Книга: Колумбийская балалайка
Назад: Аккорд семнадцатый Сиеста, или кому днем не до сна
Дальше: Аккорд девятнадцатый Противостояние

Аккорд восемнадцатый
Прерванный полет

Волны Тихого океана взбивали белую пену над розовой полосой прибрежных рифов. И сияло светло-светло-голубое небо в головокружительной вышине. Красота. Ван Гог, «Клуб кинопутешествий», журнал «Вокруг света», реклама турагентства, плакат в душном метро насчет райского блаженства.
Подводную лодку класса «Малек-04 ЦАГ» рифы остановили в трехстах пятидесяти метрах от берега. Ясен хрен, можно было поискать проход в коралловых заграждениях, но это потребовало бы лишних затрат топлива и времени. Особо беречь следовало время.
Из воды, как голова морского змея, высунулась труба перископа, повернулась на тридцать два румба. Убедившись, что горизонт чист, лодка всплыла. Громыхнула откинутая крышка люка. Из круглого отверстия на железную спину подлодки выбрались двое. Коренастые, мускулистые, оба в черных сатиновых трусах и тельняшках. Снизу им подали вещмешки, скроенные из непромокаемой ткани.
— Ни пуха, парни, — донеслось из люка, и оттуда показалась заляпанная мазутом рука, по-«ротфронтовски» сжалась в кулак.
— Да пошел ты… — беззлобно ответил один из коренастых. И сплюнул в океанскую воду. — Ну че, Серега, вперед и с песней? — В голосе его заметно проскакивали заискивающие нотки. — Искупаемся!
Рука ухватила люк за скобу и с надрывным скрипом захлопнула его. Послышался лязг проворачиваемого ворота.
— Так ото ж… — Названный Серегой философски посмотрел на зеленеющую полоску береговой растительности. — Заодно и тельники постираем.
Что такое триста метров по теплой воде для бойца отряда «Кварц» — элитного подразделения дивизии «Морские ежи», — даже если плыть приходится с полным боевым снаряжением? Фигня. Если не сказать сильнее.
Приказ генерала-майора Ермакина начал претворяться в жизнь.
…«Беломор» малость подмок — морская вода просочилась-таки в один из непромокаемых мешков. Хорошо хоть оружие не пострадало. Сергей Порохов (тридцать шесть лет, двенадцать лет службы, из них без малого десять — сверхсрочной в элитном отряде «Кварц» дивизии «Морские ежи», четырнадцать боевых операций в разных уголках света, восемь ранений, три правительственные награды, холост, детей нет), так вот этот самый Порохов негромко выругался, извлек из пачки более-менее сухую папиросу, прикурил от спички, прикрывая огонек сложенной лодочкой ладонью. Потом достал карту, взмахнул ею, как простыней, и расстелил на песке, в тенечке под банановой пальмой. Придавил углы камушками, чтоб не сдуло. Соленый ветерок нес со стороны океана прохладу и вкупе с жарким колумбийским солнцем быстро высушил тельники и сатиновые трусы на бойцах.
— Короче, что мы имеем, — склонился Серега над картой и, щурясь от дыма, ткнул в какую-то точку ногтем. — Мы тут. И через пять часов должны быть здесь. — Ноготь прочертил по карте прямую линию и уперся в крестик с надписью шариковой ручкой «Текесси».
Был тот ноготь отчетливо синим — второго дня, блин, во время учебной водяной тревоги на «Академике Крылове», когда торопливо закручивал ворот аварийного выхода из ангара подводной лодки, замаскированного под рентгеновскую установку для сканирования океанского дна, Сергей прищемил себе палец на редкость неудачно сконструированным замковым механизмом.
— Стольник километров, — на глаз определил его напарник Денис Грубин (двадцать пять лет, семь лет службы, из них пять — сверхсрочной в элитном отряде «Кварц» дивизии «Морские ежи», две боевые операции на территории Аляски и в Бангкоке, ранений нет, правительственных наград не имеет, женат, есть ребенок). — Это нам надо делать двадцать кэмэ в час. Пусть и с не полной боевой, зато по джунглям, по пересеченной местности… Не, Серега, не успеем.
— Что значит — «не успеем»? — возмутился Порохов. — У тебя приказ или где? Сказано — через пять часов должны быть на точке, значит, в лепешку расшибись, а будь.
Денис почел за лучшее промолчать, уставился на карту. Спорить с боевым товарищем было себе дороже. Пусть они не на срочной службе, однако табель о рангах и здесь незыблема, как Устав: прав тот, кто прослужил дольше тебя.
— Салага ты еще, Дэн, — сказал Сергей и примирительно хлопнул ладонью-лопатой по спине Дениса. Тот чуть носом не впечатался в мелкий сухой песок. — Где сказано, что мы должны до этого городишки пешедралом топать?
— А что, попутку поймаем? — решился на вопрос с подначкой Грубин.
— Можно и попутку, — серьезно ответил Сергей. — Смотри давай, что в округе из цивилизации имеется, и мне докладывай. Думать будем.
Он лег на спину, положив руки за голову, и прищурился на солнце, пробивающееся между листьев банановой пальмы. Затянулся, выпустил вертикально вверх струйку синего дыма. Денис вздохнул, посмотрел на карту более внимательно.
— Так… Километрах в ста двадцати на северо-восток засекреченная база одного из наркоторговых картелей, С-117 обозначена. Строго на юг — безымянная рыбацкая деревня, от нее в этот Текесси ведет грунтовка. До нее, деревеньки, километров двадцать будет. А строго на север, ближе к границе с Панамой, — колумбийская береговая пограничная застава, километрах в тридцати от нас… Все, Серега, больше ничего тут нет. Сере-га, не спи.
— А? — вскинулся старослужащий. — Ты чего, никто не спит на боевом задании…
Он пыхнул папиросой — погасла. Снова прикурил. Зевнул, задрал тельник на волосатом пузе, шумно почесался. От пупка вниз шла бледно-голубая стрелочка татуировки с надписью по кругу: «Зона особого внимания». Ошибки молодости, понимаешь, времена бесшабашной службы в ВДВ. Затянулся табачным дымом. «Беломорина» затрещала, на кончике развернулась «розочкой», как пуля «дум-дум».
— Ну вот и думай, боец, — неторопливо сказал Сергей Порохов. Полное ощущение, что транспортное средство, которое должно доставить их с комфортом до Текесси, малость запаздывает и нужно чуть подождать. — Три населенных пункта, где можно разживиться тачкой. Куда пойдем? Вслух рассуждай.
Денис честно подумал и несмело предложил:
— Я бы в деревню сунулся. Если из нее ведет дорога, стало быть, и машина какая-никакая есть. Опять же ближе всех прочих и к нам, и к городу. С ветерком долетим, а, Серега?
И он с надеждой посмотрел на старшего товарища, как пятиклассник на учителя, занесшего ручку над классным журналом.
Серега с кряхтеньем перевернулся на бок, одним глазом глянул на карту и изрек непреклонно:
— Незачет. Во-первых, опускать мирное население на тачку — это не по-нашему. А вдруг у них всего одна машина на всю деревню? Что ж им теперь, пешком в город ходить? Да там все сто верст, не забывай. Во-вторых, дорога наверняка обложена со всех сторон, как говно мухами. Пробиться-то пробьемся, не вопрос, но тебе это нужно? Мне на фиг не нужно. В-третьих… А в-третьих, салажонок, до деревни этой двадцать кэмэ по прямой, то бишь морем, берегом-то все пятьдесят наберется. А я в воду больше не полезу, у меня мешок течет, вернусь — Саладаев, сука, пять нарядов у меня гальюны чистить будет, за халатное отношение к «дедушке»…
— Так куда двинемся? На базу наркодельцов, может?
Сергей Порохов размочалил папиросу в песке, бережно закопал, чтоб не оставлять следов. Протянул мечтательно:
— А что, база — это неплохо. База — это зашибись было бы. Сколько там народу? Человек пятьдесят наберется. А то и все сто. Часика за два разметали бы их по кустам… Вертолеты наверняка есть, «коробки», оружия — завались… Ох, я бы пошерстил там, мамой клянусь! Дело, опять же, хорошее сделали бы — меньше наркотой будут наших детишек травить… Но, — он с сожалением почмокал губами, — далеко до нее, да и не было у нас такого задания — базу брать. Короче, переоблачаемся, и марш-бросок строго на север. На месте разберемся.

 

Астремадурасу есть не хотелось. Жара. И не привычная панамская, не влияющая на аппетит, а жара колумбийская, чужая, изнуряющая. Агустино же готов был сожрать хоть быка, он уже умял тарелку сальмотес фритос с паэллой и теперь, под вторую бутылку манцапилльи, отправлял в ненасытную пасть чуррос за чурросом, густо намазывая каждый из них паштетом эмпадильяс де полло. Правда, если бы Агустино пришлось питаться за свои деньги, то он вряд ли бы раскошелился и на миску батата.
Детектив Кастилио ограничился кусочком бразо де хитана и чашечкой матэ.
Астремадурас потягивал через соломинку минералку, одну только минералку. Потягивал, опустив соломинку в горлышко пластиковой бутыли.
Бармен с покрытым шрамами лицом, который превосходно смотрелся бы за решеткой двадцать седьмого участка Ла-Пальма, протирал грязной тряпкой бокалы и недобро косился на посетителей. Над головой лениво проворачивались лопасти вентиляторов, гоняя по залу теплый, вязкий воздух. Вместе с лопастями крутились сидящие на них мухи. Больше никого в заведении не было.
— Эй, приятель! — Утирая жирные губы ладонью, Агустино подрулил к стойке. Лег на нее грудью, скабрезно подмигнул бармену. — Как у нас тут с веселыми девочками? Сколько просят красотки в вашей эстансии за чего-как с хорошими парнями?
— Если я за твои паршивые медяки разрешил посидеть в своем баре с плошкой жареной барабульки, — лениво ответствовал бармен, посмотрел бокал на свет и неспешно отставил его на стойку, — это не значит, что я готов и дальше терпеть здесь твою гнусную харю. — С прежней медлительностью он достал из-под прилавка и с грохотом выложил на стойку револьвер. — Еще раз откроешь пасть, — в следующую тираду бармен влил все припасенное им на сегодня презрение, — и тебя полюбит веселая девочка с красивым именем Пуля.
Агустино хихикнул, открыл было рот, но ему не удалось издать ни звука. Астремадурас, бурча слова извинения, схватил за шкирку и потащил на выход объевшегося и потому не очень-то сопротивлявшегося Агустино.
Им все равно было уже пора возвращаться в полицейский участок. Начальник полиции Текесси Педро Носалес, выслушав Астремадураса, сказал так: «Я помогу. Хотя лично я и не прощаю вам девятьсот третьего года».
И пообещал что-нибудь разузнать: «Заходите через час». Так команданте Педро дал понять, что хочет остаться один не меньше чем на час. И этот час уже истек.
В кабинете Носалеса они застали несколько новых людей.
— Вот эти панамцы, Диего, о которых я тебе говорил, — сказал начальник полиции, обращаясь к человеку с длинными черными волосами, связанными «конским хвостом». Этот малый в камуфляжных штанах и черной рубашке, сидящий на краю стола Носалеса, мало походил на сотрудника полиции, пусть даже и колумбийской. А взгляд исподлобья, пронзающий Астремадураса и его людей, никак не подошел бы человеку законопослушному, влюбленному в Уголовный кодекс.
Зато другие люди Астремадурасу понравились. Священник и девушка. Девушка чем-то походила на его собственную жену, какой та была десять лет назад, — юная, невинная, набожная. Священник же был как раз таким, каким, по мнению Астремадураса, и должен быть святой отец: не высоким и сухим, как вяленая барракуда, со строгим лицом непреклонного аскета, чей облик наводит на невеселые раздумья о каре небесной, Страшном суде и неизбежности чистилища, а круглым добродушным человеком, к которому не страшно идти на исповедь и которому не жалко пожертвовать последние бальбоа… а уж тем более колумбийские песо.
— С вами мы поговорим позже, — пообещал Педро Носалес панамской делегации, поигрывая ладанками и амулетами на шее. — Занимайте очередь.
Человек с «конским хвостом», которого Педро назвал Диего, отвел взгляд от троицы гостей из сопредельного государства и посмотрел на девушку.
— Пожалуй, мы можем разрешить вам позвонить… кому, вы говорили, сеньорита? — спросил он.
За сеньориту ответил святой отец:
— Тетушке Розалии в Медельин. Ей сильно нездоровится. Говоря откровенно, сын мой, тетушка очень плоха. На все воля Господа, но мы хотели бы поддержать ее в трудную минуту словами любви и сострадания.
— Какой номер в Медельине? — сухо поинтересовался человек с «конским хвостом».
Астремадурас не мог выразить свое возмущение, ведь он не у себя дома, но в душе у панамского полицейского все кипело. Почему тут распоряжается этот прохвост с кобурой на боку, по которому, сразу видно, плачет несколько пожизненных? Невозможно себе представить, чтоб в двадцать седьмой участок зашел бы главарь какой-нибудь шайки — например, Гучо-Матадор, предводитель банды выходцев с Ямайки. Зашел бы, помахивая оружием. Да детектив Кастилио пристрелил бы Гучо на пороге!..
Вспомнив о двадцать седьмом участке, Астремадурас бросил взгляд на своих. И увидел, как детектив Кастилио, вроде бы случайно шагнув вбок, перекрывает Агустино путь к висящему на крюке пиджаку, из кармана которого выглядывает уголок бумажника.
Тем временем Диего накручивал телефонный диск. Он дозвонился до каких-то своих людей в Медельине и попросил выяснить, кто проживает по адресу, за которым закреплен номер… и он зачитал записанный на бумажке номер телефона тетушки Розалии.
«Что ж это происходит? — недоумевал Астремадурас, изводя очередной платок на утирание пота. — Почему люди приходят звонить в полицейский участок? Других телефонов в городе нет? Я слышал, конечно, о колумбийской нищете всякое, но чтоб до такого доходило… Кто б мог вообразить! И что, они каждого допрашивают, кому вдруг требуется совершить звонок по простым житейским надобностям? Пресветлая Богородица, что ж это за страна…»
— Звоните вашей тетушке. — Получив ответ из Медельина, человек с «конским хвостом» передал трубку девушке.
«А святой отец волнуется, — отметил Астремадурас. — Еще бы не волноваться, когда в этом, с позволения сказать, государстве не доверяют даже служителям Божьим, когда падре вынужден унижаться перед всякими отбросами…»
— Тетя Розалия?
Голос девушки тоже понравился Астремадурасу. Благодаря службе в полиции он стал отвыкать от родниково-чистых, от облачно нежных голосов. В основном двадцать седьмой участок оглашали хриплые и визгливые бабьи вопли.
— Я так рада, святая Мадонна, что вы сами смогли подойти к телефону! Это Летисия из города Текесси. Как ваше здоровье, тетушка Роза? Хуже или лучше? Мы с отцом Януарием из церкви Святого Антония — вы помните его? — очень волнуемся за вас.
«Девушка тоже волнуется. — И этот факт не ускользнул от Астремадураса. — Как тут не волноваться, когда тетушка больна, а ты не можешь оказаться рядом с ней, держать ее за руку… А у самой девочки рука, кстати, подрагивает… Еще бы не дрожать, если терпишь столько унижений ради того, чтобы просто позвонить больной…»
— Выздоравливайте, пожалуйста, тетушка Розалия! Мы бы очень хотели увидеть вас у себя, бодрую, резвую, веселую, как всегда, с сумками, полными гостинцев. Все мы, и я, и два брата моих, и четыре сестры мои, будем вас очень ждать. Да прибудет с вами наша любовь! Пусть утешит вас в трудную минуту наша любовь!
Астремадурас потер глаз, сделав вид, что ему туда попала ресничка. Нет, эту страну все-таки можно простить. Простить только из-за того, что в ней остались еще такие девушки…
— Все? — поинтересовался человек с «конским хвостом», когда девчушка положила трубку. — Или еще хотите куда-нибудь позвонить?
Астремадурас еле сдержался, чтобы не сграбастать этого ублюдка и не приложить лбом о стену. Да что ж за люди тут командуют в полицейском участке! И почему Педро Носалес, команданте Педро, как он себя называет, ни во что не вмешивается, будто не его это участок и не он начальник местной полиции?!
— Все. Спасибо, — поднялась со стула девушка. — Да пребудет с вами Бог!
— Вайя кон Диос, дети мои, — сказал священник, вставая и прикладывая рукав старенькой сутаны к капелькам пота на лбу.
Да, очень не нравилось Астремадурасу все, что происходило в этом колумбийском городишке. Лишь девушка и священник стали приятным исключением.
— Славная курочка! — с похабным хрюканьем возгласил Агустино, когда за девушкой и священником закрылась дверь.

 

— …когда откроются врата. Ибо сказано: «Cave, cave, Deus vivit». Но сказано кому? Не тем ли, кто согрешил, и не тем ли, кто задумал греховное?! Да, Господь видит все, но нет нужды бояться Его людям честным. Боюсь ли я, когда тружусь на благо семьи моей, на благо детей моих? Боюсь ли я, когда помогаю больным? Боюсь ли я, когда говорю добрые слова? Нет, я радуюсь, что Господь видит меня в этот час, оттого душе моей делается светлее…
Теперь им оставалось только ждать. Сообщение ушло, его приняли, его поймут и предпримут шаги. Место пребывания указано, количество людей, которых необходимо вытаскивать, уточнено. Необходимость экстренного вмешательства в ситуацию подчеркнута. Остается ждать.
Любовь Варыгина знала, что связной «тетушка», передав сообщение, сейчас спешно покидает страну пребывания. После такой засветки связного можно считать проваленным окончательно. Но иначе было нельзя. Да ведь и игра идет такая, что, не жертвуя пешками, а то и целыми фигурами, не победить.
А размеренный голос падре растекался по церкви, проникая в самые далекие, самые потаенные уголки здания и человеческих душ:
— …потому что все мы дети Творца. И любовь — главный дар Его. Каждого человека Творец наделяет равной долей любви. Дар тот можно истратить на себя одного. А можно делить с людьми. Дар тот можно выплеснуть сразу весь. А можно обращаться с ним бережливо. Можно, как жаждущих водой из кувшина, наделять любовью всех, кому она требуется. Дара Божьего хватит надолго, хватит для многих. И каждый решает сам, как ему поступить с даром Божьим…
Что говорит отец Януарий, понимали далеко не все — текст шел без перевода. Некоторые просто слушали, как песню на незнакомом языке, плавную батюшкину речь на испанском с цитатными вставками на латыни. Простоватое лицо священника преобразилось, осветилось изнутри и — нет уже перед вами того неказистого, смешного малоростка в сутане. Перед вами Пастырь.
И уже не важно, в каком городе взлетают к вершине храма слова, как выпущенные из рук голуби. Гораздо важнее сейчас иные истины — Храм, Бог, Любовь…
Язык не имеет значения. Язык — лишь нить, а цвет нити безразличен Богу.
И уже не важно, каким именем называть Бога: важно, что Он есть и Он един.
Тонкий напевный голосок:
— …Любовь — вот из чего сотворены травы, деревья, твари, из чего сотворено все сущее. Любовь — вот основа Божьего мира. Любовь — вот, что дает силы нам…
Все они, исключая, разумеется, Лопеса, выстроились перед алтарем. Дверь центрального церковного входа заперта, задняя дверь тоже. Никто не войдет, никто не помешает.
Чуть впереди остальных стояли Алексей Родионов и Летисия Москоте.
— Дети мои! Я не совершаю обряд венчания, я не узакониваю Божьим именем помолвку. Я лишь благословляю вас. И не важно, где вы будете жить. Главное, по каким внутренним законам вы станете жить. По законам любви или по законам вражды. Жить можно в любой стране, даже такой, как наша несчастная Колумбия, чем-то прогневившая Бога. Возьми рабу Божью Летисию за руку, сын мой…
Теперь Татьяне пришлось переводить. Она на полшага выдвинулась вперед, наклонилась к Алексею и шептала, заботясь лишь о том, чтобы ее слышал моряк. Но в храмовой тишине и не требовалось говорить громче, чтобы тебя услышали остальные.
Вовик, до этого покачивавшийся, как в трансе, услышав слова пасторского напутствия, хотел сострить и даже уже хихикнул, но получил от Мишки тычок в бок. Михаил относился к происходящему со всей серьезностью, он не любил шутить с Богом.
— Сын мой, даешь ли ты клятву пред Богом всех христиан, перед крестом Спасителя нашего, перед людьми одной с тобой отчизны, перед женщиной, которая готова довериться тебе, даешь ли ты клятву, что не обманешь ее, не станешь понуждать ее к отказу от веры своей, не будешь насильно заставлять забыть ее все то, чему учили ее на земле отцов и что она любила?
— Да, — громко и твердо сказал Алексей.
— А ты, дочь моя…
Мощный взрыв вышиб центральную дверь церкви, внутрь полетели щепы, куски штукатурки, осколки камней. Проем мгновенно заволокло серым дымом пополам с пылью, и оттуда, как демоны из ада, выскальзывали темные полусогнутые фигуры с оружием, уходили в боковые проходы.
Алексей схватил Летисию в охапку, потащил ее к скамьям, где оставил оружие. Любка метнулась к Вовику, подсекла его, завалила на пол, выхватывая пистолет. Мишка что есть силы толкнул Татьяну в направлении скамей и сам бросился под их защиту, стянул с сиденья автомат, передернул затвор. Борисыч уже стоял на одном колене с поднятым автоматом, прищурившись, выцеливал противника.
Один только пастор застыл на месте, парализованный не столько страхом или неожиданностью происшедшего, сколько ощущения полной невозможности происшедшего — чтобы посреди белого дня в Божий храм врывались люди! С оружием!! Взорвав дверь!!!
А по центральному проходу, не прячась и не пригибаясь, шел латинос в черной рубашке и камуфляжных штанах, заправленных в высокие сапоги со шнуровкой, с длинными волосами, убранными в «конский хвост». Он остановился, немного не дойдя до первого ряда скамей, ставшего оборонительным рубежом русского отряда.
В этого отчаянного латиноса никто из русских не стрелял, потому что и в них не стрелял никто из боевиков, рассредоточившихся в боковых проходах, занявших позиции под прикрытием скамей. Скосить очередью этого храбреца или наглеца не составило бы никакого труда.
Люба до крови закусила губу. Где-то они просчиталась. Враг оказался хитрее. Умнее и хитрее.
— Любка, — донесся до нее яростный шепот Михаила, — тащи гения к заднему выходу. Мы прикроем. Хрена отдадим наркобаронам…
— Я — Диего Марсиа, — сказал человек, засунув большие пальцы за поясной ремень. — Предлагаю прекратить корриду. От нее устали все. Нам нужен всего один из вас. (Татьяна дернулась и с тоской посмотрела на фармакокинетика. Будто уже прощалась с ним.) Остальные могут быть свободны. Остальным мы поможем быстро и без неприятностей убраться из нашего города и нашей страны. Случившееся между нами будем считать досадным недоразумением. По большому счету мы квиты. Мы несколько подпортили вам морскую прогулку, вы уничтожили несколько далеко не худших наших людей. Тому же, кто нам нужен, тоже нечего волноваться. (Люба лихорадочно просчитывала возможные выходы. Выходов не было. Через минуту у наркокоролей появится новая статья доходов. Да такая, перед которой бледнеют все прочие кокаиновые прибыли…) Жизнь ему гарантируется. В обмен на сотрудничество. Тебе мы гарантируем жизнь. Слышишь?
И указательный палец Диего Марсиа вытянулся в сторону Борисыча.
Назад: Аккорд семнадцатый Сиеста, или кому днем не до сна
Дальше: Аккорд девятнадцатый Противостояние