ФРАГМЕНТ 9 ГЕКСАГРАММА ЦЗЯНЬ «ТЕЧЕНИЕ» ЛЕБЕДЬ ПРИБЛИЖАЕТСЯ К СУШЕ
Четверг. Неблагоприятный день для Дев и Рыб. Человеку с родинкой на подбородке будет небесполезно избежать в этот день любого, даже самого минимального потребления алкогольных напитков. Сегодня ближе к вечеру если зачешется переносица — к покойнику, ноздря — к крестинам, сбоку — к вестям, кончик носа — к пьянству. Несчастливое число дня 56. В этот день ацтеки не носили черные одежды.
Светлана дернула дверцу и упала на заднее сиденье рядом с картонной коробкой, на которой были изображены два сапога. Один — обыкновенный, женский, на ортопедическом ультрамодном каблуке. Другой — «итальянский» — то есть карта Италии. Ниже рисунка на коробке для пущей убедительности значилось «Made in Italia». В салоне машины было накурено, не продохнуть.
«Опель» тут же ринулся вперед по лужам к вывернувшему из-за угла Красногвардейскому мосту. Света глянула в зеркальце над макушкой шофера (этого напыщенного, но нервничающего короткостриженного качка она видела впервые и не находила в его портрете ничего такого, чтобы захотеть встретиться снова) и равнодушно произнесла:
— Интересно, какой фирмы эти сапоги?
— Фирмы, которая всегда побеждает, — притворно равнодушно ответил шофер, не оглядываясь, и стал тереть об уголек прикуривателя следующую сигарету. Топорщащиеся куцые волоски не могли скрыть забавный шрам на затылке шофера: будто кто-то отметил затылок галочкой.
Светлана выбрала бы гораздо менее помпезный пароль, но здесь не она решала. Поэтому, произнеся обязательную конспиративную глупость и услышав в ответ ожидаемую конспиративную глупость, девушка только попросила:
— Пожалуйста, не курите, — за стеклом бежали в обратном направлении мрачные дома, простужено фыркали машины. Стекло не укрывало Свету от острых граней фасадов и колючек антенн на крышах. Город незримо царапался, словно проткнутая рыболовным крючком рыба ерш.
Шофер напрягся: то ли чтобы дать гневную отповедь, то ли потому, что «опель» довольно рисково был обогнан лощеным черным мерсюком. Но сигарета, не отдымившая положенный срок, была раздавлена в пепельнице.
Света чуть приоткрыла боковое окно. Чтобы и взмывшая грязь из-под колес других машин не попала, и салон проветрился. Натянула прозрачные, из тончайшей резины перчатки и сделала несколько раз «наши пальчики писали, наши пальчики устали». Достав из сумочки косметичку, принялась за ритуал. При этом, как всегда перед работой, девушка отключила сознание от внешнего и стала мусолить в уме придуманную с исчезнувшим бывшим супругом Сережей скороговорку:
«Бравый бобер, будь добр быть бодр…»
На этот раз у нее были темно-каштановые волосы и глаза цвета ореха. Она подчеркнула глаза сочными линиями коричневого и персиковыми тенями для век. Она была абсолютно спокойна, и мстительные толчки движущейся машины под локоть не могли помешать потому, что девушка священнодействовала.
«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить…»
Пришел черед тонального крема, он придал коже девушки сочно-бежевый оттенок вывезенного из экзотической страны загара.
«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить, безбородым бродить…»
Губы от помады стали цвета красного сладкого вина. Взмахи расчески отстранили темно-каштановые потоки волос в стороны, оставив лицо открытым и сделав послабление только для челки.
«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить, безбородым бродить, бурду бранить.»
Она ни разу не сбилась, читая скороговорку, она не сделала ни единой помарки на лице. Короткостриженный, будь поумней, мог бы гордиться, что подвез такую девушку. Которая знает себе цену, которая с детства привыкла к всеобщему восхищению и поклонению, которая любит себя и позволяет любить другим, но на дистанции.
Машина плавно завернула с Невского к облупленной, как круто сваренное и оброненное яйцо, арке Генерального штаба и чуть не ткнулась, тормозя, в поребрик напротив модернового здания Международного телефонного узла. Шофер, не оборачиваясь, протянул закатанный в ламинант картонный прямоугольник-мандат с нечеткой фотографией какой-то дивчины и орденок. Уже не со звездой и серпомолотом, а с двуглавой птичкой. Орден фальшивый, поскольку не на болте, а на булавке.
— Твоя фамилия — Худикова, — вместо пожелания удачи нервно, словно выдает военную тайну, процедил шофер на прощание. Света послала его к черту вполне миролюбиво, и укололась, когда пришпиливала орден на грудь.
Света вышла на Невский, как воин в сдавшийся на милость победителя город. Только так и никак иначе. Свободные плавные движения, раскованность, но умеренная; прямая осанка, каллиграфическая походка; жестикуляция скупая, но выразительная и гармоничная. В движениях властная уверенность. И даже коробка с сапогами ничуть девушку не унижала, вопреки логике превратившись в теряющуюся на сногсшибательном фоне почти уместную деталь туалета. Кто бы догадался, что творится у нее на душе?
Несколько мучающих телефонные трубки в наружных кабинках мужиков проводили ее робкими мечтательными взглядами. Света подмигнула себе в витрину «Кредит Лионе», заодно проинспектировав волшебную силу косметики. Света ответила не замечающим взглядом на знаки внимания замедлившего движение хозяина «ауди», и он, разочарованный, перестал прудить дорогу остальным. Света ничего не обещающе улыбнулась двум солдатикам с красными повязками у входа, но улыбки хватило, дабы они наперегонки бросились открывать ей дверь. Эту заминку она использовала, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу на плаще, абы орденок сразу бросался в глаза.
И хотя на улице по вине непогоды было достаточно блекло, Света истратила не меньше двух секунд, прежде чем начала различать, что и где в помещении находится. Так скупо здесь расходовали электричество.
Рядом с девушкой возник лейтенантик, юный и в кропотливо выглаженной форме, хранящей даже запах перекаленного утюга. Тоже важный и, кажется, тоже глупый. Очаровательный такой глупышка.
— Моя фамилия — Худикова. Мне назначено Владиславом Акимовичем, — с достоинством, но без заносчивости, чтобы не оставлять за спиной врагов, сообщила Света и протянула ламинированую картонку на опознание. Речь плавная, голос негромкий, но глубокий, просто губительный для важных глупых мальчиков в отутюженной лейтенантской форме.
Лейтенант картонку смотреть не стал, а живо, спеша покончить с формальностями, переместился к столу, уютно примостившемуся слева от нацеленной вверх роскошной широкой и надраенной, похожей на водопад из йогурта, лестницы. Скупой свет лампы с плафоном помог лейтенанту не только найти в дежурной книге нужную запись, но и окончательно и бесповоротно рассмотреть прекрасную незнакомку, в которую превратила себя Светлана. И погибнуть однозначно.
— Какие люди, и без охраны! — вымолвил восторженно лейтенант и нажал кнопку звонка, призывая помощника. И уже, кажется, под столом живенько забил копытцем.
Это было некстати. Если бы не обстоятельства… Но сейчас это было некстати, и лишь усиливало досаду. Намерения лейтенанта препроводить гостью до апартаментов Владислава Акимовича в плане не предполагались. Более того, излишняя угодливость дежурного по КПП могла все испортить, тем паче, что отутюженный олух потянулся за коробкой «с сапогами», вспомнив учебник «Искусство галантного обхождения с дамами».
Света непреклонно убрала руку с коробкой за спину и повела плечом. Пола плаща отъехала, сделав орден более приметным. Для увеличения эффекта девушка стала держать паузу, дыша ровно и спокойно.
Родина получила назад блудного героя. Лейтенант вспомнил, кто он здесь, зачем он здесь, и подтянулся:
— Как найти кабинет, знаете? — уже более официально спросил лейтенант, вымаливая глазами шанс.
— Да, — студено молвила гостья, будто невзначай выдавая, что две малюсенькие звездочки на погонах сливают для нее собеседника в отряд насекомых, класс назойливых. И выверено ставя ногу, отправилась вверх по ступенькам. А то, что на самом деле ей было жаль лейтенанта, она никому не скажет.
Честно говоря, в этом здании ей бывать не приходилось, и шла она, руководствуясь вызубренной схемой, добытой заказчиком через реставраторов. Пересекающие ее маршрут офицеры сбивались с шага, воровато провожали липкими взглядами, озадаченно терли переносицы и забывали друг дружке козырять. Единственная встреченная особа женского полу — раздобревшая на армейских харчах прапорщица — громко фыркнула. Но от этажа к этажу звезды на погонах становились все крупнее, а интерес к гостье слабее. На третьем этаже сохранившая старинную отделку широкая лестница с чугунными перилами должна была превратиться в узкую. Точно, на третьем этаже она превратилась в узкую.
Мелькнула вредная идея. А вдруг Светлану обыкновенно развели? Вдруг в сапожной коробке обыкновенная бомба, а не то, что наобещали? Вдруг бедную девушку используют в темную, и эта бомба сейчас рванет во славу то ли чеченских террористов, то ли каких других душегубов?
Последний встречный — старичок-генерал с шагреневым бюваром под мышкой — Свету уже не заметил. Далее схема обещала дверь на чердак. Точно, нашлась такая дверь. Оказавшись на чердаке, Света вытащила со дна сумки хрустящую упаковку гигиенической ваты. Но внутри хоронилась не вата, а туго скатанная, более желтая, чем зеленая, марля. Которая, когда развернулась, превратилась в легкий масккомбинезон.
Ряженная в более желтое, чем зеленое, Света этаким генштабовским привидением двинулась дальше. Каждый шаг после тщательной проверки, куда ставить ногу. Лишние звуки ей были уй как ни к чему.
На чердаке хранились крайне важные в ратном деле вещи. Выбывшие из строя, похожие на билиардные, столы, где со споротым сукном, где с сукном, закрашенным кружками и полукружьями от давно разбитых стаканов. Штабелями упирались в кровлю нераспечатанные упаковки «Устава гарнизонной службы». К ним стопками жались плакаты, поучающие, как колоть штыком врага, или перечисляющие поражающие факторы ядерного взрыва. В одном месте словно на военный совет собрались масляные портреты министров обороны: Буденный, Гречко, Устинов…
А вот и обозначенное в чертеже слуховое окно. Ни за что не зацепившись, нигде не разорвав марлю маскхалата, Света выскользнула на крышу, и ей в уши тут же набился мусор городских звуков. Она первым делом строго-настрого замерла и полновесных пять минут прислушивалась и осматривалась. Не слышны ли подозрительные скрипы и вздохи кровли? Не мелькнет ли нештатная тень? Впрочем, с тенью дело было пустое. Стандартно низкое, спеленутое тучами, как цыганский младенец грязными простынями, небо не проявляло тени. Хорошо — хоть дождя не было. И еще маленький плюс — оптика не блеснет.
Стараясь красться как можно беззвучней, не пригибаясь, а почти стелясь, девушка отмерила сто шагов прямо и еще двести по дуге, приблизилась к просчитанной позиции и перекусила маникюрными ножницами шпагат на коробке. Венчающие арку Генштаба многопудовая колесница Победы с монументальной Славой, сжимающей лавр из листовой меди, и гигантские зафиксированные на всем скаку лошади оказались по правую руку.
А четырьмя этажами ниже по концентрическим разбегающимся от Александрийского столпа кругам плит и брусчатки бродили парочки. Из туристических автобусов выгружались экскурсии. Горячий восточный мужчина через всю площадь кричал: «Ира! Ира!..», и казалось, что он по рации вызывает Ирландскую Республиканскую Армию.
Светлана осторожно ноготком поддела, оказывается, легко отделяющийся рисунок сапогов и «Made in…». Эта мишура была выполнена из клейкой ленты. Аккуратно свернув липкую пленку и затолкав под маскхалат в сумочку к доисторическому путеводителю по Эрмитажу, Света посмотрела на часы. До назначенного времени оставалось двадцать семь минут.
Теперь она наконец открыла коробку. Нетрудно догадаться — внутри хранились не сапоги.
Еще раз внимательно осмотрела сначала ближний периметр — крышу Генштаба, а затем дальний — утыканную статуями, как ложе йога гвоздями, крышу Зимнего Дворца и некрасивую коробку Штаба гвардейского корпуса. Еще раз, разбив на секторы, изучила Дворцовую площадь. Вдруг какой-нибудь шабашник-фотограф щелкает ротозеев в ракурсе «чтоб кони были видны»? Или японские туристы поливают окрестности из видеокамер?
Трещины в далеком асфальте напомнили арабское письмо, рисунок булыжника — сброшенную змеиную кожу, окружившие гранитную колонну фонари — поставленные вертикально мельхиоровые вилки. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.
С бомбой пронесло. Света открыла обнаружившийся в коробке похожий на ноутбук чемоданчик и принялась за сборку винтовки. Ствол уже с глушителем, ствольная коробка, приклад, оптический прицел. Ей ни в коем случае нельзя было не верить в успех этого безумного предприятия, но сквозь вывешенную в сознании броню просачивались непозволительные писклявые мыслишки. Пусть винтовка пристреляна, после разборки и сборки ранее достигаемая точность составляет на этой дистанции не более шестидесяти процентов. Пусть девушка забраковала по биению вершинки пули относительно ската гильзы все полученные патроны кроме единого, но если бы выбирать ей, Светлана предпочла бы не «Винторез», а обыкновенную эСВэДушку. Пусть просчитаны самые различные варианты развития событий, сегодня впервые Света работает в одиночку, без Сережи.
Все, винтовка собрана. Загадала — если сквозь оптику девушка первым увидит мужчину — ждет удача, если женщину — увы. Оптический прицел, будто издеваясь, первой приблизил лошадиную голову. Запряженная в декоративную прогулочную карету лошадка меланхолично прядала ушами и не обращала внимания на заталкиваемых в нутро кареты надутых парадно ряженых детей. Взгляд на часы. До назначенной встречи двадцать две минуты.
И эти тягучие, ничем не наполняемые перестраховочные и заранее вычеркнутые из отмеренного жизненного срока минуты поползли со скоростью пресыщенного колорадского жука, объедающего картофельный лист. И как ни старалась Света думать о чем угодно, кроме работы, мысль по извилистым тропам возвращалась. Девушка отказалась бы выполнить предстоящее, если бы вопрос касался только ее жизни. Но Сергей…
Крест оптического прицела совпал с крестом забравшегося на самую высокую в мире триумфальную Александрийскую колонну многометрового ангела. Светлана чуть опустила ствол и оказалась с ангелом лицом к лицу. Нет, обман зрения, ангел от нее отвернулся.
И самое отвратительное, что за каждым предложением Светланы по организации операции заказчику мерещилось коварство. И не втолковать было не шарящему в снайперском труде заказчику, что позицию следует занимать не за полчаса, а как минимум за два. Не вбить в тупую башку заказчика, что при любом результате снайпер должен испариться, а не убеждаться лично в эффективности выстрела. Светлана не должна ни на йоту отступать от плана, она должна все делать по плану и только по плану, пусть план ей трижды не нравится, требовал заказчик.
А время тянулось, как жевательная резинка высшего качества.
…Время промчалось, как одно мгновение.
Самуил Яковлевич поднял голову. Надо же? Он, оказывается, вздремнул. А навстречу по туннелю ветки метрополитена поплыл-поплыл утробный гул. Он и разбудил. Самуил Яковлевич выцепил из кармана шерстяную шапочку и натянул по уши на голову.
Здесь, на перекрытой под профилактический ремонт станции «Невский проспект» агент Флюгер договорился встретиться с безымянным законсервированным в штопаный костюм дедушкой. Источник сулил за тридцать рублей рассказать «этакое» о «неправильных» тенях в метрополитене, которые, имел некоторые основания надеяться Флюгер, возникают не без участия Черного Колдуна. Понятно, за хорошую фактуру Максимыч отвалит во сто крат больше. А тридцать тугриков безымянному дедушке требовались на лекарства, а встречаться в людном месте дедушка отказывался, хоть режь. Вот и пришлось многострадальному Флюгеру вспомнить навыки проникновения не приглашенным на презентации и просочиться в зону отчуждения.
Самуил продрог напрочь, ноги задубели. А станция погружена в сумерки. И людей не видать. Флюгер поднял воротник песочного плащика, сунул в карман прихваченную в чужом офисе газету «Деловая неделя», статья из которой его и сморила, и зашагал к переходу, оттирая бесчувственные уши. Обманул, кхе-кхе, дедушка, или скопытился без таблеток раньше времени?
Скрип-скрип — запели подошвы новых ботинок, купленных на депутатские денежки. Откуда этот безумный холод? Или в метро прогревают только действующие станции?
Из далекой пасти туннеля с грохотом изверглись синие вагоны. Поезд, не тормозя, злобно отпинал перронные рельсы, отмигали освещенные желтым окна, за ними лица и затылки. Поезд утонул в противоположном туннеле, волоча гремучий синий драконий хвост. И помаленьку накатила тишина.
Скрип-скрип. Ярко ни для кого горит одинокая реклама «Оттянись со вкусом!». Самуил Яковлевич краем глаза уловил сзади какое-то неясное движение. Произнес невзначай любимое «Кхе-кхе». Остановился и оглянулся испуганно, похожий на трепанного в драке воробья.
Размытое серое пятно, все больше проявляясь и набирая скорость, текло по следу Флюгера.
Самуил хрипло вскрикнул и затопал ставшими вдруг невероятно тяжелыми ботинками подальше отсюда. Озираясь и спотыкаясь, вжимая голову от страха в воротник песочного плащика, и далее, в воротник полосатого костюмчика на три пуговицы. Пятно стало непроглядно черным, и Берладский остановился, признав в пятне родимую тень, порожденную пышущими лучами рекламного табло.
Самуил Яковлевич Берладский остановился, казалось, даже время остановилось, замерло, не дыша, но тень-то — нет! Она, успевшая принять конкретные очертания — руки, ноги, голова — не прекратила погоню. И, запинаясь на стыках серых плит, к Флюгеру заскользили черные отростки тени. Словно чернила из опрокинутой чернильницы.
Ой-ей-ей, как это было страшно. Не только последние волосы под шерстяной шапочкой, а и волосы на груди и ногах встали дыбом. Ногти на пальцах встали дыбом! Рот наполнился горькой цианистой слюной. Ой-ей-ей, как это было жутко. Швырнув в преследующее пятно газету, стукач опять побежал. «Оттянись со вкусом!» промелькнуло кометой.
Там, впереди, метров через пятьдесят, кончатся серые плиты, и останется всего лишь победить ступеньки подъема на станцию «Гостиный Двор». Там толчея, там люди! Хватило бы только времени отмахать сорок пять метров, взбежать под вторым сияющим табло рекламы «Оттянись со вкусом!» по ступенькам… Но оттуда, навстречу вусмерть перепуганному Самуилу Яковлевичу застелилось такое же более темное, чем сизый мрамор, пятно. Пока еще неясное и размытое, но насыщающееся подробностями.
И тогда бедный Флюгер шарахнулся круто вбок. Вправо. Прочь от одной перечеркнутой накрест шпалами и рельсами ямы к другой перечеркнутой рельсами и шпалами яме. На самом деле не к ней, а через отключенный строй турникетов с табличками «Нет входа». Этот пешеходник тоже вел к надежному «Гостиному Двору». И взмыв по неизбежным ступеням, Самуил козлиными прыжками понесся вперед, к спасению. Вот-вот не выдержит состязания со временем, сдаст, лопнет сердце.
Его хлестал по глазам пульсирующий как боль свет вытянувшихся монорельсом над головой неонов. Налитые усталостью ноги, опережая время, взахлеб глотали метры за метрами. Сквозь надсадный полный хриплой муки каждый вдох и выдох уши не ловили нарастающий шорох за спиной. Но погоня была — Флюгер чуял всеми нервами — от копчика до мочек ушей.
Кисло-соленый пот стекал из-под шерстяной шапочки по лбу, скулам и подбородку, застил глаза. В висках бабахало, забивая сваи по самые барабанные перепонки, сердце. Но рос и озаренный неоновой благодатью финишный полукруг, за которым освобождение. Еще тридцать движений налитыми усталостью ногами, и спасен. Преследующий морок не посмеет покинуть пешеходник. Хватило бы времени на еще восемнадцать движений!
Подпирающие потолок стены расступились, приблизился сладкий людской гомон.
Не пускающий пассажиров по переходу мент решил, что шум с перекрытой на плановый ремонт станции ему померещился, и заленился спускаться вниз перепроверять. Иначе он бы увидел катающегося по полу и отчаянно хрипящего предсмертные матюги Самуила Яковлевича Берладского, и хищно мечущиеся вокруг Самуила Яковлевича три непроглядных пятна. Тени, рожденные тремя фонарями, установленными в конце (или вначале — смотря откуда считать) нижней площадки.
Видимо, НЕ ТУДА сунул нос ушлый Флюгер. И пожалел для него «не вмещаемый небом и землей» бог Яхве толику времени, чтобы бедняга успел. Видимо, отвернулись от бедного стукача ангелы-хранители. Не повезло Самуилу Яковлевичу, не повезло.
…И все-таки хоть в чем-то Светлане повезло. Ей повезло, что лик венчающего двадцатипятиметровую колонну ангела обращен от нее. Сейчас ей ни к чему было общение со скульптурой глаза в глаза. А так вполне терпимо. И время благополучно течет, и есть занятие. Можно разглядеть каждую складку одеяния, можно пересчитать ангелу перья на крыльях. А ангелу и дела нету, ушел он в божественные думы, закрытые для смертных.
Где-то девушка заказчика понимала. Он старался посвящать в историю как можно меньше своих людей. Может, чтобы не иметь лишних болтунов, когда придет черед убрать Свету. Но скорее всего потому, что сама огласка истории в определенных кругах нанесет репутации заказчика непоправимый урон. И естественно, любой из подчиненных заказчика, узнай подробности, расшибется в лепешку, чтобы огласка имела место, а место заказчика освободилось. Таковы законы осиного гнезда, куда она неосторожно с Сережей сунулась.
Взгляд на часы. До назначенной встречи две минуты.
Взгляд вниз. А вот и он, ее цветущий камер-юнкер. Кожаный черный плащ, манжеты белой рубашки с запонками. Подходит к ступеням у колонны весьма вальяжно, как хозяин жизни. Каков наглец…
Чтоб зря глаз не напрягать, Света смотрит поверх оптического прицела. Игорь топчется на месте. Даже топчась на месте, сохраняет важность, ну сейчас ты у меня… Оглядывается по сторонам. Делает шаг навстречу. Прекрасно. Господин Передерий под руку с Дианой. Бежевое кашемировое пальтецо и длиннополое серое пальтище. Не опаздывают. А Света боялась… Лица сосредоточенные, будто не в музей собрались, а на лекцию по маркетингу игорного бизнеса. Расслабьтесь, господа.
Теперь никаких эмоций. Между зрачком Светы, оптическим прицелом винтовки и виском Герасима Варламовича выросла незримая прямая линия. Улыбочку, сейчас отсюда вылетит баклан. На паузе между вдохом и выдохом пальцем, сквозь тончайшую резину чувствующим холод метала, плавный нажим… Па-а-аф-ф-ф! Простившаяся с девятимиллиметровым патроном СП-5 тяжелая пуля, кончающаяся свинцовым наконечником, вышла погулять со скоростью 290 метров в секунду.
Совсем даже негромко. Выброшенная гильза гремит по кровле гораздо громче. Совсем даже маленькое облачко пороховых газов. Винтовка выпадает из рук. Видно, как Передерий покачнулся, словно оступился… Дальше Света не смотрит. Она уже в трех метрах от позиции.
Дальше, дальше, дальше… Не пригибаясь, а почти стелясь, прочь от сжимающей лавровый венок из листовой меди монументальной Славы, по тренькающей под каблуками кровле, дальше, дальше, дальше, двести шагов по дуге и сто шагов прямо. А вот и обозначенное в чертеже слуховое окно, дальше, дальше, дальше. Слишком темно по сравнению с внешним миром — она налетела на косо прислоненные картонные силуэты с приклеенными желтыми мишенями, и те легли на пол чердака пасьянсом. Захрустел под ногой окуляр списанного противогаза. Стоп, здесь по плану нужно сорвать маскхалат. Он так и сшит, чтобы содрать его в два притопа, три прихлопа.
По узкой лестнице на третий этаж спустилась, выверено ставя ногу, умопомрачительная красавица и испепелила взглядом на месте направлявшегося в архив за какими-то бумагами седого полковника. Черт побери, какие такие бумаги ему были важны всего миг назад? Совсем из головы вылетело. А за дорогу к выходу жертвами Светы пали еще три подполковника, один капрал, три майора и пять старших лейтенантов. Дежурного летеху, помчавшегося распахивать перед Светой парадную дверь, тоже без сомнения можно было заносить в сегодняшние потери Генштаба.
Стоп, здесь по плану нужно сбросить резиновые перчатки. Прозрачная кожура спущенным чулком сворачивается в урне. И далее самая обаятельная и привлекательная девушка просто спешит по своим делам. А какие у нее дела? Да просто ее пригласили на прогулку по Эрмитажу. Ведь живет в Питере, а последний раз была в Эрмитаже стыдно вспомнить когда. Но вот засада, она немного припозднилась, неудобно заставлять себя ждать.
Спину держать ровно, не давать низкому враждебному небу себя расплющить. Фотограф, снимающий провинциальную парочку, не проявил выдержку. Солдаты, сосланные в увольнительную на экскурсию, как один, отвернулись от достопримечательностей ради Светы. А она идет, как английская королева.
Нет, она не клиническая дура. И ее, как отрицательного литературного персонажа, совсем не тянет на место совершенного преступления. Подвозившему шоферу загодя был слит слушок, будто дело идет о проститутке для армейской шишки. И кроме самой, некому убедиться, что треклятое задание выполнено, сказал заказчик. И очень важно, чтобы хотя бы первое время Игорь и Диана ничего не заподозрили, сказал он. Обрывать контакт пока преждевременно, сказал он.
Ладно, не впервой. Она как-нибудь выкрутится. В паузе между крысами и капитаном найдется время и для пассажиров.
Александрийская колонна в кольце разминающихся роллеров. Куртки так и пестрят. Пышноусый гражданин надорвал горло, зазывая в мегафон «гостей нашего города на автобусную экскурсию в жемчужину ландшафтной архитектуры Петродворец». Света безжалостно разрезала пополам свадебную церемонию. Странно, набежавшей ментуры нет, суеты нет…
А вот этого не надо! Она же явственно видела, как господин Передерий покачнулся! А вот этого просто не может быть!
Стоп! Но не сбивать шаг! Идти навстречу, как ни в чем не бывало! Легкая краска на лице — только от того, что опаздывает! Все силы на то, чтобы на лице оставалась только легкая краска! Проклятье! Тысяча проклятий!! Миллион проклятий!!!
Остановиться! Виновато взглянуть на часы! Растерянно улыбнуться.
— Ну, Светлана, мы вас уже заждались, — это поправляющий двумя пальцами русую прядь камер-юнкер Игорь.
— А у вас, милочка, глаз подтек, — а это стерва верная, Диана.
— Вот и славно, наконец все в сборе, — а это тот, кто явно пошатнулся после выстрела, живехонький Герасим Варламович Передерий.
Невинно встретиться с ним взглядом? Нет, погодя. Сейчас она этого просто не вынесет.
— Ой, извините, я чуть опоздала, — а это голос ее, горе-киллера, Светланушки, которая пытается не выпасть в осадок и играть святую невинность. — Еще одну секундочку… — Света щелкает сумочкой, скомканные «итальянские» наклейки тут же норовят предательски развернуться. Не надо их заталкивать обратно с такой ненавистью! Спокойней! Еще спокойней. Пудреница. Зеркальце… Действительно, тушь чуть подтекла.
— Ну теперь я готова, — убирает Света пудреницу и не удерживается от пронзительного ищущего взгляда в лицо Герасиму Варламовичу.
А ведь он тоже смотрит, будто скальпелем режет. Впрочем, Светин взгляд можно истолковать, как взгляд женщины, проверяющей волшебную силу макияжа на мужчине. Не на близоруком же Игоре проверять. Если Передерий захочет принять такую трактовку…
Игорь берет Свету под руку. Диана берет под руку господина Передерия. Они идут. Света с деланной легкостью переставляет, будем надеяться, незаметно дрожащие, ватные ноги. Игорь, как джентльмен, пытается развлечь даму светской беседой, хотя лучше бы помолчал:
— … А уж «Пиковую даму» пера Александра Сергеевича просто грех не упомянуть. Кстати, «Пиковая дама» написана в 1833 году, а в 1829 в России проездом выступал придворный фокусник турецкого султана Самуил Германн. Который, кроме прочего, «без ошибки по просьбе зрителей вынимал из колоды любые три карты. В его руках туз превращался в даму, а дама в тройку и так далее». Так описывали сие шоу газеты…
Или нет, пусть зануда Игорь продолжает нести светскую белиберду. Тогда Светлане достаточно отделываться короткими «Я и не знала.», или просто иногда хлопать ресницами в глаза Игорю с выражением «Ой, как интересно!». Света старается не думать о том, кому предназначался выстрел, и это неожиданно дается без труда, помогает треп камер-юнкера:
— …У лотереи есть противники. Например, она разрешена далеко не во всех федеральных землях США. А в части европейских стран бдительные законники запретили рекламирование лотерей. Впрочем, у лотереи есть и горячие поклонники. В тех территориях США, где лотерея не запрещена, она зачастую находится под патронажем государства. И с 1964 года в США проводятся регулярные федеральные лотереи штатов, доходы от которых весьма существенно пополняют бюджет…
Только как-то странно преломляется в голове девушки услышанное. Как будто за ухом притаился синхронный переводчик и толмачит Игоревы слова. И в переводе получается нечто многозначительно-абсурдное: «… Нету в природе такого греческого слова „православие“. А вот в доарийском письме есть символ „Правь“, который читается и как „Светлый Мир Богов“, и как „Небесный Закон“, и как „Закон, единый для всех Миров“. То есть православие — это прославление Всеобщего закона, завещанного потомкам Божественными предками…»
Света еле переставляет ноги, а мир вокруг становится все нереальней. Вокруг люди. Люди как люди, только цвета одежды яркие, как на дискотеке. И словно не люди говорят, а галдят грачи. Тысячи и тысячи грачей слетелись на Дворцовую площадь, и, о чудо, сквозь гомон, будто из далека-далека, доносится человеческий голос. Это Игорь:
— …В России до революции лотерея относилась исключительно к прерогативе благотворительных обществ. Зато большевики не могли не попользоваться столь привлекательным источником доходов. Первая «социалистическая» лотерея была проведена в 1925 году Деткомиссией при ВЦИК с одновременным выигрышем на 250 тысяч рублей. И тут же всевозможные розыгрыши посыпались как из рога изобилия. Лотереи ОСОАВИАХИМа, лотереи Красного Креста и Красного Полумесяца… — лицо Игоря близко-близко склоняется к Светиному уху. Его голос делается одновременно все вкрадчивей и властней.
Именно этот голос завораживает Свету, обволакивает и заслоняет прочие звуки. С губ Игоря текут почти видимые гипнотические волны. А в голове услышанное оборачивается совсем иным текстом: «… Самым ценным Ингилизм представляет сохранение Древней Мудрости, накопленной народами Расы Великой в Беловодье или Семиречье. И понятие „православие“ исконно означало не что иное, как поклонение Славному Миру Прави, Миру Светлых Богов и Предков наших…»
Компания свернула на набережную Невы ко входу в Эрмитаж. И не узнать было этого места, словно Светлана оказалась в другом городе, незнакомом и страшном. Это было, будто снится кошмар, Света попыталась проснуться, и вот уже она встает с кровати, идет чистить зубы, а на самом деле сон продолжается. Но с другой стороны крохотной частичкой мозга девушка отдает себе отчет — она не спит. Точнее, не испытай она шок, узрев невредимого Передерия, наверняка бы отключилась. А так наваждение оказалось неспособным вытеснить явь из сознания до конца. А Игорь, знай себе, бубнит:
— …В годы Великой Отечественной войны Наркомфин провел четыре лотереи на общую сумму 12 и 9 десятых миллиардов рублей. По этим лотереям сумма выигрышей составляла 20 процентов стоимости выпущенных билетов. А выигрыши приходились на от 1 с половиной до 2 и 55 сотых процентов билетов в пачке… — а окутавшая Свету совершеннейшая чертовщина заставляет различать за сказанным: «… Это просто вздор, будто русичи поклонялись языческим богам. Русичи были свободными, как была свободна земля, лес, ветер и звезды, а не рабами божьими. Славяне — дети богов. Божьи дети. Рабом же можно быть только у чужого бога. Ингилизм, как солнечный культ, стоит на Совести и Почитании Предков…»
Уже в полупустом гардеробе Зимнего Передерий прервал Игореву болтовню лобовым вопросом. Именно тогда, когда Светин кавалер помогал даме снимать плащ, и ее руки оказались как бы связаны:
— Светлана, у вас никогда не было простецкого массивного серебряного кольца? Может, было, да потеряли?
И наваждение рассеялось. Было и не стало. Словно головой в прорубь, словно иголку под ноготь, словно укус гюрзы. Света, боясь встретиться с пронизывающим взглядом, как можно невинней пожала плечами. Дескать я, как всякая представительница прекрасного пола, украшения люблю весьма. И столько у меня за короткий девичий век этих мулек перебывало, что всего и не упомнишь.
Ответом Герасим Варламович явно остался недоволен, но крепче нажимать не стал. В самый последний момент опомнившаяся Светлана успела прихватить из сумочки путеводитель, заветный, сорок девятого года издания, чтобы чем-то руки занять. И поскольку билеты были предварительно куплены заткнувшимся наконец камер-юнкером, группа сквозь прямоугольную раму металоискателя вошла в ослепительно белый зал с алебастрово-белыми колоннами и молочными статуями и бюстами. Даже пол здесь был в серо-белую клетку.
Передерий с Дианой обогнали Свету с Игорем и повели не вверх по расцвеченной золочеными кучеряшками лепнины парадной лестнице, а направо. Где за кафе начинались залы с тем, что осталось от древних цивилизаций. Иногда до Светланы долетали обрывки обращенной к Диане речи Передерия. И эти обрывки казались остаточными галлюцинациями после пережитого снаружи приступа:
— …Самая первая массовая болезнь со стопроцентной смертностью, — зачем-то объяснял Передерий Диане, — перелом ноги. Первобытная человеческая стая не дожидалась отстающих. Как тут не зародиться стремлению контролировать природу? С помощью кого? Вестимо, с помощью злых духов. Но сколько ни умнеет человек, болезни со стопроцентной смертностью его не оставляют…
С затянутыми охряными шторами окнами, с экспонатами на мертвенно-охряном фоне Египетский зал очень созвучно Светиной ситуации оказался почти целиком посвящен смерти. Огромные базальтовые матрешки-саркофаги и саркофаги-гробы из розового, за бесконечные века иссеченного песком мрамора. Деревянные куклы-саркофаги, расписанные символами, словно татуированные.
Теперь на Свету не оглядывались покоренные мужики, не смотрели с завистью женщины. Света растеряла веру в себя, а без этого самый искусный макияж давал сбой. Впрочем, особо и красоваться перед кем, не находилось. Вне каникул и выходных залы Эрмитажа пребывали в сонном полузабытьи, и редкий посетитель легко терялся в музейных пространствах-просторах.
Выпиленный пласт рельефа из гробницы Ни-Маат-Ра, напоминающий задубевший тульский пряник. Мумия жреца Па-Да-Ист, которую нельзя фотографировать со вспышкой — красно-черная, как копченая селедка; в белых полотняных шортиках вроде тех, что были модны в позапрошлом году… Свете не терпелось как можно быстрее покинуть этот зал, но она стоически разглядывала экспонаты. Пока не заметила, что ее ждут.
— …А первобытное рабство, — продолжал вещать Герасим Варламович, полуповернувшись к Диане, — идеал человеческого общества. Вождь удерживал при себе именно столько рабов, сколько требовалось, чтобы прокормить и себя, и его. Как хищник, который охотится, только когда голоден. Это уже тысячелетия спустя колдовство стало не фактическим, а идеологическим вопросом. Стало ночным кошмаром религии, тенью догмы. И уже получалось не важным, взаправду ли ведьма околдовала коров так, что их молоко высохло. Ведьму сжигали за то, что она допускала саму возможность подобного…
Звук шагов был неприятно конкретен, этот звук уплывал под потолок, ломался там и возвращался шепелявым эхом.
Передерий, не оборачиваясь и не спрашивая согласия, свернул в зал с банно-салатными мраморными стенами. Здесь на посетителей свысока пялились бельмами расставленные как шахматы римские скульптуры. По мере приближения как бы расступающиеся и уступающие внимание гостей спрятавшейся в главной нише огромной статуе восседающего на троне Юпитера.
Девушка попыталась найти этот зал среди неконтрастных серых иллюстраций путеводителя и, естественно, не нашла. То и дело книжка раскрывалась на Георгиевском зале или малахитовом плане ГОЭЛРО. Вопрос, что же она не так сделала на крыше Генштаба, подкатывал к горлу изжогой. Что же произошло на самом деле? Банально промазала? Из каких-то неведомых соображений ей подменили патрон на холостой? Ее проверяли? Проверяли Герасима? Версии, версии, версии, одна нелепей другой, и ни одной толковой.
В следующем зале стены оказались фиолетово-розовые, как кефир с вишневым сиропом. Потолок напомнил перевернутый вверх тормашками кремовый торт. У большинства скульптур были отбиты и утеряны конечности, словно это не музейный зал, а комната досуга выздоравливающих в военном госпитале.
Передерий приглушенно продолжал мурлыкать Диане премудрости:
— …Ольты, флоссы, прочие расы предрасположенных — пустое. Чтобы воздействовать на человека, достаточно войти в резонанс с его внутренней энергетикой. Все остальное от Диавола… — может с умыслом, чтоб Светлана тоже слышала.
А следующий зал — зал Диониса — оказался тем самым, главным. Ради него и затевалась экскурсия. Это Света поняла по тому, как подобрались ее спутники, и стали поглядывать на Светлану, будто чего-то ждали. И как-то так вышло, что группа остановилась не у главного в этом зале мраморного изваяния Диониса, немолодого мужика, играющего виноградными гроздьями; не рядом с которой-нибудь из муз, высеченных с подобающими атрибутами; а у относительно некрупной скульптуры обнаженной девушки. В пояснении на табличке девушка называлась то Афродитой, то Венерой.
И если с самого начала чудной экскурсии у Светы на душе скребли помойные кошки, то в этом зале ощущение дискомфорта достигло апогея.
Свету коробило от слепых оскалов каменных сатиров. Свете мнилось, что вскарабкавшиеся под потолок безобразные алебастровые крылатые русалки мужского полу готовы на нее обрушиться. Свету до безумия пугал цвет стен этого зала — они были облицованы красным мрамором. Мрамором, по фактуре похожим на аккуратно разделанные и выставленные в витрину мясного магазина куски плоти.
И пуще всего Свету царапали косые перемигивания посетителя не из их компании и работницы музея. У обоих шевелились запавшие рты и зябко морщилась нездоровая синюшная кожа. Сама собой догадка тут же превратилась в уверенность — эти двое каким-то образом были связаны с Передерием, Дианой и Игорем. И эта загадочная связь не сулила Светлане ничего хорошего.
И, чтобы спрятаться от общего внимания, девушка раскрыла путеводитель. И надо же, он отворился именно на нужной иллюстрации. Нет, Света ошиблась, это была похожая, но другая скульптура. Нет, девушка все таки была права, подпись под фотографией значила «Венера Эрмитажная, копия по греческому оригиналу, 3-й век д. н. э…»
Но тогда трудно было поверить своим глазам. Может быть, после сорок девятого года скульптуру реставрировали? Поза осталась без изменений. Но лицо! Это было уже совершенно иное лицо, никак не то, что на фотографии. И, кажется, эта более современная Афродита-Венера украла лицо Светы. Не кажется, а точно!
У Венеры-Афродиты наблюдалось именно такое лицо, какое Светлана каждый божий день созерцала в зеркале. Девушка даже неосознанно потрогала щеку ладонью. На месте, но какая горячая!
— Вы тут погуляйте, а мне надо навестить одного знакомого, — вдруг словно очнулся Передерий. И как бы оправдываясь, что для него было совершенно необычно, уточнил: — Он в этом секторе работает, — и повернул назад, туда, где в предыдущем зале мелькнула дверь при табличке «Служебный вход». Правая рука у него почему-то не качалась в такт шагам.
Отряд словно услышал команду «Вольно!». Диана, будто забыв о спутниках, крепко залюбовалась центральной в зале фигурой мраморно-кисельной пантеры, обедающей мраморной курчавой головой буйвола. Игорь, заложив руки за спину, отвернулся к одному из Дионисов — воздевшему чашу.
Всем вроде бы до Светы не осталось дела. А она с ужасом находила новые и новые подтверждения идентичности своего лица с ликом мраморной богини. Это было невероятно странно, это было жутко странно, это было убийственно странно. Это было отвратительно неприятно — видеть себя, выставленную на обозрение сопливых школяров и дряхлых сладострастцев голой. И тут же в соответствии с женской логикой Свете подумалось, что богиней быть лучше, чем английской королевой. Но проблемой номер раз оставался непростительно подозрительный промах.
Свете срочно и обязательно требовалось позвонить. Уже не меньше часа у телефона в неизвестном месте ее звонка дожидался заказчик. И даже если она промазала, ей нужно было в обязательном порядке доложить, что и на старуху бывает непруха. Что в этот раз промазала, но от задания ни в коей мере не отрекается и, будем надеяться, в следующий заход все у нас получится. Иначе заказчик может спустить свору бритоголовых гоблинов уже не на Передерия, а на Свету.
Бочком Светлана выбралась в следующий зал. Чтоб ее искали не на обратной дороге, она собралась обойти спутников по кругу, споро отзвониться в гардеробе, где заметила телефон-автомат, а потом вернуться. Будто заблудилась, потерялась и нашлась.
Торопясь, но в меру, иначе бегущий по музею человек будет неправильно понят, Светлана проскользнула зальчик, где в крашенных золотым витринах потягивались статуэтки из черной меди. А рисунок потолка подражал узорам на денежных знаках. Потом был зал, где украшенный словно вышивкой крестиком потолок подпирали граненые серые колонны, где выставлялись большие и маленькие вазы-кратеры с красными, а точнее — кирпичными состязающимися греками на черном фоне. Где пол был из мелкой мозаики, разделенной контурами греческого лабиринта.
Кажется, ей удалось вести себя на Дворцовой площади так, будто ничего не случилось. Хотя, когда кажется, креститься надо. Ведь поглядывал на нее Герасим Варламович престраннейше. И в Египетском зале, и в зале с салатными стенами… В 1943-ем году в Колумбии была измерена анаконда длиной 11,3 метра — это рекорд для всех известных змей. Так вот, господин Передерий косился на Свету, как на такую анаконду. Или девушке намерещилось?
Потом еще был блекло-голубой и блекло-розовый зал со статуей Гигиеи — богини медицины — с типичной надменной миной старшей медсестры. Меж скульптур плутали посетители, отрешенные как зомби.
Света совершила круг и, сторожко оглядываясь, словно интересуется плохо освещенными оцененными в у. е. копиями керамики «буккеро» в музейной лавке, или взвинченными в цене под иностранцев глянцевыми альбомами-путеводителями, выбралась в гардероб. Две неувядаемые дамы обсуждали портрет государя-императора:
— Этот совсем противный.
— Да ну, просто душка.
Вот телефон на стене, а вот жетончик в кармане. Первый гудок, и сразу шумы — ее звонка ждали с большим нетерпением.
— Алло, Мартын Филиппович?.. — деревянное имя она произнесла как ругательство.
— Нет, вы обознались, — посопев, с превеликим сожалением откликнулась трубка голосом заказчика — гендиректора казино «Рошаль» — и зашлась будто детским плачем — короткими гудками отбоя.
Если бы Света сказала: «Алло, Мартын Геннадьевич?» — это бы значило, что Передерий сражен окончательно и бесповоротно. Было заранее обговорено четыре кодовых сочетания, характеризующих то или иное развитие ситуации.