Глава 06
В правоохранительной практике существуют три непреложных истины: большинство преступлений остаются безнаказанными; большая их часть раскрывается не посредством использования криминалистических улик; львиную долю информации, благодаря которой плохие парни отправляются за решетку, поставляют информаторы.
Я не мог помочь Блу или Ти Джоли Мелтон, но, быть может, был в состоянии что-нибудь сделать в отношении убийства Бикса Голайтли и того факта, что Клет Персел стал его свидетелем и, вероятно, вскоре полиция откроет на него сезон охоты. Я был уверен в том, что Клет скрывал личность убийцы, хотя и не понимал, зачем и почему. Куда человеку в Новом Орлеане отправиться за информацией, которую не печатают в телефонном справочнике?
Лучшим источником информации в Новом Орлеане из всех, что я когда-либо использовал, был бывший карточный шулер в стрип-клубе на Бурбон-стрит, известный как Джимми Пятак. Кличку свою он получил за то, что, сделав один лишь телефонный звонок, он мог нарыть всю интересующую вас информацию, будь то игра в карты, или поддельные деньги по двадцать центов за доллар, или слиток золота из Акапулько. В том же, что касается подпольного мира, он был мелким правонарушителем и никогда не крысятничал. Приключения себе на задницу он находил, как правило, из-за своего странного характера ирландского пацана из съемного жилья времен Великой депрессии, для которого ненормальность и жизнь на краю были столь же естественны, как восход и заход солнца для природы.
Когда ураган «Катрина» ударил по городу, у Джимми был дом в квартале Святого креста в Девятом округе. Вместо того чтобы подчиниться приказу о принудительной эвакуации или хотя бы слушать новости, Джимми смотрел порнуху по кабельному тем утром, когда «Катрина» разбушевалась в городе. Когда приливная волна разнесла его дом в щепки, Джимми вскарабкался на гигантскую автомобильную камеру в трусах в цветочек, с зонтиком, ящиком пива, плейером и полудюжиной косяков в полиэтиленовом пакете, и тридцать шесть часов плавал по волнам. Он поджарился до корочки, его чуть не переехал патрульный катер береговой охраны, и закончил он свое путешествие в ветвях дерева в округе Плаквемайнс.
Эксцентричность Джимми, однако, была ничем по сравнению с поведением его закадычного друга и партнера по бизнесу Конта Корбоны, также известного как Барон Белладонна. Конт носил черный плащ, фиолетовую фетровую шляпу с широкими полями, а его лицо смахивало на кусок железнодорожного рельса, поставленного вертикально. Конт сбрил себе брови и обожал рок-н-ролльных певичек, которые, по его мнению, жили под озером Понтчартрейн. Когда его спрашивали, откуда он знал про девок, живущих под озером, Конт объяснял, что ежедневно общается с ними через сливное отверстие в туалете. Последнюю его подружку по туалетной переписке звали Джоан Джетт.
Закончив работу в полдень в понедельник, я отправился в Новый Орлеан, чтобы навестить Джимми и Конта в их магазинчике книг и вуду-барахла неподалеку от Дофин и Бэрракс. Несмотря на «Катрину», окна магазина выглядели так, как будто их не мыли с падения города под натиском войск Союза в 1862 году. Полки и широчайший спектр никому не нужных книг на них были покрыты патиной пыли, которую Джимми перепихивал с места на место метелкой из перьев. За книгами стояли коробки с раскрашенными вручную черепашьими панцирями и банки с маринованными ящерицами, змеями, яйцами и крокодильими лапами. На задней стене красовался безвкусный портрет Марии Лаво, королевы вуду Нового Орлеана.
— Джимми, знаешь что-нибудь про то, как грохнули Бикса Голайтли? — спросил я.
— Знаю, что никто по нему особо не горевал, — ответил Пятак. Он сидел за прилавком рядом с красивейшим антикварным латунным кассовым аппаратом, потягивая лимонад из бутылки. Его лицо было покрыто нездоровыми красными прожилками, волосы были белы, словно зефир, а живот угрожающе нависал над ремнем.
— Помнишь ту песню Луи Примы? Как она там… «Буду стоять бухой на углу, когда мимо пронесут твой труп»?
— Есть ли слухи, за что его прикончили?
— Он состоял в Арийском Братстве, а это на всю жизнь. Скорее всего, разозлил не того парня, или что-то в этом роде.
— Вейлона Граймза пристрелили в ту же ночь — может быть, тот же самый киллер. Граймз не состоял в братстве.
— Ходили слухи, что Бикс занялся каким-то новым рэкетом, причем, скорее, в пригородах. Говорили также, что он прыгнул выше головы, что он, Фрэнки Джиакано и Вейлон Граймз решили свести счеты с Клетом Перселом и при этом срубить капусты. С Перселом говорил?
— Клет этого не делал, Джимми.
— А кто парню кабриолет бетоном залил? Кто другому парню в рот затолкал бильярдный шар? Кто притащил дом на колесах третьего парня на разводной мост и там его спалил? Ну-ка дай подумать.
— Ты ничего не слышал о новом наемном убийце в городе по имени Карузо?
— Ну, всегда появляются новые таланты. Читал книжки про вампиров? Только что целую гребаную библиотеку этих книжонок прикупил. Так вот, когда вампиры спать ложатся, выползает прочая нечисть. Я-то знаю.
— И откуда этот новый талант? — спросил я.
— Начинается с буквы «м». То ли Майами, то ли Мемфис. А может, и Миннеаполис. Не помню. Ни к чему мне такие вещи знать.
Я бросил взгляд в глубь магазина. Конт пытался вымести облако пыли через дверь во двор, покрытый темной зеленой плесенью и разбросанным мусором.
— Он принял свои лекарства, и у него все в порядке. Оставь его в покое, Дэйв, — произнес Джимми.
— Конт — это настоящий гений, даром что страдает аутизмом, Джимми. Все, что он видит и слышит, записывается на компьютерный чип.
— Да, знаю, но мне не нравится, когда ему придумывают прозвища типа «гений-аутист». Он в свое время съел слишком много наркоты, но это не значит, что он дебил.
— Сам у него спросишь, или это сделать мне? — задал я очередной вопрос.
Джимми вылил остатки лимонада в раковину и засунул в рот спичку.
— Эй, Конт, слышал что-нибудь про нового механика в городе? — крикнул он.
Парень прекратил подметать и уставился на метлу. На дворе моросил дождь, и ветер задувал мелкую водяную пыль в дом, которая оседала на его шляпе и маленьких бледных руках. Он поднял глаза и посмотрел на меня, озадаченный не то вопросом, не то тем, кто я такой.
— Я Дэйв Робишо, Конт, — сказал я. — Мне нужна твоя помощь. Я ищу киллера по имени Карузо.
— Карузо? Да, я знаю это имя, — ответил Конт и улыбнулся.
— В Новом Орлеане?
— Думаю, да.
— Где? — спросил я.
Мой собеседник покачал головой.
— На кого он работает? — продолжил я.
Конт не ответил, но так и не отвел взгляда от моего лица. Его зрачки играли цветам и, присущими лишь глазам ястреба.
— Так что насчет имени Карузо? Это кличка? — спросил я.
— Это что-то значит.
Я ждал, что он продолжит, но Конт молчал.
— Что это значит? — не выдержал я.
— Как оперный певец.
— Я знаю про оперного певца. Но почему этого парня так называют?
— Когда поет Карузо, все в театре умолкают. Когда он уходит, они остаются в своих креслах.
— Как ты думаешь, где я могу его найти? Это очень важно, Конт.
— Говорят, что он сам тебя находит. Я слышал, что ты сказал обо мне. Я такой потому, что я умный. Люди произносят передо мной такие вещи, какие они не сказали бы ни перед кем иным. Они не знают, что я умный. Поэтому они смеются надо мной и придумывают прозвища.
Он вымел облако пыли в дождь и последовал за ним во двор, закрыв за собой дверь.
Я почувствовал, что заслужил этот упрек.
Было три часа пополудни, и у меня оставалось время сделать еще одну остановку до возвращения в Новую Иберию, до нее было всего два часа на машине, если ехать через Морган-сити. Старый офис Диди Джиакано, тот самый, где он держал кишащий пираньями аквариум. Контора располагалась на Саус-Рампарт неподалеку от Квартала и сразу за байю. Это было двухэтажное здание, построенное из мягкого пестрого кирпича, с железным балконом и колоннадой. Одна из боковых стен была обожжена пожаром, и здание имело одинокий, поношенный вид, который не скрашивали даже горшки бугенвилии, каладиума и филодендрома на балконе.
Внутри офис был полностью переделан. Бежевый ковер толщиной сантиметров пять, на белых с сероватым оттенком стенах картины средиземноморских деревень и цветные фотографии морских нефтяных платформ в стальных рамках, над одной из них в ночное небо вырывался факел пламени. Девушка в приемной сказала мне, что Пьер Дюпре у себя дома в Женеаретте, но в офисе был его дед, который, возможно, мог бы мне помочь.
— Знаете, на самом деле меня интересует сейф, который здесь когда-то стоял, сказал я. — Я собираю исторические и памятные вещи. Это был огромный шкаф, и находился он вот в этом углу.
— Я знаю, о чем вы говорите, но здесь его больше нет. Мистер Пьер вывез его отсюда, когда мы настилали новые ковры.
— А где он сейчас? — спросил я.
Девушка сморщила лоб, пытаясь вспомнить. Она была весьма привлекательной блондинкой, лет двадцати с небольшим, с искренним лицом и глазами, полными благодушия.
— Извините, но я не помню. Думаю, его забрали грузчики.
— А как давно это было?
— Месяцев пять или шесть назад. Вы хотели его купить?
— Не думаю, что смог бы это позволить, просто хотел на него взглянуть.
— Как, вы сказали, ваше имя?
— Дэйв Робишо, из полицейского управления округа Иберия.
— Я скажу мистеру Алексису, что вы здесь. Это дедушка мистера Пьера. Уверена, что он сможет все вам рассказать про этот сейф.
Прежде чем я успел ее остановить, она удалилась в заднюю часть здания и вернулась с мужчиной, которого я пару раз видел не то в Новой Иберии, не то в Женеаретте. Для своего возраста у него была замечательная осанка и манера держать себя, а история, связанная с его именем, была еще более удивительной. Не помню конкретных деталей, но знающие его люди рассказывали, что во времена Второй мировой войны он входил во Французское Сопротивление и был отправлен в немецкий концлагерь. Не помню названия лагеря, как и обстоятельств, благодаря которым Алексис остался жив. Может быть, Равенсбрюк? На нем были слаксы и белая рубашка с длинными рукавами, закатанными по локоть. Старик пожал мне руку, при этом кости его пальцев показались мне полыми, как у птицы. На тыльной стороне его левого предплечья было вытатуировано длинное число.
— Вы спрашивали про старый сейф? — поинтересовался он.
— Я собираю предметы старины. Антиквариат, артефакты Гражданской войны и так далее, — ответил я.
— Был здесь сейф, который достался нам вместе со зданием, но, если я не ошибаюсь, его давно уже вывезли.
У него было узкое лицо с ярко выраженной ямкой на подбородке и серые, как свинец, глаза; во все еще черных волосах виднелись несколько седых прядей. На левой щеке я заметил два продольных шрама.
— Не хотите ли кофе или что-нибудь еще?
— Нет, спасибо, не хотел вас беспокоить. Вы случайно не знаете человека по имени Фрэнки Джиакано или его приятеля Бикса Голайтли?
— Нет, эти имена мне не знакомы. Они занимаются антиквариатом? — сказал Алексис с улыбкой, так, как пожилые люди улыбаются, проявляя терпение к слушателю.
— Нет, это плохие парни, мистер Дюпре. Простите, пожалуй, говорить о них в настоящем времени не совсем корректно. Фрэнки Джиакано еще жив, а вот Биксу Голайтли в Алджирсе кто-то снес лицо тремя пулями из полуавтоматики.
— Весьма красочный образ, мистер Робишо. Зачем вы мне об этом говорите?
— Наверное, этим местом навеяло. Помню, как Диди Джиакано засовывал руки людей в аквариум вон у той стены. Я заходил сюда как-то, когда вода все еще была красной от крови.
— Меня не нужно убеждать в бесчеловечности людей к себе подобным.
— Не хотел вас оскорбить.
— Конечно хотели, — ответил он. — Хорошего вам дня.
Я собрался уходить. Это был пожилой человек. Такие татуировки, как на его левой руке, можно принести только из ада. Бывают моменты, когда милосердие требует от нас принимать надменность, грубость и обман со стороны других. Но я не думал, что это один из подобных моментов.
— А ведь вы солгали мне, сэр.
— Да как вы смеете! — вскипел он, глядя на меня мгновенно ожившими глазами.
На следующее утро на работе Хелен Суле вызвала меня к себе в кабинет. Она поливала цветы на подоконнике из яркой жестяной лейки.
Мне только что звонил Алексис Дюпре. Ты назвал восьмидесятидевятилетнего старика лжецом? — спросила она.
— Я сказал, что он мне солгал. Это не одно и то же.
— Для него одно и то же. У меня в ухе все еще звенит. Что ты делал в офисе Дюпре?
Я рассказал ей о старом сейфе Дидони Джиакано и о расписке, якобы в нем обнаруженной.
— Девушка в приемной сообщила мне, что сейф вывезли пять или шесть месяцев назад. Старик говорил иначе. Прямо перед ней. Она даже покраснела.
— Может, Дюпре запутался. А может, это сделала она.
— Я думаю, что он лгал. Более того, я уверен, что он насмехался надо мной.
— То, что происходит в Новом Орлеане, нас не касается.
— Я ездил туда в свое свободное время.
— В офисе Дюпре ты заявил, что работаешь в этом управлении. Вот почему он звонил сюда и орал на меня по телефону целых пять минут. Мне это дерьмо не нужно, папик.
— Старик нечист на руку.
— Не смеши меня. Половина штата под водой, а вторая половина под следствием. И об этом говорит наш собственный конгрессмен.
— Как назывался тот лагерь смерти, в который попал Дюпре? — спросил я.
— Да какая разница?
— Равенсбрюк?
— Ты слышал, что я только что сказала?
— Почти уверен, что это был Равенсбрюк. Читал статью про Дюпре в «Адвокате» пару лет назад.
— Да какая тебе разница, в каком лагере он был? Дэйв, по-моему, ты теряешь рассудок.
— Равенсбрюк был женским лагерем, в основном для польских евреек, — ответил я.
— Я тебе сейчас цветочный горшок на голову надену, — угрожающе прошипела Хелен.
— Думаю, проблема тут не во мне, — ответил я.
Я вернулся в офис. Через десять минут она мне позвонила:
— Посмотрела Равенсбрюк в «Гугле», — сказала Хелен. — Да, по большей части это был женский лагерь смерти, но прямо рядом с ним располагался лагерь для мужчин. Заключенных в 1945 году освободили русские. Хотя бы про Вторую мировую войну мы теперь можем забыть?
— Подозрительный этот старикашка, да и внук его тоже, — ответил я.
Я услышал лишь стук пластмассы о пластмассу, когда она бросила трубку телефона.
Ночью снова пошел дождь, на этот раз сильный, крупные капли били, словно град. Через окно за задний двор я видел листья, плавающие под дубами, вдалеке виднелся разводной мост на Берк-стрит, мерцающий сквозь водную завесу. Я услышал, как машина Молли въехала под навес. Она зашла через заднюю дверь, зажав под мышкой мокрый пакет с покупками, ее кожа и волосы блестели от воды.
— Ты записку мою нашел? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— Клет звонил, — сообщила Молли, выкладывая покупки на стол.
— И что он хотел?
Моя жена попыталась улыбнуться:
— Ну, я слышала музыку на фоне.
— Уже накачался?
— Скажем так, последняя рюмка была явно лишней.
— Персел в городе или звонил из Нового Орлеана?
— Он не сказал. Мне кажется, Клет пытается себя уничтожить, — заметила она.
Я не ответил, и Молли принялась расставлять продукты на полках. У нее были руки и плечи сельской женщины, и когда она ставила тяжелую банку на полку, я видел, как рубашка натянулась у нее на спине. Она откинула локон волос с глаз и посмотрела на меня.
— Я просто не хочу снова видеть тебя лежащим на каталке в реанимации с пулей в груди. В этом есть что-то не так? — спросила она.
— У Персела серьезные неприятности, а друзей у него немного.
— Не встревай в это.
— Мы все были бы мертвы, если бы не Клет.
— Ты можешь быть его лучшим другом, при этом не повторяя его ошибок. Ты этому так и не научился.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно, — ответила Молли с досадой и отправилась в ванную, заперев за собой дверь.
Я надел плащ и шляпу и отправился в мотель Клета Персела рядом с Байю-Тек. Его коттедж был последним на подъездной аллее, которая заканчивалась тупиком из черных дубов около канала. Его «кадди» был припаркован у деревьев, дождь громко барабанил по крахмальному верху. В коттедже было темно, сосновые иголки забили все стоки, и вода стекала прямо по стенам. Я постучал, затем постучал еще раз, на этот раз громче. В доме зажглась лампа, и мне открыл дверь Клет в трусах и майке. В непроветренной комнате стоял запах марихуаны, пивного пота и давно не менявшегося постельного белья.
— Эй, Дэйв, как дела? — вымолвил он.
— Ты когда-нибудь слышал, что нормальные люди открывают окна? — спросил я, заходя внутрь.
— Я просто отрубился. Уже утро?
— Нет. Молли сказала, что ты звонил.
— Я звонил? — Он почесал в затылке и отошел к столу, где лежала открытая папка желтого цвета. — Забыл, зачем… Последнее, что я помню, это как в «Клементине» стопки опрокидывал. Сейчас точно не утро?
— Еще десяти вечера нет.
— Сон какой-то сумасшедший приснился, — сообщил Клет и закрыл папку, отодвинув ее в сторону, словно прибираясь на столе, чтобы мы могли выпить по чашечке кофе.
Его нейлоновая подплечная кобура с иссиня-черным курносым револьвером тридцать восьмого калибра висела на спинке стула. Рядом с папкой лежала огромная старомодная полицейская дубинка каплевидной формы с покрытой кожей деревянной ручкой на пружине.
— Приснилось, что какие-то пацаны с кирпичами в руках гонятся за мной по Ирландскому каналу. Смешной сон, да?
— Давай-ка, ты душ прими, а потом поговорим.
— О чем?
— О том, зачем ты мне звонил.
— Думаю, что я хотел с тобой поговорить насчет Фрэнки Джиакано. Он мне звонил и умолял помочь.
— Фрэнки Джи умолял?
— Да он чуть в штаны себе не наложил. Он думает, что его прикончат так же, как Бикса Голайтли и Вейлона Граймза.
— Это почему же?
— Отказался говорить.
— А с чего он взял, что ты можешь снять его с крючка?
— Фрэнки упомянул твое имя. Он сказал: «Ты и Робишо не позволите этому случиться».
— О чем он говорит?
— Кто знает? Ты его арестовывал или случилось что-нибудь еще?
— Я съездил в офис Пьера Дюпре на Саус-Рампарт вчера, поговорил с его дедом. Дед соврал мне насчет сейфа. Что в папке?
— Ничего.
— Давай так — либо начистоту, либо я ухожу.
— Это дело одного ребенка из Форт-Ладердейл. Получил его от одного приятеля в офисе окружного прокурора в Талахасси.
— Что за ребенок?
— Просто девочка, с которой жестоко обошлись.
— Насколько жестоко?
— Хуже просто быть не может. Настолько, что ты даже не захочешь узнать. Дэйв, не смотри на это.
Я убрал руку с папки. Клет открыл ящик под столом и вытащил оттуда пластиковый пакет марихуаны и стопку листков сигаретной бумаги.
— Брось ты это дерьмо, — сказал я.
— Я большой мальчик, сам разберусь, — ответил Персел.
— Нет, не разберешься, — ответил я, забрал у него пакет, открыл переднюю дверь и высыпал траву в дождь, а пакет и бумагу выкинул в мусорное ведро.
— Даже моя бывшая себе такого не позволяла.
— А зря. Так что в папке?
— Да отстань ты уже.
Я все-таки открыл папку и наткнулся на черно-белые фотографии маленького ребенка. Затем просмотрел отчет о медосмотре, сделанном врачом «Скорой помощи». Прочитал показания социального работника, которая угрожала уволиться, если власти штата не заберут ребенка из дома. А за этим был и отчет детектива из полицейского управления округа Бровард, где сообщались детали ареста гражданского мужа матери и описывалось состояние ребенка, в котором тот находился на момент его последнего визита к матери. Большей части фотографий и отчетов было почти двадцать пять лет. Фотографии ребенка действительно были такими, что я никогда не захотел бы их снова видеть или обсуждать.
— Кто мать? — спросил я.
— Наркоманка.
— Ты ее знал?
— Она в свое время танцевала стриптиз в одной забегаловке на Бурбоне, там же клиентов цепляла. Сама она была из Бруклина, но переехала в Новый Орлеан. Со своим сутенером обчищали клиентов, разыгрывая семейные трагедии об обманутом муже. Затем свалили из города, когда их чуть не замели за тяжкие телесные. Один клиент просек их трюк, когда сутенер появился в роли разъяренного мужа — проблема в том, что это был тот же сутенер и тот же мужик, что и за полгода до этого. Ну, сутенер и уделал клиента латунным кастетом. Ну не гении ли?
— Это сделал сутенер? — я держал одну из фотографий, руки у меня слегка дрожали.
— Нет, Кэнди трахалась с любым, кто мог ей подогнать дозу. С ней всегда жили разные мужики.
— Это когда ты еще в полиции нравов служил?
— Ага, и при этом сидел на бухле, таблетках и прочей дряни, лишь бы вставляло.
— И ты с ней замутил?
— Конкретно.
— Что происходит, друг мой Клетус?
Персел достал пиво из холодильника, сорвал крышку и сел за стол. Шрам, проходивший через бровь до переносицы, побагровел. Он отпил из бутылки, поставил ее на стол, убрал руку и уставился на следы от ладони, оставшиеся на покрытом изморосью стекле.
— У девчушки на тех фотографиях была очень несчастная жизнь.
— Кто она?
— Ты уже знаешь.
— Скажи мне.
— Отстань, Дэйв.
— Скажи это, Клетус.
— Это ничего не изменит.
— Она жива?
— Да уж поверь, — он тяжело дышал через нос, его лицо блестело под лампой, висящей у него над головой.
— Давай, партнер.
— Она моя дочь.
— Хорошо, дальше что?
— Ее зовут Гретхен, — Персел сложил руки на коленях, его большие плечи понуро наклонились вперед. Он был похож на человека, страдающего от приступа морской болезни на попавшем в шторм корабле. — Я позвонил паре людей в Майами и Лодердейле. В Маленькой Гаване люди шепчут про киллера, которого они называют Карузо. Завсегдатаи «Батистиано» и «Альфа 66» не связываются с ней. Итальяшки с Майами-Бич говорят, что она как ирландские киллеры на западной стороне Нью-Йорка: только бизнес, никаких страстей, холодный, как камень, убийца. Говорят, что она, может быть, лучшая в своем деле на всем Восточном побережье. Я думаю, что Карузо может оказаться моей дочерью, Дэйв. И у меня такое ощущение, словно мне в башку забивают гвозди.
