Глава 10

В образованном обществе города Радом, столицы Радомской губернии, в конце февраля царило приподнятое настроение. И хотя уже начался Великий пост, предписывавший воздержание от веселых застолий, высшее городское общество считало возможным слегка отойти от предписаний святой церкви. Уж больно повод был важный: подтвердились недавно пришедшие из Петербурга слухи о тяжелой болезни императора Николая. Выяснилось, что палач польского восстания не только заболел, но уже и скончался, и даже похоронен в Петропавловской крепости, этом военном склепе русских царей. Таким образом, можно было сказать, что пусть с запозданием, но все же восстановилась справедливость, и гибель тысяч повешенных и расстрелянных участников восстания 1831 года была отомщена. К тому же про нового императора Александра ходили обнадеживающие слухи – о том, что он настроен не так воинственно, как его отец, может, даже либерально, и что можно ожидать послаблений и прекращения ненавистной русификации Конгрессовой Польши. Эти слухи оживленно обсуждались на балах, собраниях и других подобных мероприятиях, проходивших чуть ли не каждый день.

В эту обстановку общего оживления хорошо вписалась еще одна новость – о прибытии из Парижа графа Пшибельского с супругой Кити – чистокровной француженкой. Супругов сопровождал инженер Игнатий Томашевский. Все трое остановились в лучшей городской гостинице – отеле «Империал», где заняли два номера люкс.

Имя графа Кшиштофа Пшибельского в польских образованных кругах было хорошо известно. Один из ближайших сподвижников князя Адама Чарторыйского, он блестяще себя проявил в 1830 году в боях с войсками великого князя Константина. Позже, когда формирования революционной Польши были разбиты армией фельдмаршала Паскевича, граф сумел избежать плена и бежал в Париж. Однако и позже он проявил себя как истинный польский патриот. Он участвовал в возмущении Панталеона Потоцкого близ Седлеца, а позже сражался за дело свободы в Италии и Венгрии. За это русское правительство конфисковало огромное имение графа, расположенное близ Радома, и пожаловало его самому фельдмаршалу Паскевичу.

Следует добавить, что к этому времени в Радоме практически не осталось людей, сражавшихся вместе с графом и близко его знавших. Одни были казнены, другие сосланы в Сибирь, а иные, как и сам граф, удалились в эмиграцию – кто в Париж, кто в Лондон. Ведь надо учитывать, что с тех пор прошло уже почти четверть века, и события тех дней стали историей.

Правда, по последним сообщениям, граф в данное время должен был находиться в Крыму, где в составе союзных войск воевала с русской армией и польская часть, составленная из эмигрантов. Выходило, что граф оставил поле брани? Однако это недоразумение быстро разъяснилось. Известная радомская помещица и меценатка маркиза Агнесса Заборовская-Турчин взяла на себя смелость нанести первый визит парижскому гостю. Она встретила в семье графа самый радушный прием и получила массу интересных сведений, которые затем поспешила передать всему городскому обществу.

Оказалось, что граф в сражении под Евпаторией получил тяжелое ранение, вследствие чего был вынужден покинуть театр военных действий и вернуться в Париж. Здесь его застали известия о болезни императора Николая, после чего граф счел, что он должен немедленно вернуться на родину. На вопрос маркизы, не боится ли граф Кшиштоф ареста, тот отвечал, что «устал чего-либо бояться» и что «нынче наступает новая эпоха».

Самые приятные воспоминания остались у маркизы после беседы с женой графа госпожой Кити. «Она настоящая парижанка!» – так резюмировала Агнесса Заборовская свои впечатления. Оказалось, что Кити Пшибельская не только в совершенстве владеет языком Мольера и Лафонтена, но и прекрасно разбирается в новинках французской культурной жизни. Так, она в разговоре ссылалась на романы Бальзака, о которых маркиза даже еще не слышала!

В ходе беседы граф и графиня поведали гостье о своих ближайших планах. По словам Кшиштофа Пшибельского, он не собирается «дразнить гусей и уже завтра готовить восстание». Нет, он будет вести себя как законопослушный подданный русского императора. Более того, он намерен завтра же нанести визит губернатору Радома. Не собирается он тревожить тени прошлого и пытаться вернуть себе отобранные поместья. «Стало быть, вы вовсе оставили планы освобождения Польши?» – спросила удивленная маркиза. На что граф ответил, что это мнение ошибочно, и борьба за независимость родины ему дорога по-прежнему. И в доказательство этого он готов поведать о другом своем плане. Он намерен встретиться с рядом польских патриотов – людей, которые готовы продолжать борьбу. Причем он намерен встречаться не только со шляхетством, но и с людьми самого простого звания. «Ведь армии освобождения требуются не только офицеры, но и солдаты, – заметил граф. – Пожалуй, солдаты нужны даже больше. Ведь в офицерах у нас никогда не было недостатка». Поэтому маркиза, а также ее друзья из образованных кругов не должны удивляться, если до них дойдут слухи о том, что граф Пшибельский появляется среди мещан и даже ремесленников.

«Может быть, вас интересует кто-то, кого вы можете назвать? – спросила маркиза. – Скажите, и я окажу вам любую помощь».

«Да, у меня есть кое-какие наметки, – согласился граф. – Например, мне рассказывали о неком храбром молодом человеке, служившем в русской армии. Да-да, он служил у русских, но оставался польским патриотом. Поэтому он может представлять для дела свободы большую ценность: ведь он хорошо знает устройство русской армии, в совершенстве знает язык».

«Как же имя этого юноши?» – поинтересовалась маркиза.

«Петр Возняк, – отвечал граф. – По крайней мере, под таким именем он служил в Петербурге. Но здесь, на родине, он мог сменить имя. А еще я знаю, что его сопровождает девица, согласившаяся разделить с ним его судьбу. Ее зовут Анна».

«Ах, это такая романтическая история! – воскликнула в этом месте разговора графиня Кити, говорившая по-польски довольно чисто, но предпочитавшая все же язык Вольтера. – Эта русская девушка согласилась поехать за любимым в Польшу! Думаю, он предупредил ее о возможных неприятностях, но это ее не остановило».

«Так вот, мне дали понять, что этот юноша – а происходит он из бедных кругов – готов продолжить борьбу за независимость, – сказал граф. – Так что я бы с удовольствием с ним встретился».

«А давно этот юноша и его спутница прибыли на берега Ниды? – спросила гостья. – И где они поселились?»

«Прибыли они – если вообще прибыли – не так давно, – отвечал граф. – А где поселились, понятия не имею. В том и проблема для моих поисков».

Маркиза Турчин заверила своего собеседника, что она приложит все силы, чтобы помочь знаменитому борцу за восстановление Речи Посполитой. И действительно, она уже на следующий день начала посещать своих многочисленных друзей и знакомых – а среди таковых числилось все образованное общество Радома – и рассказывать о своей беседе с графом и о том глубоком впечатлении, которое на нее произвела эта встреча. «Вот настоящий герой! – говорила маркиза, не скрывая своих эмоций. – Он ничего не говорил о своих подвигах, о достижениях! Все только о деле! Если бы все так себя вели!»

Передала маркиза и просьбу графа Пшибельского разыскать молодого человека по имени Петр Возняк, прибывшего недавно из Петербурга с девушкой Аней. И эта просьба не осталась не услышанной. Из салона в салон, из поместья в поместье передавалось имя бывшего русского солдата, которого разыскивает граф Пшибельский.

Сам же граф, как и обещал маркизе, вскоре нанес визит губернатору Радома, с которым имел беседу наедине. Подобная беседа могла бы нанести серьезный урон репутации любого поляка – любого, но не графа Пшибельского, заранее известившего общество, через маркизу, о таком намерении. После губернатора граф побывал также у епископа, а затем начал ездить по окрестностям Радома, посещая различные поместья. Людей, знавших его лично, уже практически не осталось, так что ему не с кем было вспомнить былые дни. Но граф, похоже, об этом нисколько не горевал. Везде его беседы протекали примерно по одному сценарию: вначале граф немного говорил о своем прошлом, затем рисовал планы восстановления независимости Польши (впрочем, довольно неопределенные), говорил о делах своего собеседника. И всегда спрашивал, не знает ли собеседник юношу по имени Петр Возняк. Но прошла неделя, потом вторая, а ему никак не удавалось наткнуться на человека, что-либо слышавшего о человеке с таким именем.

В то же время супруга графа, очаровательная Кити, начала наносить визиты в самом городе. Сначала она побывала в самых знатных домах, а затем и в домах попроще. Везде она произвела самое выгодное впечатление как женщина европейски образованная и поистине светская.

Между прочим, графиня Кити везде жаловалась, что никак не может найти хорошую горничную. Ей рекомендовали самых разных девушек. Но проблема была в том, что графине непременно хотелось, чтобы ее горничная носила имя Анна. Она заявляла, что такое имя горничной принесет ей удачу.

Чем в это время занимался инженер Игнатий Томашевский, прибывший в Радом вместе с графом, в точности никто не знал. Пару-тройку раз его видели в ресторанах, где он общался с людьми своего круга – чиновниками, адвокатами, преподавателями гимназий. Если беседа принимала достаточно доверительный характер, инженер намекал, что ему требуются люди для некоего предприятия на территории российских губерний. Предприятие это сопряжено с большой опасностью, а потому люди ему нужны храбрые и обученные воинскому делу. Есть и еще одно непременное условие – они должны в совершенстве владеть языком угнетателей, то есть русских, и говорить на нем без акцента. Если инженеру называли таких людей, он заносил услышанные имена в особую книжечку.

Впрочем, людей того же круга, что инженер, в таком провинциальном городишке, как Радом, было раз-два и обчелся. А потому и встреч у инженера Томашевского было мало, и записей в той самой книжечке появилось совсем немного.

Гораздо больше в Радоме было народу попроще – мелких торговцев, приказчиков, писарей в присутственных местах, чиновников малого разряда. Такой народ собирался не в ресторанах, где подавалось «клико» или шабли, а в корчмах и шинках, за кружкой пива. В таких местах ясновельможному пану инженеру делать было решительно нечего – он выглядел бы здесь белой вороной и сразу бы попал на заметку шпикам, которых – увы! – было достаточно в польском Радоме; не меньше, чем где-нибудь в Костроме или Саратове.

Но пан инженер в корчмах и шинках не появлялся. Зато там начал встречаться другой человек, которого также звали Игнатием, но фамилия у него была простая – Клех, и на инженера он был ничем не похож – разве что рост у них был одинаковый и голос схожий. Этот самый Игнатий Клех представлялся типографским рабочим, наборщиком. Человеком он был компанейским, знал множество интересных историй, а потому за его столом всегда собиралось довольно людей. Говорил он, правда, с легким акцентом. Но этот дефект имел свое объяснение – как рассказал наборщик, последние двадцать лет он провел вдали от родины. Как он сообщил, за участие в восстании он был сослан в Сибирь, откуда бежал и через глухую тайгу пробрался в Китай, а оттуда пароходом прибыл в Америку. В каких только переделках он не бывал! Бился с медведем в тайге, тонул в реке Амур, скрывался от свирепых разбойников-тангутов, искал золото в Калифорнии… Теперь же, заявлял Клех, он вернулся в родные края, чтобы устроиться в какую-нибудь типографию и мирно жить и работать.

Но так он говорил, только если компания была широкая и в ней могли попасться случайные люди. Если же наборщик был уверен, что его окружают одни лишь польские патриоты, он раскрывал свои истинные цели. Тогда он признавался, что был в Варшаве и встречался с вождями поднимающего голову нового движения за независимость. И в Радом он прибыл не просто так, а с целью собирать отряды для будущего выступления. Особенно его интересуют люди, уже послужившие в российской армии и обученные обращению с оружием. Не знает ли кто таких людей? – спрашивал Клех. Может, кто-то из них недавно прибыл в Радом?

Его признания попадали на благодатную почву. Многие из его слушателей заявляли, что готовы хоть завтра примкнуть к движению, если оно начнется. Относительно же людей с военным опытом наборщику-патриоту ничего определенного сказать не могли – никто не знал таких людей.

Где квартировал наборщик Клех, никто сказать не мог – выйдя из корчмы, он всегда таинственным образом исчезал в какой-нибудь подворотне. А спустя некоторое время в двери отеля «Империал» входил инженер Томашевский, неизвестно откуда взявшийся.

Поздним вечером, уже ближе к ночи, инженер обычно приходил в гости к графу и графине. После чего двери номера, который снимали супруги Пшибельские, плотно закрывались, так что никто посторонний уже не мог подглядеть или подслушать, чем они там занимаются. И хорошо, что не мог: иначе этот любопытный был бы немало удивлен. Потому что «польский патриот» Пшибельский, как и графиня Кити, и инженер Томашевский вдруг переходили с польского или французского – языков, на которых они разговаривали днем, – на русский язык.

И обсуждали они всегда один и тот же вопрос.

– Ну что, слышно что-нибудь? – обычно спрашивал «граф».

– Мне порекомендовали еще двух горничных, – отвечала «графиня Кити». – Увы, нашей Ани среди них нет.

– А у тебя что? – поворачивался «граф» к «инженеру».

– Тоже ничего, – качал тот головой. – Никаких следов.

– Но ведь должны же они где-нибудь объявиться! – с досадой восклицал «граф Пшибельский», он же Кирилл Андреевич Углов.

После четвертого дня пребывания в Радоме, такого же безрезультатного, как и остальные, выслушав рапорты подчиненных, руководитель группы заявил:

– Нам надо менять тактику. Если Возняк вообще направился сюда, к себе на родину, он, видимо, не намерен поселяться отдельно, собственной семьей. Скорее всего, он направился к своим родителям. Их и надо искать.

– Совершенно согласен! – кивнул Дружинин. – Причем делать это надо не в Радоме – здесь я мещанские круги все прошерстил. Скорее всего, его предки – крепостные какого-нибудь графа или простого шляхтича.

– Причем живущего не рядом с городом, а в отдалении от него, – добавила Катя Половцева. – Ведь всю шляхту поблизости ты уже проверил – правда, Кирилл?

– Да, в радиусе двадцати верст все проверено, – кивнул Углов. – Будем теперь делать более далекие выезды. Причем ездить, Катерина, нам придется с тобой вместе – так получится естественней.

– Да, понимаю, – согласилась Половцева.

– Я договорился, что завтра нанесу визит пану Вацлаву Гронскому, хозяину села Студницы, – сообщил Углов. – Нас сегодня познакомили у графа Замойского, и пан Вацлав сразу же начал зазывать меня к себе. Заявил, что приготовит некий сюрприз.

– Сюрприз? – Катя подняла брови, ее лицо выразило сомнение. – Нет ли здесь какого подвоха? Не собираются ли поляки тебя разоблачить?

– Мне кажется, нет, – сказал руководитель группы. – Пока что никто не выразил ни малейшего сомнения в нашей легенде. И этот пан Гронский, пока шел разговор, мне прямо в рот глядел, он явно считает меня героем. Там, наверно, какая-нибудь реликвия времен Речи Посполитой или Наполеона. Какая-нибудь королевская сабля или стул, на котором сидел сам император…

– А где находится это село? – спросила Катя.

– Южнее Радома, верстах в тридцати вверх по течению Ниды. Хозяин сказал, что усадьба стоит на берегу реки, и виды там отличные. Выедем часов в двенадцать. Может, там нам повезет?

– Будем надеяться, – сказала Катя. – Я с удовольствием выеду на лоно природы. А то мне, признаться, надоела эта идиллия XIX века: грязь на всех улицах, кроме двух-трех центральных, повсюду навоз, запах помоев…

– А уж мне как все это надоело! – поддержал ее Дружинин. – Вы-то в высшем обществе вращаетесь, а я среди простого люда. Там грязи еще больше. Так вы что, завтра без меня собрались ехать? А мне что прикажете делать? Здесь сидеть? По корчмам ходить больше смысла нет… Давайте я тоже с вами поеду! А что? Инженер Томашевский хочет взглянуть на родную природу! Может, я там мост собираюсь строить…

– Ладно, если уж тебе здесь не сидится, едем, – согласился Углов. – Нагрянем дружной компанией. Авось хозяин не обидится…