ФРАГМЕНТ 15 ГЕКСАГРАММА ЦЗЕ «РАЗРЕШЕНИЕ» НА ОХОТЕ ДОБУДЕШЬ ТРЕХ ЛИСИЦ
Вторник. Праздник Иконы Божьей Матери, именуемой «Всех скорбящих Радость». День постный. Луна в последней четверти. Восходящий узел Луны. Вечером нужно быть готовым к резкому спаду настроения и самочувствия. Тельцам рекомендуется уделить больше внимания анализу последствий предпринимаемых действий. Ракам и Козерогам рекомендуется осторожней относиться к выбору новых целей. При открытии неожиданных возможностей Скорпиону рекомендуется не спешить с их реализацией. Во вторник язык прикусишь — кто-то бранит.
— Уважаемые пассажиры, — на весь нижний вестибюль шумели динамики. — В последнее время в метрополитене участились случаи попадания одежды между движущимися частями эскалатора. — Усиленный динамиками женский голос был знаком и неприятен. — Убедительная просьба при перемещении по эскалатору, особенно работающему на спуск, не прислоняться к движущимся частям и приподнимать длиннополую одежду… — усиленный динамиками женский голос был знаком и неприятен, словно ты болен неизлечимой, но не смертельной болезнью, и ходишь на прием к одному и тому же врачу. И название у этой болезни: «Метрополитен».
Ботинки и кроссовки, сапоги и демисезонные туфли перетирали принесенный снаружи песок в пыль. Пыль оседала на полукруглом декорированном простой геометрической мозаикой своде, на плафонах стилизованных под факелы светильников и в легких пассажиров, вызывая чахоточный кашель. Герасим Варламович смотрел не в глаза Стасу, а куда-то ему за спину, словно выискивал знакомых в толпе. А пауза тянулась и тянулась.
— Я принес, — решился напомнить о своем присутствии Стас. Если бы этот страшный человек — дремучий нефтяник — не проследил бы звонок на мобильник от мамы, если бы этот человек не добрался бы до мамы, черта с два антиквар явился бы на встречу.
Мимо них, чуть не толкнув, протопала преклонных лет гражданка кавказской национальности в запахнутой и перевязанной поясом-кошельком мохеровой кофте. Гражданка перла на тележке три одуряюще пахнущие копченой салакой картонные коробки. Притормозила и долго, шевеля губами, разбирала надпись «Держитесь левой стороны. Выход в город».
— Это хорошо, — думающий о чем-то постороннем Герасим Варламович продолжал смотреть мимо. — Это ты правильно поступил, — провожал и провожал кого-то глазами за спиной Стаса дремучий нефтяник. И наконец вроде бы проводил. — Значит, говоришь, принес?
— Вот! — Стас протянул вперед разжатую ладонь с серебряной подковкой. И та вяло отразила больничный свет стилизованных под факелы светильников. Свет, который делает лица грязными.
А вдалеке сквозняк чудил с прическами девушек на эскалаторе. И завивал, и развивал, и дергал за косички.
Герасим Варламович задумчиво пошевелил губами под нависшими копной усищами и, выдержав очередную паузу, выдал:
— Можешь называть меня Герасимом Варламовичем, — подкову он опять брать не поспешил.
Тут и Стас спохватился, что отдавать серебряную подделку просто так не собирался, что ведет себя как пацан, не способный отличить китайский фарфор от Гжели. Сперва требовалось кое в чем убедиться…
— Итак, выходит, принес? — опять переспросил дремучий нефтяник. И глаза его сузились и стали похожи на две запаянные ампулы, то ли с чудодейственным лекарством, то ли с мгновенным ядом. И что-то в ситуации было явно наперекосяк. Но Стас поклялся бы, что заказчик даже на миг не глянул на серебряную штуковину, а значит — не имеет оснований сомневаться в подлинности.
— Вот, — Стас опять против своего плана протянул руку со злополучным предметом. Слишком уж горячо было желание избавиться от заклятого металла.
Тут вдруг заказчик просто повернулся к Стасу спиной и пошел, словно медицинское светило, уже озвучившее диагноз. Просто взял и пошел.
— Эй, а как же мама?! — безрезультатно попытался остановить человека-гору взвинченным окриком Стас. И пришлось двинуться вдогонку.
Сделав восемь тяжелых шагов по серым клеткам пола, тот, кто назвал себя Герасимом Варламовичем, остановился у висящего на грязно-белой мраморной стене телефона-автомата. Телефон был занят. Чересчур легко для осени одетый парень, тряся длинными хайрами, убеждал телефонную трубку:
— Ну, Виталик, ну е-мое! В нашем возрасте трудно найти новых друзей, дающих в долг, — серьга в ухе парня при разговоре тряслась, будто стрелка компаса в магнитной аномалии. Свободной рукой парень держал зонт-трость, как кремлевский часовой. — Что?.. Чем меньше во рту зубов, тем мы больше знаем о зубной боли!
Герасим Варламович мягко коснулся плеча парня и пробормотал что-то в самое ухо. И парень покорно повесил трубку на рычаг. И как бы в уме договаривая с Виталиком и не убирая с плеча зонт, отрешенно погреб ногами к эскалатору. Туда, где сквозняк задирал девичьи прически.
Перрон задрожал, подкатили синие вагоны, лейкоцитами туда-сюда заметались пассажиры.
Телефон-автомат оказался не карточный, а жетонный, но у нефтяника нашелся и жетон. И Стас узнал номер, набираемый Герасимом Варламовичем. А набрав номер, тот трубкой подманил антиквара, и всучил ее Стасу.
После трех очень долгих гудков в трубке раздался знакомый голос:
— Алло?
— Мама? Ты в порядке?! — сориентировался задать самый правильный вопрос Стас то ли сквозь надрывный вой убывающего поезда, то ли сквозь грохот пульса в висках.
— Разве я могу быть в порядке?! Ты не отвечаешь по телефонам, ты как сквозь землю провалился!..
— Я позже перезвоню и все объясню, — еле ворочая сухим шершавым языком, поспешил Стас перенести на будущее оправдания. И повесил трубку. И повернулся к Герасиму Варламовичу. И в который раз протянул руку, обжигаемую примерзшей намертво злополучной ненавистной ненастоящей гривной. Светильники над его головой горели как жертвенники.
— А ты — молодцом, выкрутился, — проскочила в голосе Герасима Варламовича странная неидентифицируемая интонация. Но гривну он опять не взял. За его спиной прошкандыбал на костылях негр с по-собачьи поджатой ногой. За негром просеменил мужчина в надвинутой на глаза шляпе, укутавший лицо, словно бинтами — шарфом, как раненный в голову.
Всучить подделку теперь было для Стаса самое важное. Ведь гривну отштамповали из того самого серебра, которым антиквара окрутили. Прими нефтяник гривну, и стороны будут квиты. И заклятье спадет само собой.
И вдруг Герасим Варламович поступил совсем уж неадекватно. Указательным и средним пальцами левой руки он унизительно поймал Стаса за нос и пребольно сжал. Антиквар беспомощно трепыхнулся. Почему-то самым постыдным казалось, что конфуз увидят окружающие, ухватился руками за чужую руку, попытался высвободиться, но куда там? Рука Герасима была, как у одного из поддерживающих знаменитый козырек Эрмитажа атлантов.
Но опять же вдруг сам Герасим отпустил нос антиквара. Правда, с азиатской ловкостью, пока Стас отшатывался, успел пальцем мазнуть по щеке и принять на ноготь скатившуюся из глаза слезу. А далее Стас отошел для Герасима Варламовича на второй план, а на слезу дремучий нефтяник уставился, как ребенок на божью коровку.
Отгудел и остановился поезд с другой стороны, и пассажиры у дверей вагонов показались Стасу похожими на кружащих вокруг раны мух.
— Вот тебе мое новое задание, — так и сяк поворачивая слезу перед усами (ну точно медицинское светило банку с мочой), прогудел Герасим Варламович. — Сыщешь кольцо. Слеза подсказывает, сам знаешь, какое. И еще слеза подсказывает, ты сдюжишь предоставить это кольцо мне к завтрашнему вечеру.
Стас сжал зубы до скрипа, губы стали белее бумаги. Стас повернулся уйти. Банально взять и уйти. Подальше отсюда.
— Стой, — совершенно даже негромко приказал нефтяник. Однако Стас повиновался.
— Ты обязан управиться за день. Отныне ты — мой слуга, — негромко сказал нефтяник в спину замершего Стаса. — За то, как ты выкрутился с гривной, я посвящаю тебя в слуги. А мать твоя будет гарантом лояльности. Ясно?
Поезд исчез в туннеле, как питательный раствор в капельнице, как запитая водой таблетка, как скальпель в жировом слое.
— Нет, не ясно! — зло крутнулся на каблуках Стас. Но когда его глаза пересеклись со внимательным студеным взглядом Герасима Варламовича, когда Стас разглядел в глазах напротив безжизненную пустыню, запал канул в никуда. И еще Стас увидел, как к телефону, по которому он только что говорил с мамой, подступил обычный работяга в обычном синем комбинезоне и, проворно орудуя длинной, словно иголка от шприца, поблескивающей в нездоровом освещении метрополитена отверткой, стал снимать аппарат.
— Ясно, — нашел в лице Стаса подтверждение своей победы нефтяник. — Ты меня бойся, но в меру. Но бойся. Деньги себе оставь, надо — еще дам. А если тебе будут говорить, что Передерий виновен в ежегодном отбытии льдины с рыбаками в Финский залив, не верь. Дома не показывайся, там вокруг ИСАЯ чуется за версту. А трубу включи. Теперь чего уж?
Стас набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и снова протянул ладонь с серебряной лодочкой. Герасим Варламович вроде как и не заметил этого жеста. Тогда Стас буквально закричал:
— Да заберите же ее у меня! — антиквар тянул руку как донор, жертвующий кровь за спасибо.
— А зачем? — угрюмо пожал плечами Герасим Варламович. — Она свою задачу выполнила. Я проверял твою сообразительность, — здесь Герасим Варламович даже чуть улыбнулся, но взгляд оставался прежним, способным согнуть вилку. — А безделушку оставь на память. Я все равно знаю, где настоящая гривна, и насколько нереально ее добыть. Только вот с кольцом не шути подобным образом. Слеза показала, что можешь. Значит — должен. Иначе сущности лишу.
Сбоку докатился обрывок разговора двух отправляющихся по рабочим постам нищенок:
— На «Владимирскую» не ходи, там мент сгоняет, это его тещи место.
— Сила есть, сумы не надо.
Далее Передерий тратить время на обращенного рекрута прекратил. Неспешной походкой двинулся по перрону, обходя рубчатые полукруглые колонны и мраморные лавочки между ними, и ступил в открывшееся нутро подсуетившегося поезда.
Пробираться вглубь вагона не стал. Остановился над сидя додремывающим недоспанное дедушкой. Сверху открывался вид на покрытую мягчайшим пухом лысину, даже погладить захотелось. Черный Колдун так до конца и не убедился, что слежка отсутствует. Впрочем, сейчас это почти не имело значения. Сейчас имело значение домаяться, дожить, дотянуть до ЗАВТРА.
Герасим Варламович Передерий вышел из вагона на «Пушкинской». Прошелся туда-сюда по перрону, оглядываясь. Окинул притворно ленивым взглядом стоящий в нише памятник Александру Сергеевичу с возложенным засохшим гладиолусом у ног. Опять косо поозирался — на пустынный перрон — и, услышав шум приближающегося поезда, не стал дальше мешкать. Переступил отгораживающий памятник бархатный канат, своим ключом открыл притаившуюся в нише справа скрытую от пассажиров дверь и, задержав дыхание, шагнул во мрак.
Огромному одетому в тяжелое пальто Герасиму было душно и тесно как в тропическом лесу. У изнанки метрополитена две беды — потолки и пороги. Низкие потолки и высокие пороги. Герасим пробирался горизонтальным вентиляционным ходом, почти не освещенным, заросшим будто бурым мхом — лохматой пряной грязью. Герасим задевал лианы кабелей и спотыкался о торчащие из бетона корневища арматуры. Уши здесь закладывало от носорожьего гула моторов эскалаторов. Раз нога чуть не угодила в замыленный грязью цвета куриной желчи поперечный лоток грунтового стока. Но чем дальше Герасим шагал, тем неотвратимей набирал силу другой могучий рокот.
Черный Колдун знал тайны метрополитена досконально. Знал, почему перед выходом на «Канал Грибоедова» подымающиеся и спускающиеся потоки пассажиров пересекаются. Знал, почему на «Маяковской» рекламные стенды заслоняют часы. Знал, что новые «французские» турникеты устанавливают, чтобы хоть как-то преградить путь туда-сюда кочующей подземной нечисти. Знал, кто является подлинным владыкой метрополитена.
И вот наконец открылась пасть вертикальной шахты с вентагрегатом. Внушительная конструкция из рабочих колес, главного вала и опорных подшипников высоко над головой остервенело нагнетала в катакомбы воздух — ветер с симптомами воспаления легких. Из треснувшей где-то вверху дренажной трубы хлестала вода, тут же перемалываемая лопастями в маслянно-радужную взвесь и оседающая по дряхлым вертикальным стенам. Все проржавело, и следовало проявлять предельную осторожность, чтобы не перецепиться и не ухнуть в подлую черную топь под нависшей махиной. Следовало не спеша обойти зев трясины по периметру и найти винтовую лестницу.
Глотая гнилой нефтяной запах, Герасим искал лестницу с полминуты. Потом, придерживаясь за хлипкое, опасно прогибающееся перильце стал подниматься по звонко откликающимся издырявленным металлическим ступеням. И чем выше поднимался вдоль нервной системы кабелей и сантехнических аорт, тем наглее влага забиралась под одежду. Комары с праздничным писком набросились со всех сторон, но разлетелись недовольные.
Помещение, куда в конце концов попал Черный Колдун, не было ни служебкой для персонала, ни складом оборудования для текущего ремонта. В помещении стояла страшная компостная вонь, сдобренная промышленной вонью. Одинокую, висящую под потолком лампочку усердно засиживала мошкара. Где-то под ногами пронесся поезд. Лампочка начала раскачиваться, и мошкара принялась плясать, как кардиограмма прединфарктника.
В весьма неярком свете лампочки на грубой деревянной лавке перед застеленным газетами столом сидели трое. Но повернул голову к вошедшему только один. Тот, который в центре; одетый в черную робу, запятнанную то ли грязью, то ли нефтью, то ли кровью. Вторая лавка, лоснящаяся, будто смазанная тюленьим жиром, пустовала по другую сторону стола, приглашая гостя присаживаться.
— Чань с вами, братья, — хрипло сказал Передерий, чувствуя, как переполняющая катакомбы вонь потоком врывается в рот и водопадом спадает в желудок.
— Чань с нами, — согласился повернувший голову. — Последователи чань стерегут цитадель разума и служат заповедям. Зная начало, они доводят его до конца. Так учил Уцзу, — чуть приподняв лицо к лампе, просипел повернувший голову. И страшно было его лицо, не имеющее глаз. Ресницы и брови на месте, а глазницы затянуты дряблой кожей, свернувшейся в узлы наподобие пупов. Будто явился повернувший голову из мира, который человек забывает, проснувшись.
Сидящие по бокам согласно закивали, зябко, — это в такой-то духоте, — вжимая головы в воротники засаленных стеганых фуфаек. У сидящих по бокам не было не только глаз, но и носов, и ртов, шарообразные головы покрывал пегий ворс. Передерий знал, что на самом деле это не так. У них в головах имелись места и не столь обделенные. Просто сидящие по бокам родились с головами, развернутыми назад. Истинные хозяева метрополитена, кошмар метрополитена, исчадия метрополитена — три брата Жах, один без глаз, двое с повернутыми на сто восемьдесят градусов головами.
— Ты позвал меня, старший брат Жах, и я пришел, — хрипло произнес Передерий.
— Мы все позвали тебя, — многозначительно сообщил человек без глаз. — Как можно распознать людей, не пообщавшись с ними? Ведь только тогда получишь возможность как следует понять их, от глубин до мельчайших деталей, отметить их таланты и способности и, в конечном счете, увидеть, в состоянии ли они следовать пути. Так учил Уцзу.
— Что слышно в подземном мире, старший брат Жах? — осторожно спросил Передерий. Он догадывался о причине приглашения, и от этого уверенней себя не чувствовал.
— Говорили, будто ты ноги лишился. Вижу — враки, — расстегнул робу на брюхе и почесал волосатое тело главный.
Черный Колдун бросил украдкой взгляд за спины сидящих, на три расплющившиеся об бетонную стену тени. Ничего демонического в тенях не разгадал, и то ладно. Видимо, братья решили не применять против Герасима мистичковое оружие. Или все не так уж плохо, или не хотели напрячь раньше сроку:
— Про меня много врут. Говорят даже, будто именно я каждый год обламываю льдину с рыбаками и отправляю в Финский залив, — не придти сюда Герасим не мог. ЕГО ПОЗВАЛИ. Придя сюда, Герасим изнывал от подозрений и давал пятьдесят на пятьдесят, узрит ли снова открытое небо.
— В конце концов, как учил Цаотан Цин, чувства у каждого человека свои, и очень трудно постичь подлинные причины чего бы то ни было. Поэтому не погнушайся нашим угощением. Садись, беседа будет долгой, — рука старшего описала полукруг над ополовиненной бутылкой водки, вспоротой банкой кильки в томатном соусе и грубо нарубленным батоном вареной колбасы. На тыльной стороне приглашающей руки подмигнула вытатуированная рожа демона ракшаса.
Передерий остался стоять. Тогда встали два брата и прицельно стали с разных сторон обходить стол, держа руки в карманах и тяжело переставляя звякающие набойками кирзовые сапоги. И где-то было даже забавно наблюдать, как на тебя надвигается безликая сила, как к тебе приближаются не лица, а жухловолосые затылки. Если бы не было страшно. Если бы в этом движении не подразумевалась явная угроза.
Герасим Варламович не боялся смерти. Он даже мечтал о ней. Но не здесь и ни сейчас. Поэтому, демонстративно надменно хмыкнув в усы, Герасим во избежание нагнетания напряженности шагнул по хрустящим упаковкам от таблеток и выпотрошенным чайным пачкам, сел на лавку, и она со скрипом прогнулась. Вернулись, удовлетворившись благоразумием гостя, на места по бокам от старшего и младшие братья. Утонувшие во мраке, они стали различимы не больше, чем второстепенные персонажи рембрантовского «Возвращения блудного сына». Левый сплюнул на стену за своей спиной — в прошпаклеванное мхом перекрестье щелей меж бетонными блоками.
Здесь были бессильны любые благовония, и, как бы демонстрируя независимость, Передерий отодвинул подальше чадящую под самым носом плошку с нацеленными вверх ароматическими палочками:
— Я пришел, потому что вы меня позвали, а не потому, что мне приснился Гребаха Чучин. Но я сыт, и у меня мало времени, — осторожно, прилагая максимум усилий, чтобы высказывание не прозвучало дерзостью, прогудел Черный Колдун.
— Наставник Цзыдэ Хуэй говорил, что если люди вынашивают скрытые планы, они в высшей степени вредны, даже если обладают талантами, — рука старшего брата отодвинула граненый стакан, и палец сбитым черным ногтем подчеркнул статью в застилающей стол газете. Это был пресловутый номер «Третьего глаза» с поклепом на Передерия… Старший Жах не нуждался в глазах, пока рядом находились младшие братья.
Передерий огладил бороду:
— Линьюань предупреждал, что те, кто, управляя людьми, обманывают себя, едва ли смогут успешно завершить какое-либо дело. Ведь их добродетели поверхностны, их чувство меры недостаточно, а их знания, полученные из опыта, незначительны. Кроме того…
— А разве не ты, Передерий, называешь себя то магистром альбигойцев, то гроссмейстером тамплиеров, то еще каким масоном высшего посвящения? Разве не ты, Передерий, наполняешь ложью сердца тех, кто тебе поверил? Расскажи нам, Передерий, что за хороводы водят твои люди вокруг статуи в Эрмитаже? Расскажи, а мы послушаем. По праву, данному нам Гребахой Чучиным, мы хотим знать, не таят ли твои начинания угрозу для поверивших тебе? Если тех, кто внутри порочен, люди называют мудрецами, то это действительно повод задуматься. Так проповедовал Миань.
— Когда люди вдохновлены, дела исполняются, даже если приказания не отдаются. Мои люди верят мне. И ответ за своих людей я буду держать не перед вами.
Тут два брата молниеносно рванулись вперед. И каждый, ухватив по ближайшей руке Черного Колдуна, прижал их к столешнице. А старший Жах хищно оскалился и застегнул на запястьях гостя наручники.
— Ну что, чудило, покамлакаем о делах наших химерных? — сказал он значительно повеселевшим голосом. И распахнул в беззвучном хохоте рот столь широко, что стало возможным пересчитать мореные кариесом зубы. А кожа на месте глаз собралась гармошкой.
— Ты не прав, старший Жах! — грозно засопел, пытаясь разорвать цепочку наручников, Передерий. Его усы встали дыбом, как шерсть на загривке потревоженного охотниками медведя.
— Зря нетопыришься, догматый, засолярирована железная мракобеска и против слова, и против прочего чудильства. Так что кикимори, чем тебя ИСАЯ заскарабеило?! За сколько теугриков к ним анчуткой нанялся?! — допрашивающий подобрал верхний срез колбасы и обнюхал со всех сторон. Вытатуированная рожа демона ракшаса снова подмигнула пленнику.
— Никому я не продался. Это журналюга попался без астрала в голове. Его исаявцы забуддали, он поверил и насоловковал суккубскую статью.
Одна из курительных палочек, шикнув, погасла, и к раскачивающейся лампочке заизвивалась остаточная ленточка кофейного дыма.
— Не бери на эманации, и не таких понтификов обламывали.
— В ауре, нетопырку даю!
— Нежить плодишь. С какого пилигримства исаяистам тебя тризнить в пол биополя? Проще свечку поставить.
— Не справились загерметить, решили зашишажить!
— В ауре?
— В ауре! — попытался начертать в воздухе руну клятвы Передерий, да наручники не позволили.
— То есть ты, выходит, не идол, а бодхисатва?
— А выходит, что так!
Издалека сквозь стены поезд пропел мантру: «Ум-м-м манэ падме ум-м-м!».
— Мессаги твои, что магнетические песни песней, да я им не верю!
Вдруг подал голос младший Жах справа. Голос писклявый, как у кастрата:
— Может быть, если порченое чудило аскетно отмессажится, почему Эрмитаж медом намазан, мы и не флюиданем его за идольство с ИСАЯ, — и стал, спрятав под стол, что-то непонятное выделывать руками, будто наворачивать на ладонь велосипедную цепь.
А старший, словно невтерпеж, скоренько плеснул водки в стакан, хлобыстнул и зажевал колбасой.
— Оттяпой буду, праликом буду, тленником буду, не химерил я обета Гребахе Чучину. Спросите у элементалов!
— Отсюда крестов на церквях не видать. Здесь не разговеют тебя исаявские граальники, — выцикивая из зубов застрявшую колбасу, отмахнулся недовольный запирательством Передерия старший Жах. Желтая, цвета коньяка его кожа со лба наползла на переносицу.
— Откамлай нам тайну Эрмитажа и канонь на все четыре стороны. Иначе безначально засансарим мы тебя в подземном мире! — пропищал левый младший Жах и, далеко через стол перегнувшись, дополнил издевательским шепотом: — Будешь пугалом морфеиться во веки веков. Аминь! — из горловины стеганой фуфайки у этого торчал столь же засаленный свитер из рыбьей шерсти.
Герасим отстранился потому, что в наехавшем пегом затылке вшей кишело больше чем песчинок в реке Ганг. Герасим надломлено спрятал лицо в обраслетенные руки. Зашелся в приступе кашля, то ли оттягивая момент истины, то ли уже капитулировав.
— Ладно, Леонард с вами, — стукнул, как бы сдавшись, обеими скованными руками по столу Передерий. — Известно ли вам, что по городу Питеру оборотень бродит? А захомутать оборотня, как и единорога, можно только на девственницу. Но мне-то оборотень не для опытов нужен, а надолго. Чтоб был тем, кто меня бережет. То есть требуется вечная невинность. Вот я и нашел из эрмитажных скульптур девчонку посмазливей и завтра оживлю ее, как Галатею.
Старший зевнул, дескать, сказки и сам почище Шехерезады сочинять мастак:
— А зачем тогда тебе кольцо? Научи меня читать по слезам, Передерий, и я проверю, не наврал ли ты нам? Сдается мне, что наврал, другое мы про тебя слыхали. А не призываешь ли ты на самом деле древних славянских богов, Передерий?
— Окстись, чань с тобой! Кто — я, и кто — боги? — завращал испуганно белками Черный Колдун, будто при нем к утру помянули Парджанью. — А кольцо… Это совсем другая история. Кому же помешает владеть кольцом?
— Мессаги поешь нирванные, да я им не верю! — ухмыльнулся левой половиной рта старший.
— А и не надо! — Черный Колдун, привстав, с хрустом вывернул из рукава протез правой руки, и им в обратном нахлестном ударе размозжил ухо и вмял висок внутрь черепа правому брату. Только вши на газету посыпались. Квакнув, отвоевавшийся стал заваливаться вперед. Его рука пальцами беспомощно угодила в банку с килькой и поехала по столу, как на водных лыжах, оставляя цепочку томатных солнышек. Губы Герасима сами собой прошептали истинное имя чудовища. А затем Передерию пришлось резко отпрыгнуть на подпружиненных ногах, потому что параллельно столу из-под падающего мертвого бойца в грудь Герасима сколопендрой метнулась рука старшего Жаха с ритуальным ножом «атаме». Ножом, похожим на широкий кривой клинок «Мини смэтчет», только медным. И опять подмигнул вытатуированный ракшас. Опрокинутая лавка за спиной пушечно хлопнула об бетонный пол.
Задетая, слетела со стола плошка с курящимися палочками, вверх рванул сноп оранжевых искр. Кадилом закачалась лампочка, разгоняя мошкару. Передерий чуть не перекувырнулся задом через опрокинутую лавку, но акробатическим махом шеи восстановил равновесие. Приметив, что старший никак не может убраться со стола, ибо труп родича придавил сверху, Герасим шагнул на полную ступню по распотрошенным чайным пачкам, по фантикам от лекарств и картофельной шелухе навстречу вытянутым рукам безглазого и ударил протезом в неплотно сжатый кулак противника, надежно обеспечив тому вывих пальцев. Ненависть, вложенная в удар, была столь сильна, что протез разлетелся на куски, а у Передерия в пятерне осталась пластмассовая крошка.
Утеря орудия не отвлекла Герасима. Рубящий удар ребром ладони по шее довершил исключение старшего Жаха из схватки. Но слева к Герасиму уже стремился второй младший, азартно и нетерпеливо прихлопывающий сфайраями — боевыми рукавицами, сплетенными из ремней и усиленными на стыках кожи металлическими бляхами и заклепками. Его тень кралась к Черному Колдуну по стеночке, пьяная от предвкушения.
Угольки курительных палочек рассыпались по полу созвездием Волопаса. Пусть глаза младшего Жаха оставались повернуты назад, он обладал абсолютным зрением, и это делало его еще опасней.
Герасим широко отшагнул, избежал маха пудового сапога, нацеленного под лопатку.
Попытался нанести точечный удар под сердце.
Но младший проницательно поднырнул под руку, только пустое кольцо наручников рассекло горячий воздух, и Герасиму чудом удалось уйти от броска с захватом ног.
Начало схватки Герасим выиграл только благодаря внезапности, но теперь время работало против. Вот-вот очухается старший, и тогда братья зажмут однорукого в клещи и растерзают. Ни в коем случае нельзя было затягивать, и Герасим кинулся вперед, прикрывая подбородок плечом, чтоб не насвататься на удар. Младший Жах попался на удочку: вроде бы ему оставалось только прорвать дистанцию и разок залепить правым или левым сфайраем в пантакль Герасиму. Даже если челюсть останется цела, будет напрочь снесен нос или щека. Счешется до кости.
Две тени слились в одну, бьющуюся в эпилептическом припадке. Черный Колдун сделал вид, будто собирается пропустить нападающего мимо себя, а затем и уронить, используя энергию встречного броска. Противник тормознул запоздало и прозевал болезненнейший удар в голень. Пока он стонал и мешкал, Герасим скомкал пятерней одежку на его груди, провел упор ногой в живот и опрокинулся на спину с перебросом противника через себя. Вот здесь рост и масса помогли Герасиму.
Младший Жах взлетел дрыгающей лапками лягушкой и сочно шмякнулся об стену. Только теперь и встретились глаза бойцов. В зрачках у Герасима ледяная пустыня, в зрачках у третьего Жаха фиолетовое пламя. И ведал Черный Колдун, что долго смотреть в эти глаза нельзя, потому что Жахи служат Гребахе Чучину, потому что в сердце Передерия проникнет адский огонь, ежесекундно испепеляющий внутренности Жахов.
Герасим подхватился, развернулся и успел коленом в пах двинуть бросившемуся его душить последнему брату. Благо мужские цацки росли у того по-человечески.
А затем, когда младший сполз под ноги, отлетевшие пуговицы позволили фуфайке распахнуться, обнародовав грязную ночную рубашку и вздувшиеся ультрамариновые жилы на шее, Герасим высоко подпрыгнул и приземлился на упавшего двумя ногами сверху. Удовлетворенно расслышав сквозь гул далеких вагонов хруст шейных позвонков, прошептал настоящее имя поверженного, дабы тот ненароком снова не ожил.
— Ты этого хотел, старший брат Жах? — повернулся громко сопящий Черный Колдун к медленно оклемывающемуся и выбирающемуся из-под туши убиенного родственника заводиле. Так крот, пробурив почву, выползает наружу.
— Погоди, — утер пот распрямивший спину и замерший за столом на полусогнутых ногах человек без глаз. — Уходи отсюда, чань с тобой, — правую щеку побежденного электрически била судорога.
— Теперь чего уж уходить? — Герасим с презрением осматривал дело рук и ног своих. Первый младший покоился животом на столе, пальцами в кильке. Из разодранной наискосок по спине фуфайки перлись комья мышиной ваты. А остекленевшие глаза на вывернутой голове были молитвенно устремлены к отгоняющей мошек лампочке. И мошкара уже отважно пересаживалась на мертвое лицо и лезла в ноздри.
— Уходи. Как учил Шаньтан, путь пробужденного не простирается далее обнаруженной середины. Превысить середину — значит сойти с пути и совершить большую ошибку.
— Нет, последний брат Жах. Ты должен был быть готов ко всему, когда звал меня.
Второй младшенький, со свернутой шеей, будто прилег вздремнуть, да в духоте разметался. Оказывается, брезентовые штаны он подвязывал обрывком бельевой веревки. Тоненькая черная струйка змейкой выползала из уголка рта и затекала под воротник фуфайки. Даже с такой дистанции Герасим чуял идущий от трупа приторный бомжевый запах.
— Кто свободен от крайностей? — стараясь говорить рассудительно, тем не менее стал лихорадочно лапать стол рукой в поисках ритуального ножа слепой. Вторую руку с вывихнутыми пальцами он бесславно прижимал к груди. Теперь слепой, потому что ранее он воистину видел, и глазами ему служили братья. Как видел — и Самантабхарда не смог бы объяснить. — Только исполнение мудрости и просветление препятствуют крайностям. Оставь мне жизнь, и я… — кожа на лице слепца стала чифирного оттенка.
Герасим чуть не засмеялся, все произошло слишком быстро, и нервное напряжение только-только начало отпускать мышцы. Герасим Варламович чуть не засмеялся злым надтреснутым мстительным смехом:
— Нет, последний брат Жах. Если у тебя нет глаз, ты не умеешь плакать. Если ты не умеешь плакать, как я узнаю, что ты не врешь?
Легко поймав безглазого за липкие, сбившиеся в грязные сосульки волосы, Черный Колдун с натугой ударил врага лбом об стол, чтоб лишить сознания. Потом расколол рядом водочную бутылку так, что льдинки стекла и водочные брызги запрыгали по газетным строчкам, и перерезал розочкой последнему Жаху сонную артерию, не забыв прошептать подлинное имя оттризненного, дабы тот после не ожил.
И, брезгливо вытирая ладонь о пальто, словно пальцем задавил клопа, прошипел вместо прощания:
— Старые кости некрополь не портят, а все остальное от Диявола. Аминь! — и посмотрел, не подмигнет ли вытатуированный демон. Тот не подмигнул.
— Уважаемые пассажиры, — завибрировал сквозь стены далеким комариным писком знакомый всем пассажирам метрополитена женский голос, — Метрополитен является источником повышенной опасности и требует серьезной ответственности. Только в октябре травмы различной степени сложности получили двадцать пять пассажиров. Убедительная просьба не ставить ноги близко к подвижным частям балюстрады, не совать пальцы под поручни…