заговорил о сдаче захваченных областей, как фюрер тут же отреагировал на это самым бурным образом. Лицо его налилось кровью, он вскочил, перебил меня и с неслыханной резкостью заявил, что желает разговаривать со мной исключительно об Африке, и ни о чем ином! Форма, в какой все это было сказано, не позволила мне в тот момент повторить свое предложение».

После разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом Риббентроп написал памятную записку Гитлеру, в которой «снова предложил немедленно провести мирный зондаж в отношении Москвы. Участь этой памятной записки, которую я передал через посла Хавеля, оказалась бесславной. Хавель сказал мне: фюрер и слышать не желает об этом и отбросил ее прочь». В другом месте своих мемуаров Риббентроп, ссылаясь на Хавеля, который постоянно поддерживал связь между ставкой Гитлера и рейхсминистерством, процитировал слова Гитлера, которые тот просил передать Риббентропу: «В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет. Торгашескую политику Риббентропа я одобрить не могу. Исход этой войны дипломатическими средствами решен быть не может!»

«В дальнейшем, – писал Риббентроп, – я еще несколько раз заговаривал об этом с Гитлером. Он отвечал мне: сначала он должен снова добиться решающего военного успеха, а уж тогда посмотрим, что нам делать дальше. Его точка зрения и тогда, и позже была такова: наш зондаж в поисках мира является признаком слабости».

После капитуляции Италии Риббентроп вновь обратился к Гитлеру с аналогичным предложением. По словам Риббентропа, «на этот раз Гитлер занял позицию уже не столь отрицательную. Он вместе со мной подошел к карте и сам показал на ней демаркационную линию, на которой можно было договориться с русскими. Когда же я попросил полномочий, он решил отложить этот вопрос до утра и еще поразмыслить. Однако на следующий день опять ничего не произошло. Фюрер сказал мне, он должен это дело еще раз поглубже продумать. Я испытал большое разочарование. Я чувствовал, что здесь действуют те силы, которые постоянно укрепляют Гитлера в его несгибаемой позиции противодействия договоренности со Сталиным».

И все же поздней осенью 1943 г. во время встречи с Муссолини, освобожденным диверсионной группой Скорцени, Гитлер, по словам Риббентропа, «совершенно неожиданно для меня заявил: он хочет договориться с Россией. На мою высказанную затем просьбу дать мне соответствующее указание, я, однако, снова никакого определенного ответа не получил. А на следующий день Гитлер опять запретил мне установление любого контакта с Россией. Он явно заметил, насколько сильно я удручен этим, ибо вскоре посетил меня в моей ставке и как бы мимоходом вдруг сказал: «Знаете ли, Риббентроп, если я сегодня договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!» Я в полной растерянности ответил: «Так никакой внешней политики вести нельзя, ведь тогда всякое доверие к вам будет потеряно».

Наконец, как писал Риббентроп, «в январе 1945 г. я решил предпринять последний натиск. Я сказал фюреру: я готов вместе со своей семьей полететь в Москву, чтобы априори убедить Сталина в честности наших намерений; таким образом, я и моя семья послужим своего рода залогом в его руках. На это Гитлер ответил: «Риббентроп, не устраивайте мне никаких историй вроде Гесса».

Все эти инициативы о переговорах с Советским Союзом не означали, что Риббентроп занимал просоветскую позицию. Он был и оставался последовательным врагом СССР. В одном из своих прощальных писем к своей жене из нюренбергской тюрьмы он так объяснял свою в целом положительную оценку фюреру: «Адольф Гитлер войдет в историю прежде всего как человек, который пробудил нации Европы на борьбу с опасностью, грозящей с Востока». Стремясь сначала не допустить войны с Советским Союзом, затем вовлечь в поход против него Японию, а затем – прекратить военные действия против СССР, Риббентроп лишь проявлял реалистическое представление о мощи нашей страны и невозможности Германии победить ее.

О том же свидетельствовали и попытки Риббентропа заключить сепаратный мир с западными державами за спиной СССР. В своих мемуарах Риббентроп сообщал, что 30 августа 1944 г. он «снова передал фюреру памятную записку с просьбой уполномочить меня немедленно предпринять зондаж во всех направлениях (выделено Риббентропом) с целью заключения мира». Риббентроп утверждал, что «и эта памятная записка успеха не возымела, а полномочий, которые я просил, мне так и не было дано».

Однако этому заявлению узника нюрнбергской тюрьмы противоречили свидетельства о том, что в это время рейхсминистерство организовало целый ряд миссий, направленных на поиск сепаратного мира с западными державами. С этой целью в Ватикан был направлен статс-секретарь рейхсминистерства Вайцзеккер, в Швейцарию – советник рейхсминистерства фон Шмиден. Все эти миссии провалились.

17 марта 1945 г. Геббельс писал в своем дневнике о «миссии сотрудника Риббентропа Хессе, с которой он находился в Стокгольме. Ему поручалось установить какой-нибудь контакт с западным противником». Сам Геббельс скептически относился к этой миссии и поэтому не без злорадства писал: «Мирный зондаж господина фон Риббентропа полностью провалился. Его единодушно отвергают как американцы, так и англичане. К тому же он был и очень плохо организован».

Не осуждая миссию Хессе в принципе, Геббельс считал, что Риббентроп и его ведомство не способны сделать что-либо дельное. 22 марта Геббельс писал: «Хессе… действовал довольно неуклюже. Он не вел непосредственных переговоров с англичанами, а лишь беседовал со своими знакомыми шведами, которые, правда, передали его мнение англичанам. Английский посланник в Стокгольме намеревался побеседовать непосредственно с Хессе, но у Хессе не хватило для этого мужества».

1 апреля Геббельс записал: «Хессе – типичный риббентроповец, не пользующийся, прежде всего в английских политических кругах, ни малейшим доверием. Если англичане и захотели бы вообще разговаривать с немцами, то уж, во всяком случае, не с Риббентропом».

Через неделю Геббельс опять возвращается к этой теме: «Министерство иностранных дел вело себя в этих переговорах довольно неуклюже, пользуясь услугами старых опытных дипломатов, совершенно не подходящих для того, чтобы разъяснить национал-социалистическую точку зрения лагерю противника. Да и чего иного можно было бы требовать от министерства иностранных дел? Риббентроп публикует в газетах фотоснимки, на которых он изображен в окопах одерского фронта. При взгляде на эти фотоснимки каждому сразу придет в голову, что немецкому министру иностранных дел следовало бы сейчас заниматься более важными делами, чем ездить на одерский фронт».

Риббентроп не подозревал, что в верхах германского руководства многие считали его, наряду с Герингом, виновником вероятного поражения Германии. 5 марта 1945 г. Геббельс писал, что Риббентроп «превратил внешнюю политику в тайную науку, которую понимал только сам, а теперь терпит провал с этой своей наукой». Для подтверждения своей мысли Геббельс приводил слова ближайшего соратника Риббентропа, посла Хавеля, который считал «довольно бесперспективными наши попытки внести какой-то политический вклад в наш успех». Геббельс подчеркивал: «Главная вина за это лежит на Риббентропе. Мне не нравится, когда Хавель говорит, что Риббентроп в настоящее время обескуражен. Риббентроп заслужил более серьезной кары, чем уныние и депрессия. Он был злым духом фюрера, толкал его из одной крайности в другую».

Попытки Геббельса и других свалить на Риббентропа вину за внешнеполитическое поражение Германии несостоятельны. Столь же сомнительны попытки У. Ширера, который, кажется, исчерпал словарный запас английского языка, подбирая очередной синоним слова «идиот» для характеристики Риббентропа. Внешнеполитическое поражение гитлеровской Германии объяснялось не ошибками или глупостью рейхсминистра иностранных дел, а глубокой порочностью нацистского режима. Вместе с другими руководителями гитлеровской Германии Риббентроп нес такую же ответственность за политику рейха и так же виновен в преступлениях нацизма. Отстранение Риббентропа от руководства министерства иностранных дел в последние дни существования Третьего рейха отражало закономерный крах внешней политики гитлеровской Германии, последовательным и верным проводником которой был рейхсминистр.