Глава 8. Ставим крестик
…Использование лицом, выполняющим управленческие функции в коммерческой или иной организации, своих полномочий вопреки законным интересам этой организации и в целях извлечения выгод и преимуществ для себя или других лиц либо нанесения вреда другим лицам, если это деяние повлекло причинение существенного вреда правам и законным интересам граждан или организаций либо охраняемым законом интересам общества или государства, – наказывается штрафом в размере от двухсот до пятисот минимальных размеров оплаты труда… либо арестом на срок от трех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет… (Статья 201 УК РФ)
– Погоди, что-то у меня в башке все кувырком, давай сначала, – хмуро проворчал майор.
– По-моему, все просто, – почти обиженно пожал плечами капитан. – Вот протокол осмотра места преступления. Тело находилось… тыры-пыры, восемь дыр, медицинское заключение – кожный покров на девяносто процентов обгорел… Характер внутренних повреждений свидетельствует, что потерпевший подвергался… Баллистическая экспертиза полагает, что выстрел был произведен сверху вниз под наклоном порядка сорок градусов, иными словами, в лежащего… Кстати, в протоколе осмотра места преступления есть интересная фишка: перед смертью потерпевший произвел один звонок со стационарного телефона…
– Кому, установили?
– Ты что, впервые замужем? На этих телефонных станциях такой бардак, что мама не горюй.
– Я бы приложил все усилия, чтобы установить, – поскреб затылок майор Кудрявцев. – Последний звонок перед смертью, это как исповедь. Хотя, там ведь полк пожарников прогарцевал, могли чего зацепить, обрушить. Может, и не было лебединой песни по телефону? Может, сам покойничек в агонии шнур этак простенько дернул?
– Может, и дернул. Давай не заморачиваться. Вот опросы свидетелей, то есть, соседей. Не видел, не слышал, никого не трогал, не привлекался.
– Под копирку написаны? – Юрий Витальевич хотел наклониться ближе к бумагам, но для этого пришлось бы водружать локти на грязнющий, весь в каких-то крошках и липких следах стаканов, капитанский стол. И майор побрезговал. Был майор одет в светлый, не дешевый, льняной костюм – жалко.
– Да нет, вроде. Участковый – молодой и старательный. Прочесал на совесть.
– А это что?
– Это уже опрос реального свидетеля. То есть тоже потерпевшей, но оставшейся в живых. То есть свидетеля. ПОКА. Дочка нашего Семена Моисеевича. Еще та краля. То ли она кем-то зашугана, то ли конкретно – истеричка, тургеневская барышня, чуть что, и в отключку. Шиш с маслом что толковое запомнила. Думаю добровольно-принудительно направить гражданочку на психиатрическую экспертизу.
– Ты, вообще-то, поосторожней, дров не наломай, как приятель советую. Это ж круг антикваров, одна почти семья, и народ интеллигентный. У каждого второго знакомые журналисты, а тем только дай наводочку. Вмиг твои следственные методы по «Комсомольским правдам» и «Новостям Петербурга» так распишут, что будешь счастлив по неполному служебному несоответствию из органов отчислиться.
– Ты считаешь?
– Я с этой антикварной сворой не первый десяток лет прею, здесь свои нюансы. – Майор посчитал, что достаточно напряг капитана, и тот больше к Соне не сунется. Для решения этой тактической задачи и появился майор в капитанском «офисе» – помочь «по-шефски» капитану в пыхтении над глухарем. Ради Сони и, не будем забывать, ради подробностей прежней жизни Сереги Ожогова, запрашивать которые через свое Управление в рамках московского шмона Кудрявцеву было не с руки.
– Ладно, отложим психиатрию на десерт. Все равно мне кажется, что красавица при делах.
– А она – красавица? – Нет, к сожалению майора, не успокоился капитан, и Кудрявцев начал изобретать добавочные аргументы, чтобы убойник отступился от дочки покойного антиквара.
– Ты ж ее у меня за столом видел, когда заглядывал.
– Надо было внимательней присмотреться.
– Думаю, еще насмотришься.
– Э, нет, я пришел тебе подсобить факультативно. А глухарей таких и у меня полный сейф. Так что, чем могу – помогу, но тонуть в твоем расследовании не собираюсь.
Оба невольно посмотрели на притулившийся в углу «мойдодыром из маминой, из спальни» небрежно, с потеками, выкрашенный грязно-коричневой краской внушительный сейф. Даже не сейф, а железный шкаф.
– С миру по нитке.
– С миру по Шнитке, получаются виртуозы Московского вокзала.
– Не понял.
– Проехали. А это что за бумажка? Кстати, ты б чайку заварил.
– Коллеги повадились и все пакетики расхитили. «И по камешку, по кирпичику растащили любимый завод». Давай лучше закурим.
– Мои?
– Нет, давай пойдем к генералу стрелять.
– Все-таки ты – клоун. – Юрий Витальевич небрежно бросил на стол мятую пачку «Аполлона».
Закурили. Капитан отодвинул подальше в сторону путешествующую по столу уже неделю чашку с недопитым кофе и утопшей мухой, и придвинул пепельницу с намертво въевшейся в стекло сажей.
– Так что это за серьезная бумага? – помяв виски и выпустив расплывчатое колечко дыма, небрежно поинтересовался Кудрявцев. – Э, да тут не одна бумага, а целая тетрадочка.
– Это как бы сборная характеристика на покойника. Я послал стажеров опросить твой антикварный народ, и интересная картина получается. Покойник был морально неустойчив, это – мягко говоря. Не в смысле извращений, наркоты или женского пола. Подлец он был законченный.
Дым сигарет всплывал к неестественно высокому потолку, а потом струился прочь, сквозь зарешеченное окно.
– Интересно. – Майор стал небрежно шелестеть страницами, – О, у тебя тут и Иван Андреевич Маринович, и Николай Карпович Быстрых, и Михаил Ильич. Знакомые все лица. Глубоко копаешь.
– Не брезгую. – Тихой радостью от похвалы засветилось лицо капитана, и шрам на губе проступил отчетливей. – Ты вчитайся!
– Да я и так все знаю, все эти помои. Увы, это даже правда, не очень ладили с жертвой серьезные антикварные люди. Так не очень, что даже незнакомым стажерам в серых шинелях не погнушались обиды излить. Ты, конечно, торопишься сделать из этого выводы?
– Они сами напрашиваются. Об этом я и хотел с тобой посоветоваться. А если убийство – месть?
Майор поморщился, будто в зубе застряла рыбья косточка:
– Не тот контингент. Подставить с новоделом – да. Кинуть на сделке – да. Развести с фальшаком – почетное дело. Но мокруха…
– Нет, ты глянь, как аккуратно все складывается. Это не ограбление – по показаниям дочери пропала сплошная дребедень. Я ведь потом нажал на пожарников, и один раскололся, что молодцы в камине отковыряли тайничок с царскими золотыми червонцами. Уговорил сдать добровольно, без возбуждения уголовки. Даже банальные закладки под подоконником и в стенах никто из непрошенных гостей не искал. Далее – покойник подлец, то есть врагов нажить успел. Так что я имею две рабочих версии – месть, или добыча информации – жмурика, похоже, добросовестно пытали, или кому-то серьезному дорогу перешел.
– Это уже три.
– Не понял?
– Это уже три версии.
– А я разве сказал «две»?
– Проехали. И ты хочешь, чтобы я опытным пальцем ткнул в наиболее перспективную?
– Хочу, – честно признался капитан и вытянул из майоровой пачки следующую сигарету. – Ты ведь тоже краем бока знал покойника.
– Ладно. – Глаза майора стали свинцовыми. – Можешь не мыкаться вокруг да около, как шелудивая лиса. Ты прав, я был знаком с Семеном Моисеевичем, и, поскольку это ему уже не повредит, выдам тебе профессиональную тайну. Это был мой стукач. Ты доволен? Но, подчеркиваю, если бы среди его сигналов промелькнул хоть один, который помог бы взять след, я бы не промолчал. Ты меня понял?!
– Ну, что ты встаешь в позу оскорбленного верблюда. Я же все понимаю. Спасибо и за это. А все-таки, как насчет версий?
Майор внешне успокоился. Листнул документы дальше:
– А тут почему страницы пропущены?
– Ну, самый шапочный портрет непрошенных гостей мы кое-как собрали и сейчас на компьютере прототипы ищем. Просто место под них оставлено.
– Тогда откуда знаешь, сколько прототипов подшивать? Темнишь, – кисло ухмыльнулся майор. – А насчет версий что я тебе могу сказать? Мало данных, все может быть.
– Есть еще косвенные данные, что в деле замешан некий оморозок Пиночет…
– Что за данные?
– Из оперативных источников: Вензель охотится за Эрмитажными списками.
– Эрмитажные списки – это легенда.
– Может, и легенда, – хитро ощерился капитан, – но это не мешает Вензелю за ними охотиться.
– Ладно, охотится, и?.. При чем тут Эрмитажные списки?
– Антикварный мир же рядом. Редко какой сильный коллекционер не мечтает эти списки откопать, плюя, что за ними смерть по следу бродит. Кто-то где-то что-то слышал… Да и бандитский мир не дремлет, пресловутый Михаил Хазаров тоже имел к ним интерес.
– Тот самый?
– Он. Вензель, конечно, не сам, а бильярдным карамболем через сестрорецких бойцов отправил к Хазарову ходока за объявившимся свидетелем по спискам. А гонец по дороге сгинул, у Хазарова не проявился и назад не вернулся. Со свидетелем – погоняло «Храм» – вообще мутная история, растворился буквально в воздухе. И прошел слушок, что схоронил сестрорецкого ходока именно Пиночет. Подстерег на тропинке каки Соловей Разбойник.
– Не «каки», а «аки».
– И так хорошо.
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я б тебе дружески советовал забыть все эти слухи и шепоты.
– Не перебивай зря. А далее есть мнение, что слушок про Пиночета, дескать, это он сестрорецкого братана Ртуть чик по горлу и в колодец, распускал, кто бы ты думал? Наш Семен Моисеевич…
– Бред!
– Бред, не бред, а мнение есть. Кстати, гляжу, ты мобильник, – капитан завистливо кивнул на майорский «Сименс», – перестал в поясном чехле носить.
– Очень бы советовал растереть и забыть. Даже если что-то такое маячит на самом деле, не по зубам проблема. Твое дело – щипачей, да карманников, пописавших друг дружке рожи бритвами, строить и бытовухи раскрывать. А тут… – Майор невольно нащупал болтающийся на шнурке, почти заменяющий галстук, сотовый телефон. – Сейчас все карманники переориентировались с бумажников и кошельков на мобильники, с пояса мигом тырят. А я частенько вынужден пользоваться услугами общественного транспорта. Шнурок надежнее.
– Симпатичная веревочка, где купил?
– Да у любого метро.
– Мне цвет прикинулся, сиреневенький.
– У метро «Елизаровская» на выходе есть ларек. Но у тебя и мобилы-то нет.
– Будет.
– Пойду, отолью, и другие версии прошерстим поподробней. – Майор тяжело встал с шаткого, вот-вот наступит кирдык, стула и покинул кабинет. Капитан тут же ухватился за испещренную дактилоскопическими узорами телефонную трубку.
– Это я. Ситуация под контролем. Он очень задергался, когда я начал развивать темы про личную месть и перевод стрелок… Про тайник с червонцами пропустил мимо ушей… Пробел в нумерации страниц заметил и, кажется, что то заподозрил… А на это очень советовал, «по дружески» советовал забыть… Подначивал, что я на собственную мобилу не заработал. Хвастался своей, на сиреневеньком шнурке носит, в вестибюле «Елизаровской» купил, подонок… Нет, продолжаем, сейчас вернется… Окурок?.. И вам того же.
Потом капитан, хотя и не был брезглив, обнаружившимся в ящике стола пинцетом разгреб в пепельнице свои безжалостно раздавленные окурки и поймал аккуратный окурок майора. Этот трофей нырнул в полиэтиленовый пакетик и спрятался в ящике стола. Когда майор вернулся, капитан вытягивал из оставленной пачки последнюю сигарету.
– Кстати, пока не забыл. – Юрий Витальевич тяжело плюхнулся на стул. – Я тебя просил материалы на одного паренька поискать. Пепел, он же Сергей Ожогов. – Майор тоже потянулся к пачке и нашел ее пустой. – Нет, ты все-таки курить чужие – большой акробат.
– Давно готовы. – Капитан из стола выудил дискету с чирканной-перечирканной наклейкой и положил на место отправившейся в пепельницу пачки. – И все-таки, как считаешь, личная месть или перевод стрелок?
* * *
В пять минут седьмого вечера по двери, охраняющей самую заповедную территорию острова Кижи, настырно заходил кулак. За бревенчатой оградой, наверное, вздрогнуло крестами и куполами знаменитое «русское деревянное зодчество»: собор, церквушка, колокольня и всякие там прочие постройки и пристройки. Ведь оно, зодчество, привыкло к боголепной тишине.
Дверь деревянного КПП открылась незамедлительно. В проеме нарисовалась фигура, мало совместимая с древнерусским духом здешних мест: иссиня-черные волосы, смуглая кожа инородца, нахально-пестрая рубаха навыпуск и надетая поверх жилетка. Особым вызовом смотрелись самоварно надраенные лакированные штиблеты, попирающие ветхий порог. Так и хотелось возопить: «Где вы, русые и синеглазые, с носами картошкой, в льняных косоворотках, опоясанных витым шнуром, где вы, в лаптях и онучах? Куда ты подевалась, Русь, и куда идешь... вернее, камо грядеши?»
– Я там свой зонтик забыл, – надменно сказал гражданин в панаме. Тот, что молотил в дверь. Сказал и попытался пройти внутрь.
– Закрыто, – отрезал инородец и попытался дверь захлопнуть.
Не получилось ни у одного, ни у другого. Первому загородили дорогу, второму помешала выставленная нога.
– Да только что было открыто! Я из экскурсии! Мы же только что отсюда! – заверещал гражданин в панамке.
– Нельзя. – По всему было видно, что инородец примеривается, куда больней ударить докучливого экскурсанта.
– Я быстро! Туда и обратно! – Учуяв настроение противной стороны, экскурсант заговорил торопливо и заискивающе. – Когда фотографировал иконостас, положил зонтик на скамейку. Одна минута. Заскочить и взять.
– В храме фотографировать запрещено, – нашелся вдруг страж.
– Хотите – пленку засвечу. Но зонтик верните, – секунду подумав, предложил забывчивый.
– Какой у тебя зонтик? – чуть подобрел смуглявый.
– Складной.
– Дорогой?
– Обыкновенный.
– Ну, сколько он стоит?
– Да я знаю что ли?! Жена покупала. Такой хай поднимет…
– Сколько стоят такие зонтики, Леха? – обернувшись, спросил у кого-то инородец.
– Рублей сто, – ответил этот кто-то.
– На, держи! Купишь себе три зонтика. И давай – живей догоняй свою экскурсию.
Звякнув петлями, дверь захлопнулась. Офонаревший экскурсант, сжимая три сотеных в кулаке, отошел от КПП. Оглянулся. Вскинув голову, посмотрел на собор, залитый утомленным солнцем и утыканный чешуйчатыми луковками с крестами. Снизу похожий на пень, густо обсиженный опятами.
– Суки черномазые, нигде покоя нет, – процедил он зло, сплюнув на святую землю. И спрятал деньги в карман.
Солнышко устало за день парить землю-матушку и досвечивало с приятной ленцой. В травах чирикали кузнечики и жужжали усердные шмели. Пахло мятой и еще чем-то забытым из детства. А по ту строну ограды инородец достал из брючного кармана рацию, нажал кнопку передачи.
– Эй, ромалы! Первый говорит. Посматривайте там внимательней, болтаются всякие вокруг. – Убрав рацию, он повернулся к напарнику по КПП. – Знаешь, Леха, пойду-ка я прогуляюсь. Никого не пускай, дверь вообще не открывай.
Напутствовав напарника, «номер первый» двинулся по утоптанному пыльному подворью. Обошел запертую церквушку. Остановился, запрокинул голову, помахал рукой засевшему на колокольне наблюдателю. Тот помахал в ответ. Из дома, в котором располагалась местная администрация, никто не выходил и не выглядывал. Персонал соблюдал условия щедро оплаченного договора.
У дверей собора сидел на корточках цыган, одетый точно так же, как и «номер первый», и сам с собой баловался в детскую игру «ножичек» солидным армейским тесаком типа «клык бультерьера»
– Порядок? – спросил первый.
– Тихо. – Тесак смачно входил в рассыпчатую землю при бросках и с локтя, и с колена.
А в соборе уже десять минут как шла финальная игра. Остались зрителями лишь цыгане из тех трех таборов, чьи представители пробились в финал. Еще здесь на почетных местах сопереживали игре старейшины и прочие отцы, за те или иные заслуги удостоенные чести присутствия, еще охранники и, конечно, Джафар Матибрагимов. Все лишние отчислились на теплоход, в том числе и свадебная тусовка.
«Номер первый», стараясь не привлечь внимание скрипом, чуть приоткрыл дверь собора и заглянул в щель. Посреди храма стоял круглый стол, за которым гнули хребты трое финалистов. По их позам и лицам можно было догадаться, какое напряжение нагнетено под сводами деревянного храма.
Вдали просматривался иконостас. «Чем-то очень ценный иконостас», – вспомнил «номер первый». То ли тем, что срублен без единого гвоздя, как и сам собор, то ли тем, что его рисовали знаменитые художники. Или вроде бы тем, что каждого, кто воровал отсюда иконы, настигала мучительная смерть за железной решеткой. А иконы возвращались на место.
Спиной к «номеру первому» восседал русский – игрок от табора барона Бронко. Цыгана раздирали сомнения – как относиться к чужакам на «джелеме»? С одной стороны, деньги все равно останутся у цыган; если победит, русский получит лишь премию. С другой стороны... может быть, все-таки следовало прислушаться к цыганам, которые утверждают, что заслужили право хотя бы раз в год, хотя бы пару дней не видеть никаких чужаков... Но раз сообщество дозволяет... Ведь дозволяет же! Как дозволяет смешивать цыганскую кровь с нецыганской, то есть допускает смешанные браки, которые тоже многие не одобряют, от которых родня христом-богом и угрозами отговаривает непутевых цыганских дочерей и реже сыновей.
Других людей в дверную щель было не видно – они расположились где-то сбоку. Открывать дверь шире, отвлекать игроков скрипом «номер первый» ни за что бы не решился. Глянул одним глазком – и ладно. И прикрыл дверь...
Финал играли колодой «Caravelle» бельгийской фирмы «Carta Mund», где туз обозначался не "А", а "1", а король – "R", плюс непривычный размер – 56хХ 87 миллиметров, все, чтобы разладить шулерские потуги. Пепла игра под иконами в храме божьем, честно говоря, смущала. Хотя не ему бы вроде смущаться – где только ни играл, разве не довелось с чертями в аду и с ангелами в райских казино.
Приучив с начала игры противников, что раскладывает полученные карты по мастям, две последние сдачи Сергей операцию выполнял, уже перемещая карты в руке бессистемно. Уловка дала результат – певец из «Вице-премьера» крепко нахватался на распасах. Никто не отмачивал оскоминные преферансовые прибаутки типа «В картишки нет братишки» или «Выпустил играющего – залез в свой карман». В гнетущей тишине звучали только необходимые слова: «Раз», «Два», «Шесть без прикупа», «Семь первых», «Мизер», «Пас»… Мизер объявил Саша Володар, за которым числился скромный должок Пеплу.
В прикупе оказались две красные десятки, на лице Володара не дрогнул ни один мускул. Володар снесся и зашел с червовой девятки. Сергей и певец из группы «Вице-премьер» открыли карты. У Пепла туз, король, десять, семь по пике, валет, восемь по трефе, туз, король в бубне и червовый марьяж. У певца – остальная трефа, бубновые дама, валет и туз, валет по червям.
– Жаль, что пика… – возбужденно потер ладони певец.
– Пять в гору, – бесцветно предложил Сергей Володару.
– Не согласен, – зачем-то уперся Володар, хотя дальнейший сюжет охоты на мизер был неизбежен: отобрать красные масти и одну пику. Затем отдаться в семь пик.
– Наш паровоз, вперед лети… – равнодушно определил Сергей.
Потрескивали и поскрипывали разогретые солнцем и теперь остывающие церковные своды. Стемнело, зажгли свечи.
* * *
– Ну, почему ты мне сразу не сказала, что эти отморозки сняли с Пепла крестик?! – в запале потряс перед Соней расползающейся стопкой заполненных принтером страниц Юрий Витальевич. Вторая его рука лежала на телефонной трубке.
Дело происходило на кухне квартиры, где некоторое время укрывался Пепел, а затем поселилась дочь Семена Моисеевича. Рабочий кабинет майора больше не обыскивали, но в то, что от него отстали, Кудрявцев не верил, скорее, решили работать более тонко. И потому майор предпочитал со служебного телефона по серьезным делам не распространяться, да и вообще старался проводить на рабочем месте как можно меньше времени.
– Я не поняла, что это важно. Какой-то убогий алюминиевый крестик… У нас дома они полные карманы всякой мелочи нагребли, пока папу пытали, а тут какой-то крестик…
– Милая моя, это не какой-нибудь крестик! – Майор в сердцах шваркнул перед Соней на стол страницы в принтованных буквах, будто в налипшей шелухе от семечек. – Ты вдумчиво почитай личное дело этого Сергея Ожогова. Он же здесь как на ладони. И предсказуем, будто шутки конферансье. Он ведь теперь только этот крестик и искать будет. А на остальное ему с высокой колокольни!.. – Кудрявцев нервно закрутил телефонный диск.
– Юрий Витальевич, вы на меня не кричите!
Юрий Витальевич взмахнул рукой, будто отгоняет муху, и заговорил в трубку неожиданно спокойно и взвешенно:
– День добрый, Михаил Ильич, Кудрявцев беспокоит… Это вы будете долго жить… Вашими молитвами… Как бизнес?.. Повод пустяшный, не приносили ли вам на последней неделе по перечню? – Майор придвинул измятый листок и начал читать: – Часы марки “Brenets”, карманные, с откидывающейся крышкой, серебряные. На циферблате стоит дата «тысяча восемьсот сорок третий год» и надпись – «Mepailles dor Lapalme»? Следующее: золотое кольцо пятьсот восемьдесят третьей пробы с восемью алмазами огранки «роза», общий вес ноль семьдесят сотых карата. Общий вес кольца – три целых, девяносто восемь грамма. Следующее – фигурки Королевских датских мануфактур: фигурка девочки, прижимающей подол платья от ветра «Bing and Grondahl», фигурка детей «Побег в Америку», «Rohal Copenhagen „три волны“», и фигурка фавна с серином «Rohal Copenhagen „три волны“». Последнее: пепельница в виде спящей собаки. Голова и лапы выполнены из серебра. Надпись по кругу «Fraget n plaque»... Пусто?.. Вы, Михаил Ильич, правильно спросили – увы, все из собственности покойного Семена Моисеевича… А как с моей просьбой на той неделе?.. Ну, ладно, если что, я на связи. – Юрий Витальевич положил трубку на рычаг и сказал, глядя в потолок: – Похоже, не врет. Ладно, еще десять тысяч ведер, и золотой ключик у нас в кармане.
Соня поставила чайник на плиту, движения ее были плавны и медлительны. Кудрявцев, сам не зная зачем, глянул в распечатку личного дела Пепла, поскреб затылок и взъерошил волосы. Шанс через двух пиночетовских шестерок выйти на Сергея Ожогова, в текущий момент начиненного тайной Акелы, будто осетр – икрой, казался не ахти каким, но других ниточек не было.
– Чайку, дочка, это ты здорово придумала. – Юрий Витальевич перевернул страницу в записной книжке и набрал следующий номер. – Алло, Дмитрия Даниловича можно услышать?.. Кудрявцев Юрий Витальевич спрашивает… День добрый, Дмитрий Данилович, впрочем, ни к черту не добрый… Не буду долго отрывать, не приносили ли вам на последней неделе по перечню. – Майор начал перечислять уже по памяти: – часы марки “Brenets”, карманные, с откидывающейся крышкой, серебряные. На циферблате стоит дата «тысяча восемьсот сорок третий год» и надпись – «Mepailles dor Lapalme»? Следующее: золотое кольцо пятьсот восемьдесят третьей пробы с восемью алмазами огранки «роза», общий вес ноль целых, семьдесят сотых карата. Общий вес кольца – три целых, девяносто восемь сотых грамма?.. Что?!.. (Есть! – радостно крикнул Кудрявцев заваривающей чай девушке.) А фигурки Королевских датских мануфактур?.. Нет?.. А пепельница в виде барбоса калачиком? Голова, лапы… Сегодня с утра?!.. Конечно, изымать не буду, я же приличный человек… А как он выглядел?.. – Кудрявцев слушал трубку еще минуту, потом скупо поблагодарил и отключился.
Соня поставила перед ним чашку, но майор к чаю не притронулся.
– По приметам, безделушки в антикварный салон сдавать носит Клепа, хотя и на чужой паспорт. Спер мандат где-то наш клоун. Является дважды в день, как штык – экономить эти акробаты не научены. Но датский фарфор еще не приносил. Значит, принесет сегодня к вечеру. Тут мы его и… Но главное не это. Главное в том, что Дмитрию Даниловичу уже звонили. Причем, звонил «некто майор Горяинов», это мой на данный момент основной враг, рука Москвы. И этот Горяинов спрашивал, как и я только что: «Не приносили ли чего» по липовому списку, который мы с тобой эксклюзивно для капитана составили.
– «Карманные часы Павла Буре, тысяча девятьсот третий год, серебро, – угрюмо изогнула губы Соня, – с именной подарочной надписью “От Николая Второго за отличную стрельбу”. Состояние идеальное»?
– И «состояние идеальное», и “фигурка Оле Лукойе – героя сказки Андерсена, и “большая пепельница с крабом”.
– Дядя Юра, они все против вас?
– Уж всяко любящий покурить мои сигареты капитан меня сдал. Еще хорошо, что я вовремя это раскусил.
* * *
Наступила такая тишина, что, казалось, можно расслышать, как плавится воск свечей. И в этой черной дыре молчания спокойно и даже чуточку насмешливо Сергей объявил:
– Мизер!
– Пас, – злобно скрипнул зубами Володар. Перед финальной игрой он настоял, что лично будет вести запись, достал огрызок карандаша, наверняка, фартового. Возможно, над этим огрызком в Сашином таборе старухи исполнили пару-тройку магических ритуалов «на счастье». И вот теперь грифель от нажима предательски хрустнул.
– Пас, – тяжело вздохнул певец, поскольку до конца игры оставалась десятерная, а лидировал русский.
Открыв прикуп, Пепел только рассмеялся, хотя привалили к голой даме пиковые туз и король. В трефе у Сергея были король, валет, девять, семь. Бубна – с валета до последней фоски.
Противники встретились взглядами, и в этих взглядах читалось торжество.
– Играю в открытую, – еще шире улыбнулся Пепел и, не пряча, снес пиковый марьяж.
Легли и противники. На правой руке – туз, дама, десять, восемь треф, туз, король, дама в бубне и девять, восемь, семь в черве.
– Чистый, – разрезал нависшую тишину Сергей, – с пики под меня захода нет, бланкованный туз не ловится. – По одной, факирским приемом переводя внимание с себя на карты, выложил их перед собой картинками вверх. Встал с низкого неуклюжего табурета, с хрустом и смаком потянулся. – Партия окончена. Гоните денежки.
– Ты читаешь наши карты по рубашке! – прошипел Володар.
– Это предъява? – в глаза Саше презрительно улыбнулся Сергей, помня про должок.
– Нет, – после повисшей паузы в десять гулких ударов сердца отвел взгляд Саша Володар.
– Не ловится, – развел руками певец.
Зрители купились. Тут же набежали болельщики, и взмыл под своды сумбурный гомон:
– Бланкованный туз!!! Надо свое отожрать и зайти с пики!
– А как ты с нее зайдешь?!
– А если зайти с бубны?
– А если…
– А если…
Пепел отступил в темноту. Сейчас его никто не опекает, сейчас о нем все забыли. Четыре чемодана денег стучат в цыганских сердцах и умах.
Пепел еще до игры присмотрел несколько вариантов, как выбраться из собора в обход двери. Присмотрел, когда компания с корабля заявилась в собор и до стартового свистка окруженные свитами претенденты разбежались по интересам. Карузо сидел, погрузившись в себя, Володар угрюмо цедил вино с товарищами по табору, а Пепел, взяв Верку под ручку, осмотрел, каная под туриста, старую деревянную церковь. Больше всего Пеплу понравилась стремянка, поставленная под одним из окошек храма. С этой лесенки, поди, протирают стекла, снимают паутину, подсчитывают, сколько прибавилось древоточцев со вчерашнего дня.
Стремянка ябедно скрипела. Окно, открываясь, хрустально звякнуло. Но Пепел не дрожал, что его услышат. Слишком заняты сейчас опекуны, чтобы обращать внимание на скрипы и звяки.
– А все-таки, если попробовать в пику? – бесновался один из болельщиков.
– Нельзя было русских пускать на «джелем»! – вторили радикалы.
Пепел выбрался на скат. Единой крыши у архитектурной достопримечательности не имелось. Зато имелось несчитано-немеряно луковок-куполов, под каждой из которых располагалась своя небольшая крыша в виде той же луковицы. Сергей перебирался со ската на скат легко и быстро, как слаломист, огибал луковки-маковки. Он спускался на землю с той стороны собора, откуда не заметишь ни с колокольни, ни от ворот. Зря он, что ли, прежде чем войти, обошел вокруг собора, якобы любуясь знаменитым безгвоздевым строением? Впрочем, и любуясь тоже. Что-то в этом есть. Типа Русь изначальная, мшистое дыхание старины и все такое.
* * *
Бар назывался «Парк Юрского периода», естественно, в оформлении – резиновые и пластиковые динозавры «Мейд ин Чайна». На полочках, на стойке и по одному, намертво приклеенному, чтоб не сперли, на каждом столе между солонкой и перечницей. Где-то рядом находился какой-то институт, и хозяин бара явно ориентировался на студенчество. Пиво подешевле – «Степан Разин», да «Калинкин». И музыка из динамиков – оглохнуть можно:
Холодный ветер с дождем усилился стократно.
Все говорит об одном – что нет пути обратно,
Что ты – не мой лопушок, а я – не твой Андрейка,
Что у любви, у нашей, села батарейка.
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка,
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка!
В углу десяток парней безнадежно и неторопливо пропивали стипендию. Еще за тремя столиками парами экономно сидели девушки, одна кружечка 0,25 пива на персону, или стакан сока с гордо торчащей соломинкой. Красавицы степенно болтали и старательно не оглядывались в сторону компании, Юрий Витальевич их тоже не интересовал, но уже искренне. Впрочем, майор Кудрявцев верил, что хозяин не прогадал, ползала в четыре вечера – весьма неплохо. Можно представить, как тут набито и накурено в девять.
Юрий Витальевич занимал столик у окна, успел выдымить сигариллу и даже отследить сквозь жалюзи, как двое искомых – Клепа и Байбак – на другой стороне улицы вошли под вывеской «Славное прошлое» в дверь антикварного салона.
Я тосковал по тебе в минуты расставанья,
Ты возвращалась ко мне сквозь сны и расстоянья,
Но, несмотря ни на что, пришла судьба-злодейка,
И у любви у нашей села батарейка.
– Повторить капучино?! – Официант сменил пепельницу. Костюм у официанта был вполне приличный, и рубашка свежая. А вот туфли – разбитые и нечищенные.
– Сто «Хеннеси» и капучино. – Юрий Витальевич вытянул шею, поскольку официант зашел со стороны окна и испортил обзор.
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка,
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка!
– Не слышу! – весело сообщил официант.
Клепа и Байбак вышли из салона на свежий воздух, рожи, даже отсюда заметно, какие довольные.
– Счет!
И вроде все как всегда, все те же чашки-ложки,
Все та же в кране вода, все тот же стул без ножки.
По дороге одна за другой промчались “девятка”, старенький «крайслер» и новое «пежо». Светофор мигнул желтым, и на желтый нарушила правила маршрутка. Вдруг Клепа ткнул пальцем прямо в сидящего за стеклом майора и что-то доверительно пробормотал Байбаку почти на самое ухо.
И все о том же с утра щебечет канарейка,
Лишь у любви, у нашей, села батарейка.
– Не слышу! – жизнерадостно повторил официант.
Конечно, Клепа тыкал пальцем не в Кудрявцева, просто он предложил подельнику обмыть успех в баре. Клепа и Байбак, как лепшие кореша, чуть ли не держа друг друга под ручку, направились через дорогу. На их рожах даже самый посредственный физиономист прочитал бы недвусмысленное желание выпить.
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка,
О-уо-ри-я-ри-ё, батарейка!
– Триста водки! – мгновенно переориентировался в ситуации майор.
– «Флагман»?!
– «Флагман»! Быстрее!
– Одну минуточку. – Официант окончательно растаял в улыбке и удалился.
Пара девиц медленно встала и томной походочкой направилась к дверям, очень не спеша, как бы давая парням время опомниться. Официант что-то шепнул бармену. Вероятно, шепнул об этих девицах, и новость вызвала на лице последнего кривую ухмылку. Вдруг встал один из пропивающей стипендию компании, девушки у самых дверей притормозили, но паренек, не проявив к движущимся мишеням никакого интереса, нацелился в туалет. Девицы хлопнули дверью. Динамики запулеметили следующую песню:
Мы не знали друг друга до этого лета,
Мы болтались по свету в земле и воде,
И совершенно случайно мы взяли билеты
На соседние кресла на большой высоте.
И мое сердце остановилось,
Мое сердце замерло.
Мое сердце остановилось
Мое сердце замерло!
Клепа и Байбак замешкались перед входом (может, попытались склеить студенток?), и когда вошли в заведение, запотевший графинчик уже маячил по стойке смирно перед майором. Да и майор уже несколько отличался от того гражданина, который сидел за столом три минуты назад: узел галстука ослаблен, поза разморенная, глазки блестят, так и хотелось поверить, будто этот клиент уже принял на грудь грамм двести и является заурядным завсегдатаем бара – тихим алкоголиком-одиночкой.
И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,
Даже если уснули в разных местах.
Мы идем ставить кофе под Элвиса Пресли,
Кофе сбежал под “Propellerheads”, ах!
Клепа и Байбак с порога сторожко осмотрели зал, больше всего внимания уделили в меру шумной компании парней и бармену с читающим меню, будто впервые видит, официантом. На Юрия Витальевича они почти не обратили внимания, но вдруг уверенно направились к его столику.
– Свободно?!
– А то! – благодушно откликнулся «поддатый».
– Громче говори! Слышь, братуха, мы в этом городе чужие, сами с северов. «Сургутнефтегаз», слыхал?!
– Ась?
– «Сургутнефтегаз»!
– С Сургута?! – Кудрявцев, устав пытаться переорать дикую музыку, просто приглашающее выдвинул стул из-за стола.
Клепа присел на краешек. Байбак сам себе выдвинул стул. Намерения подсевших были для Юрия Витальевича прозрачны, аки горный воздух. Антикварных бирюлек у подельников оставалось на день. Пиночета в большом городе они потеряли безнадежно и теперь шакалили, кого бы наспех обобрать. А тут расселся в баре клиент, уже не слабо подогрет и еще на триста граммов замахивается. Грех пройти мимо.
И, может быть, ты не стала звездой в Голливуде,
Не выходишь на подиум в нижнем белье,
У тебя не берут автографы люди,
И поешь ты чуть тише, чем Монсеррат Кабалье.
Ну и я, слава Богу, ни Рикки, ни Мартин,
Не выдвигался на “Оскар”,
Французам не забивал.
Моим именем не назван город на карте,
Но задернуты шторы и разложен диван.
– Как там в Сургуте?! – Если эдак повернулись обстоятельства, Кудрявцев решил пока не противиться течению. А параллельно стал морщить лоб, вспоминая телефон и фамилию лейтенанта из здешнего отделения. Наклевывалась интересная комбинация.
– Нормально! Капусты море, но дубарь страшенный, и гнус до жил кожу прогрызает! – степенно играл роль Клепа.
– Приехали квартиры покупать, хватит с нас северных сияний! – подыгрывал Байбак. – Мужик, может, тебя угостить за знакомство? «Конину» будешь?! – И уже нарисовавшемуся рядом официанту: – Бутылку коньяка. Это, это и вот это! – Байбак потыкал пальцем в меню, не утруждаясь прочитать, что заказывает.
Я наяву вижу то, что многим даже не снилось,
Не являлось под кайфом,
Не стучалось в стекло.
Мое сердце остановилось
Отдышалось немного…
И снова пошло!
– Ну, вздрогнем?
– Может, подождем, пока закусь притаранят?
– Да фиг с ней!
– Ну, вздрогнем!
– За знакомство!
– Юрий!
– Толик!
– Просто – Клепа!
Майор очень удивился, что подсевшие граждане уголовнички назвались собственными именами. И очень это майора напрягло. Решили не церемониться и обобрать клиента до закрытия заведения? Знакомого лейтенанта в здешнем отделении звали Виктор Сунчелеев, а вот номер телефона не хотел вспоминаться мучительно. Записную же книжку при «свидетелях» майор доставать не рисковал – там между страницами полно милицейских и адвокатских визиток. Стоит Клепе скосить глаза через плечо…
Мое сердце остановилось,
Мое сердце замерло.
Мое сердце остановилось,
Мое сердце замерло.
И мое сердце astalavista,
Мое сердце замерло.
И мое сердце остановилось,
Мое сердце замерло.
– Дай бог, чтоб не последняя!
– За знакомство!
Дзин-н-нь!
– Хорошо пошла.
– А кем трудишься, Юрик?
– Кондиционерами торгуем.
– А прикинут ты ничего. Наверно, платят хорошо?
– Не жалуюсь!
– И, небось, холостяк, сам своему кошельку хозяин?
Если бы Кудрявцев сейчас заявил, что женат (кольца на соответствующем пальце нет), урки с разработкой клиента поторопились бы.
– Много баб, это больше чем одна, законная, – прикинулся майор заправским ловеласом.
– Мы вот переселимся, тоже работу искать надо, у вас мест нету?!
– Поищем, для хороших людей.
Кудрявцеву было ясно, как дважды два, что не пройдет и пяти минут, как урки начнут к торговцу кондиционерами напрашиваться в гости с прицелом на ночевку. В динамиках пришла очередь Алсу:
Кто это выдумал, где это видано,
Чтоб полюбить, мне еще надо вырасти,
А пока и думать рано о любви своей.
Как в этом городе жить в этом холоде?
Ну, почему до сих пор не приходишь ты,
Я тебе ключи оставлю от своих дверей.
– Урод! – Клепа затушил окурок о морду приклеенного между солонкой и перечницей тиранозаврика.
Завоняло химией, и Кудрявцев наконец вспомнил телефон Виктора Сунчелеева.
Иногда я жду тебя, как звезда веду тебя
И тогда мне кажется, что плывут облака подо мной.
Иногда зову тебя, иногда пою тебя,
Знаешь, я ищу тебя, ищу уже давно.
* * *
Капитан «Маршала Гречина» и первый помощник курили на мостике. Ветерок игриво мыкался без конкретной цели и доносил то терпкий аромат скошенной травы, то болотную вонь, умноженную на писк комаров. Стены камышей мерно раскачивались из стороны в сторону и калейдоскопно переливались с буро-зеленого до зелено-серебристого. Маршалогречевцы от матросов до капитанов ходили в Кижи не меньше чем раз в неделю, и никого из них побродить по обросшему кольцом камышей и понурых ив острову, разумеется, не тянуло.
– Не люблю такие рейсы, – сказал подтянуто застегнутый на все пуговицы капитан. – Сжигаешь лишние нервные клетки, постоянно ожидая пассажирских безобразий.
– Нынче нет уж таких безобразий, чай, не девяностые, – с ностальгической ноткой протянул красноносый помощник, – прошли те времена. – Помощник глубоко затянулся сигаретой. – Помнишь рейс в девяносто третьем, когда возили сюда «Рекламу-Шанс»? Как чуть не перевернулись, как думали, что моторист надрался и за борт брыкнулся, а он в следующем рейсе вдруг объявляется…
– Забудешь такое. – Капитан нервно растер окурок по пепельнице.
– А, погляди-ка туда. – Помощник вытянул руку в сторону купающегося в закате собора. – Какой-то хрен спрыгнул с крыши. Смотри, смотри, перебрался через стену. К причалу бежит. Возможно, ты и дождался своих безобразий.
– Да, этот хрен с нашего парохода, – уверенно заявил капитан. – Я его помню.
– С нашего, да не к нам. Смотри-ка, к малышу торопится.
Обозванное малышом судно на воздушной подушке с надписью на борту «Метеор-25» альтернативно покачивалось на другой стороне кижевской дощатой пристани. Пепел не закручивал хитрый маневр, он действительно направлялся к «метеору». Уже издали Сергей убедился, что рубка – стеклянный нарост над акульим туловищем речного судна – пуста.
Люди, однако, нашлись. Один загорал, растянувшись на корме и задрав промасленный тельник на пузе, под песенку из приемника. Надо же: «В флибустьерском дальнем синем море Бригантина поднимает паруса…» Другой, свесив ноги с закатанными штанинами, сидел с удочкой на «плавнике» «метеора». Его голову покрывала треуголка из газеты.
– Капитан? – Пепел подошел к тому, что с удочкой.
– Ну, – отозвался рыболов, не отрывая взгляда от поплавка. Лишь истомно пошевелил пальцами босых ног.
– А я пассажир. Нужно в Петрозаводск. Немедленно. Плачу тысячу бакинских. – Пепел достал деньги, бросил перетянутую непользованным презервативом пачку на остывающую дюраль. Деньги упали мокрым шлепком рядом с полиэтиленовым пакетом, в котором трепыхалась мельхиоровая плотвичка. – Отчаливать надо немедленно. Да или нет?
– Не понял. – Главный по «метеору» сперва покосился на капустно-салатную перетяжку, потом на этого резкого пацана.
Пепел сдернул газетную треуголку с головы капитана, швырнул в Онежское озеро. Присел на корточки, заглянул в глаза. И сказал так, чтобы проняло до печени:
– Послушай меня, флибустьер. Только очень внимательно, мне некогда с тобой точить лясы. Совсем некогда. Такого предложения в твоей малобюджетной жизни больше не будет, как не было и до сегодняшнего дня. Штука баков за два часа скольжения по водам.
– Я в некотором роде на работе, – промямлил капитан. – Вон, экскурсия по берегу бродит. Это мои.
– Час туда, час обратно. Потом вернетесь, заберете. Поскучают на траве, и всех делов. Это твой матрос загорает? Матроса ссадишь на берег, пусть успокоит экскурсантов, запудрит мозги, что мы сорвались на помощь терпящим бедствие рыболовам. Ты мужик? Ты способен на поступок? Ну, получишь выговор, зато сколько всего жене накупишь.
– Хм, выговор! Могут и попереть.
– Вот еще полштуки. Подмаслить недовольное руководство. Все, капитан, больше масла не будет. Да или не да? Или я валю с твоей посудины? – Пять купюр оказались измяты до безобразия, но американский президент даже в жеваном виде выглядел успешным дьяволом-искусителем.
– А меня потом твои дружки...
– За что тебя-то? Ты сериалов пересмотрел, капитан. Ну и трусливый пират пошел ныне...
– Ай, чтоб мне не дышать! – Капитан сгреб деньги с «крыла», не забыл вытряхнуть из Серегиной ладони надбавку и вскочил на ноги. – Пошли в Петрозаводск!
Онежское озеро пролетало под «метеором», как мокрый асфальт под «мерседесом». Капитан, взявшись за гуж, желал закончить с неформальным мероприятием как можно скорее, и судно на воздушной подушке покрывало пресноводные просторы на скорости «самый полный вперед». Пепел пребывал в рубке рядом с капитаном, разделяя, так сказать, тяготы и радости управления кораблем. Еще он не хотел пропустить волнительный момент приближения к Петрозаводску.
Пепел так и не сподобился до конца разгадать замысел работодателя – цыганского барона. Мечтал ли дадо лично запустить лапу в сектантский золотой запас, или за толику малую, когда Сергей станет не нужен, намеревался уступить такого жирного ферзя в шахматной партии Вензелю? При втором раскладе на петрозаводском причале Серегу мог ждать комитет по встрече. Это должно выглядеть, как бригада крепких парней, рассредоточившихся по пристани. У кого-то из них бинокли, то и дело направляемые на Онежское озеро. Эфир загажен идиотскими переговорами типа: "Чисто "Сокол? говорит, «Незабудка», отзовись конкретно!?, « “Сокол”, “Сокол”, я – “Незабудка”, вызываю на брудершафт!» Они уже, конечно, получили от цыганят барона Бронко сообщение о Пепле, сбежавшем на «метеоре». И очень надеются на скорую встречу. Ну, надейтесь...
Внизу бабахнула дверь, и по ведущему к рубке трапу загромыхали сандалеты. Пепел и капитан переглянулись. В капитанских глазах мелькнул испуг. Действительно, начинался какой-то триллер – на пустом судне вдруг раздаются звуки необъяснимого происхождения.
– Эй, здесь есть кто-нибудь?! – донесся громкий человеческий голос.
Отвечать не стали. Пепел просто распахнул дверь рубки и впустил в святая святых невысокого полного человечка в рубашке-гавайке.
– Вы кто? – Сергей задал свой вопрос первым и постарался, чтобы в голосе гремела бертолетовая соль.
– Ясенев, – без раздумий ответил гость, обалдело озираясь. – Игорь Константинович, сотрудник вневедомственной охраны «Кировского завода». А где все? Куда мы плывем?
Капитан молча отвернулся и предоставил Пеплу разбираться с таинственным незнакомцем.
– Фамилия ваша мне ни о чем не говорит. – Пепел избрал сухой начальственный тон. – Что вы делаете на судне, гражданин? Извольте объясниться!
Мелкие зубчики изумрудных волн смыкались за кормой. Справа барражировала одинокая чайка. В рубке пахло железом и масляной краской. Гражданин вытер набежавший пот.
– Как – что? Я, это... плыл в Кижи вместе с группой. Из Петрозаводска. Я плохо себя почувствовал, укачало. Поэтому остался на «метеоре». Заснул в кресле, просыпаюсь, а тут – такое... Плывем неизвестно куда, и людей никого.
– У нас не плавают, а ходят, – пробурчал капитан, излишне пристально вглядываясь в водную дорогу и излишне крепко сжимая штурвал.
– Извините, – совсем поник гражданин в гавайке. – Но не могли бы вы объяснить...
– Начинается! – рассерженно взмахнул рукой Сергей. – Они, никого не предупреждая, остаются, а им еще объясняй! Значит, так, гражданин, «метеор» в виду особых обстоятельств передан в распоряжение силовой структуры для проведения спецоперации. Или вам еще назвать номер силового подразделения и сообщить цель спецоперации? Не надо? Очень хорошо. Через час и тридцать минут судно вернется на остров Кижи, где вы присоединитесь к группе, забыв все, чему стали несанкционированным свидетелем. А пока вы отправляетесь в кормовой салон и не покидаете его вплоть до особого распоряжения. Понятно?
– Понятно, но...
Пепел не дал развиться этому «но».
– А сейчас будьте добры покинуть рубку! Посторонним здесь находиться строго запрещено.
– Беда с этими штатскими! – громко, чтобы обязательно расслышал товарищ Ясенев, произнес Пепел, когда неучтенный пассажир закрыл за собой дверь рубки.
А капитан на это выругался – длинно, вычурно, семиэтажно. Видимо, вложил в сложную конструкцию фразы все свои переживания.
Переживания капитана подошли к концу раньше, чем он ожидал. Когда очертания Петрозаводска лишь замаячили на горизонте.
– Ну-ка изобрази малый ход, шкипер, – вдруг приказал Пепел. – И загребай по-тихоньку вон к той моторке.
Рыбацкие лодки встречались им постоянно от самых Кижей. Катера, моторки, весельные лоханки. Много деревень разбросано по берегам Онеги. А от чего еще кормиться их жителям, как не от озера?
Капитан пожал плечами и сделал, что велели: сбавил ход до минимального и направил «метеор» к указанной моторке. Метрах в десяти от рыбацкого плавсредства капитан, следуя указаниям арендатора судна, и вовсе заглушил мотор.
Рыбак, обложенный прутьями донок, уже давно махал руками, вскакивал с сиденья и надсаживал горло. Среди слов, выстреливающих в направлении «метеора», цензурных набиралось не так чтобы много: «куда прешь», «охренел», «козлы» и «распугаешь».
– Будем прощаться, гроза морей. Решил пересеть, – огорошил Пепел капитана. – Претензии имеются?
– Это что – твой друг? – ответил шкипер вопросом на вопрос.
– Подружимся. Куда он денется.
Сперва могло сложиться впечатление, что этой дружбе не сложиться вовек. Если судить по той тираде, какой встретил рыбак появление Сергея на открытой палубе «метеора».
Пепел не торопился, Пепел дал человеку выговориться. Когда пар вышел и фонтан заткнулся, Сергей, улыбаясь, негромко произнес странные слова:
– Я – твоя золотая рыбка, мужик. Двести баков – это сто двадцать бутылок водки «Карелия». Первые сто баков только за то, что я перейду на твою моторку. Вторые, когда ссадишь меня на берег. Молчишь? А вон в той лодке с красным мотором не твой друг рыбачит? Спрошу-ка я у него про сто двадцать бутылок водки.
– Он не пьет, – сообщил рыболов, шустро выбирая якорь. – Язвенник. Сейчас подойду...
Петрозаводск уходил вправо. «Метеор» уходил к Кижам и уже превратился в белую точку на Онежской глади. Деревня, название которой Пепел решил не заносить в картотеку мозга, неуклонно приближалась серыми избами, банями, поставленными по онежскому обычаю метрах в тридцати от берега прямо на воде, дощатыми мостками, привязанными к ним лодками и лодками, вытащенными на берег.
Автобусы ходили и от Петрозаводска в любом возможном направлении. Пепел, чтобы не светиться в столице Карелии, мог выйти на любое, по своему выбору, шоссе и сесть в междугородник. В отличие от поездов автобусы охотно подбирали голосующих на трассе. Так он и сделает. Остается лишь выбрать направление...
Перед Сергеем Ожоговым простирались большие возможности: Свердловск, Екатеринбург, на худой конец Владивосток. То есть любой достаточно вместительный город, в котором человек с его талантом не пропадет. В кармане Сергея лежал бумажник Саши Володара, где еще оставалась пара зеленых трехнулевок – компенсация за пережитые неприятности. Пепел покинет пределы негостеприимного Северо-Запада России, где никому ничего не должен.
И тут на лицо Сергея упала тень. Не чайка, а невесть как залетевший не в свою среду обитания ворон прошуршал крыльями в сгущающихся сумерках. И Пепел вспомнил об оловянном крестике.
* * *
Отхожее место – изнанка любого кабака, и об уровне кабака в первую очередь следует судить по качеству отделки туалета, особенно если питейное заведение ориентируется на пивную аудиторию. Здешний хозяин не пожадничал обложить туалет белым кафелем и установить финские писсуары.
Юрий Витальевич защелкнул за собой замок и для пущего шума спустил воду.
– Привет, Виктор, – ласково проворковал Кудрявцев в мобилу, – Помнишь, я тебе обещал следующую звездочку на погоны? Так вот, пришло время моему обещанию исполниться... На твоей территории в баре «Парк Юрского периода», знаешь такой?.. Да, рядом с институтом, напротив антикварного салона... У окна сидит компашка, двое в компашке – некие Клепа и Байбак – твои погоны. Наверняка в розыске, и наверняка за этими факирами букет статей волочится... До связи. – С чувством выполненного долга майор отключил мобилу и зачем-то помыл руки.
На выходе из туалета Кудрявцева по ушам ударили повизгивающие из динамиков неприлично детские голоса:
Я сошла с ума, я сошла с ума,
Мне нужна она, мне нужна она, мне нужна она.
Я сошла с ума, я сошла с ума,
Мне нужна она, мне нужна она, мне нужна она!
Майор сел на свое место за столиком, между делом отметив, что его рюмка наполнена водкой «с горкой».
– С облегчением!
– Ну, между первой и второй!.. – Байбак заботливо придвинул к Кудрявцеву слегка побрызганый майонезом салат. – Юрик, ты не стесняйся, закусывай!
Пить из рюмки, которую наполнили в его отсутствие и неизвестно что туда подмешали, майор не торопился:
– Погодите, мужики, что-то у меня кишки прихватило.
– Водочка и есть первейшее лекарство от желудка. Сполоснешь, и сразу отпустит.
– Я, конечно, сполосну, но чуть погодя. Пока мне малость не по себе.
– Брезгуешь?! – набычился Байбак.
– Да погоди ты, чушка. Человеку реально плохо, – остудил чересчур прыткого подельника Клепа. – Лимончика? – Клепа, не поворачиваясь к стойке, прищелкнул над головой пальцами. – Эй, шнырь, лимончика моему другу!
Меня полностью нет абсолютно всерьез —
Ситуация «Help», ситуация SOS.
Я себя не пойму: ты откуда взялась?
Почему, почему? На тебя повелась.
Через полкуплета официант оказался рядом:
– Хотите заказать что-нибудь еще?
– Лимончика!
– Не расслышал! – жизнерадостно улыбнулся официант.
– Лимон гони, рябая харя!
– Не слышно, я сейчас сделаю тише музыку, – растаял в улыбке официант и отбыл.
Выключается свет, я куда-то лечу,
Без тебя меня нет, ничего не хочу.
Это медленный яд, это сводит с ума,
А они говорят – виновата сама.
А они говорят – виновата сама.
Я сошла с ума, мне нужна она.
– Слышь, а о чем эти малявки пищат? – вдруг заинтересовался Байбак. – Что-то я песню не догоняю.
Клепа не стал тратить время на объяснения.
– Алло, Юрик, че мы, как буржуи, в кабаке капусту транжирим? У тебя хата свободная на предмет переночевать? Погудим всласть. А по дороге в аптеке для твоего пуза ношпы купим.
– Ну че, отпустило? – Байбак непреклонно подвинул к Кудрявцеву рюмку.
Урки с такой надеждой смотрели на рюмку и в рот майору, что тому пить водку перехотелось окончательно. Стало чуть тише. Опять рядом со столиком возник официант:
– Вы лимон заказывали?
– Мы заказывали счет! – стал брать быка за рога на предмет ночевки у кондиционерщика Клепа.
– Тихо сидим! – вдруг зашипел Байбак. Потому что в бар заглянули два сержанта патрульно-постовой службы.
Серая форма, без броников, на поясах обшарпанные кобуры и черные дубинки, физиономии небритые, у правого в зубах спичка. Майор безрадостно засопел: лейтенанту следовало лично руководить процессом, а не сваливать грязную работу на сержантов. Пэпээсники для отвода глаз сначала отправились к стойке.
– У тебя ствол с собой? – стараясь, чтобы Кудрявцев не расслышал, поинтересовался Клепа у напарника.
– На хазе.
– Я тоже пустой. Тогда не рыпаемся.
Сержанты от стойки решительно направились к их столику.
– Сержант Хлебников, сержант Флеров. Предъявите документы. – Правый сержант сплюнул спичку на пол.
Готовые к такому повороту Клепа и Байбак небрежно шмякнули на стол две засаленные краснокожие паспортины, черт их знает на какие липовые имена и фамилии. Но сержанты в первую очередь буравили глазами Юрия Витальевича, потому что майор был лучше одет, и ежели сержантам и светило поживиться, то за счет этого прилично одетого и наверняка богатенького Буратино. «Блин, Сунчелеев их даже толком не проинструктировал» Тоже мне эквилибрист, не видать ему очередной звездочки?, – с тоской подумал майор, хребтом чувствуя, как ситуация уходит из-под контроля.
– У меня нет при себе документов, – абсолютно трезвым голосом ответил Кудрявцев. Не светить же ксиву перед разрабатываемыми урками. Остается чахленькая надежда, что их вместе повезут в клетке в отделение, да по дороге подельники начнут общую отмазку строить. Авось Кудрявцев какие-нибудь подробности про Пиночета услышит.
Без тебя – я не я, без тебя меня нет,
А они говорят, говорят – это бред.
Это солнечный яд, золотые лучи,
А они говорят – надо срочно лечить.
Сержант Хлебников собрал расползающиеся на странички и нитки паспорта, и спрятал в карман. Сержант Флеров навис над Кудрявцевым:
– Встаньте, пожалуйста. Наркотики, оружие, недозволенные предметы при себе есть?
– Начальник, чего пристал к человеку? У него язва, – неожиданно проявил сочувствие Байбак.
Кудрявцев нехотя встал, сержант Флеров с проворством бабника полез шарить в его карманах. Кудрявцев брезгливо оттолкнул руку.
– Обыск только в отделении, с занесением изъятых вещей в протокол!
– Да, ладно, Юрик. Дай себя обшмонать, на фига нам из-за тебя путешествовать в отделение? – как бы равнодушно, а на самом деле с нажимом посоветовал Клепа.
– Вы оказываете сопротивление, – с угрозой констатировал сержант, но больше в карманы не полез, а стал охлопывать майора поверх костюма.
– Ствол! – неожиданно взвизгнул он, нашарив кобуру на брючном ремне.
Очевидно, Клепа и Байбак правильно поняли сержантский вопль, но неправильно сориентировались в обстановке, откуда же им, наивным, было знать, что пистолет нащупали не у одного из них, а у раскручиваемого лоха. Клепа саданул Флерова носком в подколенный сгиб и рванулся на выход, сшибая стулья, как кегли. Байбак схватил вилку и попытался воткнуть в сжавшую его плечо руку Хлебникова.
Охнувший Флеров успел поймать Клепу за рукав, гнилые нитки электрически треснули, и об пол коцнул заветный алюминиевый крестик. Майор кинулся на крестик соколом и вдруг пропустил нокаутирующий удар в нос от Хлебникова, просто не ждал.
– Стоять, будем стрелять на поражение!!!
В закружившейся и потемневшей действительности сползающий майор успел различить впечатываемую в фас Хлебникова Байбаком тарелку с салатом и ворвавшуюся в бар милицейскую подмогу во главе с Сунчелеевым. Аккурат на пути улепетывающего Клепы. Выходит, зря Юрий Витальевич грешил на лейтенанта, банально случилась накладка, и два сержанта ППС оказались в ненужное время в ненужном месте по личной инициативе. А далее майор некоторое время ничего не видел, только в голове неотступно гремело:
Москва пьёт пиво!
Молдавия пьёт пиво!
Литва пьёт пиво!
Анталия пьёт пиво!
Через час прижимающий мокрый платок к распухшему носу Кудрявцев, уже в крашеном до потолка ядовито-зеленой дрянью, неимоверно грязном и удушающе вонючем туалете отделения, отдавал по мобильнику распоряжения:
– ...Здорово, Одуван, где ты провел сегодняшний вечер?.. Нет, Одуван, ошибаешься, сегодняшний вечер ты провел в отделении, куда тебя замели за мелкую пьяную хулиганку... Не спорь, мне виднее, даже протокол соответствующий уже написан, и если ты настаиваешь, за тобой сейчас луноход отправится... Не настаиваешь? Вот и молодец. И вот сидишь ты, Одуван, на шконке, мечтаешь покурить, и тут в соседнюю холодуху сажают, кого бы вы думали?.. Нет, папы римского там не было, а вот те самые Клепа и Байбак, которые раньше с Пиночетом, который против самого Вензеля попер, были... Ты не суетись, а слушай, чтоб потом дословно своим дружкам из низовых вензелевцев повторить. Значит, приводят этих клоунов, и давай на них вешать сопротивление при задержании и физический ущерб сотрудникам при исполнении... А еще в отделении по своим делам оказался майор Юрий Витальевич Кудрявцев. Так он очень заинтересовался изъятым у Клепы простеньким алюминиевым крестиком и даже заначил крестик себе, типа пробивать по другим делам попытается. И Клепа насвистел, что одолжил сей крестик у некоего Пепла. Так и повтори: «У Пепла», тебя за эту новость вензелевцы очень похвалят... Нет, пока больше ничего на Клепу с Байбаком не вешали, имя Пиночета не всплывало, и так с их славным прошлым акробатам по три года корячится.
– ...Здравствуй, Соня... Ты не перебивай, ты слушай. Когда наш Пепел объявится у тебя в гостях, ты ему зря не расписывай, какой я добрый, как с твоим покойным батюшкой дружил и как помочь могу. Ты ему просто скажи, что его алюминиевый крестик у меня, и дай номер моего мобильного телефона...
А в голове майора продолжали тяжело ворочаться назойливо-бодрые речевки, хотя ненавистные динамики бара «Парк Юрского периода» остались в нескольких кварталах отсюда:
Пей пиво на заре,
Пей пиво перед сном,
Пей пиво на траве,
Пей пиво за столом,
Пей пиво натощак,
Пей пиво со хмеля,
Пей пиво просто так...
