Глава 11
Обед
Проснувшись, Сильвина не сразу поняла, что произошло. Все в комнате было по-прежнему, и все неуловимо изменилось. Зябко поводя плечами, она подошла к окну. Вот оно что! Выпал снег. Вчерашнее ненастье, тоскливый дождь, выматывающий нервы, порывы сырого ветра — все разрешилось этой ровной белой пеленой, покрывшей внутренний двор.
Внизу возились белковые, приводя территорию в порядок, — теперь им хлопот прибавилось. На нетронутом участке снега четко выделялись чьи-то следы. Их оставил неведомый любитель утренних, а может, и ночных прогулок. Пока Сильвина размышляла, кому бы они могли принадлежать, шарообразный затер следы.
Мороз подкрался неприметно и нынче ночью дал решительный бой: столбик термометра на наличнике за окном показывал «минус восемь».
Сильвина подумала о Филимене. Как-то он там, в неотапливаемой комнате? Совсем, наверно, замерз. Ни за что не хочет перебираться в теплое помещение. Уверяет, пижон, что на холоде ему лучше думается. Не забыть сказать робу, пусть хоть электрокамин ему отнесет.
Мысли текли серые и вялые, под стать разгорающемуся дню. Хорошо бы полежать, расслабиться, так все надоело… Не получится. Обязанности хозяйки виллы никто за нее исполнять не станет.
С каждым днем все труднее становилось проводить общие завтраки — а иногда обеды. Каждый раз приходилось утихомиривать баталии, вспыхивавшие за столом.
Люди менялись на глазах, озлобившись от вынужденного пребывания под одной крышей. У многих обнажалось истинное обличье, скрытое обычно под маской светской вежливости.
Вчера Сванте поинтересовался у нее, как чувствуют себя гости виллы.
— Как может себя чувствовать человек, над которым висит дамоклов меч? — пожала плечами Сильвина.
— Раз в день люди по-прежнему собираются в гостиной?
— Да. Но с каждым разом приходит все меньше народу. Скоро все окончательно разбегутся по углам, как сурки.
— Вы разрешите завтра присоединиться к вашему обществу в гостиной?
— Наконец-то вы, Сванте, снизошли до нашего общества…
— Я им и раньше не пренебрегал.
— Скажите заранее, что вы предпочитаете, и я…
— Вы не так меня поняли, Сильвина, — перебил Филимен. — Я есть не буду.
— Что же вы хотите?
— Сделать сообщение.
У Сильвины перехватило дыхание.
— Наконец-то!.. — произнесла она, справившись с волнением. — Вы нашли… кого искали?
— Не будем забегать вперед. Оповестите всех, пусть придут все.
— Да, Сванте.
— Только не проговоритесь, что буду я. Пусть это будет сюрпризом для всех… кроме вас.
Это чем же сыщик сегодня их огорошит?.. Сильвина с утра так волновалась, что на теннис не пошла. Робот, наверно, долго ждал ее — белковые приучены к точности. Теперь, хочешь не хочешь, надо обойти гостей, предупредить, чтобы в полдень были в гостиной. Каждого чем-то заинтриговать, не раскрывая карт.
Она начала с Мишеля, но в комнате его не оказалось. Мальчик перестал ходить в гостиную, ссылаясь то на отсутствие аппетита, то на неотложные дела.
Интуиция привела Сильвину в гимнастический зал, и она не ошиблась. Мишель был один в огромном помещении. Стоя у окна, он рассматривал какой-то предмет. Увидев мать, сконфузился и быстро сунул его в карман куртки.
— Шпионишь? М… милая привычка.
— Мишель, я и не думала подглядывать за тобой.
— Я не слепой, — продолжал Мишель, не слушая. — Сначала за отцом, а т… теперь — за мной.
— Ты никогда не любил отца.
— М…можно подумать, т… ты его сильно любила!
— Мальчишка, ты нам не судья!
— Нет, судья. И судья неподкупный.
— Тебя собирались подкупать? — не удержалась Сильвина.
— М…меня — нет, но кое-кого подкупили. Вернее, купили. На корню.
— О чем ты, Мишель?
— А вот обо всем этом, — сделал он широкий жест. — О шикарной вилле, которой даже президент не имеет. О белковых высшей категории, выполненных и воспитанных по особому заказу, каждый из которых стоит целое состояние. Т…такое только Ядерный центр может себе позволить. О т…туалетах от Нины Риччи. О собственном банковском с… счете на трех планетах, не считая Луны. Об индивидуальном орнитоптере, к…который…
— Замолчи.
— Не замолчу. Я д… давно собирался сказать это. Тебя купили, мама, да. Только вот покупка оказалась не совсем удачной…
Кровь прихлынула к ее лицу. Щенок, мальчишка, как он смеет! Она замахнулась, но Мишель не отшатнулся, как обычно, а сделал шаг вперед.
— Бей, мама, бей. Д…доставь себе удовольствие. М…мне не привыкать.
Сильвина опустила руку. Ярость к сыну погасла так же внезапно, как вспыхнула.
Он стоял перед ней, сутулый в отца, со щуплой юношеской грудью. На щеках выступили красные пятна, голос пресекался от волнения.
Ее сын, ее кровь. Что же разделило, что развело их? Когда выросла между ними незримая стена, подобная тому силовому барьеру, суть которого ей безуспешно пытался объяснить Арнольд? Теперь вот физики в ее доме о том же шепчутся… Но есть же какой-то там туннельный эффект, когда частица может выскочить из потенциальной ямы, хотя для ее энергии барьер слишком высок? Так что же мешает им преодолеть барьер непонимания? В эту минуту Сильвина искренне верила, что дело не в ней самой, а в злых людях, рассоривших ее с сыном.
— Мальчик мой, извини, погорячилась.
— Брось, м…мама, ты не на сцене.
— Прости меня.
— Мишель, послушай… Перед лицом нашего общего горя… — Она заговорила быстрым, горячечным шепотом, словно третьеразрядная актриса в дешевой мелодраме.
— Б…будет тебе.
Она попыталась обнять его, но сын увернулся. Тогда она схватила его за руку и привлекла к себе. Мишель поначалу сопротивлялся, потом сник.
— М… мама!
— Какой ты еще ребенок.
— И ты меня прости.
— Нет, нет, это я виновата перед тобой. И перед Мартиной тоже.
— А отец…
— Отца не трогай. Я сказала, не тебе судить нас. Но теперь у меня остались только вы, мои дети. Вы не бросите меня?
— Успокойся, м…мама.
Вытирая платочком глаза. Сильвина искоса бросила взгляд на Мишеля. Так и есть, расчувствовался, сопли распустил. Мужчина, называется. Семнадцать лет — и никакой самостоятельности. Всю жизнь — за широкой отцовской спиной, копейки в дом не принес, и еще смеет упрекать ее в нахлебничестве, оскорблять. Молокосос!
— Мама, что с тобой? Ты губу до к…крови п…прикусила!..
— Не обращай внимания, сынок. Кого волнует мое состояние?
— Не говори так.
— Придешь сегодня в гостиную?
— Не хочется, надоело в… видеть эти лица, слушать одни и те же споры, доходящие до озверения… И в то же время знать, что кто-то из них убил твоего отца.
— Не забывай: по сегодняшний день мы все в одинаковом положении, все — подозреваемые.
— Что т…ты хочешь этим сказать?
— Только то, что сказала. Приходи, сынок, сегодня в гостиную, мы продолжим наш разговор.
— К…когда ты говоришь мне сынок, я готов пойти хоть на край света.
— Вот и договорились, — кивнула Сильвина. — А теперь разминайся. Не стану больше тебя отвлекать.
Сильвина осталась в зале. Мишель сбросил куртку, оставшись в тренировочном костюме, и направился к космотренажеру — своему любимому снаряду, который занимал центр помещения. Арнольд тоже любил этот снаряд, а вот Сильвина побаивалась, поглядывала с опаской на огромный комплекс, из которого торчали в разные стороны рычаги и рукоятки.
Да, это был снаряд не для слабонервных. Выбрав соответствующий режим, можно было за пятнадцатиминутную тренировку согнать до двух килограммов веса. Мишель набрал на пульте нужную комбинацию, и вскоре вибратор загудел, швыряя, подбрасывая и вращая юношу во всех мыслимых плоскостях.
Сильвина прислонилась спиной к шведской стенке, на перекладину которой Мишель забросил свою куртку, и внимательно наблюдала за сыном.
Но тому было не до нее. Тренажер, взревев, усилил обороты, и вращающиеся лопасти слились в радужный круг.
Сильвина осторожно, шаг за шагом приблизилась к куртке, затем сунула руку назад, нащупала карман и достала из него прямоугольный предмет, который разглядывал Мишель. Это оказалась фотография. С глянцевитой поверхности на нее смотрела высокомерно улыбающаяся Даниель Радомилич. Снимок был сделан в Ядерном центре, об этом говорил возвышавшийся позади головной корпус, известный всей планете. Ей припомнились слова Атамаля, сказанные когда-то: «Через этот корпус, когда в нем работает Завара, проходит ось мироздания».
Даниель стояла, полуобнявшись с Одиннадцатым — квадратноплечим белковым, и оба щурились на солнце. Золотистые волосы Даниель водопадом ниспадали на ее плечи. Она глядела куда-то вдаль, мимо объектива.
«Снова эта змея! — со злобой подумала Сильвина. — Погубила Арнольда, теперь ей Мишеля подавай. Нет, голубушка, не выйдет. Я выведу тебя на чистую воду».
Сильвина сунула фотографию на место, и вовремя: тренажер начал урчать потише, сбавляя обороты.
Мишель, привязанный ремнями к какой-то упруго извивающейся пластине, вознесся в переменном поле под самый потолок, откуда помахал ей рукой. Сильвина махнула в ответ.
Через минуту она быстро шла по коридору, прикидывая, кого теперь нужно повидать, чтобы пригласить на общую трапезу в гостиную.
* * *
— …Я здесь, в заключении, совсем размагнитился, — пожаловался Рабидель. — Остатки формы потерял, и аппетит, и сон.
— Лучше потерять аппетит, чем мужество, — откликнулся Делион. — Недурной афоризм, а?
Они неторопливо прохаживались по внутреннему двору.
Снег, выпавший ночью, белковые еще на рассвете убрали с дорожек — мокрый, разбухший от влаги. Температура, упавшая было ночью, снова повысилась почти до нуля.
Дорожки были скользкими. Делион, поскользнувшись, едва не упал, марсианин подхватил его.
— Ты несправедлив, говоря, что мы в заключении, — сказал Александр. — Я, например, в таких шикарных условиях никогда не жил.
— По мне, клетку хоть позолоти — она клеткой останется. Вон как у попугая — любимца Сильвины.
— Но она его иногда выпускает, разрешает по помещениям полетать.
— А нам — дозволено по двору прогуливаться. Как видишь, аналогия полная.
О шахматах заядлые партнеры не вспоминали — их головы были полны другими заботами.
— Нервы на пределе, — пожаловался Рабидель. — Этот красавчик решил нас взять измором. Кончится тем, что пойду к Филимену и скажу: «Я убил Завару. Сажайте меня за решетку, только выпустите остальных».
— На юридическом языке это называется самооговор, — заметил Делион, глянув на бледное, осунувшееся лицо собеседника.
— Пусть Сванте называет это как хочет, — махнул рукой марсианин. — Больше так не могу. Чувствую себя, как фертачник при ломке.
— Откуда тебе знать, как чувствует себя фертачник? Зельем баловался?
— Фертач не пробовал, Бог миловал. А вот на несчастных этих насмотрелся, их на Красной планете хватает.
— Город Марса — столица фертачников. У тебя на них глаз наметанный?
— Конечно.
— Как думаешь, есть фертачники среди гостей виллы? — спросил Дел ион.
Рабидель задумался.
— Пожалуй, Эребро.
— Эребро?
— Если он и не фертачник, то был им.
— Как ты можешь знать?
— Кто фертачил, у того клеймо остается на всю жизнь.
— Печать дьявола?
— Вроде того.
— Я читал, что у бывшего фертачника может наступить полоса сумеречного сознания, когда он не ведает, что творит. В таком состоянии он способен на любой поступок, который не оставляет в памяти следов.
— Думаешь, Сванте об этом не знает?
— Не знаю, что думает Сванте и как продвигается следствие. Мне он об этом не говорит.
— Но ты же его ментор!
— Наши занятия по физике у меня уже в печенках сидят. Иногда я спрашиваю себя, кто чей ментор? В некоторых вопросах пространства и времени он опередил меня. Да и не только меня…
— Ладно, физику побоку. Мы с тобой задумали вещи посерьезнее.
— Наше частное расследование ты ставишь выше науки?
— Выше всего на свете!
— Тогда давай начистоту. Давай-ка выясним все друг о друге, чтобы не оставалось недомолвок. Скажи, Раби, как у тебя складывались отношения с Заварой? Был ты на него в обиде?
— Ты что, меня подозреваешь?.. — возмутился марсианин.
— Дело не в том. Начиная расследование, мы должны быть абсолютно уверены друг в друге. Иначе наша операция утрачивает смысл.
— Я всегда преклонялся перед Заварой…
— Э, брось, — поморщился Делион. — Все эти слова я слышал здесь, на юбилее, и не далее как три недели назад… Меня интересуют ваши личные отношения. Впрочем, не хочешь — не отвечай.
— Отчего же, отвечу. В изучении пространства и времени мы шли соседними дорожками, по параллельным путям. Арнольд опередил меня, доказательство чему — его будатор. Ну, а я приотстал, но все-таки сделал несколько шагов, причем — задолго до открытия Завары. Завара использовал мои результаты, забыв сослаться на первоисточник.
— Послушай, Раби, сколько тебе лет? — спросил неожиданно Делион.
— На твой вопрос, Атамаль, с точностью не ответит ни один физик, имеющий дело с аппаратурой времени.
— Гм… В таком случае, сколько лет Заваре?
— Завара не исключение. Он столько возился со своим будатором… Может, ему пятьдесят лет, а может, и все четыреста. Подсчитать все случайные завихрения времени, в которое попадал Завара, не под силу ни одному компьютеру.
— А как же юбилей Завары?
Марсианин улыбнулся:
— Чистая условность.
— Вернемся к твоим отношениям с ним.
— Видишь ли, Атамаль, у меня было в жизни много увлечений: история, археология, математика… Даже архитектура. Занимался я и проблемами времени. Из результатов тайны не делал — публиковал их. Вот Завара ими и воспользовался. Он нашел им применение получше, чем твой покорный слуга.
— Но это плагиат!
— Зачем так категорично? Просто он подобрал то, что плохо лежит.
— Объяснялся с ним?
— Попробовал.
— И что?
— Самое смешное, Завара и не думал оправдываться. Сказал, что наука едина, и разрезать ее на частные владения безнравственно. Если бы, мол, каждый ученый опирался только на собственные результаты, то не было бы ни Исаака Ньютона, ни Альберта Эйнштейна. Чтобы видеть дальше, надо стать на плечи других. Мы тогда крупно поговорили, даже поссорились. Но что толку? Прошлое не изменишь, говорю тебе как хроноскопист.
— Кто из физиков знает о вашей ссоре?
— Никто. Я не стал раздувать пожар.
— А сообщил ты об этом…
— Сванте Филимену? — подхватил марсианин. — Да, рассказал, хотя и не собирался. Он любого вывернет наизнанку.
— Выходит, Рабидель, у тебя были серьезные основания ненавидеть Завару, — подытожил Делион.
— Ненавидеть — слишком сильно сказано. Но и особо любить его, Атамаль, мне было не за что. Думаю, то же самое могли бы сказать многие, помимо меня.
— Что ж, ты был искренним, Раби. Буду искренним и я. Арнольд обокрал и меня, если называть вещи своими именами.
— И ты, Брут?!
— Вот именно. Я работал в Ядерном давно, еще до прихода Завары, идей было много, а с возможностями для их осуществления — не густо. Сам знаешь, сколько стоят опыты, связанные с пространством и временем. С приходом Арни я почувствовал себя на седьмом небе от счастья: он подписывал мне любые сметы, на самую умопомрачительную сумму, если того требовал эксперимент. Не говоря об энергетических тратах и всем таком прочем… Кроме того, в течение многих лет я пользовался полной свободой в научных разработках. Знал ведь, дьявол, чем привлечь меня! Став шефом центра, Завара сказал мне: «Вы можете, Александр, ставить любой эксперимент, хоть луну натирать гуталином, можете месяцами не появляться на службе, фертачничать на Марсе либо бражничать с красотками в мегаполисе, — никого это не волнует. Для меня важно одно: чтобы вы не остыли к нашей общей теме. И еще — желательно время от времени обсуждать результаты наших исследований…»
— Звучит довольно симпатично.
— На поверку это оказались пустые словеса. То есть я мог, конечно, не являться в лабораторию, но не стал пользоваться этим правом. Работал как одержимый, с утра до ночи торчал в Ядерном. Какой физик трудится иначе, если ему созданы такие условия для работы?
— Тут Завара рассчитал точно.
— Что касается «совместного обсуждения исследований», — продолжал Делион, — то это была ловушка, хитро расставленная Арни, в которую я благополучно угодил.
— А ты сразу догадался об этом?
— Увы, только много лет спустя. Обычно дело происходило так. Завара спрашивал, какого я мнения о той или иной теории, формуле. Происходило это в непринужденной обстановке, в легком жанре, в последнее время — за чашкой неподражаемого тибетского чая…
— Когда его подает Даниель, позабудешь обо всем на свете, — заметил марсианин.
— Неужели и ты подпал под чары роковой красавицы? — удивился Делион.
— Нет, это я только так… Истины ради.
— Ну, вот… Прихлебывая этот чай, я высказывал Арнольду многое, очень многое… Свои оценки, соображения, идеи будущих экспериментов. Завара слушал, казалось, рассеянно, с чем-то соглашался, с чем-то — нет. Однажды мне пришла в голову идея, совершенно дикая с точки зрения здравого смысла. Я предположил, что материя, окружающая насаживая.
— А время?
— И время, разумеется. Но не в житейском смысле, а в некоем высшем.
— Мне тоже чудилось когда-то нечто подобное… Но я боялся додумать мысль до конца, — сказал марсианин. — А как ты пришел к ней?
— Я просто развил идеи старого физика Эрвина Шредингера, которые он изложил в книге «Что такое жизнь с точки зрения физика». Там он рассматривает чисто биологические явления с точки зрения квантовой теории.
— Помню эту работу, — кивнул Рабидель.
— Я тогда подумал, — продолжал Делион. — Почему явления биологии и физики обязательно надо рассматривать параллельно? А может, эти параллели пересекаются, как утверждает теория Николая Лобачевского?! Далее я рассуждал так. Что является носителем наследственной памяти в живом организме? Гены. А что такое гены с точки зрения не биолога, а физика? Мельчайшие частички организма.
— Его кварки.
— Можно сказать и так. Гены обладают потрясающей способностью восстанавливать, воспроизводить новый организм, похожий на старый. Делают это они с помощью матрицы, некоей таблицы, чертежа, если угодно. А теперь — внимание, мы подходим к главному пункту моих рассуждений. — Делион огляделся, хотя кроме них, не считая белковых, расчищающих снег, во дворе никого не было. — Мельчайшая частичка живого — ген — обладает памятью, сказал я Заваре. Так почему бы не предположить, что все элементарные частички в природе обладают такой памятью? Пусть своеобразной, пусть для нас пока непривычной, но — памятью. И я мечтаю — не знаю только, как это сделать — пробудить ее.
— Так-так. А что Арнольд?
— Он, казалось, не воспринял мою идею всерьез.
— Кто еще присутствовал при вашем разговоре?
— Только Даниель. Белковых он выпроводил, теперь-то я понимаю почему: они запоминают все, что слышат… Когда я высказал свою мысль до конца, Завара поднял меня на смех. Я, говорит, такое, Атамаль, мог ожидать от кого угодно, только не от тебя, серьезного ученого. Ну, я огорчился: что ни говори, Арни всегда был для меня авторитет. Человек он, может, так себе, но физик — высочайшего класса… А Завара не унимается, развеселился не на шутку. Полюбуйся, говорит, Дани, у нашего друга крыша поехала. Живое время! Память материи! Ну, скажи, можно себе представить память булыжника на мостовой? И так далее. В общем, разделал он меня, как Бог черепаху.
— И ты забросил свою идею?
— Забросил. К тому же, новый интересный замысел подвернулся. Но Завара наш разговор не забыл! Спустя энное время совершенно случайно узнаю, что наш достопочтенный лауреат спокойненько присвоил мою гипотезу, развил ее и строит тот самый аппарат, который мы с тобой спустя полгода имели удовольствие лицезреть в действующем состоянии, на вилле нашего мэтра.
— Будатор?
— Он самый.
— Объяснялся с ним?
— Нет. Что толку? Вот и с тобой он поступил точно так же…
— Я — дело другое. У меня не было прямых доказательств.
— Вот и у меня их не было.
— У тебя был свидетель разговора.
— Это Радомилич-то? Ее мозговые извилины, если они есть, созданы не для физики, а совсем для другого.
— Ты несправедлив, — возразил марсианин. — Даниель — девушка смышленая.
— А если даже и так… Как ты думаешь, стала бы она свидетельствовать против своего возлюбленного?
— Можно было дать сообщение в прессу.
— Думал об этом, Раби. Но у Арнольда длинные руки. Не зря его называют королем физиков — в своем королевстве он обладает… обладал неограниченной властью. Не хотел я на старости лет оказаться на улице без куска хлеба. Как несчастный Эребро. «Он раньше подавал надежды — теперь он кофе подает», — процитировал Делион сам себя.
— Это ты-то, ученый с мировым именем? Он не посмел бы.
— Еще как посмел бы. В нашем мире главное не имя, а власть. Мне же за молчание он платил, и весьма недурно.
— Послушай, Атамаль! Может, он пригласил тебя на юбилей, чтобы загладить свою вину?
— Любопытная теория, Раби. Кстати, она объясняет и то, почему он пригласил тебя.
— И Эребро!
— Ну, тогда, следуя закону математической индукции, и всех остальных! Выходит, каждый из приглашенных имел на юбиляра зуб… и каждый имел основания укокошить Завару.
— Да, задачка у Филимена — не позавидуешь.
— И все-таки непонятно: неужели Завара рассчитывал помириться со всеми разом?
— Этого мы никогда не узнаем.
— Что ж, исповедовались друг перед другом.
— По крайней мере, облегчили душу.
— Но ни на шаг не приблизились к раскрытию тайны…
Озябнув, они вернулись в дом.
— Так или иначе, Завара получил свое, — произнес Делион. — Выскочка, похититель чужих идей.
— Он гений.
— И гению не дано право присваивать чужое. В том, что произошло, я вижу перст Божий.
До общей трапезы в гостиной еще оставалось время, и они решили по пути заглянуть в гимнастический зал.
— Знаешь, Атамаль, мне всю жизнь не хватало времени, — сказал марсианин, когда они шли по пустынному коридору. — Не думал, что наступит пора, когда стану убивать время.
— Если ты не будешь убивать время, оно убьет тебя, — повторил Александр мрачный афоризм Завары.
В зале никого не было. Тренировочные снаряды застыли по углам. Посреди помещения возвышался космотренажер, похожий на создание архитектора-кубиста. Панели кто-то отключил, и в зале было полутемно: серенький свет, с трудом пробивавшийся в окна, не давал достаточного освещения.
— Слушай, кто это? — неожиданно прошептал марсианин, схватив Дел иона за руку.
— Где?
— Вон, возле шведской стенки. Оба вгляделись, но разобрать ничего нельзя было.
— Эй, приятель, ты кто такой? Откликнись, — громко произнес Александр, но ответа не последовало, только глухо охнуло эхо пустынного зала.
— Похоже на призрак, который я видел в кабинете Завары, — шепнул марсианин. — Но теперь хоть, слава Богу, у меня свидетель есть. — Сейчас мы разберемся, что это за призрак, — сказал Делион и решительно шагнул к шведской стенке.
Фигура не шевелилась.
Внезапно отворилась дверь и в зал вбежал Мишель в тренировочном костюме.
— О, вечные партнеры, светила мудрости! П.-привет, — бросил он им.
— Привет, молодое поколение, — ответил Делион.
— Здравствуйте, молодой человек, — откликнулся марсианин.
— Решили гимнастикой подзаняться? Рекомендую тренажер. К… космический! — С этими словами Мишель, к ужасу марсианина, направился прямо к подозрительной фигуре, застывшей у шведской стенки.
Существо оказалось всего-навсего курткой, забытой им на перекладине. Мишель озабоченно сунул руку в карман куртки, нащупав там какой-то предмет, и лицо его просияло.
— П… память дырявая, — прокомментировал он свои действия.
— Рановато, молодой человек, — сказал Рабидель. — У вас должна быть память, как у белкового.
— Куда мне до них! — улыбнулся Мишель. — Кстати, не увлекайтесь тренировками: через несколько минут в гостиной общая трапеза! — С этими словами он удалился, прихватив куртку.
— Ущербный парень, — заметил марсианин, когда дверь за Мишелем закрылась.
— Он в семье, похоже, не исключение.
— А раньше казалось — абсолютно благополучная семья.
— У каждой семьи свой скелет в шкафу, — выдал Делион очередной афоризм.
Они рассматривали космотренажер, стараясь разгадать принцип его действия, когда ударил гонг, созывающий всех в гостиную.
— Итак, Сильвина продолжает играть роль гостеприимной хозяйки, — прокомментировал Рабидель. — А я уже, признаться, проголодался.
— Так или иначе, время до полудня мы убили.
— В соответствии со словами покойного Завары, — закончил марсианин.
Когда Делион и Рабидель вошли в гостиную, остальные были в сборе.
— А вот и наши шахматисты. Теперь полный комплект, — облегченно вздохнула Сильвина. Она сделала знак сервороботам, которые начали разносить блюда.
Сильвина сидела на том же месте, которое занимала во время юбилейного празднества.
Стул рядом пустовал.
Все четыре видеостенки были включены — впервые после трагической ночи. Сделать это попросил хозяйку Филимен. Впрочем, у Сильвины хватило такта сменить ролик со шведским королем, вручающим Заваре премию.
— Ты неуловима, моя прелесть, — негромко сказал Арсениго, обращаясь к сидящей рядом Даниель. — Я сегодня прождал тебя полдня, и напрасно.
— Это где ты меня ждал?
— В засаде.
— Мы не договаривались о встрече.
— А разве договаривается с дичью охотник?
— Ты не охотник, а я не дичь, — повысила Даниель голос. Гурули беспокойно заерзал, но в общем шуме голосов их разговор не был слышен.
Между тем серворобот дошел и до них. Арсениго вознамерился положить соседке еду.
— Не надо, Арсени, — попросила Радомилич. — Я и так от безделья растолстела, скоро в платье не влезу.
— По тебе не скажешь.
— Охотник должен быть наблюдателен!
В середине трапезы Даниель поднялась и хлопнула в ладони, требуя внимания.
— Мы живем здесь, словно послушники в монастыре, — начала она. — Не знаю, как кому, а мне это не нравится.
— Она тут стала бойкой особой, — шепнул марсианин приятелю.
— Что же предлагается? — громко поинтересовался Делион.
— Поднять общий дух, иначе мы все свихнемся. Давайте проведем в гостиной вечер, и назовем его… ну, скажем, вечер первого снега.
Мартина и Эребро переглянулись.
— Идея недурная, — поддержал марсианин.
— Вечер — это п…прекрасно, — оживился Мишель, не отрывая глаз от Радомилич.
— И какова его программа? — спросил Делион.
— Я берусь организовать чаепитие по-восточному. А дальше — вольная импровизация.
— Скажите еще — танцы, — в сердцах бросила Сильвина.
— Я и в танцах не вижу ничего дурного, — невозмутимо ответила Даниель. — Тем более, среди нас имеются признанные мастера этого жанра.
Хозяйка побледнела. Как эта мерзавка смеет так вести себя в чужом доме? Гм, чужом… И почему до сих пор Филимен не появился?
— Можно так: каждый расскажет самый интересный эпизод из своей жизни, — предложил Рабидель.
— Чай, чай, — пробурчал негромко Делион, ни к кому не обращаясь. — У меня это тибетское зелье с некоторых пор в печенках сидит!
Предложение Радомилич не вызвало единодушия — мнения разделились.
…Сильвина слушала жужжание голосов, как сквозь вату. Тревожное чувство, охватившее после утреннего разговора с Филименом, не покидало ее. Даже выходка Даниель, намекнувшей на ее кафешантанное прошлое, не особенно зацепила Сильвину. В другой раз она, конечно, поставила бы дерзкую выскочку на место.
Иногда взгляд Сильвины скользил с одной видеостенки на другую, но в сюжеты она не вникала. Реплики киногероев и тех, кто сидел за столом, сливались для нее в нестройный шум.
Как это ни противоестественно, вынужденное пребывание под одной крышей сблизило этих людей, по мнению Рабиделя. Вчера он сказал ей: «Мы здесь живем как одна семья». Хороша семейка, один из членов которой — убийца ее мужа!
Ну, а ее-то семья, — разве она была намного лучше? Немало успела передумать она бессонными ночами, ворочаясь с боку на бок, с тоской поглядывая в окно, за которым никак не хотел разгораться рассвет. Часто вспоминала прошлое, когда Арни был жив.
Все попытки уйти от тягостных дум ни к чему не приводили: ни теннис дурацкий с сервороботом, ни общие трапезы в гостиной, на которые она положила столько сил. Ни к чему не приводили и попытки помириться с детьми.
Однажды, когда часы прокуковали полночь, Сильвина проснулась, как от толчка. Стараясь унять сердцебиение, прислушалась. Тишина стояла плотная, слежавшаяся. Дом, казалось, вымер. Вот подняться бы сейчас и как есть, босиком, побежать к детям — Мартине и Мишелю. Когда началась ее разобщенность с ними, из какого пустякового конфликта выросла? Неважная она была мать, да и жена тоже.
Обед приближался к концу, когда средняя дверь внезапно открылась, разорвав грохочущий экран, и в гостиную вошел Сванте Филимен. Разговоры смолкли, все взоры устремились на вошедшего. Лицо сыщика было по обыкновению замкнуто, глаза смотрели спокойно.
— Приветствую всех, — сказал он.
Хозяйка пригласила его к столу, но Филимен отказался под тем предлогом, что не голоден.
Выйдя на середину комнаты, он произнес:
— Я хочу сообщить о ходе следствия.
Наступила мертвая тишина, прерываемая стуком положенных на стол вилок и ножей.
— Хочу проинформировать всех, без исключения. Несколько позже вы поймете почему.
— Недурно, Сванте, было бы сделать это раньше, — позволил себе замечание Делион, как ментор.
— Раньше у меня было несколько версий. Теперь осталась одна, наиболее вероятная…
Филимену бросилось в глаза напряженное лицо Мишеля, вдруг покрывшееся мелкими капельками пота. Сыщик, хотя и собрал по следствию огромное количество информации, подвластное лишь компьютеру, знал не все. В частности, ему не было известно, что у Мишеля в последние дни выкристаллизовалась собственная, в высшей степени экстравагантная гипотеза о том, кто является убийцей его отца. Этой гипотезой он еще ни с кем не успел — или не решился — поделиться. И теперь всеми фибрами исстрадавшейся души Мишель жаждал либо подтверждения, либо, наоборот, опровержения своей гипотезы.
— Итак, кто же среди нас убийца? Кто выстрелил в Завару? — не сдержался Арсениго.
— Пока есть только версия, хотя и наиболее вероятная. Вероятность необходимо перевести в достоверность. Надеюсь сделать это в ближайшее время, но мне не достает нескольких деталей.
— Откуда они возьмутся? — спросил Рабидель.
— Мне поможете вы, здесь присутствующие. Детали могли сохраниться только в вашей коллективной памяти. Каждый должен будет сосредоточиться и припомнить ночь убийства, мельчайшие подробности посещения кабинета Завары.
— Каждый из нас и так рассказал вам все, что знал, — подала голос Мартина.
— Это вам только кажется. Остались нетронутые уголки памяти.
— Я, например, ничего не скрывала… — пожала плечами Сильвина.
— Я не ставлю под сомнение вашу добросовестность. Речь о другом. Человеческая память — хитрая штука. Любит припрятывать информацию, как бы про запас. Мы извлечем ее, но только коллективными усилиями.
— Может быть, Сванте, вы собираетесь допрашивать нас под лучами, подавляющими волю? — сказала Даниель. Она не далее, как нынешней ночью прочла детектив, подсунутый Мишелем, где излагался именно такой метод допроса.
— Нет, — покачал головой Филимен. — Нужную информацию я получу методом мозговой атаки.
— П… простите, а что это такое — мозговая атака? — спросил Мишель.
— Вы, подготовившись, соберетесь вместе, я буду задавать вопросы, а вы — без промедления отвечать на них. Это и будет пробуждение вашей коллективной памяти.
— Выходит, нам предстоит последний штурм твердыни, — произнес Делион.
Сильвина спросила:
— А где будет происходить этот самый… бой?
— Здесь, в гостиной. За этим самым столом, при работающих видеостенках. Обстановка должна быть такой, как в ночь убийства.
— Когда это будет? — спросил нетерпеливо Гурули.
— Сегодня вечером.
— А я предлагала сегодня вечером совсем другое, — заметила Даниель. — Значит, не судьба провести нам вечер первого снега…
— Но какова же ваша версия, Сванте? Кто стрелял в Завару? — спросил марсианин.
— Об этом я сообщу позже. — Филимен внимательным взглядом осмотрел присутствующих.
Мартина вертела в руках прозрачный стаканчик с подтаявшим мороженым, не замечая, как белая жижа проливается на скатерть. Сидящий рядом с ней Эребро неподвижностью напоминал мраморное изваяние Аполлона. Рабидель с Делионом обменялись многозначительным взглядом, словно им было известно нечто, скрытое от других. Мишель побледнел, как мел. Сильвина в задумчивости барабанила пальцами по столу. Один только Арсениго сидел с безмятежным выражением, словно все происходящее его не касалось, и смотрел не на сыщика, как остальные, а на Даниель, как будто кроме них двоих в гостиной никого не было.
— До вечера у вас есть время все продумать, — сказал Филимен.
— А если кто-то скажет неправду? — спросил Делион. — Или утаит то, что знает?
— Этого никому не советую. Неправда тут же выплывет при перекрестном опросе.
После ухода Филимена снова вспыхнул шум.
Кто-то выражал радость, что наконец-то наступила определенность, другие выглядели угнетенно.
Обед был позабыт. Стулья с шумом отодвигались, люди сбивались в группки, обменивались впечатлениями, обсуждали необычное предложение Филимена. Выбрав момент, когда Даниель осталась одна, Мишель подошел к ней.
— Понравилась книга, Дани?
— Спасибо. Знаешь, я в первый раз в жизни так увлеклась чтением.
Мишель вспыхнул от радости.
— Я тебе еще принесу. Такую книгу припас…
— Не надо, не заходи, что-то читать расхотелось.
— Дани, пойдем, прогуляемся, — предложил он, набравшись решимости.
— Забыл, что мы взаперти? — она насмешливо посмотрела на него. — Куда тут пойдешь? Разве что во внутренний дворик, а на тебя со всех сторон в окна смотреть будут.
— А пусть смотрят!
— Нет уж, спасибо.
— О, ты не з…наешь нашей виллы, — загорячился Мишель. — Я п…покажу тебе под домом целый подземный городок: п…подвалы, склады… Я даже пытался в детстве карту подземных помещений составить, да запутался.
— В детстве? Думаю, это было не так давно.
— Мне скоро стукнет…
— Знаю, знаю, все равно я для тебя старуха.
— Ты всего на год старше меня, — возмутился Мишель.
— Может, на год, а может, и нет.
— Что-то не пойму. Ты о чем, Дани?
— Арнольд однажды объяснял мне, что время — понятие условное. Оно может то сжиматься, то растягиваться, как пружина. И еще он говорил, что если случайно попадешь в параллельное пространство, время там течет иначе…
— Но мы-то с т…тобой в одном пространстве, и вообще п…причем здесь мой отец?!
— О, у нас зубки прорезаются.
— Дани, нам надо серьезно поговорить. — Мишель увидел приближающегося к ним Арсениго и замолчал.
Решимость, которую Мишель копил в себе долгими днями, при виде Гурули улетучилась, словно воздух из продырявленного воздушного шарика.
— А я так ждал, что будет вечер первого снега! — сказал Арсениго. — Самый интересный случай в моей жизни вспомнил, чтобы всем рассказать.
— Да, вечером нам предстоит развлечение другого рода, — заметила Даниель.
— А по-моему, м…мозговая атака, или штурм, — это жутко интересно! — воскликнул Мишель.
— Вот иди и готовься! — посоветовал Арсениго. — На два слова, — обратился он к Даниель и, взяв ее под руку, отвел в сторонку.
— Что это значит? — спросил он. — Ты на младенцев перекинулась? Имей в виду, я не мяч, который можно футболить.
— Я никому не даю отчет.
— То ты за этим сыщиком бегала, теперь — этот мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло.
— Тебя это не касается.
— Ошибаешься.
— Какие у тебя права на меня?
— Право любви.
Запомни, Арсениго: для меня существует только взаимная любовь. Другой я не признаю.
Гурули крепче сжал ее локоть:
— Дани, нам нужно серьезно поговорить.
— Всем со мной охота поговорить. Надо же!
Мы с тобой можем неслыханно разбогатеть, если будем действовать заодно. Надеюсь, ты догадываешься, о чем я говорю.
У меня голова болит. Давай оставим серьезные разговоры на завтра.
— Даниель!
— Как ты можешь всерьез относиться к этому мальчику, Мишелю?
— Все мужчины — враги.
— Ему до мужчины далеко… Был у меня в комнате, книгу приносил. И представляешь, что сотворил?..
— Говори, — сжал кулаки Арсениго.
— Совсем не то, что ты подумал. Мою фотографию стащил. Совсем ребенок, нельзя к нему относиться серьезно.
— Все, что связано с тобой, я воспринимаю серьезно, — отрубил Арсениго и сжал ее локоть так, что она вскрикнула:
— Синяк оставишь!
— Это на память.
Когда нахальный физик увел Даниель, Мишель, в расстроенных чувствах, отправился бродить по вилле. Его угнетала главная мысль, которой он так и не успел ни с кем поделиться. Странно, он расстался с Даниель пять минут назад, а уже не может представить ее лица. Она изменчива, как облако, как Протей. Пожалуй, к лучшему, что он не успел ей сказать то, что задумал. Иногда она так насмешничает над ним, что готов надавать ей пощечин. С кем еще можно поделиться? С матерью? В последнее время она изменилась, стала мягче… Надолго ли? И не актерство ли это? Мартина, Эребро? Нет, они поглощены только собственными проблемами. Хотя сестра его наверно поняла бы… Нужно во всем признаться Филимену. Но только потом, потом… Уж очень боязно глядеть в его немигающие глаза, словно с обрыва в реку бросаешься.
Мартина лежала, натянув до подбородка полосатый плед, когда в дверь постучали.
— Войдите, — сказала она. — А, это ты, Мишель? А я подумала…
— Сосредоточиваешься для мозговой атаки?
— Нет, так прилегла. Знобит немного.
— Я должен сообщить тебе одну вещь.
— Бьюсь об заклад, какую-то тайну, — слабая улыбка тронула ее губы. — Когда Сванте появился в гостиной, ты так смотрел на него… словно завороженный.
— Не смейся.
— Бог с тобой, Мишель. Я не смеюсь. Так что, собственно, произошло?
— Т-ты заметила, как я глядел на Филимена. А вот как он на меня смотрел, ты обратила внимание?
— Как на всех.
— Нет, на м… меня по-особенному. Он ожидал от меня п… признания.
Она рывком села:
— Какого признания?
— Мартина, мне к… кажется, это я убил отца.
В одной рубашке она соскочила на пол, следом соскользнул плед, улегшись у ног пестрым клубком. — Что значит — «мне кажется»?
Мишель опустил голову.
— Говори! Говори все! — схватила она его за безвольную руку.
— Понимаешь, Марти, после той ночи… П…после той проклятой ночи, когда мы все, как сумасшедшие, бегали в кабинет отца, смотреть, как работает будатор… У меня появились провалы в памяти.
— Провалы?
— Да. Необъяснимые. Вдруг в мозгу вспыхивает картина, виденная в глубине шара… П… потом накатывает голубое сияние, которое окружало сферу. И — черный п…провал. Какой-то промежуток времени полностью выпадает из памяти. Я хожу, разговариваю, но п…потом абсолютно ничего не могу припомнить. Мне кажется, в таком вот состоянии, при выключенном сознании, я вошел в к…кабинет и выстрелил в отца.
— Ты с ума сошел!
— Боюсь, что да, — с потерянной улыбкой подтвердил Мишель.
— Давай попытаемся разобраться. Отец был один, когда ты вошел в кабинет?
— Говорю же тебе, я ничего не помню, — с отчаянием произнес Мишель.
— Ну, хорошо. Тогда попытаемся восстановить события. Ты вошел. Предположим, он был один. Сидел за письменным столом, вероятно, записывал наблюдения, связанные с будатором. Револьвер лежал на столе. Ты подошел, взял его… Так?
— Так.
— Сделать незаметно ты это не мог, ведь оружие лежало перед отцом. Все это нам известно от Филимена. А теперь давай рассуждать логически: он ведь должен был насторожиться, когда ты взял регельдан?
— Вовсе нет. Наоборот, отцу и в голову не могло п…прийти, что я выстрелю в него.
— Верно, — согласилась Мартина и поправила рубашку на груди.
— Понимаешь, у меня отключилось сознание.
— Ну да, и в игру вступило подсознание. Сон разума порождает чудовищ…
Брат и сестра дружили, и Мартина многое знала из тайной жизни Мишеля. Знала, что Мишель ревновал отца к Даниель. Кроме того, брат хорошо относился к Эребро и очень переживал, когда отец по непонятной причине уволил жениха Мартины.
Теперь они обсудили все это, вспомнили еще случаи отцовской несправедливости и самодурства.
— П…послушай, все это так! — воскликнул Мишель. — Но это же не основание, чтобы я п…пустил пулю в собственного отца, да еще подло, в затылок!
— Тем не менее, отец убит.
— Что же делать? П…пойти к Филимену и все рассказать, п…пока он не назвал меня сегодня вечером?..
В комнату вошел Эребро.
— Привет, — сказал он. — Пьесу репетируете? Я еще в коридоре услышал ваши голоса…
— Такую пьесу, что не дай Бог, — ответила Мартина и вкратце рассказала Эребро о страшном признании Мишеля.
— Святой космос! — воскликнул Эребро. — Я знаю, такие провалы в сознании бывают у фертачников. Ты, часом, не фертачил?
— Никогда.
Мартина, оденься все-таки, — посоветовал Эребро и снова обратился к Мишелю: — А еще такие провалы у тебя бывали?
— Да. Сегодня утром.
— Расскажи подробнее.
— Я решил размяться немного на тренажере. Пошел в гимнастический зал. П…помню еще, там мама оказалась… П…поговорили. П…потом я куртку сбросил, вот эту, вошел в тренажер, задал ему программу. И дальше — провал.
— С кем общался? — спросила Мартина, накинувшая на плечи плед.
— Не помню.
— Это мы выясним, расспросив других, — решил Эребро. — А что произошло, когда память вернулась?
— Это я помню, но смутно, как во сне. П…пришел в себя на верхней галерее. Кто-то открыл окно, и я чуть не околел от холода. Он и привел меня в чувство. Я лежал навзничь на полу, в окно сеялся снег и падал мне на лицо. Я был без куртки. П… первой мыслью было — где мог обронить ее? Дело в том, что в кармане ее лежал… — Мишель замялся, — лежал важный документ.
— Какой еще документ? — спросил Эребро.
— Ну, очень важный…
Оставь его, Эреби, — сказала Мартина, догадывавшаяся об истине. — Это к делу не относится.
Мишель перевел дух.
— Припомнился тренажер, гимнастический зал, — продолжал он. — Побежал туда. Матери в зале уже не было, зато там оказались Рабидель с Делионом… К… кажется, надерзил им…
— А куртка? — спросил Эребро.
— Куртка, к моей радости, оказалась в зале. Видимо, там я ее бросил — это припомнилось уже потом.
Мартина спросила:
— Документ не пропал?
— Не пропал.
— Он хочет пойти к Филимену и рассказать, что считает себя убийцей, — сказала Мартина.
— Не торопись, Мишель, — посоветовал Эребро. — Ведь тот факт, что именно ты выстрелил в отца, еще не доказан. В твоем рассказе для меня многое не ясно. Подожди до вечера. И постарайся припомнить все, до мельчайших деталей, как советовал Сванте.
— Подождем мозговой атаки, — заключила Мартина.
* * *
Хотя марсианин с Делионом держались спокойно, они были взволнованы необычным предложением сыщика не меньше других. Перебирали в памяти каждое слово, произнесенное Филименом, стараясь отыскать в нем скрытый смысл.
— Мозговой штурм — штука обоюдоострая, — покачал головой Делион.
— В старину этим методом пользовались для решения сложных научных проблем.
— Но потом от него отказались.
— Да, метод обоюдоострый. Он может привести к непредсказуемым результатам, запутать задачу.
— Откуда пришла Филимену мысль применить мозговую атаку? Боюсь, здесь есть доля моей вины.
— Ты советовал ему?
— Нет, в вопросах следствия Сванте ни с кем не советуется. Я — только ментор по физике. И рассказал ему однажды об этом методе, который применяли ученые прошлых веков.
— Пожалуй, замысел Филимена интересен.
— Мозговой штурм в уголовном расследовании? Ерунда.
— Но почему? Задачу вполне можно математизировать, как систему уравнений со многими неизвестными.
— Доживем до вечера. Тогда увидим, что даст Филимену его метод. Ну, а если сыщик потерпит провал, или его занесет не туда, — будем действовать, как договорились. Возьмем всю ответственность на себя. Атамаль, Атамаль, мне тебя очень жаль…
— Что это ты себя жалеть вздумал?
— Не только себя. И тебя. А может, и еще кое-кого, — несколько загадочно произнес Александр.
— Наоборот, радоваться надо, что приходит конец неопределенности. А заодно, я надеюсь, и нашему заточению.
— Когда идет штурм крепости, может ведь и невинный пострадать… Сыщик-то наш со странностями, и притом он в единственном лице представляет для нас Фемиду.
Они сидели, отдыхая, на бортике электромагнитного бассейна.
Рядом лежали, небрежно брошенные, плоскости для серфинга. Там, внизу, в глубине бассейна клубились эфемерные силовые волны, по поверхности которых пробегали радужные блики. Гребни самых высоких волн были украшены белым подобием пузырящейся пены.
— Даже не верится, что мы живыми из этой каши выбрались, — показал марсианин вниз.
— Вот так бы нам из другой каши выбраться. Ты где загорел так? Под солнцем Красной планеты?
— У нас так не загоришь, солнышко на Марсе суровое. Это я проводил опыты со временем и попал однажды в переделку. Замкнутая петля времени выбросила на тропический остров в океане. Спасибо, что земном. Этакий новоявленный Робинзон. Представляешь? Ни деревца, ни кустика, ни травинки. Представляешь? А солнце жжет, как сумасшедшее. Едва не сгорел. Спасся чудом — заметили с пролетающего орнитоптера. Но что-то с пигментацией произошло — с тех пор загар не проходит.
— И лицо у тебя, словно обожженное. Обратись в косметический центр, есть такой в мегаполисе.
— К чему? — махнул рукой марсианин. — Пусть внешностью занимаются молодые. Те, кто вокруг Даниель увивается.
— А шрамы на теле там же, в петле времени, получил?
— Да, — ответил Рабидель и помрачнел.
Они оделись и направились к выходу. Потолок над бассейнами представлял собой купол, имитирующий небо. Ночью на нем проступали звезды, проплывала луна, можно было видеть и планеты. Сейчас над двумя физиками роились в утреннем небе кучевые облака.
— У меня из головы не выходит одна фраза Филимена, — нарушил молчание марсианин.
— Какая?
— Помнишь, что он ответил, когда кто-то спросил, долго ли нам еще сидеть взаперти на вилле?
— Помню, конечно. «Ваше заточение скоро кончится». Я эти слова мысленно повторяю, как молитву, — усмехнулся Делион.
— А ты не очень наблюдателен, Атамаль. Он сказал — «вашему», значит, имел в виду всех обитателей виллы. Выходит, Завару убил кто-то со стороны.
— Это невозможно!
— Так получается.
— Случайная обмолвка!
— У Сванте Филимена обмолвок не бывает, я внимательно слежу за его действиями, — произнес марсианин. — Он действует, как машина. Как хорошо отлаженная машина.
— Ты что-то не то говоришь. Возможно, Сванте просто обратился на «вы» к тому, кто задал вопрос.
— Нет, он обвел взглядом всех присутствующих, я это хорошо запомнил.
— Но в доме нет других людей, и проникнуть на виллу со стороны невозможно.
— Нет людей, но есть робы.
— Ты хочешь сказать, что Завару убил белковый?
— Версия не хуже других. Я не удивлюсь, если именно на ней остановился Филимен. Ты погляди, как они действуют: в их щупальцах сокрыты дьявольская сила и ловкость.
— Робот не может причинить вред человеку. Таков основной принцип тех, кто выращивает и воспитывает эти машины. И ты это знаешь не хуже меня.
— Согласен. Таковы белковые, когда они выходят из ворот Зеленого городка. Но ведь они развиваются, черт возьми! Самосовершенствуются. Вспомни, и Завара стоял на той же позиции… Ну, а то, что серворобот стреляет более метко, чем человек, доказывать не приходится.
— Получается, Арнольд ратовал за то, чтобы предоставить свободу одному из своих будущих убийц. Вот она, благодарность. Но уже не скажу — человеческая.
— Что делать. Преступность и свобода шагают рядом. Если кто-то из людей совершил преступление, не станешь же ты всех подряд сажать за решетку?
— Выглядит убедительно, — согласился Делион. — Скажем о нашем выводе остальным?
— Ни в коем случае, можно все испортить. Пока это следственная тайна. Наша тайна, — подчеркнул марсианин.
— Филимену сообщим?
— И с ним погодим, он может результат себе присвоить. Хитрая бестия!
— Что ж, подождем до мозговой атаки.
— Благо, ждать недолго.
Увидев мать, подходившую к ним, Мартина и Мишель умолкли. Сильвина уловила их неприязненные взгляды, проглотила горький комок, застрявший в горле, и заговорила первой:
— Нам надо вместе кое-что обсудить… перед этой самой осадой.
— Перед мозговым штурмом, — машинально поправила Мартина.
— Ну да, перед штурмом, — кивнула Сильвина. — В гибели отца так много спорного, неясного… Надо, чтобы мы во время общего разговора не противоречили друг другу.
Когда мать умолкла, Мишель спросил:
— Кто, п…по-твоему, убийца?
— Не знаю.
— А кого подозреваешь? — спросила Мартина.
— Мало ли кого я подозреваю. Мои симпатии и антипатии к делу не относятся. Определить преступника должен Сванте Филимен.
— Убийцей может оказаться тот, кого ты никак не м…могла п…подозревать, — произнес Мишель срывающимся голосом.
— Не знаю, сын, о чем ты… Посмотрим, что вечером скажет Филимен. У меня такое впечатление, что он любому из нас может бросить обвинение в убийстве.
— Не верю ему, — сказала Мартина. — С самого начала, когда он появился в нашем доме. Его глаза — две льдинки. Он каждого вывернул наизнанку, а что толку?
— Он к…каждого видит насквозь.
— Боюсь, он вечером всех заведет, перессорит, столкнет лбами, — вздохнула Сильвина. — Кто-то первый не выдержит, ляпнет что-нибудь несусветное — вот он, пожалуйста, и преступник. А остальные рады будут его утопить, чтобы спасти себя.
— Мама, я хочу сказать т…тебе одну вещь… — начал Мишель.
— Оставь, — сказала Мартина.
— В ту ночь, когда мы все ходили в кабинет отца…
— Замолчи! — крикнула Мартина и закрыла брату рот ладонью.
— У вас тайны от меня?
— Тайны, — вызывающе ответила Мартина.
— Дети, я за эти страшные дни много поняла… Многое переосмыслила. Простите.
— Легко сказать — простите, — заметила Мартина.
— Нет, нелегко! Я словно через свой труп переступаю. Никто не знает, что будет завтра. Иногда мне кажется, мы все в тупике, из которого нет выхода. У меня дурные предчувствия. Этот Сванте… он или сумасшедший, или маньяк. Его глаза безжалостны, ты права.
— Мама, я не д…держу на тебя обиды.
— И я, — сказала Мартина.
— Дети, у нас никого больше не осталось во вселенной… После ухода отца.
Мишель хотел что-то сказать, но Мартина сделала ему знак, и брат промолчал.
— Когда рассеется кошмар… Когда пройдет гроза, если только она пощадит нас… Мы будем жить совсем иначе, — проговорила Сильвина. Она помолчала и добавила: — Этот дом… Он будет без вас мертвым. Дети, вы не покинете меня? Не оставите одну?
