Глава 05
В пять утра следующего дня «кадди» Клета, покрытый капельками пота утренней росы, подъехал к моему дому. Я слышал шаги Персела по гравийной дорожке под навесом на задний двор. Пока я отключил сигнализацию и открыл заднюю дверь, он уже сидел на ступеньках. Дубы и заросли ореха-пекана были едва различимы в тумане, наступающем со стороны Байю-Тек. Клет рассказал мне обо всем, что произошло в Алджирсе.
— Ты отправился в квартиру Граймза после того, как грохнули Голайтли? — спросил я.
— Я ничего не трогал.
— И Граймз отдал концы с пушкой в руке?
— М-да, наверное, он впустил не того парня и не осознавал свою ошибку, пока не стало слишком поздно.
— Так зачем ты залез к нему в квартиру?
— Граймз пытал мою секретаршу. Почему было не навестить его?
— Ты не заявил в полицию о перестрелке?
— Я позвонил из телефона-автомата и сообщил, что слышал звуки выстрелов.
— И сделал это позже?
— Ну да.
— Что-то тут не клеится, Клет. У тебя же был ствол, когда ты прятался в проулке?
— Я же говорил.
— Но ты не попытался остановить стрелка?
— А ты что, готов словить пулю за Бикса Голайтли?
Клет всматривался в туман, его большие руки покоились на коленях, плоская шляпа была надвинута на глаза, а живот нависал над ремнем. Он взял на руки Снаггса и начал салфеткой чистить его лапы от грязи, измазав глиной свои слаксы и спортивную куртку.
— Что-то ты не договариваешь, — вымолвил я.
— Типа чего?
— Говоришь мне, что просто застыл на месте?
— Этого я не говорил. Я просто не стал вмешиваться в судьбу Голайтли, вот и все. Он родился негодяем и отдал концы как негодяй. Без него мир стал лучше.
— Клет, но это делает тебя свидетелем убийства.
— Чего ты от меня ждешь? Я рассказал тебе, что произошло. Тебе не понравилось то, что ты услышал, и ты переложил проблему обратно на меня. У тебя поесть что-нибудь есть?
— Думаю, найдется.
— Думаешь? — спросил он, отпуская Снаггса.
— Зайдем внутрь. Поджарю яйца с беконом.
Он снял шляпу и потер лоб так, словно хотел стереть с него морщины.
— Просто кофе, — сказал он. — Что-то не жарко здесь.
— Мышцу потянул или что?
— Нет, не это.
— Как я могу тебе помочь, если ты не договариваешь?
— Я думал, что этой осенью мы с тобой снова отправимся на рыбалку. Как в старые добрые времена, когда мы ловили зеленую форель к северу от залива Баратария. Новый Орлеан — это единственное место на Земле, где люди называют окуня зеленой форелью. Славно, правда?
— Кто этот стрелок, Клет?
В 7:45 утра я поехал в офис, а Клет отправился в коттедж, который он снимал в мотеле вниз по каналу. В 11 утра я позвонил Дэну Магелли из полицейского управления Нового Орлеана и спросил, есть ли у него что-нибудь насчет двойного убийства в Алджирсе.
— Откуда ты знаешь, что мы что-то накопали? — поинтересовался он.
— Слухи ходят, — ответил я.
— Завалили Бикса Голайтли и шпану по имени Вейлон Граймз. Пока что нет ни гильз, ни отпечатков. Похоже на заказное убийство. Аноним звонил с телефона-автомата и сообщил о перестрелке.
— А почему ты думаешь, что это заказуха?
— Ну, помимо того, что стрелок забрал свои гильзы, он, скорее всего, пользовался двадцать вторым или двадцать пятым калибром с глушителем. Профи любят небольшой калибр, потому что пуля рикошетит внутри черепной коробки. А тебе кто сказал о стрельбе, Дэйв?
— Так, шепнули на ухо.
— Кто именно?
— Да может, тот же самый парень, что звонил насчет стрельбы. Он сказал, что стрелок был одет в красную ветровку, бейсболку «Балтимор Ориолс» и джинсы, заправленные в замшевые сапоги. Он сказал, что Голайтли называл его Карузо.
— В кондоминиуме Голайтли мы уже побывали. Сосед говорит, что какой-то парень, очень напоминающий Клета Персела, ошивался около кондоминиума прошлой ночью. Парни, что вы там задумали?
— Да ничего особенного. Здесь, на Байю-Тек, жизнь ну очень уж скучна.
— А вот я думаю, что ты врешь.
— Ты хороший человек, но никогда больше не говори со мной в этом тоне, — ответил я.
— Ты скрываешь информацию об убийстве, — заметил он.
— Ты когда-нибудь слышал о наемнике по имени Карузо?
— Нет. А если я не слышал, то и никто здесь не слышал.
— Может, в городе новый игрок?
— Иногда, когда люди едва не лишаются жизни, они начинают думать, что не должны следовать тем правилам, которым подчиняемся все мы. Передай эти слова Перселу.
— Он лучший коп из всех, когда-либо служивших в полиции Нового Орлеана.
— Ага, был, пока не пришил федерального свидетеля и не свалил из страны вместо того, чтобы ответить за свой поступок.
Я повесил трубку. К полудню мои полставки закончились. Я отправился домой пешком под навесом из ветвей черных дубов, образующих арку над Ист-Мэйн. Золотое сияние солнца пробивалось сквозь листву, ветер гонял испанский мох, а осеннее небо Луизианы было столь тугим и идеально голубым, что напоминало выгнутую керамическую чашу. Молли была у себя в офисе у байю, где она работала в благотворительной организации, помогающей рыбакам и мелким фермерам восстановить свои дома и свой бизнес. Алафер занималась вычиткой макета своей первой новеллы, сидя за нашим столиком для пикников из красного дерева на заднем дворе, а Треножка и Снаггс сидели, как статуэтки-книгодержатели, по противоположным краям стола. Я приготовил сэндвичи с ветчиной и луком, кувшин чая со льдом и сел рядом с ней.
— Тебя Пьер Дюпре нашел? — спросила она.
— Он что, звонил?
— Нет, заходил минут тридцать назад.
— И что ему было нужно? — спросил я.
— Он не сказал. Кажется, он куда-то торопился.
— Дюпре принадлежит здание в Новом Орлеане, где раньше располагалась штаб-квартира Дидони Джиакано. В том здании был сейф, где находилась старая долговая расписка Клета по карточной игре. Клет Персел уплатил долг, но парочка недоумков наложила лапу на расписку и попыталась забрать у него офис и квартиру. Ты что-нибудь знаешь о Дюпре?
— Встречала его на паре вечеринок. Вроде приятный парень, — ответила Алафер. Она откусила сэндвич и старалась не смотреть мне в глаза.
— Продолжай, — сказал я.
— Как художник он пользуется большим коммерческим успехом. Я же думаю, что он скорее продавец, нежели художник, но в этом нет ничего плохого.
— Нет?
— Ему принадлежит рекламное агентство, Дэйв. Этим он зарабатывает себе на жизнь. Не всем же нам быть Винсентами ван Гогами.
— Скажи мне, когда ты впервые написала строчку лжи в своем романе?
Дочь невозмутимо сделала глоток чая со льдом, ветер ворошил страницы ее новеллы.
— Ответ в том, что ты не написала ни единой лживой строчки, — ответил я себе.
У нее была чистая кожа, скорее темная, чем светлая, иссиня-черные волосы, как у индейца, а черты лица и блеск глаз просто прекрасны. Мужчинам было трудно не смотреть в ее сторону, даже когда их сопровождали жены. Я с трудом мог поверить в то, что это та самая маленькая девочка из Эль-Сальвадора, которую я вытащил из затонувшего самолета, разбившегося у Юго-Восточного пролива.
— А вот и Пьер Дюпре собственной персоной, — сказала она.
Желтый, как канарейка, «Хаммер» с огромной хромированной решеткой радиатора подъехал к дому. Через затемненные окна я видел, как водитель говорит с кем-то по мобильному и играет с чем-то на приборной панели. Я вышел из-под навеса и подошел к окну со стороны водителя. У Пьера Дюпре были густые черные волосы, блестевшие, как воронье крыло. Ростом он был не ниже двух метров, и лицо его было бы красивым, если бы не размер зубов. Они были слишком крупны для его рта и в комбинации с его габаритами создавали впечатление, что, несмотря на костюмы, сшитые по специальному заказу, и хорошие манеры, его тело едва сдерживало скрытые физические аппетиты, энергию и порывы, о которых остальные могли только догадываться.
— Простите, что разминулся с вами ранее, мистер Робишо, — сказал он через окно.
— Заходите, — ответил я.
Дюпре бросил в рот мятный леденец и обратился ко мне:
— Я опаздываю, но хотел бы поговорить о мистере Перселе. Он звонил мне в офис дважды в отношении какой-то расписки. В сообщении он сказал, что она была в сейфе, унаследованном мною от предыдущего арендатора здания и теперь, соответственно, принадлежащем мне. Я избавился от того сейфа много лет назад. Просто хотел сказать об этом мистеру Перселу.
— Ну так скажите.
— Я пытался, но он не отвечает на мои звонки. Мне пора возвращаться в Новый Орлеан. Вы передадите ему?
— Вы знаете парня по имени Бикс Голайтли?
— Нет, но что за имечко!
— А как насчет Вейлона Граймза или Фрэнки Джиакано?
— Все в Новом Орлеане помнят семью Джиакано. Ни с кем из них я лично знаком не был. Мне действительно пора бежать, мистер Робишо. Заезжайте как-нибудь на плантацию в Жеанеретт или ко мне домой в Гарден-Дистрикт. Захватите с собой Алафер, был бы очень рад снова увидеть ее. Она все еще пишет?
На последнем предложении он завел двигатель и сдал задним ходом на улицу, улыбаясь, словно его действительно интересовал мой ответ. Он проехал мимо «Шэдоус» и нырнул в деловой квартал.
Я попытался оценить то, что только что произошло. Человек, сказавший, что хочет передать сообщение, заезжал ко мне домой ранее, но не удосужился навестить меня в офисе, хотя знал, что именно там меня можно было найти. Затем он вернулся к моему дому, передал сообщение, не переставая говорить о том, что у него совсем нет на это времени. А после этого уехал, не сообщив ничего существенного, кроме того, что ему принадлежат два дорогих дома, куда нас пригласили без назначения официальной даты визита.
Я решил, что Пьеру Дюпре действительно место в рекламном бизнесе.
Хелен Суле позвонила мне домой утром в субботу.
— У нас поплавок обнаружился в округе Святой Марии, — сообщила она.
— Убийство? — спросил я.
— Пока не знаю. Старею я что-то для этой работы. В любом случае, ты мне там нужен.
— Может, пусть ребята из Святой Марии этим займутся?
— Один из помощников шерифа опознал жертву, это Блу Мелтон, сестра Ти Джоли.
— Блу утонула?
— Не исключено, что она замерзла до смерти.
— Что?!
— Блу Мелтон плавала в болоте в огромном куске льда. Температура воды минус 21 градус. Помощник шерифа сказал, что ее глаза были открыты, как будто она пыталась что-то сказать. Я заеду за тобой через десять минут.
Поездка на заболоченную южную оконечность округа Святой Марии заняла не много времени, но географическое расстояние между округом Святой Марии и прочими округами было не сравнимо с исторической дистанцией между этим местом и двадцать первым веком. Округ всегда был известен как некое феодальное владение, принадлежащее и управляемое одной семьей с огромным состоянием и политической властью. Плантации сахарного тростника и заводы по его переработке здесь были самыми производительными во всем штате, а предложение черной и бедной белой рабочей силы ассоциировалось скорее с довоенной экономикой и менталитетом. Нефтяные и газовые скважины, пробуренные на болотах, продолжали приносить столь неожиданный доход, и это, казалось, было подарком некой божественной силы, хотя его получатели и не страдали христианскими порывами поделиться богатством с ближними. Неимущие жили в казенных домах, думая и поступая так, как им приказывали. Ни один суд, священник, полицейский, газетчик или политик не осмеливались спорить с семьей, которая управляла округом Святой Марии. Любой историк, изучающий структуру средневекового общества, счел бы это место моделью, перенесенной прямиком из средневековья.
Мы ехали в патрульной машине Хелен по двухполосному шоссе среди затопленных эвкалиптов, ив и кипарисов, в окружении солнечных зайчиков, пробивающихся сквозь навес из деревьев и танцующих на воде, черной в тени и затянутой тонкой пленкой морских водорослей, напоминающих зеленые кружева. Дорога неожиданно закончилась на небольшом мысе на запятнанном нефтью пляже у неглубокой соленой бухты, продолжающей Мексиканский залив. Шериф округа Святой Марии, два его помощника, эксперт-криминалист, патологоанатом и два санитара уже были на месте. Они стояли полукругом с пустым выражением лица людей, которые только что поняли, что их профессиональная подготовка и опыт, возможно, здесь бесполезны. Они одновременно подняли на нас взгляд, словно выпивохи, допоздна засидевшиеся в баре и посматривающие на дверь при каждом ее открытии, как будто входящий может изменить безысходность, пронизывающую всю их жизнь.
Шериф округа Святой Марии не был плохим человеком, но и хорошим я бы его не назвал. Он был худ, высок, носил ковбойские сапоги, одежду, чем-то напоминавшую вестерны, и ковбойскую шляпу с короткими полями. Он производил впечатление законника из гораздо более простых времен. При этом в глазах шерифа всегда была видна тень осторожности, особенно когда кто-то спрашивал или просил его о чем-то, в чем могли быть замешаны имена людей, которым он служил и боялся до одури. И, безусловно, в круг лиц, которых он откровенно не любил, была Хелен Суле — может, потому, что она лесбиянка, а может, потому, что она — женщина на руководящей должности. Было заметно, что он несколько раз порезался, когда брился в спешке, и я подозревал, что обнаружение тела Блу Мелтон серьезно подпортило ему выходной день. Шерифа звали Сесил Барбур.
— Спасибо за то, что связались с нами, — сказала Хелен.
— Не стоит благодарности, это не я связался с вами. Это сделал мой помощник, причем без моего ведома, — процедил Барбур. Помощник невинно всматривался в залив, сложив руки на груди.
— Этого я не знала, — ответила Хелен.
— Мой помощник — родственник ее дедушки, и говорит, что детектив Робишо наводил о ней справки. Вот почему он связался с вами, — пояснил Барбур. — Загляните в лед. Это Блу Мелтон, детектив Робишо?
— Да, сэр, это она, — ответил я. — Быть может, хотя бы прикрыть ее тело?
— Зачем это? — спросил Барбур.
— Затем, что она раздета и так уязвима в своей смерти, как не должен быть ни один человек, — ответил я.
— Нам придется ее разморозить, прежде чем увозить. Возражения будут? — спросил шериф.
— Это ваш округ, — ответил я.
Я отошел к кромке воды и вгляделся в южный горизонт, повернувшись спиной к шерифу. Я не хотел, чтобы он видел выражение моего лица или прочел мысли, которые, вероятно, выдавали мои глаза. Шумел прилив, и мертвый коричневый пеликан, символ штата Луизиана, перекатывался в пенистой жиже, покрытый нефтью. Я чувствовал, как самопроизвольно сжимается и разжимается правая рука. Я поднял камешек и швырнул его в воду. Во рту у меня пересохло, как будто бы я только что проснулся после славной попойки, сердце выпрыгивало из груди, а шум ветра казался громче, чем всегда, напоминая многократно усиленный гул в морской раковине. Я обернулся и посмотрел на Барбура. Он переключил внимание обратно на тело Блу Мелтон. Девушка была заморожена в глыбе льда размером с ванну. Соленая вода, солнце и тепло, сохранившееся в песке, растопили глыбу до размера не больше обувного шкафчика. Ее золотые волосы, синие глаза, маленькие груди и соски покоились под слоем не толще дюйма морозного стекла. Пепел с дымящейся сигареты шерифа падал прямо на лед.
— Дэйв прав, заметил патологоанатом. Он был неразговорчивым человеком, предпочитавшим соломенные садовничьи шляпы, красные подтяжки и синие рубашки с длинным рукавом, застегнутые на запястьях. — Эта бедная девочка пережила достаточно насилия. Избавьтесь хотя бы от части льда, положите ее на каталку и накройте, бога ради.
Несколькими мгновениями позже я остался с патологоанатомом один на один.
— Видел что-нибудь подобное раньше?
— Никогда, — ответил он.
— Как ты думаешь, с чем мы тут имеем дело? — спросил я.
— Она была заперта в большом морозильнике при температуре намного ниже нуля. Возможно, в автомобильном рефрижераторе. Узнать, сколько она провела в воде, невозможно. Лед создает собственный микроклимат и температурные зоны. Возможно, мне удастся примерно определить время смерти, но не знаю, насколько надежной будет оценка.
— Вам лучше на это взглянуть, — позвала нас санитарка. Она провела рукой в перчатке по льду, едва покрывавшему лицо Блу, стерев талую воду и кристаллы льда, как стирают снег с лобового стекла машины. Солнечные лучи, вероятно, растопили и увеличили в размерах содержимое глыбы льда и создали пузырь воздуха и воды, который колыхался вокруг головы Блу Мелтон, как желе.
— У нее что-то в горле. Похоже на кусок красной резины.
В глубине души я был рад, что тело Блу Мелтон прибило к берегу в округе Святой Марии, а не в округе Иберия, потому как иначе мне пришлось бы уведомлять дедушку о ее смерти. Всю остальную часть дня я пытался забыть лицо Блу, ее волосы, руки, напоминавшие эмбрион, и крохотные ноги, запертые внутри ледяного куска, который словно выпилили из айсберга. Вряд ли сестре Ти Джоли было больше семнадцати. Что за человек мог сделать такое с молоденькой девушкой? К сожалению, я знал ответ на этот вопрос. Среди нас хватает садистов, ненавидящих женщин, причем их гораздо больше, чем думает большинство из нас. И как же они здесь оказались? Ответ прост: наша система зачастую дает им зеленый свет.
Я молился, чтобы она не утонула и не погибла от гипотермии. Я молился, чтобы ангелы были с Блу Мелтон в тот момент, когда она умирала. Я молился, чтобы она услышала эхо доброго, любящего голоса из детства, прежде чем кто-то украл ее жизнь. Большую часть того дня я молился, чтобы она нашла справедливость и чтобы человек, намного лучший, чем я, свершил правосудие для нее и, возможно, для ее сестры, поскольку боялся, что я сам уже был не в состоянии выполнять ту работу, которой занимался большую часть моей сознательной жизни.
В воскресенье утром мне позвонил патологоанатом.
— Я в медицинском центре Иберии, только что закончил вскрытие. Хотелось бы, чтобы ты сюда подъехал, — проговорил он в трубку.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Вопрос скорее в том, что я хочу тебе показать, а не сказать.
— Ценю твое почтение, но ты, прежде всего, подчиняешься шерифу Барбуру.
— Две недели назад мы с женой ужинали в Лафайетте. Так получилось, что Барбур сидел за соседним столиком и на его руке красовались часы «Ролекс». Я так подозреваю, что стоили они не одну тысячу долларов. Я вот пытался сообразить, как же мне скопить на такие хорошие часы на мою зарплату. К сожалению, так и не смог придумать. Так ты приедешь или нет?
Медицинский центр Иберии находился всего в десяти минутах езды и располагался за линией дубов и пальм, неподалеку от разводного моста, у которого канал Нельсона впадал в Байю-Тек. В этом самом месте в апреле 1863 года простые луизианские парни организовали в зарослях ореха жидкую линию обороны в провалившейся попытке остановить наступление войск генерала Бэнкса на южную часть штата. Епископальная церковь на Мэйн превратилась в полевой госпиталь для раненых и умирающих, а солдаты Союза грабили и жгли город и получили санкцию насиловать чернокожих женщин. Вверх по байю в Сент-Мартинвилле католический священник, пытавшийся приютить женщин в своей церкви, был почти забит до смерти теми же самыми солдатами. Все эти события действительно происходили, хотя упоминания о них в исторических книгах, посвященных Гражданской войне, крайне редки.
Патологоанатом ждал меня в зале, где обычно проводились вскрытия. На нем был непромокаемый фартук, весьма напоминающий фартук мясника, надетый на шею и завязанный вокруг талии. Блу Мелтон лежала на столе из нержавеющей стали, оснащенном сливом и промывочным механизмом. Она была накрыта простыней, из-под которой выглядывала щека, один глаз и локон волос. Кожа ее посерела, а на местах, где ткань соприкасалась с костью, стала перламутровой.
— Она умерла не от гипотермии, асфиксии или травмы. Причина ее смерти — массивная передозировка героина, — сказал патологоанатом. — При этом не думаю, что она была наркоманкой. На ее теле один-единственный след от укола, а в системе лишь один наркотик. Я думаю, его вкололи, пока Блу была еще в воде, или же ее погрузили в воду сразу же после инъекции. Я подозреваю, что умерла она в одиночестве.
— Почему так?
Патологоанатом взял поднос со стола и показал мне его содержимое.
— Этот красный воздушный шарик я нашел у нее во рту, — сказал он. — На нем следы героина, а внутри был небольшой кусок бумаги. Чернила сильно расплылись, но, думаю, ты сможешь прочесть надпись.
Пинцетом он поднял кусочек бумаги с подноса и аккуратно уложил его на край прозекторского стола. На глаза у меня навернулись слезы, когда я прочел слова, написанные Блу Мелтон.
— Можешь определить время смерти? — спросил я.
— Я бы сказал, что она мертва не менее трех недель. Но это навскидку. Храбрая девчонка. Даже не знаю, как ей это удалось.
Я не мог отвести глаз от послания Блу Мелтон: «Моя сестра еще жива». Я не мог сконцентрироваться на том, что говорил мне патологоанатом, и попросил его повторить.
— Сложно сказать, что произошло, но, скорее всего, вколотый ей героин был из шарика, который она пыталась проглотить. С учетом количества наркотика, ударившего по ее сердцу, ей пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы написать эти слова на листке бумаги, вложить его в шарик и попытаться проглотить. Когда люди умирают, особенно в ее обстоятельствах, они, как правило, не думают о благополучии других. Ты ее знал?
— Я частенько видел ее в магазине, где она работала. Я знал ее сестру, Ти Джоли.
— Певичку?
— Она была больше, чем просто певичка.
— Не понимаю тебя, — ответил он.
Я начал было объяснять, но затем решил оставить свои мысли при себе. Я сел за руль своего пикапа и отправился домой, где долго сидел на складном стуле в тени у канала. Я смотрел, как водяной щитомордник, извиваясь, выбрался из воды и повис на ветке кипариса на расстоянии меньше двух метров от меня. Тихо шелестя чешуей, он обвился вокруг ветки, видимо, осматривая окружающий мир своими маленькими глазами размером с мелкую дробь. Я поднял сосновую шишку и швырнул в него, целясь в голову, но змея проигнорировала меня, вытянула хвост из воды и устроилась поудобнее в ветвях, на которых листья в ожидании зимы уже превращались из зеленых в солнечно-желтые.
