Глава 15

— Тренировки окончены! — я попытался скопировать командный голос сержантов Городской стражи, но пока получалось не очень хорошо. — Квирин Игла и Длинный Лога, ко мне!

Бывшие беспризорники, а ныне рядовые члены полубандитской группировки Кривого Руга под моим командованием, направились через ворота на выход. А «десятники», которым я велел остаться, подскочили ко мне.

— Парни, мы сегодня в город по делам выйдем. Поэтому все на вас. Что делать знаете, не расслабляйтесь и на ночь выставляйте усиленный караул.

— Это фишку, что ли? — переспросил Квирин Игла, который еще не совсем привык к новым порядкам.

— Да, фишка, то же самое, что и караул, — подтвердил я. — Так вот, выставьте караул и будьте внимательней. Что–то не то вокруг творится, неспокойно как–то. Продукты получите, как обычно, в таверне у Марты, и называйте ее тетушка, а не толстуха, как в прошлый раз. А то снова от Гонзо по шее получите. Все понятно?

— Понятно, — сделал смешную стойку Квирин.

— Сами пойдете? — спросил Длинный Лога.

— Сами, там дело личное.

— А может, пяток парней прихватите?

— Нет. Нас трое, отобьемся, если что. Да и не с пустыми руками пойдем.

Лога и Квирин, в сопровождении трех парней покрепче, отправились на кухню добывать пропитание, и мы остались втроем.

— Лысый как в город ушел, так и с концами, — сказал Курбат. — Без него пойдем?

— Придется, — ответил я и добавил: — Говорю сразу, если шанс представится, то работаем сегодня.

— Правильно, — поддержал меня Звенислав, — а то эта гадина уже отжила свое. Хватит!

— Я не против, — голос Курбата был глух. — Однако чуйка шепчет, что в городе не все ладно. А вы что–то чувствуете?

— То же самое, — я утвердительно кивнул. — Есть беспокойство. А еще в воздухе запах гари. Ее нет, пока в нашем районе ничто не горит, а запах имеется.

— И у меня так же, только думал, что это от переживаний, — Звенислав, как всегда, улыбался.

— Ладно, сходим и посмотрим, — мое решение было принято еще утром. — Если вдруг шухер какой, тихо и без шума вернемся назад.

Начинало темнеть и резко похолодало. Все же конец осени. Поэтому мы переоделись. На головы шапки шерстяные вязаные, какие морячки и портовые грузчики носили, а поверх утепленные плащи. После чего вооружились. Нам теперь без этого никак. Когда босяцких вожаков гасили, дел таких натворили, что будь здоров и вспоминать нас будут долго. Причем недобрыми словами. Так что врагов у нас теперь хватает. У моих друзей по два ножа, и у меня так же, один из тех, что Одноглазый подарил, а второй дромский, что раньше у Рыбаря был.

Но и это не все, поскольку под плащи на петли пристегнули арбалеты, не те коряги, с которыми шакалов гратрийских отбивали, а настоящие произведения искусства, маленькие, удобные и аккуратные. Пусть нет в них той пробивной силы, которая в больших арбалетах имеется. Но зато они незаметные и легкие. Для наших ночных прогулок именно такие и нужны. До сих пор с парнями вспоминаем, как они нам достались.

Раньше в Старой Гавани таких арбалетов числилось пять штук. А владельцем был убийца Шрам. Затем, после его смерти, арбалеты перешли к Папаше Бро. Однако использовать их он не успел. А потом, когда его потайные гнездовья вскрывали, эти арбалеты нашлись. По одному себе забрали Дори Краб и Кривой Руг, а по три нам, но не просто так. Все честь по чести. Мы подошли с просьбой к Гонзо, мол, давай арбалеты. А он выжига уперся, жалко ему стало. И спорили мы с ним долго. До тех пор пока не появилась толстуха Марта, маманя этого скопидома. Да как даст ему по спине сковородой, он и сдался. Мы ведь сироты, а заодно ее спасители. Поэтому, как я уже отмечал, мы у кухарок на особом счету. Такой вот случай из развеселой бандитской жизни, хочешь или не хочешь, а маму слушать надо.

В город вышли уже в полной темноте, окраина есть окраина, фонарей здесь нет. И только возле какой–нибудь харчевни для небогатого народа стоит факел или металлическая жаровня, в которой рдеют угли. Вроде бы спокойно и одновременно с этим что–то было не так. Даже те места скопления горожан, которые и в самые лютые морозы собирали вокруг себя людей, были пусты. А где–то дальше, в престижном Белом Городе, что–то горело. Однако такое и раньше случалось. Так что можно не обращать внимания. Вот только одна мелкая странность накладывалась на другую и беспокойство усиливалось. А неподалеку от площади Умельцев наткнулись на двоих стражников, лежащих в лужах собственной крови, и это было уже по–настоящему серьезно.

— Гляди, парни, — Курбат указал на одного стражника. — Вроде живой еще.

Действительно, недобитый стражник пытался двигаться. Я перевернул его с живота на спину, и стало понятно — не жилец. Все кишки наружу, посечены сильно, и вонь. С такими ранениями можно какое–то время промучиться, но выжить нет, и стражник будет умирать в муках.

— Что происходит? — я наклонился к стражнику, седоусому справному дядьке. — Кто вас так?

— Наем–ни–ки, часа два назад, — выдохнул он. — Дво–ря–не, падлы, мятеж подняли. За–аа–мок штурмуют. Помогите, больно мне, горю весь.

— Куда наемники двинулись?

— В ппри–ют сиротский, что на Кра–сильщи–ков. Де–тей хотят уу–бить.

— Зачем им дети? — от таких известий в сердце, словно иглу вогнали.

— Н-не знаю, глу–по… Помогите мне…

Я вытащил нож, подарок пирата. Мгновение помешкал, примериваясь, а потом ударил старого стражника в висок, где кость самая тонкая, и он, только раз резко дернув ногами, мгновенно умер. Не надо ему страдать. Пусть человек легко уходит, если его здесь уже не удержать.

— Слышали? — спросил я друзей, вытирая нож о форменную куртку стражника.

— Да, — ответил Звенислав.

— Да, — эхом отозвался Курбат.

— Сейчас бегом к приюту. В ближнем проулке, через который обычно уходили, останавливаемся и осматриваемся. Побежали!

Мы бежали по темным улицам и закоулкам так, как никогда до этого. Ведь где–то впереди неизвестные наемники, по неизвестной нам причине, хотят убить тех, кого мы знали всю нашу жизнь. Выбора у нас не было, хоть как–то, но мы обязаны помочь тем, кто остался в приюте. И, сплевывая застывшую слюну, мы остановились только в ближайшем к сиротскому интернату узком переулке.

Выглянули из своего укрытия. Тишина и вокруг никого. Приготовили арбалеты, и подошли ближе. Ни шума, ни гама, и только вдали тоскливый собачий вой. Конечно, время уже ночное. Но до отбоя время еще есть, хоть кто–то, а должен по двору ходить.

Мы сунулись к забору, где доски подгнившие, и хотели их подорвать. Однако нет, не получилось. Видимо после нашего побега воспитатели устроили ремонт ограды. Пришлось обходить территорию вдоль забора и к воротам выходить.

Ворот не было, разбитые створки валялись на земле. И когда мы вошли во двор, то застыли в ступоре, когда увидели, что находилось внутри.

В свете трех прогоравших факелов и одной масляной лампады, подвешенной над домиком воспитателей, было ясно видно, что живых не осталось. Только груда тел — все кого мы знали, помнили и любили, лежали вповалку в одной огромной неровной куче.

Сколько мы стояли, не помню. Может быть, час, два или три, а может быть всего пять минут и все это время я мысленно обращался к небожителям:

«Боги скажите, за что такая несправедливость? Почему те, кто не сделал никому и ничего плохого, погибли? Они ведь и не видели в этой жизни ничего, не успели просто. А тут раз, нож в тело и сироты вычеркнуты из книги живых».

Первым в себя пришел Курбат. Медленно, еле переставляя ноги, он подошел к куче тел и начал ее ворошить. Скорее всего, искал выживших.

Не знаю почему, мы подошли к нему и стали помогать растаскивать тела, которых было много. Факела прогорели, а лампа света почти не давала. Однако мы не прекращали свой труд, в каком–то исступлении переворачивая и откатывая в сторону окровавленные окоченевшие тела.

Мертвецы лежали без разбору, сироты и воспитатели — смерть всех уравняла. Порой, по смутному отблеску, изредка выглядывающей из–за туч луны, можно было кого–то опознать. Вот Года, только у него такие резкие черты лица. А рядом Бранисава, у нее самая длинная коса в приюте. А под ней самая красивая из всех девчонок нашего приюта, Сияна.

«Простите, нас не было рядом, когда вас пришли убивать, — подумал я. — Мы не смогли, словно былинные герои прискакать на белых конях и спасти вас. Простите».

Я вытащил Углешу, он самый маленький, кажется, ему свернули шею, походя, словно надоедливому зверьку. Под ним Данута, худышка, ей вспороли живот. А рядом с пробитым черепом Малогост, песенник.

«Мы отомстим за вас, чего бы это нам ни стоило. И тот, кто приказал вас убить и сами убийцы, умрут жестоко. Очень жестоко. И семьи их, и дети, и отцы, и матери. Всем смерть!»

— Есть! — вскрикнул Курбат. — Есть живой!

— Кто!? — Звенислав и я одновременно бросились к горбуну.

— Лука, воспитатель, — Курбат понял, что выживший не из наших, и сник.

Луку вытащили на свет, под самое крыльцо воспитательского барака. Но бесполезно, воспитатель еле дышал, и в сознание не приходил. Если он что и расскажет, то не в ближайшие дни, да и то, если выживет.

— Тянем его в домик, — скомандовал я и, с трудом взвалив массивное тело Луки, мы затянули его внутрь и положили на кровать. После чего наскоро и грубо перебинтовали его кусками холстины, оторванной от покрывала, да так и оставили.

Вслед за нами, с горящим факелом в руках, вошел Курбат и с надрывом сказал:

— По всему двору следы боя и мертвые наемники валяются, воспитатели дрались. Они за наших дрались, понимаете?

— Успокойся! — прикрикнул я. — Думаешь, нам не тошно? Надо осмотреться и определиться, кто это был и почему так произошло. Найти их надо, Курбат. Найти и отомстить.

— Пошли, — буркнул он, и направился во двор.

Из кладовки мы взяли свежие факела, подпалили их и разбрелись по территории. Стали обходить двор и помещения, пытаясь разобраться, что же здесь произошло. И кое–что смогли понять.

Воспитатели, действительно, дрались, мы насчитали двенадцать мертвых наемников. Причем трое были добиты своими подельниками, следы от мечей точно такие же, как и на телах сирот.

Сплошные вопросы и ни одного ответа. Кто эти наемники? Почему приют? Кем на самом деле были наши воспитатели? Почему тела убитых сброшены в кучу, как будто их пересчитывали? Что происходит в Штангорде? Где городская стража?

— Идите сюда! — раздался крик Звенислава.

Подбежали к нему, но ничего не увидели.

— Что? — спросил его Курбат.

— Смотрите, свежий след в грязи видите? — Звенислав указал на застывший комок земли под ногами.

Присмотревшись, я заметил четкий отпечаток изящного каблучка. Что–то знакомое, но вспомнить сразу не смог.

— Сапожок мадам Эры, — заявил Звенислав. — Точно говорю. У меня такой же отпечаток пониже поясницы полгода висел, никак не заживал. Сапожки из Норгенгорда, по заказу. Во всем Штангорде таких три пары, мадам Эра сама говорила.

— Убью, тварь! — выдохнул Курбат.

— Не сразу — одернул я горбуна. — Сначала все узнаем, а потом расправу учиним.

Мы покинули приют. На прощание остановились в разбитых воротах и оглянулись, а затем, повинуясь какому–то общему неосознанному порыву, поклонились в пояс. Что это такое с нами было, разбираться недосуг. Наверное, таким образом мы простились с нашим прошлым, с нашими мальчишками и девчонками, с нашей семьей и с детством. Да и с воспитателями, которые до последнего боролись не только за свою жизнь, но и за чужих детей. Они погибли, не устояли, но умерли, как подобает настоящим людям.

По пути к дому мадам Эры, никто не проронил ни слова. И только раз, оглянувшись в сторону Белого Города, Звенислав заметил:

— Пожаров больше стало.

Мы с Курбатом промолчали, ибо в этот момент все слова казались лишними. Все пустое и меркнет рядом со смертью. Есть порядок вещей, при котором люди рождаются и, прожив жизнь, умирают в свой черед — все смертны. Но когда смерть приходит неожиданно, по чьей–то злой воле, в ответ она порождает в душе бурю, перед которой все остальное малозаметно и незначительно.

Когда мы подошли к дому мадам Эры, то поняли, что снова опоздали. Собаки, злые волкодавы, молчали, а фонарь над домом не горел. И только холодный сырой ветер от моря шатал распахнутую настежь широкую калитку. Однако расслабляться нельзя и, выставив перед собой арбалеты, мы вошли внутрь. А потом где–то в глубине немаленького дома мадам что–то грохнуло, упав на пол. И несколько грубых мужских голосов, на каком–то странном, но очень знакомом наречении, о чем–то заспорили. Потом разберемся, кто это такие. Нужно действовать, и я шепнул друзьям:

— Становимся за крыльцом, бьем всех в спины, и одного надо живьем взять.

Звенислав и Курбат согласно кивнули, сомнений нет. И сколько бы внутри дома ни было врагов, мы одолеем их и все равно узнаем, кто они такие.

Тем временем голоса, продолжающие о чем–то спорить, приближались. И спустя несколько секунд на крыльцо вышел первый наемник, за ним второй, третий, а затем показался четвертый.

«Всего четверо, справимся спокойно», — решил я, и первым нажал на спуск.

— Ча–ча–нг! — в полной тишине резкий звук стальной тетивы, давшей подачу болту, был слышен очень четко.

Следом ударили арбалеты Курбата и Звенислава. Расстояние небольшое, били в упор и никто не смазал. Поэтому каждая стрела нашла свою жертву. После чего, не сговариваясь, все отработано уже не один раз во дворе таверны, вытащив ножи, мы бросились вперед. А единственный оставшийся в живых наемник, прыжком развернулся на месте, и мы оказались с ним лицом к лицу.

Одним слитным, отточенным долгими тренировками движением, наемник быстро выхватил меч, и клинок блеснул перед моими глазами. Не достал он меня совсем немного, и я, рухнув на сырую землю, тут же подкатился ему под ноги. Все получилось. Он пошатнулся, попробовал устоять и рубануть мечом вниз, но на него налетели Курбат и Звенислав. И чуть оттолкнув тело нашего врага от себя, я смог приподняться и окованной головкой рукоятки ножа с силой ударил его в лоб. Парни от меня не отставали, и били его ногами, куда придется.

Вскоре наемник затих и, поднявшись, я прикрикнул на Курбата, который никак не мог остановиться:

— Стоп! Он с нами еще поговорить должен!

Немного успокоившись, мы посовещались, как лучше поступить, и решили, что до рассвета есть еще три часа. Значит, можно не тянуть наемника далеко, и проще провести допрос в доме.

С трудом, тяжело дыша и отфыркиваясь, мы втянули пленника внутрь. Здесь сразу же связали его, прикрутили к массивному креслу и распалили жаровню. А потом подвесили светильник и, пока наемник не пришел в себя, осмотрелись.

Дом у мадама Эры просторный и богатый, и если бы мы пришли на пару дней пораньше, многим могли бы разжиться. Но сейчас нас это не волновало. И пройдясь по комнатам, я обнаружил хозяйку дома, нашу мучительницу и тварь, которую ненавидел всей своей душой.

Мадам Эра, совершенно голая, была привязана к кровати проволокой, и у нее во лбу находился вколоченный почти по самую шляпку длинный металлический гвоздь. Да уж, позабавились здесь не слабо, и от души кто–то на ней отыгрался. После чего в душе появилось двойственное чувство. По–человечески ее жаль. А с другой стороны подпирало сожаление, что это не я вколотил мадам в голову этот гвоздь. Да, что там гвоздь. Кары и пытки, которым мы мечтали ее подвергнуть, были более изобретательны, чем все, что с ней сотворили перед смертью. И сплюнув на заляпанное кровью лицо мадам Эрмины Хайлер, я вернулся обратно к пленнику.

На полу был расстелен плащ, и мои друзья что–то увлеченно перебирали. Посмотрел, там было оружие наемников, четыре меча и четыре ножа, точно такие же дромские клинки, как и мой, один в один.

— Видал? — Курбат кивнул на оружие.

— Угу, — кивнул я головой.

— Нож, как у тебя, — подметил горбун.

— Теперь и у вас такие же будут, — ответил я и подошел к пленнику, среднего роста русоволосому парню, который делал вид, что до сих пор не очнулся. — Что–то долго он в себя не приходит. Звенислав, подтяни поближе жаровню.

Наемник тут же открыл глаза. Видимо, он понимал местное наречие, сволочь, и прошипел как змея:

— Обманула, значит, тварь потасканная. Не всех ублюдков гвардейских кончили. Не всех. Ну, ничего. До вас еще доберутся. Тархан Менахем–бен–Нисси по слову мелеха Каима пришлет к вам смерть и будет она мучительной. Вы не волки, вы ублюдство природное. И семя ваше мы выжигали, выжигаем и выжигать будем.

Последние слова наемник выдыхал с какой–то особенной злобой, можно сказать, с неистовством. А мы молчали, слушали его, и как на это реагировать не знали.

«А–а–а, пропади оно все пропадом», — я взял железный вертел и сунул его в самую середину углей на жаровне.

Пленник покосился на меня и стал кричать:

— Меня не сломить пытками! Моя душа там, в Великой Степи, со своими родными! И пусть я сам дром по крови, но я искупаю это несовершенство, служа Ятгве! Слушайте меня! У вас еще есть шанс выжить! Так придите в Ориссу и, встав на колени перед дворцом благословенного мелеха Каима, покайтесь и отдайтесь в его руки! Скорей всего, вас приговорят к смерти на жертвенном алтаре! Но души ваши будут спасены! Покайтесь!

Он прервался, и я спросил:

— Кто ты?

— Вам не надо знать моего имени, — он плюнул в меня, но промазал.

— Тогда выбирай, — я кивнул на жаровню, — или ты отвечаешь на наши вопросы, или пытка.

— Не боюсь я ваших пыток, ибо попаду в рай, а вы сгорите в геенне огненной!

— Как знаешь. Звенислав, Курбат, стаскивайте с него штаны.

— Что вы делаете? — прокричал он в полной панике, когда парни начали ножами срезать с него одежду, а я взял в руки раскаленный докрасна вертел.

— Знаешь, куда я его тебе сейчас засуну? Догадываешься?

— Нет! — в истерике заорал дурным голосом наемник. — Только не это!

— Говорить будешь?

— Все скажу, — он торопливо закивал головой.

— Смотри, — вертел вернулся обратно в жаровню, — если только заподозрим, что юлишь, не пощадим.

— Все скажу, ничего не утаю.

— Кто ты?

— Десятник особого отряда тархана Менахема–бен–Нисси.

— Какова ваша задача?

— Поступили сведения, что старый герцог Штангордский имел предсмертное видение, где ему было сказано, что держава рахов может пасть, если дети дромских гвардейцев, выжившие после бойни в Ориссе, нападут на нее. Нам было приказано под прикрытием мятежа дворян уничтожить приют, и проследить за тем, чтобы никто не выжил. Прибыли сегодня утром двумя отрядами. Должны были работать через три дня, но мятеж по какой–то причине начался раньше.

— Мадам Эра, которую вы убили, — я махнул в сторону спальни, — чем занималась?

— Тархан Менахем знал ее адрес и, когда мы атаковали приют, ее привлекли для подсчета трупов.

— Что она сказала?

— Сказала, что в куче не разберет, но вроде как все.

— Почему ей гвоздь в голову забили?

— Это опознавательный знак нашего отряда. Мы бы и в приюте так сделали, но Менахем–бен–Нисси запретил.

— Как тебя зовут?

Десятник замялся и уточнил:

— По дромски или по рахски?

— Как тебя родители называли, сволочь!? — выкрикнул я.

— Вукомир Горыня, — потупился он.

— А у рахов как?

— Мендэл Тупица.

— Как ты стал служить рахам?

— Голодно, бескормица, и надо своих родных кормить. Сборщик налогов забрал все, а тут набор объявили, восстание в верховьях Атиля давить. Вот и пошел. А там кровью повязали, когда деревни и лесные схроны жгли, и дороги назад не стало, — он взвился, попытался подскочить, но веревки мы вязали хорошо, добротно, и он упал. — Да, что вы знаете!? Видел я мельком, как вы в приюте жили, и чем вас кормили! Вы здесь под защитой чужеземцев жируете, а мы там, подыхаем! Иной год вся степь в почерневших трупах! Раньше нас много было, а теперь все — кончились дромы! Одни холопы рахские и рабы остались!

Курбат закатил ему для успокоения пощечину и наемник, мотнув головой, примолк. После чего я продолжил задавать вопросы:

— Где сейчас ваш отряд?

— Уже за городом, в степь возвращается. Вам их не догнать.

— Второй отряд где?

— Там только три десятка бойцов, они должны мятежникам помогать. Наш отряд сам по себе, работу сделали, теперь с заводными лошадьми к границе скачут.

— А вы почему задержались?

— В доме у этой потаскухи бумаги на всех воспитанников были, обыск производили. А потом побаловаться захотелось.

— Бумаги нашли?

— Нашли, они у Ицхака Идиота в свертке. Вместе с золотом, что у этой дуры в тайниках лежало.

— Есть какой–то сверток, — подтвердил Звенислав.

— Расскажи, как сейчас живут в бывшем Дромском каганате.

Наемник некоторое время помолчал и начал говорить:

— Наверху, мелех Каим, основатель новой династии. Он власть. Рядом с ним Совет Старейшин, во главе с премудрым Лебой. У Каима армия наемников, из горцев–гарля и бывших дромов. А у Совета Старейшин амулет Блеклой Луны, который поят силой кровавых жертв. Они все решают совместно, и разногласий между ними нет. Потом идут чистокровные и самые знатные рахи в звании бека, они что–то вроде министров. За ними следуют тудуны — наместники городов, начальники или надзиратели за степными территориями. Под ними тарханы, аристократы. Но там уже не только рахи, но и знатные дромы попадаются, которые Каиму клятву верности дали. Есть еще этельберы — иноземные правители из покоренных или подвластных племен, они равны тарханам. Рангом ниже тутуки — управленцы районов. Еще ниже воины–наемники на службе Каима и вольный работный люд. В самом низу все остальные, рабы, за счет которых живут вышестоящие.

— Про амулет Блеклая Луна, что сказать можешь?

— Ничего, — наемник отрицательно покачал головой. — Слышал только, что на врагов он насылает сильную слабость, а на рахов не действует. Поэтому в битве они подходят вплотную к противнику и убивают его. Говорят, что именно так Орисса пала. Там единственные, кто против амулета выстоял, дочери кагана Бравлина и ведуньи Родославы. Они отход каравана с детьми гвардейцев почти сутки прикрывали, пока силы не иссякли.

— Армия у рахов какая?

— Наемные отряды, постоянной численности нет. Но при нужде до трехсот тысяч воинов собрать могут. Горцы–гарля в основном пехотинцы. Дромы и борасы конница. А есть еще гвардейцы, десять тысяч тяжелой кавалерии из пустынных бордзу. Флот они не держат, при необходимости пиратов нанимают. Их армия — золото, и его у них много.

— Кто враги рахов?

— Все, — десятник невесело ухмыльнулся. — Куда взор не кинь, кругом враги. Только выступить против них, мало кто решается. Есть по ту сторону степи, у хребтов горных, несколько сильных племен, схожих с дромами языком и богами. Так они с ними уже десять лет воюют. Потом на севере Орден Мореходов, мечники великие, никак покориться не желают. Местный герцог враждовал с рахами, границу перекрыл. Но раз мы здесь оказались, значит, золото опять сильней, чем честь.

— Пламен, — окликнул меня Звенислав, — светает, пора уходить.

— Идем, — я схватил один из узлов, который собрали наемники. — Курбат, ты замыкающий.

— Понял, — откликнулся горбун и позади себя я услышал хрип умирающего Мэндэла Тупицы, которого родная мать, некогда называла Вукомиром.

Мы возвращались в Старую Гавань и пока не совсем точно знали, что будем делать дальше и как жить. Однако цель в жизни появилась. Есть враг. Есть мы, трое мальчишек. Следовательно, нам надо стать сильными и перегрызть проклятым рахам, лишившим нас всего, глотки.

— Будьте вы прокляты, твари… — шептал я сам себе. — Пусть весь мир сгорит в огне. Но мы вас достанем везде, где бы вы ни спрятались.