Глава 26. Тимофей Галаган

На другой день после посиделок в «Тутси» Федор Алексеев отправился в музей знакомиться с Тимофеем Галаганом. Он постоял перед скромным стендом, внимательно рассмотрел старинную фотографию земляка — одну-единственную — и рисунки со знакомой подписью «ТиГ». Приятное лицо, внимательные темные глаза… фотографии чуть ли не век. Тимофей Галаган исчез без следа… если не считать того, что названо громким словом «наследие». Довольно скромное наследие, надо заметить. Дом Галаганов во время войны не уцелел, на том месте построен кинотеатр; могилы родителей Тимофея — Марии и Юрия — находятся на старом кладбище, давно закрытом, заросшем ежевикой и крапивой; черный мрамор, кресты, даты рождения и смерти. Место последнего упокоения, куда с полвека уже не ступала нога человека. А место захоронения Тимофея вообще неизвестно. И скорее всего, нет там ни черного мрамора, ни дат, ни креста. Зарыт под столбом с номером, в общей могиле, в сокрытом тайном месте. Где-то вдали от дома — как сотни и тысячи других несчастных. Судьба. Судьба? Не судьба. Человек! Каин убил Авеля, и с тех пор другие каины убивают других авелей. Брат идет на брата. Ничего не поменялось за тысячи лет…

Художник-урбанист, философ и этнограф Тимофей Галаган, давно забытый, канувший в Лету… Федор задумался. Философ? Неплохо бы найти его работы. А что, если… если первое семинарское занятие посвятить Тимофею Галагану? Пусть студиозусы займутся изыскательской работой, пусть не просто зевают в библиотеке и в Интернете, списывая наработанное чужими умами, а с пользой для дела окунутся в настоящий розыск. Все, что можно найти! Детективно-философский семинар. Федор мысленно потер руки, так понравилась ему идея воскресить пропавшего земляка. Ну хоть что-то должно было остаться? Хоть какой-нибудь след? Привлечь стариков, бледными тенями бродящих в частном секторе в пригороде, покопаться в запасниках музея, в старых документах… В старых документах! Он вспомнил странного молодого человека Эмилия Ивановича, который по ночам распивает кофе с девицами на крыльце губернской канцелярии. Кстати, можно навестить его и сделать запрос…

К нему уже спешила одышливая пожилая дама в белой блузке и длинной черной юбке. Федор любезно поздоровался. Если у вас есть вопросы, с удовольствием отвечу, сказала дама и представилась: «Лидия Васильевна, краевед».

Федор ответил, что хотелось бы побольше узнать про Тимофея Галагана, нашего замечательного земляка. Да, да, сказала Лидия Васильевна, Тимофей Галаган, конечно. Коллекция рисунков, несколько офортов…

— А философские работы?

— К сожалению, ничего из философского наследия Тимофея Галагана не сохранилось. Вы, наверное, хотите написать о нем? Он родился пятого сентября одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года, скоро у него день рождения.

— Да нет, я не журналист. Моему другу, художнику, посчастливилось приобрести два рисунка Тимофея Галагана, и я пришел посмотреть, что есть у вас.

— Два рисунка? — взволновалась дама. — Не может быть! Вашему другу сказочно повезло! К сожалению, у нас очень мало работ Тимофея Юрьевича. Раньше о нем даже не упоминали… враг народа, был репрессирован, сами понимаете. Ужасные времена. А можно попросить у вашего друга хотя бы фотографии рисунков? Или даже оригиналы на время? А мы бы дали объявление ко дню рождения, пригласили бы школьников!

— Можно, это я вам обещаю.

— Спасибо! Вы не представляете, как это для нас важно! Для всех краеведов…

— Он был, кажется, последним из рода Галаганов? — вернул ее в русло Федор.

— Да, он был единственным сыном, не женат. Это все, что у нас есть. — Она показала рукой на стенд.

— А старые фотографии города у вас есть?

— Конечно! Вот номера «Губернского вестника», в каждом какой-нибудь район города. Вот альбом известного в свое время фотографа Аркадия Жилянского, издан в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году.

Федор поблагодарил и открыл альбом. Лидия Васильевна стояла у него над душой, видимо, чтобы предупредить возможный вандализм. Федор вспомнил, как Ирина однажды рассказала ему, что застукала преподавателя черчения местного политеха, уважаемого, очень немолодого человека, за вырыванием постеров из журнала по графике. Она была потрясена. Лидия Васильевна бдительно нависала над присевшим на краешек стула Федором, почти касаясь его плеча пышным бюстом.

Бледные черно-белые фотографии, полные пафоса, история города советского периода в картинках. Первомайские манифестации с флагами, дымящие трубы заводов, пионеры с горнами.

Его внимание привлекло фото номер сорок три. На нем изображался субботник — рабочая молодежь и студенты с лопатами и носилками приводят в порядок склоны Болдинского холма. И дата: 22 апреля 1938 года. Федор вспомнил один из рисунков, приобретенных художником Виталием Щанским, — знакомый ракурс, знакомый пейзаж: едва видная Троица на холме, ажурная колокольня, дорога, деревянные домики…

— Что это? — спросил Федор у дамы, указывая на скромную невысокую стелу на пьедестале из камней у подножия холма.

— Это так называемый «Краеугольный камень», здесь когда-то кончался город и начиналась слобода, — с готовностью объяснила она. — Памятник восемнадцатого века. В Гражданскую войну он был разрушен, в конце тридцатых восстановлен, а в войну снова разрушен. Больше его не восстанавливали. Особой ценности он не представлял, просто незначительная веха в истории города.

— Часто смотрят альбом? — спросил Федор.

— Нечасто, но смотрят. Краеведы, фотографы, журналисты. Наши музейные работники тоже интересуются. Вот, например, заведующий отделом старых документов Эмилий Иванович Тагей, он у нас сравнительно недавно, молодой, но очень перспективный и старательный работник.

Старательный — понятно, подумал Федор, а перспективный? Какая, интересно, перспектива открывается в отделе старых документов?

Он распрощался с музейной дамой и вышел из застывшего мирка в августовский полдень, еще по-летнему жаркий. Совсем немного осталось до начала учебного года… Федор подумал, что соскучился по своим недорослям, учням и студиозусам. Он чувствовал, что ему не хватает их бьющей через край щенячьей энергии и нахальства.

Он неторопливо пересек центр парка и вышел к домику губернской канцелярии, где трудился старательный и перспективный молодой человек Эмилий Иванович, которого он знал по рассказам капитана Астахова. Тот самый, кому не нужно алиби. Известно, что представлять человека по рассказам других людей и увидеть самому — это две большие разницы. И зачастую выходит, что воображаемый и реальный персонажи — совершенно разные люди.

Федор поднялся на низенькое крыльцо, где однажды ночью пили кофе лиса Алиса и Эмилий Иванович, и постучал в массивную, окованную железом дверь. Он не услышал шагов и вздрогнул, когда изнутри спросили:

— Кто там?

— Эмилий Иванович, моя фамилия Алексеев, я друг капитана Астахова. Нам нужно поговорить.

Дверь открылась, на крыльцо выскочила маленькая собачка и залилась громким лаем. «Тяпа, фу!» — сказал солидный молодой человек в массивных очках с толстыми линзами. На нем была красивая серая рубашка, синий галстук-бабочка и темно-серый льняной пиджак. Эмилий Иванович, которого ожидал увидеть Федор, был персонажем юмористическим, этаким толстым и неуклюжим книжным червем в разных носках. Перед ним же стоял представительный, слегка рыхлый мужчина с серьезным лицом. Прекрасно одетый. Федор питал слабость к красивой одежде, из-за чего капитан Астахов считал его пижоном. Вот и верь после этого свидетелям, подумал Федор, считавший, что полагаться на свидетельские показания — последнее дело. Что и требовалось доказать.

— Эмилий Иванович, я много слышал о вас от капитана Астахова, — любезно начал Федор. — Меня зовут Федор Алексеев.

— Капитан Астахов… да! — сказал Эмилий Иванович, слегка отступая. — Вы тоже из полиции?

— Уже нет. Я преподаю философию в педагогическом университете.

— Философию? — удивился Эмилий Иванович. — Заходите! Хотите кофе?

— Не откажусь, спасибо. Покрепче и без сахара. Я посижу здесь, на крыльце.

Эмилий Иванович скрылся в глубинах губернской канцелярии, а Федор уселся на верхней ступеньке крыльца. Прекрасная послеполуденная томность была разлита в природе. Щебетали птицы, чуть шелестели деревья, и сияли сквозь листву золотые купола собора.

Он услышал шаги Эмилия Ивановича и поднялся ему навстречу. Принял чашку со щекастым снегирем и снова опустился на ступеньку. Хозяин поместился рядом. Федор с удовлетворением отметил, что на ноги Эмилия Ивановича были надеты носки разного цвета. Один был синий, другой черный. Разные носки Эмилия Ивановича были как торговая марка на товаре, а также вполне простительной маленькой человеческой слабостью — своеобразной визитной карточкой и штришком к характеру. Человек в разных носках, как правило, честный, порядочный, несколько рассеянный, много думающий и читающий. Вы можете представить себе злодея в разных носках? Или коварного соблазнителя? Человек в разных носках — такой же сильный образ, как и Чужой, описанный папой Карло. Федор постарался представить себе, что могло бы стать торговой маркой для него самого, Федора, а также для капитана Астахова и Савелия Зотова. Какая-нибудь выпирающая черта характера или внешности. Он хмыкнул и пообещал себе подумать об этом на досуге. Хотя кличка капитана — Коля Буль — была вполне узнаваемой и выпирающей. А вот насчет Савелия придется поломать голову.

Он отхлебнул кофе. Кофе был хорош — настоящая арабика, о чем Федор не преминул сказать Эмилию Ивановичу. Тот довольно потупился и произнес:

— Я вас слушаю. Вы хотели со мной поговорить.

— Как вам известно, Эмилий Иванович…

— Можно Эмилий, — перебил Федора хозяин канцелярии.

— Как вам известно, Эмилий, через пару дней начинается учебный год. И мне пришла в голову мысль сделать темой первого семинара нашего земляка Тимофея Галагана, человека трагической судьбы, художника, этнографа, философа.

Эмилий Иванович был, казалось, озадачен — долгую минуту он переваривал слова Федора.

— Почему именно Тимофея Галагана? — спросил он после паузы, разглядывая остатки кофе на дне чашки с иронической вороной.

— Видите ли, Эмилий, моему другу, художнику Виталию Щанскому, посчастливилось купить два его рисунка, городские пейзажи, и я подумал…

Эмилий Иванович кашлянул и задумчиво перевел взгляд на верхушки деревьев. Федор ожидал криков восторга или хотя бы вежливого интереса, но не дождался и продолжил:

— И я подумал, что мы, к своему стыду, ничего о нем не знаем. В музее мне сказали, что философских трудов Тимофея Галагана не сохранилось, но я думаю, что можно все-таки провести исследовательскую работу, поднять старые документы, архивы. В этом суть моего вам предложения: позвольте моим студентам работать у вас в отделе по два часа, скажем, каждый день в течение месяца. У вас масса неразобранных бумаг, пусть они покопаются. Глядишь, раскопают что-нибудь из наследия Галагана. Если вы не против, я попрошу ректора обратиться с официальным письмом к директору музея. Всем польза.

— Нет, конечно, я не против, — произнес Эмилий Иванович. — Я даже рад. Мне Галаган очень нравится, я сам уже думал поискать что-нибудь из его работ…

— Прекрасно! — с воодушевлением воскликнул Федор. — По рукам. Кстати, когда премьера «Пиноккио»?

Эмилий Иванович вздохнул:

— Вы же знаете, что папа Карло арестован, его обвиняют в убийстве, и теперь существование клуба под вопросом.

— Папу Карло выпустили сегодня утром, он полностью оправдан. Я думаю, клуб может существовать дальше.

— Правда? — обрадовался Эмилий Иванович, вскакивая со ступеньки. — Спасибо! — Он с воодушевлением схватил руку Федора и потряс ее. — Сейчас позвоню ребятам!