Аккорд семнадцатый
Сиеста, или кому днем не до сна
Солнце сегодня никого не щадило. Ни живых, ни мертвецов.
На раскаленных могильных плитах, наверное, можно было жарить яичницу, если бы кому-нибудь в голову пришла сия дикая мысль. Но даже мысли в такую жару ворочались едва-едва, как пьяные грузчики в советских магазинах.
Приближалась сиеста. Где-то неподалеку разбредались по обеденным точкам жители городка Текесси. Некоторые из них, уж конечно, позевывали, предвкушая здоровый послеобеденный сон. Никого из местных жителей на кладбище в этот час, да еще в будний день, ясное дело, не наблюдалось. Что вполне устраивало людей не местных, людей преимущественно русских.
Они расположились в тени, отбрасываемой памятниками и деревьями. С точки, выбранной для ожидания и наблюдения, отлично просматривалась пыльная дорога, идущая от трущобного вида окраинных домов к въезду на кладбище.
Они не нашли других разумных вариантов, кроме как пробраться в Текесси и разыскать там телефон — с которого Люба позвонит некоему своему человеку. А дальше уж за дело должна взяться агентура внешней разведки РФ, обеспечить изъятие группы соотечественников плюс одного аборигена.
Количество людей, которым требовалось покинуть Колумбию, со вчерашнего дня возросло на одну единицу. В ситуацию, и без того не отличавшуюся простотой, внепланово вмешалась любовь.
Окружающим было неизвестно, какие чувства питает к туземке моряк Алексей, зато окружающие могли вдоволь насмотреться на то, какие чувства она питает к моряку. Дикая орхидея тихоокеанского побережья Летисия чувств своих не таила — видимо, она просто не умела притворяться. Она глядела на мужчину своего сердца с неприкрытым обожанием. Она постоянно держалась рядом, она искала повод лишний раз коснуться его, она старалась хоть чем-то ему угодить. Как сказал Миша: «Вот оно как бывает, блин. Учись, Танька!»
Благодаря именно Летисии, благодаря ее внезапно вспыхнувшей любви у них появился план проникновения в Текесси.
Никто не обманывал себя пустыми надеждами — конечно же, мафия плотно держит город под наблюдением и ставка на авось не пройдет. Поэтому требовалось что-то изобрести. Тогда-то Летисия и предложила кладбище и церковь.
К Старому кладбищу, расположенному на южной окраине Текесси, лес примыкает вплотную. Чтобы не попасться на глаза немногочисленным кладбищенским работникам, достаточно всего лишь не приближаться к служебным зданиям. Телефон? Никогда не слышала о телефоне на кладбище. Откуда ему там взяться! В редких, только в самых богатых домах в центре города стоят телефоны. А вот в церкви телефон есть. Как же еще вызвать отца Януария, когда кому-то срочно потребуется его помощь?
— Я пойду к отцу Януарию. Он мой духовный отец. Он любит меня как дочь и будет на моей стороне, а значит — на стороне моих друзей. Вы останетесь на Старом кладбище. Я приеду на мотороллере с фургоном и довезу вас до церкви. Там вы будете в безопасности. Там есть телефон.
«И в церкви удобнее всего будет дождаться прибытия группы изъятия, — подумала Люба. — Риск, конечно, огромный. Огромнейший! Особенно уязвимы мы будем в тот момент, когда эта девочка повезет нас по городу. Тогда мы окажемся полностью в ее власти… Нельзя, с точки зрения любых инструкций недопустимо соглашаться на подобный вариант. Но ее мимика, вазомоторика, психологический портрет — все указывает на то, что девчонка искренне хочет помочь, двойную игру не ведет, она просто не способна к двойной игре. Не может она притворяться столь искусно, чтобы я не почувствовала фальши. Хоть малейший сбой — да был бы. Но мой детектор молчит…»
— Где находится церковь? — спросила Люба.
— На улице Белалькасара. Это почти в центре города, в пяти кварталах от Сан-Луис-Потоси, главной площади Текесси.
— Не на ней ли ратуша стоит? — вклинился в разговор Борисыч.
Летисия кивнула.
— А ты откуда про ратушу знаешь, отец? — тут же поинтересовался Михаил.
Борисыч недоуменно пожал плечами:
— Да во всех старых городах, сынок, ратушу строили на главной площади. Али не знал?
— В церкви есть где спрятаться, а случае чего — в ней удобно держать оборону: стены толстые, — задумчиво сказал Алексей, ни к кому конкретно не обращаясь.
— И мы получим благословение отца Януария. Ведь ты не передумал? — перевела Татьяна вопрос Летисии, больше похожий на мольбу.
Под внимательными взглядами соотечественников Алексей, смущенно потрогав синяк на скуле, заверил Летисию, что не передумал.
— Правильно, Леха! — хлопнул его по плечу Михаил. — Если мы из этой задницы выберемся, закатим вам свадьбу в «Астории», там кухня — зашибись. Спонсирую. Или хочешь, моряк, «Аврору» для вас сниму?
Любка еще какое-то время мучительно размышляла, взвешивая «за» и «против», просчитывая варианты. Вытаскивать ли из страны еще и эту деревенскую девочку, или имеет смысл отстранить ее — например, в последний момент?..
Как бы то ни было, пока пришлось остановиться на варианте «кладбище — церковь».
Сейчас они дожидались среди надгробий возвращения колумбийки от отца Януария.
Татьяна вслух прочитала надпись на могильном камне, возле которого сидела на траве, подложив под себя камуфляжную куртку:
— «Спи, мой одиннадцатый сын. Мы отомстим за тебя».
Потом прочитала вторую надпись, уже не выбитую, а выцарапанную, и явно не рукой камнереза, а рукой неумелой:
— «Отмщен».
За время ожидания не только Татьяне, а, думается, и каждому члену отряда в голову забрела мысль: «Уж не на этом ли погосте меня схоронят?» И верится, каждый отогнал от себя эту мысль как бесполезную и вредную.
Тень ангела, высеченного из серого камня, раздвоилась — это вперед выдвинулся Вовик.
— Мадонна Таня, — дурашливо елейным голосом позвало ее юное дарование, — снизойдите до бедного ученого, помогите разобраться. Смотрю, смотрю, охота понять, что тут написано…
Полностью выбравшись из ангельской тени, Вовик обогнул надгробие из плоского камня и добрался до девушки. Татьяна сперва хотела отшить чертового гения, но подумала, что от этого оболтуса быстрее получится отвязаться, переведя чего-то там, чем вступать с ним в долгую пикировку.
— Позвольте ручку, мадонна… — Гений помог девушке подняться и подвел к простому валуну, на котором была выбита длинная надпись.
— «Здесь лежит последний индеец страны, получивший при крещении имя Гориско Моулисьо, умерший своей смертью, хотя никто не верил, что такое может случиться, и его собака, защищавшая его от бешеных псов, которую он убил собственноручно, ибо иначе она мучительно бы умирала от тоски по хозяину», — прочитала Татьяна.
— Интересно, что будет написано на моем надгробии, — вздохнул Вовик.
Возле Михаила заворочался и замычал под кляпом связанный Лопес.
— Тихо ты, — небольно пнул его Мишка.
Татьяна пересела под соседнее дерево, подальше от надгробий. Она задумалась о словах Летисии, которые она переводила сегодня для моряка Алексея на одном из привалов (с просьбами о переводе обращались к ней, а не к Любе — и по старой памяти, и еще потому, что штампы сильны и как-то не хватает наглости использовать майора внешней разведки в качестве простого перевочика). «Сельская девушка много слышала от своего духовного отца о том, какой может быть настоящая любовь. Он рассказал ей о Ромео и Джульетте, о Тристане и Изольде, о Лауре и Петрарке. И она, Летисия, видишь ли, чувствует, что ее любовь к тебе, Леха, точь-в-точь такая же, как у тех, у великих влюбленных. Она, видишь ли, чувствует в себе Любовь, для которой не важны языковые и религиозные различия, не страшны злые опасности, не обременительны житейские мелочи… Эх, меня б кто так полюбил, как эта девочка любит Лешку… Мишка? Не смешите меня! А уж сейчас… Офигев от наркоманской темы, этот боров забыл обо мне начисто, сволочь…»
— Едет. — Из-за стены невысокого склепа выскользнул Алексей. — Приготовьтесь на всякий случай.
Сразу же вскочил на ноги Борисыч. Старик весь сегодняшний день был необыкновенно молчалив, серьезен, собран и, создавалось впечатление, преисполнен торжественности, словно ему предстояло пройти по Красной площади на Параде Победы. Не иначе, чувствовал, что их мытарства подходят к концу и очень скоро они окажутся в безопасности. Причем так думал не только он — так думали все. И все ох как заблуждались.
— Что, не доверяешь своей невесте? — съязвила, поднимаясь, Любка.
— А ты сейчас треплешься по поручению правительства или от себя лично? — Моряк выразительно посмотрел на подругу по увлекательному круизу «Панама — Колумбия» и не менее выразительно сплюнул.
А Любовь и сама бы не могла сказать, по поручению или от себя… то есть понятно, что от себя… Но от той ли себя из «легенды», с которой сжилась, срослась, как сиамские близнецы? Или от другой себя, изначальной? «Нет, вернусь, пойду консультироваться с засекреченными психологами по поводу влияния „личины“ на исконное „эго“ агента».
— Ерунда! Однажды в телефонную будку впихнулись тридцать два человека, чтобы попасть в Книгу рекордов Гиннесса. И попали, черти! — так Вовик успокаивал занервничавшую Татьяну.
Беспокойство Тани и слова Вовы относились к транспорту, на котором предстояло перемещаться группе. Летисия возвращалась из церкви на мотороллере с фургоном — родном брате тех «трещоток», на которых в Союзе в застойные годы развозили почту. Только на боку этого фургона не красовалась строгая надпись «Почта», а чернело распятие, опутанное карнавальными лентами. Ленты свивались в два слова: «Изес Крайс».
По следу мотороллера с Летисией не крались джипы с вооруженными подонками, вдали не бликовали оптические прицелы, вроде бы все обстояло самым наилучшим образом. И Миша уже начал готовить Лопеса к погрузке в фургон: подтягивал ремни на ногах и руках сержанта, поправлял кляп.
Сержант Лопес
Я вам скажу, парни, как приходит старость.
Вы думаете, старость приходит, когда вас начинает крючить радикулит и брыкается сердечко? Нет. Старость — это усталость. Что пришла старость, ты осознаешь, когда ощущаешь вдруг, насколько устал.
Непонятно?
Тогда по-другому.
Представьте, что во всех ваших карманах, на изнанке вашей одежды оседает песок. До поры до времени вы не будете ощущать его тяжесть. Какая там тяжесть, ха, горсть песка! Но он копится, копится… И в один из дней накопившаяся тяжесть сгибает тебя… Так и усталость — что-то вроде песка, который копится в твоих клетках. И в один из дней та сила, что держала и носила груз, слабеет, сдувается, будто шар, и ты вдруг всем нутром и существом своим ощущаешь, сколько ж ты накопил в себе за жизнь тяжелых отложений. В каждой клетке, в каждой поре, в каждой мысли, в каждом вздохе — тяжесть.
Это и есть старость.
Старость может прийти к тебе и в тридцать, и раньше, ну и тем более в сорок один.
Случилось это тогда, когда провалилась моя попытка на дороге, и провалилась она из-за женщины… да, я проиграл схватку женщине! Когда я выложил этой рыжеволосой все, что знал, выложил, потому что увидел себя крошечным зерном между жерновами, безжалостно перемалываемым. Рыжая сказала мне, что она выполняет здесь личное задание Падре, что Диего Марсиа и дон Мигель — лишь жалкие пешки, которых приносят в жертву, а я — так… даже не пешка, я гораздо мельче. И если я хочу сохранить свою жизнь, а также жизнь того же Марсиа и дона Мигеля, то должен ответить на ее вопросы. Она назвала имена и факты, произнесла слова, которые не могла бы знать, не будь человеком Падре. Я уже ничего не понимал и с каждым часом понимаю все меньше. Разве что все лучше и лучше я понимаю одно: действительно, я даже не пешка, а так… размельченный мусор.
Вот тогда и сломалось что-то внутри, сломалось с хрустом, с каким ломается хребет у человека, спиной упавшего на камни.
Так старый волк, проиграв схватку с молодым волком, поджимает хвост и уходит в чащу умирать.
Наверное, я мог бы придумать, как мне избавиться от веревок и завладеть оружием во время ночевки в лесу. Наверное, я бы смог выдумать что-нибудь в этом треклятом церковном фургоне, будь я прежним. Нет, мне вряд ли удалось бы вырваться наружу, раскидав русских коммандос. Меня везли, зажав со всех сторон телами. Но я смог бы извернуться и подать сигнал ударами ног о железные стенки фургона. Избавившись от кляпа, смог бы закричать. Может быть, этого и хватило бы, чтобы привлечь внимание наших людей. Но…
Да и сейчас, наверное, в этой церкви я могу освободиться. Потребовать, чтобы дали оправиться, и когда меня поведут в нужник, можно исхитриться…
А зачем?
На меня свинцовыми плитами навалилась усталость. Усталость не физическая, к этой-то я привычен, а усталость полная, которая и зовется приходом старости. Ничего не хочу. Просто буду ждать, чем все закончится…
— Это — Колумбия. Это — не Панама! Добро пожаловать в Колумбию! — И он захохотал. Начальник полиции города Текесси, второй человек города после мэра. В светло-коричневой форменной рубахе, рукава которой были неровно обрезаны почти у самого стыковочного шва. Пуговицы напрочь отсутствовали, на распахнутую грудь, покрытую мелким черным волосом, свисали с шеи на переплетающихся цепочках и нитках солдатский жетон, католический крестик, ладанки и амулеты. На коричневом кожаном поясе, продетом в затертые джинсы, красовались две кобуры вместо одной положенной, из обеих торчали рукоятки револьверов. Начальника полиции городка звали Педро Носалесом, а предпочитал он, чтобы его называли команданте Педро. Сейчас, упершись подошвами ковбойских сапог в край стола, он раскачивался на задних ножках стула и любовался гостями из Панамы.
А еще полчаса назад Педро Носалес спал. Диван, стоящий у стены, заклеенной журнальными портретами исторических деятелей, политиков и футболистов, еще держал вмятины, оставленные его телом, и не успел забыть цветных и нескромных снов команданте Педро. Но гудки, стук в дверь и вторжение в комнату отдыха помощника Носалеса, одного из трех его подчиненных, не оставили начальнику полиции другой возможности, кроме как встать и начать распоряжаться.
Выгруженных из автобуса саблешрамого и его трех дружков перетащили в участок, распределили в камеры по двое. Одного из мальчиков, прибежавших по уличной пыли, поднятой автобусом, послали обратно в клубы пыли к дому доктора. Всем четверым арестантам было что подлечить. Особенно досталось тому, на кого упал Астремадурас. Доктор пришел быстро — он всегда приходил быстро, боясь пропустить самое интересное в развитии болезней, — и теперь возился с арестованными в камерах под присмотром трех помощников Носалеса.
Все трое ла-пальмовцев находились в комнате начальника полиции. Астремадурас восседал на двух составленных вместе стульях, вытирал пот с лица и шеи носовым платком. Детектив Кастилио бродил по помещению, рассматривал портреты футболистов, выглядывал в окно, заглядывал в коридор, ведущий к камерам. Из угла комнаты доносились присвисты — там Агустино листал обнаруженный на пыльной тумбочке порнографический журнал.
— Добро пожаловать в Колумбию, — еще раз повторил Носалес, но уже не рассмеялся, а задумчиво потер щетину. Потом, прошуршав подошвами по краю стола и грохотнув стулом, он вернул себя и то, на чем сидел, в устойчивое положение. Пододвинулся к столу, открыл с пятой попытки верхний ящик и выгреб оттуда кипу листов одинакового формата. Лишние листы полетели на пол, мелькая нечеткими фотографиями, рядами букв и среди них набранными крупно цифрами.
— Вот, держи. — Команданте Педро передал вовремя оказавшемуся рядом детективу Кастилио один из листов. Кастилио тут же отнес его Астремадурасу.
Если бы он не узнал, кому принадлежит размытое лицо на чуть синеватой бумаге, то текст под фотографией подсказал бы ему это. А он сообщал, что опасный преступник, разыскиваемый за убийства и серийные убийства, отличается особо извращенной жестокостью и имеет особую примету — прямой шрам на голове, протянувшийся от затылочной кости до лобной. И за его поимку назначена офигительная награда.
— А зачем он бреется наголо, ездит в автобусах, привлекает к себе внимание? — недоуменно спросил Астремадурас, дважды ознакомившись с объявлением о розыске.
— Это Колумбия. — На этот раз у Носалеса получилось грустно. — Здесь эти бумажки, — он вытащил из ящика еще одну кипу и потряс ею, — даже не читают те, кто умеет читать, а таких здесь немного. Поэтому я их и не вывешиваю. И наконец, храбрецов вроде вас, которые решились бы схлестнуться с этими типами, не нашлось бы, даже если награду утроили. Покойнику деньги ни к чему, и покойной семье покойника — тоже ни к чему. И последнее: здесь человека уважают тем больше, чем меньше он прячется от полиции… Обратно пропорциональная зависимость, если вам известно, что это за штука.
— Значит, мы можем получить награду? — Агустино жадно вслушивался в разговор, забыв о перелистывании журнала с голыми девчонками.
— Можешь, приятель, — снова возобновил раскачивания на стуле Педро Носалес. — Запросто. Но только после суда, и только в Медельине, и если тебя до того не прихлопнут его дружки. И не забудь уплатить с врученных тебе денег налог.
Погруженный в свои мысли Астремадурас достал и принялся сдирать целлофановую обертку с мексиканской сигары.
— Мой кабинет — бездымная зона, уважаемый коллега. И весь участок тоже. Курят у нас на улице. А заключенные не курят вообще. Потому что вредно. И, обобщая, — начальник полиции почесал волосатую грудь, — не пора ли вам приступить к делу, из-за которого вы удостоили нас своим посещением? Кстати, мне вчера звонили. — Носалес носком ботинка указал на черный, как шкура дьявола, и огромный, будто его размерами собирались побить рекорд, телефонный аппарат с толстыми шнуром и проводом (это был единственный предмет на столе). — И сообщили о вашем приближении с указанием примет. Только поэтому вы не сидите в камерах вместе с вашими новыми друзьями до выяснения обстоятельств.
Астремадурас, сжав зубами сигару и не прикуривая ее, начал говорить:
— Я — заместитель начальника двадцать седьмого полицейского участка города Ла-Пальма. Это — детектив Кастилио, а третий — Агустино, брат Энрике. Энрике — владелец катера «Виктория», который…
— Минуту, коллега. — Носалес выхватил левой рукой револьвер, вскинул, прищурил правый глаз и выстрелил.
Узкая в запястьях и широченная дальше до плеча красная рубаха Агустино получила сквозное отверстие в районе локтя.
— В следующий раз, когда без спроса полезут, куда не просят, и начнут копаться в моих вещах, я возьму чуть выше, — пояснил начальник полиции Текесси, возвращая пистолет в кобуру.
В невредимых до поры руках парализованный изумлением Агустино держал, расправив веером, три книги. Он достал их из тумбочки, дверцу не закрыл, и видны были еще книги, только одни книги на двух имеющихся полках. А на пыльной поверхности тумбочки лежали уже просмотренные Агустино порножурналы.
— Впрочем, если ты покажешь мне, что знаешь лучше меня испанскую поэзию, историю Колумбии или… что там за третья?
— «Философия Монтеня», — с трудом разлепив губы, прочитал заглавие Агустино, глаза которого были вытаращены, как у вареного сомика-кота.
— Или философию Монтеня, то я готов заплатить тебе лично, сколько обещано за голову этого… как его… который со шрамом. Извини, коллега. — Носалес забыл об Агустино и перевел взгляд на Астремадураса. — Договаривай. А потом скажу я, Педро Носалес, кого в этом городе зовут команданте Педро…
Астремадурас договорил.
В церкви было прохладно, и оттого было хорошо. Святые блаженствовали в темных полукруглых нишах. Где-то высоко, под потолочными сводами, ворковали голуби. Солнечные лучи насквозь пробивали высокие стрельчатые окна, но уже не жарили. Окрашенные витражами в желтый, зеленый, синий и красный тона, они красиво опускались на пол. В этих светящихся разноцветных колоннах задумчиво плавали пылинки. На скамейках, не горячих и не шершавых, хотелось растянуться, закрыть глаза и забыть обо всем. И слушать умиротворяющую тишину храма…
Если б вдобавок к этому благолепию работал телефон, то цены бы храму не было. Однако телефон, как сказал священник, молчит со времени заутрени.
Отец Януарий улыбался. Доведись ей хоть раз увидеть местного священника прежде, Люба не стала бы впустую подозревать старика католика. Этот невысокий круглый человечек лет семидесяти, с двумя подбородками и с наивными детскими глазами просчитывался опытным взглядом моментально и до самого дна. Какие там шашни с мафией, какое там недоверие к словам воспитанницы насчет того, что она приведет к нему добрых людей, которых необходимо укрыть на время! Вероятно, поэтому они так и сошлись — Летисия и отец Януа-рий: малый и большой ребенок.
Отец Януарий улыбался, показывая на огромный дисковый аппарат с трещинами на корпусе. Из телефонной трубки, что он держал в отведенной руке, не доносилось ни звука. Такого чуда, как сотовые телефоны, город Те-кесси не знал, спутникового телефона в храме Божьем, разумеется, не водилось, мощной радиостанции — тем более.
— Этого следовало ожидать, — вздохнула Люба. — Однако не могли же они отключить от телефонной линии все городские службы! Например, полицейский участок…
— Позвонить с другого телефона? — поймал ее мысль Борисыч. — Но где есть работающий телефон, там будет ждать засада, это уж к доктору не ходи.
— А если другому человеку? — предложил, почесав небритую щеку дулом автомата, Алексей.
— Я вот тоже об этом думаю. — Агент влияния внимательно и значительно посмотрела на моряка.