ГЛАВА 7

Прохладное ясное осеннее утро…

Кстати, если вы — обычное утро понедельника, у вас нет никаких особенных планов, и вы бы хотели безо всякого ажиотажа по этому поводу наступить после воскресенья, немного поморгать солнечными зайчиками, подуть ветерком в золотые макушки деревьев и радостно пощебетать и почирикать посредством некрупных птичек, трудно же вам придется в Кассарии! Здесь как-то никогда не складывалось с подобной незатейливостью.

Кассарийское расписание подчиняется тем же особым законам, что и прочий жизненный уклад. Здесь приходится считаться с непредвиденными обстоятельствами и не слишком рассчитывать на размеренный ход часов.

Таким образом, из-за потрясений, вызванных беглым демоном безумия, воскресная ночь затянулась непозволительно долго, рассвет едва мелькнул в заспанных окнах особнячков Виззла и цветных витражах герцогского дома, и вот уже полноценное утро выскочило, как джинн из бутылки, торопясь наверстать упущенное. А ему на пятки наступал новый длинный, странный, полный событиями и приключениями — то есть вполне обычный кассарийский день. И обитатели герцогства встретили его с неизменным оптимизмом.

— Итак, что у нас стряслось? — сочувственно спросил граф, складывая ладони домиком.

Бургежа уселся на спинку кресла по другую сторону массивного письменного стола и с любопытством оглядел просторный, со вкусом обставленный кабинет в старинном стиле. Нечто подобное он предполагал в самое ближайшее время завести и себе — положение обязывало; но ему не хватило бы размаха, средств и, что греха таить, тонкости. Единственная роза в хрустальном бокале, стоящая возле письменного прибора, особенно потрясла его воображение. Как бы высоко ни ставил бессменный издатель журнала «Сижу в дупле» свой жизненный опыт, а все-таки ему не сравниться с опытом и разумом выдержкой в несколько тысяч лет.

Гостеприимный Думгар прикинул, что в ближайшее время король и его приближенные станут в Кассарии частыми гостями, и решил создать им максимальные удобства не только для отдыха, но и для работы. Он рассчитывал преподнести свой сюрприз еще вчера, но все были чересчур заняты, чтобы переселяться в новые апартаменты, поэтому торжественный переезд состоялся сегодня утром. Эльфофилин стал первым посетителем, которого да Унара принимал в собственных покоях кассарийского замка.

Сказать, что тиронгийские вельможи были тронуты до глубины души, значит расписаться в бедности своего словарного запаса. Каменный домоправитель не просто выделил апартаменты графу, бурмасингеру, генералу и маркизу, но и обустроил их в соответствии со вкусами и предпочтениями каждого.

Ангуса да Галармона ждала не только милая, по-домашнему уютная голубая спальня и скромный кабинет, украшенный картами и батальными полотнами, — причем некоторые были посвящены его собственным славным победам, — но и гостиная в спокойных зеленых тонах с камином и баром, центром которой стали книжные шкафы с редкими кулинарными книгами и роскошно изданными путеводителями по самым популярным аптекам Ламарха. Раритетная «Книга о вкусной и здоровой пище подземелий» размером с пещерного тролля монументально возвышалась в стенной нише, и Галармон время от времени бросал на нее влюбленные взгляды.

Накануне, в поисках утешения отважный генерал отправился на кухню, навестить Гвалтезия, и застал многонога за многими занятиями. Несколько щупалец главного гастронома Кассарии оживленно жестикулировали, негодуя и обличая; несколькими он колдовал над серебряной кастрюлькой — добавлял, доливал, помешивал, взбивал и томил на пару; а несколькими почтительно держал перед глазами огромный том в сафьяновом переплете «Искусство кушать вкусно» и бережно перелистывал плотные желтые страницы, содержание которых проливало бальзам на его измученную душу. Завидев собрата по призванию, Гвалтезий одним щупальцем поднес к его губам серебряную ложечку с нежным, воздушным, буквально уже небесным содержимым бледно-голубого цвета; а несколькими другими щупальцами протянул ему книгу и трогательно придержал ее в руках генерала. Теперь главный военачальник Тиронги постигал высокое искусство кушать вкусно, небрежно развалясь в глубоком мягком кресле и попивая лучшую наливку из герцогских погребов.

Наш справедливый читатель спросит: а не тосковал ли он в этот миг о своих добрых друзьях — Ржалисе, Райри Тинне и Саланзерпе? Не скучал ли без них в тишине и покое? Скучал, уверенно ответим мы. Очень скучал. Ему не хватало их остроумных шуток, неуместных вопросов, непочтительных комментариев. Его никто не дергал по пустякам, не отвлекал от чтения, не призывал рассудить спор, выслушать седобородый анекдот или бросить заниматься глупостями и выпить кружечку-другую адского пойла. Любой из нас порой испытывал это невыразимое счастье — скучать по близким и дорогим тебе людям, твердо зная, что в ближайшие дни ты их не увидишь.

Маркиз Гизонга блаженствовал в комнатах, обставленных с вызывающей роскошью, с массивной мебелью из драгоценного «золотого» дерева дужуо и голубыми шпалерами в золотистую и серебристую полоску. В чашах из прозрачного бело-зеленого оникса и голубого агата вместо фруктов лежали драгоценные и полудрагоценные камни, светившиеся как крохотные звездочки и радуги. Торцевую стену украшала коллекция уникальных счетов и счетных косточек и палочек. Изумительные аздакские ковры ручной работы, шелковые гобелены, старинные картины, серебряные канделябры и нефритовые статуэтки — все здесь начисто отрицало саму идею экономии, кричало о несдержанности и пело торжественный гимн расточительству.

Мудрый Думгар с лихвой компенсировал главному казначею все, в чем он отказывал себе в повседневной жизни. Со вкусом подобранная библиотека обещала неслыханные наслаждения истинному стяжателю, достаточно сказать, что ее украшал уникальный семитомник «Сбор дани в комфортных условиях» легендарного амарифского издательства «Денежка к денежке». К тому же, покои Гизонги были сплошь уставлены фигурками духов, демонов и божеств, которые в разных странах отвечали за богатство и удачу в делах. Многие из них могли при случае дать дельный совет относительно финансовых операций, а также по поводу заключения сделки или составления завещания. Жаба из сиреневого жадеита, служившая подставкой под горшок с денежным деревом, отменно считала в уме. А если потереть ее по носу пальцем, возмущенно заявляла: «Безобразие! Половина шестого, а вы распутничаете!». Время она сообщала удивительно точно — маркиз неоднократно проверял ее, и жаба ни разу не ошиблась.

Бурмасингер Фафут блаженствовал в небольшой холостяцкой берлоге, заваленной подшивками «Красного зрачка» и «Королевского паникера», журналами с жизнеописаниями чемпионов Кровавой Паялпы, комплектами развлекательных картинок с выдающимися красавицами разных стран — тут необходимо уточнить, что красавицы не огорчали зрителей чрезмерной скромностью, целомудрием и проблеском мысли в глазах, коий так мешает вдумчивому изучению деталей. Почетное место в шкафу занимала обширная коллекция бесполезных жестянок, а также отменный набор для Криминальных Помыслов, созданный лучшими специалистами Кассарии три века тому. Мохнатая, местами потертая, но удивительно мягкая, насквозь пропахшая пирожками с хупусой и хухринскими блинчиками шкура бомогога лежала на кровати вместо одеяла. Куча ярко иллюстрированных приключенческих и детективных романов, добротный бар с богатым ассортиментом напитков и картина «Люкумболь Саласан да Кассар решительно изгоняет свою тещу из Кассарии на веки вечные» с ломающей руки усатой тещей и выцветшим, но ужасно убедительным Саласаном довершали список предметов, необходимых для тихого бурмасингерского счастья.

Ну а граф да Унара стал единовластным обладателем пяти комнат, соединенных потайными ходами с покоями короля и Зелга, кабинетом с кучей говорящих секретеров, отзывчивых шкафов с прекрасной памятью, которые до буковки помнили, что и на какой полке лежит; неизвестных портретов магистров и командоров самых таинственных рыцарских и магических орденов континента, а также письменного прибора, принадлежавшего некогда Хильдебранду Боттомли, легендарному секретному агенту и впоследствии — начальнику тайной службы при дворе короля Ройгенона Шестого Тифантийского. Судя по датам, именно этим пером и чернилами из этой самой чернильницы Хильдебранд писал донесение, положившее начало знаменитой Пыхштехвальдской битве и всей Войне Семи Королевств за Пальпы.

При графе также неотлучно состояли два морока в длинных туманных накидках — секретари-переводчики, знавшие каждый по двадцать с лишним языков. Призраки двигались бесшумно и молниеносно, не переспрашивали, не задавали глупых вопросов и безошибочно предугадывали желания графа. И вот уже полтора часа он был абсолютно, безоговорочно счастлив.

Здесь его и навестил Бургежа, снедаемый горестями и тревогами.

— Итак, — доброжелательно улыбнулся граф.

— Я совершил трагическую ошибку, — сообщил Бургежа голосом невинного страдальца, упрекающего мир в жестокости и несправедливости.

— Какую же?

— Выпустил литературное приложение к «Сижу в дупле».

— Какое-какое?!! — не поверил своим ушам граф, обычно не столь впечатлительный. — Вы, существо, наделенное недюжинным разумом и интуицией, и вдруг, с позволения сказать, такой пердюмонокль! С какой баобабли вы сверзились тем злополучным днем?

— Почему сразу именно с баобали? — с достоинством возразил Бургежа. — Может, меня одолел просветительский зуд. Может, я хотел посеять в массах что-нибудь, кроме разумного и вечного. Добра желал на удивление самому себе. Может же такое быть?

Взгляд графа твердо говорил, что нет, не может.

— Как вы не подумали о последствиях? — пробурчал он.

— Была серьезная причина не думать, — нехотя признал лауреат Пухлицерской премии. — Я как автор чересчур вознесся и тогда я как издатель решил подрезать ему крылья и объявил конкурс на лучшее литературное произведение в лучшем литературном приложении к самому популярному журналу Тиронги. В назидание, так сказать, собственной гордыне и непомерным финансовым претензиям.

— Это вас еще до Тотомагоса угораздило? — недоверчиво спросил граф.

— До, — сухо ответил военный корреспондент, не любивший историй поражения. — Такое впечатление, что они все сидели в засаде со своими романами и поэмами и только и ждали того часа, когда я объявлю этот злосчастный конкурс. Признаться, я видел все это немного иначе: реклама, мой гениальный исторический роман — по главе на выпуск, рекламные объявления, статьи и рассказы на правах рекламы…

— И реклама, — закончил за него князь Мадарьяга, просачиваясь в щель потайной двери. — Ничего, граф, что я без приглашения? Просто я там консультировал в подземном ходу.

— Всегда рад, прошу, — пригласил да Унара. — А рекламу он уже упоминал.

— Это он одну упоминал, — со знанием дела пояснил вампир. — А будет еще другая, но тоже, как я понимаю, много.

— Если будет, — мрачно сказал Бургежа.

— Я в вас верю, — подбодрил его Мадарьяга. — Вы же так мощно начинали.

— Я-то мечтал подарить миру подлинный шедевр. Кто ж знал, что страна кишмя кишит графоманами, жаждущими моей крови и денег. Особенно один, со своей новаторской поэмой. Из-за него я вот уже несколько дней ненавижу современную поэзию и содрогаюсь при виде рифмованных строчек. И вот я перед вами, и у меня огромная морально-издательская финансовая проблема.

— Я правильно понял, что вы не желаете печатать других авторов в своем журнале или в новой газете или в отважно анонсированном вами литературном приложении?

— Не других, а этих, — уточнил Бургежа.

— Но этих — не желаете?

— Да я их не то, что издавать, я их даже игнорировать не хочу.

— Ясно, ясно, — сказал граф. — А как называется эта пресловутая поэма?

— Какая теперь разница, — горько молвил Бургежа, перетаптываясь на спинке кресла. — Он мне проходу не дает.

— Кто? Поэт?

Бургежа образно, хотя не вполне литературно высказался в том смысле, что такая бездарная харя не заслужила права называться гордым именем поэта.

— Так откажите ему.

— Не могу. То есть я уже однажды отказал, но он обвинил меня в предвзятости и в том, что я как издатель подыгрываю себе как автору и не желаю видеть гениальное произведение, даже если мне его принесут на блюдечке.

— А он прав?

Бургежа честно поразмыслил.

— Нет и еще раз нет.

— Тогда вы должны убедить его отказаться от этой бредовой идеи. Пускай он сам заберет рукопись из издательства, принесет извинения за беспокойство и — что там еще?

— Маркиз обязательно присоветовал бы истребовать денежную компенсацию, — заметил Мадарьяга.

— Ну, это уже не моя парафия, — скромно сказал да Унара. — А в остальном, мне кажется, мы набросали простой и действенный план.

Впервые древние стены Кассарии видели специального военного корреспондента обескураженным.

— Как претворить его в жизнь? И как отвадить остальных конкурсантов? Если бы вы знали, граф, сколько их слетелось, как гарпий на запах крови.

— К сожалению, представляю, — вздохнул начальник Тайной Службы, вспоминая казус с какофоническим экстазом. — А отвадить — не проблема. Я вам продемонстрирую на одном, с остальными вы и сами управитесь. Да вот, князь поможет или кто-нибудь еще из ваших соотечественников. Как, говорите, называлась поэма?

— Он не говорил, — напомнил Мадарьяга.

— Неласков вкус зеленого квадрата, — произнес Бургежа с невыразимой печалью.

— Ну-ну, друг мой, полно, не убивайтесь так. Все поправимо, вы еще смеяться будете над этим забавным приключением.

— Я не убиваюсь. Это оно.

— Название?! — изумился да Унара.

— И ни что иное.

Граф прищелкнул языком. Он был ценитель.

— Ну, что ж. Это даже лучше, чем я думал. О чем опусец?

— Кто ж его знает, — мрачно отвечал Бургежа.

— Вы еще не читали?

— Читал. Не помогает. Витиеватый полет беспредметной мысли, соединенный с душераздирающим поиском принципиально новой оригинальной формы. Знаете песенку, которую постоянно напевает Ржалис?

— Да, — ответил граф, которому Ржалис уже спел.

— Кто ж ее еще уже не знает, — вздохнул Мадарьяга, отчетливо понимая, что во имя истины грешит против грамматики.

— Вот представьте себе то же самое, только без войны, любви, женщин и детей.

— Отлично представляю, мы тоже давеча упивались какофоническим экстазом. Впрочем, это несущественно. Как скоро можно найти и доставить сюда вашего автора?

— Вот с этим никаких проблем не предвидится, — ответил Пухлицерский лауреат. — Он за мной по пятам ходит.

— И где же он ходит по вашим пятам?

— В коридоре.

— Так впустите же, — приказал да Унара.

Бесшумный морок одним незаметным движением отворил тяжелые двери, сделал приглашающий жест бесплотной рукой — и в дверях появился автор бессмертной строки «Неласков вкус зеленого квадрата».

Что можно сказать о нем в двух словах?

Этот автор был по-своему замечателен. Он больше походил на пучеглазую бестию, чем многие пучеглазые бестии. Муки творчества оставили на его, как вы уже, вероятно, догадались, пучеглазой физиономии ярко выраженный след. Отдельные следы оставили тяжелое умственное напряжение, душевные терзания и мировая скорбь — словом, все то, что и побуждает некоторых из нас, проснувшись на рассвете, осознать, что вселенная не может считаться совершенным творением, пока в ней не существует безусловного литературного шедевра типа «Беседы и размышления о творческих размышлениях о творчестве и размышлениях». Поза, в которой он остановился напротив стола, была призвана говорить о возвышенности его натуры, улыбка — о дружелюбной снисходительности. Все это граф, отменный психолог, ухватил с первого же взгляда.

— А вот и вы, голубчик, — сказал он таким тоном, что голубчик сразу пожалел, что это, во-первых, действительно он, а, во-вторых, еще и а вот.

— Он что-нибудь сказал?

— Ничего толкового.

— Энтихлист теряет хватку?

— Его допрашивал не только Энтихлист.

— Значит, не только Энтихлист теряет хватку.

— На самом деле все обстоит немного сложнее.

— То есть — намного хуже.

— Можно сказать и так.

И Моубрай Яростная устало прикрыла глаза.

Она навестила Эдну Фаберграсс в ее дворце сразу после того, как Каванах Шестиглавый возвратился из огненных чертогов Князя Тьмы в отвратительном, надо признать, настроении. Его плохое настроение было в свою очередь вызвано ужасным расположением духа, в котором пребывал владыка Преисподней, и хотя громы и молнии обрушились на все шесть голов маршала Тьмы, нельзя сказать, что он не был солидарен со своим повелителем. Беспрецедентное и вопиющее в своей наглости и безнаказанности происшествие всколыхнуло подземный мир, причем не только в переносном смысле. В горах на западе Гунаба, почему-то регулярно подворачивающегося под горячую руку, образовалось новое грандиозное ущелье, а в Амарифе смыло в море древние руины порта Хутум. Однако ни лавина, сошедшая с вершин Гилленхорма, ни исполинские волны, терзающие берега моря Киграт, ни запрет, наложенный под сурдинку на выступление поэтического кружка имени Пламенного Привета, не улучшили общего состояния дел — Тотомагос кощунствовал, иронизировал, бесновался, впадал в транс, замыкался в гордом молчании, затем обличал и предавал анафеме, но нисколько не пролил свет на свое загадочное освобождение и, видимо, на самом деле не помнил или не знал, каким образом его занесло в Кассарию. И уж совершенно точно не представлял, за каким дьяволом его понесло сводить с ума именно того единственного минотавра, который, как оказалось, демону безумия неподвластен. Тут Тотомагос окончательно выходил из себя и принимался нести околесицу. Было задето его профессиональное самолюбие, и демон требовал себе ужасных кар за такое сокрушительное фиаско. Он желал, чтобы его непременно отправили в Адский Ад на веки вечные тяжкие муки, а когда ему вежливо напоминали, что он уже там, то есть здесь, и за всем прочим тоже не заржавеет, требовал, чтобы тогда его принесли в жертву какому-нибудь свирепому и кровожадному божеству за несоответствие занимаемой должности и профессиональную непригодность. Хорошо еще, эти вопли не достигали ушей Мардамона, иначе в Аду случилось бы одной проблемой больше.

В свете последних событий прошение Наморы Безобразного об организации на поверхности филиала геенны огненной под его непосредственным руководством, в иное время вызвавшее бы кучу всяких толков и пересудов, прошло почти незамеченным. Князь Тьмы чуть ли не благосклонно отнесся к этой идее, довольный уже тем, что ничего загадочного или сверхъестественного в происходящем нет. К тому же, он обрадовался возможности иметь своего резидента в Кассарии, поскольку не отказался от идеи завладеть Книгой Каваны и душой Таванеля, и лишняя пара адских глаз была бы там весьма кстати. Конечно, Князь Тьмы понимал, что Намора питает к Зелгу привязанность куда более крепкую, чем допускает его положение одного из аристократов преисподней, но с этими трудностями намеревался разбираться позднее, когда в том возникнет необходимость.

Теперь же его более всего угнетала мысль, что некто, до сих пор неизвестный и не заявивший прямо о своих намерениях, имел достаточно отваги (Князь Тьмы полагал — наглости) и могущества (Князь Тьмы полагал — везения), чтобы проникнуть в его царство и бесчинствовать там направо и налево, умыкая важных узников, которых охраняли как зеницу ока, и натравливая их на самых опасных врагов, с которыми пока что следовало крепко дружить. И хотя сам владыка Ада благосклонно относился к хитроумным планам, поощрял коварные выходки и непредсказуемые безобразия и высоко ценил блестящие импровизации, история с Тотомагосом пришлась ему не по душе. Что ни говори, а Зелг с Такангором и их отважное воинство проявили себя врагами достойными, и совершенная по отношению к ним подлость, из которой он не мог извлечь никакой выгоды, его искренне возмутила. И он сквозь пальцы смотрел на то, что многие высокопоставленные вельможи все чаще посещали Кассарию и все дружелюбнее относились к ее обитателям, словно бы позабыв о древней вражде, которая связывала их на протяжении тысячелетий прочнее иных родственных уз.

Сверкающий кристаллом синего хрусталя Дворец Пророчеств возвышался на самом краю ледяной пропасти в южной части преисподней, где господствовала вечная зима. Когда Эдна Фаберграсс хотела поразмышлять в одиночестве, она покидала Дворец Кошмаров и отправлялась в эту далекую пустынную провинцию, молчаливую, неподвижную, оцепеневшую от холода, застывшую в густом сиреневом полумраке снегов. Сейчас уединение требовалось ей как никогда. Ее, лучшую провидицу Ада, больше других встревожило внезапное исчезновение Тотомагоса, и та пугающая легкость, с которой его умыкнули из-под недреманного ока Энтихлиста и сонма лучших воинов, и пустили в расход на нелепое, зряшное якобы предприятие. Но Повелительница Снов не верила в легкомыслие неведомого противника. Обрывки, жалкие клочки видений и спутанные комки снов подсказывали ей, с кем они столкнулись — а этот враг был великолепен в своем совершенстве.

У Моубрай тоже имелась собственная теория на этот счет. Грядущее тревожило ее не меньше, чем настоящее, в котором происходили великие события, грозившие потрясти мир. Она не знала, радоваться или беспокоиться, что ни ее отец, ни Князь Тьмы, ни прочие вельможные демоны, похоже, не обратили внимания на мелочи, которые косвенно указывали на виновника скандала, разразившегося в геенне огненной. Скорее, она все же была этому рада, ибо кровное родство, связывавшее ее и герцогиню Фаберграсс с кассарийским некромантом, ставило их в двусмысленное и опасное положение. В любой момент адский владыка мог счесть, что ему выгоднее сокрушить Зелга и заключить временный союз с его противником, а этого она собиралась не допустить любой ценой. И если голос долга еще настаивал на том, что она должна блюсти интересы демонов, верность сердца призывала ее помогать потомку Барбеллы.

Обменявшись приветствиями более теплыми, чем того требовал этикет, демонессы вышли на верхнюю террасу, закованную в прозрачный голубой лед. С твердых мрачных небес сыпались сверкающие снежинки безупречной формы. Маркиза Сартейн поймала одну на коготь и поднесла к глазам.

— Великолепно, — сказала она свистящим шепотом. — Истинная красота. И как тут тихо. Я и не помню такой тишины.

— Я ценю этот край именно за безмолвие — вечное и величественное. Огонь, безусловно, прекрасен, но гудение пламени, клокотание магмы и истошные вопли из Бездны Кошмаров порой сбивают с мысли. А здесь ничто не мешает думать.

— А не бывает так, что тебе вдруг начинает не хватать звуков?

— Тут, как и везде, к моим услугам верные рабы. К тому же в любой момент мы можем велеть начаться снежной буре, и рев ветра заглушит даже рев всех голов твоего отца.

Моубрай рассмеялась. Шестиголосый крик Каванаха давно вошел в Аду в поговорку.

— Хочу угостить тебя особым напитком, созданным специально для этих мест, — заявила Эдна.

Ей не потребовалось звать слуг, они слышали ее без слов. Вестник Ужаса, воин личной гвардии герцогов Фаберграсс, корявый черный восьмипалый монстр, внес на террасу поднос с истекающими холодом хризолитовыми кубками.

— «Ледяная Ярость».

Моубрай глотнула морозного огня.

— Отменная отрава.

Рыцарь оставил их наедине.

— Что ты надумала в этой ледяной тишине?

— Все скверно. Куда ни кинь везде клин. Я ходила к гробнице отца.

Герцог Дардагон Фаберграсс, сложивший голову в войне с Павшими Лордами Караффа, был в свое время главным претендентом на Огненный Трон Преисподней и самым серьезным соперником нынешнего Князя Тьмы. Прежде в Аду поговаривали, что смерть настигла Дардагона, прозванного Непокорным, вовсе не в бою, и не Павшие Лорды были тому причиной. Но со временем тех, кто разделял это мнение, постигла незавидная судьба, и сплетни постепенно сошли на нет. Моубрай Яростная никогда не спрашивала Эдну, что она думает по этому поводу, а сама герцогиня Фаберграсс никогда не упоминала об отце. Маркиза Сартейн весьма удивилась, узнав, что какая-то часть его мятежного духа все еще общается со своей дочерью.

— Я принесла ему в дар шесть темных душ и попросила предсказать мне наиболее вероятное грядущее. Мне явился воин Мрака в древних доспехах, черный силуэт, но он отбрасывал белую сверкающую тень, которая неотвязно следовала за ним, не подчиняясь его воле, а затем заполнилась красным. Полагаю, ты не нуждаешься в толковании этого видения.

— Увы, — вздохнула Моубрай, зябко передергивая плечами. Ей хотелось думать, что это холод ледяных озер пробрал ее до костей, но она была нечувствительна к холоду так же, как к огню и яду.

Древние воины Мрака, загадочные существа, жившие в подземном мире еще до того, как он стал Преисподней, предвещали чрезвычайные события. Тьма грозила поглотить тьму впервые за много тысяч лет, и это вызывало ужас даже у самых бесстрашных.

Эдна понимающе усмехнулась.

— Князь пока еще сочувствует кассарийцу, но Сатаран уже заговорил о том, что Зелг и Такангор — враги, безусловно, благородные и в каком-то смысле долгожданные, но уж чрезмерно сильные, как показали недавние события. И что он не желал бы на своей бронированной шкуре проверять, что выйдет, буде они решат сразиться с нами за власть над геенной огненной. Сейчас Кассару это и в голову не приходит, но кто поручится за то, что будет твориться в его голове спустя лет эдак тысячу? И, главное, кто скажет, какой силой будет он обладать тогда. И даже если не забегать вперед, это я все еще цитирую Сатарана…

— Старый Змей, — откликнулась Моубрай со смесью ненависти и восхищения. Она-то надеялась, что эти соображения еще никого не посещали, но лорд-маршал Преисподней был чудовищем чересчур древним, чтобы не быть мудрым и прозорливым.

— Так вот Старый Змей уже начал вливать свой яд во все уши, которые желают слышать его, а таких ушей у нас всегда немало. Малакбел по-своему привязан к минотавру, сокрушившему его, но не мне тебе рассказывать, чего стоят привязанности в наших пределах. Что же до того, кто натравил на кассарийцев гухурунду и Тотомагоса, то все из рук вон плохо.

Существо такого могущества не может быть настолько глупым и недальновидным, чтобы впустую распылять свои силы. Следовательно, у него была цель. Я почти убеждена, что он этой цели достиг. В чем она?

Отвечать на риторические вопросы не только бессмысленно, но в какой-то степени невежливо, и потому Моубрай в ожидании продолжения только пригубила «Ледяной Ярости».

— Вот что я надумала: он не совершил ошибку, не просчитался, о, нет. Как продуманная атака, его безрассудная выходка недорогого стоит. Но что, если это вовсе не атака? Если он не нападал, как ослепленный ненавистью враг, а экспериментировал как ученый. Скажут — чего он добился? Ничего? Отрицательный результат — тоже результат. Тогда многое становится понятным. Он пробовал, проверял, ставил опыты, и теперь знает ответ. Он выяснил что-то, чего до сих пор не знаем мы. Что-то, что ему требовалось подтвердить, и требовалось настолько, что он не постоял за ценой. Вообрази себе, что тогда стоит на кону.

— Мы же говорим об одном и том же существе?

— Ну а у кого еще хватит власти и силы провернуть такое дельце?

— Просто о нем так давно ничего не было слышно, и я понадеялась…

— В таких случаях надежды — плохое подспорье. Они никогда не сбываются.

— В этом случае все плохо. Хуже не бывает — ничего не знать о своем враге.

— Отчего же? Гораздо хуже — вообще не знать, что он есть. А так, предупрежден — значит, вооружен. У него коварные планы, да и мы не наивные пухнапейчики. Он ужасен, но и мы не беззубы, — ухмыльнулась Эдна.

— Из всех нас ты одна всегда верила в его существование.

— Да, и особенно после того, как увидела то пророчество в Кассарии.

Моубрай вздохнула.

— Мы-то не беззубы, но Зелг…

— Хочешь сказать, не обладает могуществом Валтасея, Барбеллы или Узандафа.

— Во всяком случае, пока еще не обладает. А времени совсем не осталось.

— Не знаю, Яростная. Только у него есть Спящий, и только он держит его взаперти. Куда уж быть сильнее?

— Все равно я волнуюсь, как, — Моубрай пощелкала пальцами, пытаясь передать меру неведомого доныне чувства, — как смертная.

— Признаюсь, мне тоже не по себе.

— А твои видения?

— Увы, они весьма расплывчаты. Вот разве еще будущее Зелга я вижу так же размыто и неопределенно. Одно ясно — все меняется буквально каждую минуту. Я несколько дней всматривалась в грядущее, и всякий раз оно было иным. С одной стороны, это внушает оптимизм — не все еще потеряно, мы можем сопротивляться. С другой — пугает. Малейшая оплошность, и мир рухнет. И не мы можем этому противостоять.

Дардагон сказал мне, что некто завладел одним из самых древних и могущественных заклинаний, которые он когда-либо создавал для войны с некромантами. Кто-то потревожил его дух упоминанием о «Слове Дардагона». И этот кто-то был достаточно могущественным, чтобы эхо его поступков докатилось до долины теней, где блуждает мятежная часть души Фаберграсса.

Но есть и хорошие новости. Пускай я не могу предсказать судьбу Зелга, зато я отлично вижу будущее тех, кто его окружает. Когда я поняла, что попусту трачу время, гадая на кассарийца, я присмотрелась к этим забавным смертным — Юлейну, Галармону и, помнишь такого изящного вельможу с элегантными усами, как его…

— Графа да Унара?

— Может быть. Так вот, что ожидает их, нам наверняка известно. А это немало, если учесть, как Зелг привязан к ним, и как они привязаны к нашему мальчику.

— Так что станем делать?

— Строго говоря, мы, как верные подданные Князя Тьмы, не имеем права ничего делать. К тому же, я уверена, за нами следят. И пристальнее, чем обычно.

— Я уже сожрала двух соглядатаев, — поморщилась Моубрай. Почему-то шпионы и предатели были самыми отвратительными на вкус.

— Значит, как минимум вдвое больше остались незамеченными. Поэтому у нас связаны руки. И помощи ждать неоткуда. В иное время на лишнюю встречу с Дардагоном закрыли бы глаза, но теперь, боюсь, это будет превратно истолковано, так что я больше не смогу обращаться к нему за советом.

— Но мы же не станем бессильно наблюдать, как наш мальчик стоит над пропастью, и кто-то вот-вот толкнет его в спину.

— Во-первых, наш мальчик вполне способен удивить всех еще раз и, пользуясь твоей метафорой, не упасть, а взлететь, расправив огромные крылья.

— А во-вторых?

— А во-вторых, и мы с тобой кое-что можем, и нам не обязательно вмешиваться в ход событий, чтобы придать им нужное направление. Ты помнишь Бальтазара?

— Это твой самый старый Сновидец?

— Это мой самый лучший Сновидец, — Эдна оскалила алые клыки. — Я берегу его для исключительных случаев.

— Отлично. Кому ты хочешь послать вещий сон? Зелгу? Узандафу? Думгару?

При упоминании о кассарийском големе герцогиня Фаберграсс ненадолго отвлеклась.

— Хотела бы я суметь послать хоть что-то этому вместилищу тайн. Так и не сумела узнать о нем ничего существенного, а ведь я не сидела сложа руки все эти века… Нет, не им, — вернулась она к основной теме.

— Тогда — кому?

— О, ты не поверишь!

Моубрай залпом осушила кубок дымящегося напитка.

— Только не говори, что Балахульде.

— Как ты догадалась?

— Вот именно Балахульды не хватало в многострадальной Кассарии, — сказала Моубрай, с трудом сдерживая смех. — Они едва пережили нашествие Тотомагоса.

— Но они его все-таки пережили, — резонно заметила Эдна.

Маркиза Сартейн не могла поручиться, что ледяные искорки, плясавшие в глубине ее алых глаз, не были лукавыми.

— Да, им придется попотеть. Но, во-первых, у них богатый опыт общения со всякими… хм… неординарными личностями. Во-вторых, это посильная плата за ее неоценимую помощь. Есть еще и в-третьих: а нас с тобой никто не заподозрит в помощи этой малахольной старой курице, никому даже в голову не придет.

— Надеюсь. — Моубрай взлетела над краем террасы и в восторге застыла над ледяной бездной. — Я все время думаю, что если бы весь этот балаган собрался в Кассарии во времена Валтасея или Барбеллы…

Эдна Фаберграсс тряхнула пламенеющими волосами.

— Давай признаем, что наши великие мужья были все же недостаточно великими, чтобы вынести на своих плечах такую ношу. Ох! Не надо быть провидицей, чтобы сказать — на земле сейчас такое начнется.

— Где именно?

— Везде. Все внесут свою лепту, причем такую, что останется только удивляться, как мир не улетит в тартарары.

Гризольда вынула трубку из правого угла рта, посмотрела на нее мечтательным взглядом и аккуратно переместила в левый угол. Уэрт Таванель следил за этими манипуляциями с восторгом истинного влюбленного. Опыт подсказывал ему, что его фея намерена начать серьезный разговор. Фея его не подвела.

— Дорогой, — сказала она, — я тут подумала на досуге.

Лорд сдержанно удивился. Последний раз, когда он видел любимую на досуге, она скакала верхом на монстре Ламахолота, и думать ей было явно некогда.

— Знаешь, почему вымерли пророки Каваны?

Таванель слегка поперхнулся.

Родители молодых девиц утверждают, что их дочери на первом балу могут от волнения выкинуть такое, что не придет в голову здравому человеку. В этом смысле он ежедневно чувствовал себя счастливым отцом приблизительно семи дебютанток — вообразить, что в следующую минуту взбредет на ум Гризольде, не представлялось возможным. Пророкам Каваны хорошо, они, по ее меткому высказыванию, уже вымерли, и не оставили никаких указаний, как поступать в этом случае все еще здравствующему любящему мужу. Но Таванель при жизни не зря командовал отрядом— ему была отлично известна тактика оборонительного боя. Он сделал заинтересованное лицо и с посильным удивлением произнес:

— Гризенька, у тебя есть новая гипотеза?

Фея немного пожужжала крыльями для большей убедительности и вынесла приговор:

— Они чересчур точно следовали своим правилам. Эта убийственная пунктуальность и убила их, прости за невольный каламбур. Хотя, почему прости? Приличный каламбурчик получился.

И фея застрочила что-то в крошечной записной книжечке.

После того, как Зелг отыскал в недрах библиотеки прекрасно изданную прозу феи Горпунзии, Гризольду обуял демон творчества. Возможно, она нашла бы силы противостоять ему, но тут еще Бургежа анонсировал литературное приложение к «Сижу в дупле», и кассарийская фея капитулировала — здесь уж никто бы не выстоял. Теперь она собирала свои остроумные высказывания, афоризмы и каламбуры с твердым намерением опубликовать их в одном из ближайших выпусков.

Рыцарственная душа терпеливо мерцала рядом. Опыт подсказывал ей, что это только лирическое вступление, а разговор еще впереди. Фея и тут его ожиданий не обманула.

— Уэртик, давай посмотрим правде в глаза, вот ты все носишься с этими законами, правилами и пророчествами, как петух с яйцом василиска, и это плохо закончится.

— Гризенька, что ты такое говоришь?

— Это я тебе говорю, — резюмировала Гризольда. — Почему бы тебе не взяться за ум и не выложить карты на стол? Расскажи уже, наконец, что такого невероятного ты выведал за Чертой, каким-таким страшным знанием разжился в Аду, и тогда тебя перестанут преследовать — что толку гоняться за тобой лично, если все равно все всё знают. Пускай себе гоняются за Такангором, очень хочу на них посмотреть, когда они его догонят.

И фея сердито запыхала трубкой и невнятно забормотала себе под нос что-то прочувствованное, хотя и немного бессвязное о том, что давно бы пора не только гухурунду, но и всяких прочих задавак не мочь собрать по кусочкам.

Справедливый Таванель не мог не признать, что смысл в этом есть. Но если бы мир и впрямь был устроен так немудрено просто, он бы давно уже рухнул.

— Гризенька, — сказал лорд осторожно, — ты моя мудрая фея. И даже в своей неправоте, цветочек, ты правее многих. Но, согласись, моя бабочка, что исполнение долга — священная обязанность того, кто давал клятву. И многие мои собратья заплатили своими жизнями, чтобы я смог достичь желанной цели и исполнить предначертанное: в срок и в точности. И, птичка моя, в этой битве далеко не всем так повезло, как мне.

По обилию флоры и фауны в речи возлюбленного Гризольда поняла, что он с ней не согласен. Но доблестная фея не зря потратила недавно целый выходной на битву при Липолесье. Она вынесла с поля боя не только несколько драгоценных артефактов, принадлежавших обитателям преисподней, но и бесценный опыт. Этот опыт подсказывал ей, что если переговоры, ведущиеся под белым флагом, не заканчиваются полной и безоговорочной капитуляцией противника, следует действовать деликатнее и тоньше — то есть атаковать.

— Хорошо, — кротко сказала она. — Поговорим о другом. Не слишком ли много сложностей с этим предсказанием?

— Может, мы поговорим о другом другом? — безнадежно спросил лорд.

— Может быть, и поговорим.

И Таванель понял, что нет.

— А если бы его пробуждение случилось в походе? — воззвал он к здравому смыслу. — Представь себе последствия. Нет уж. Сперва он должен обрести себя, и если это действительно останется он, я открою имя Хранителя и главное пророчество Каваны о Галеасе Генсене. Мы все прекрасно помним, что теоретически может произойти в недалеком будущем.

— Я бы не стала с уверенностью утверждать, что все, — буркнула фея. — В отличие от тебя, не все состояли в тайном ордене и провели века за Чертой, а потом в Преисподней.

— Ему что — ничего не сказали? — возмутился Таванель. — Знаешь, Гризенька, не хочу порочить доброе имя милорда Узандафа, особенно за глаза, но мне иногда кажется, что он не вполне оправдывает звание мудрого наставника и заботливого предка.

— Ты прав — легкомысленный, безалаберный и невнимательный, — перевела Гризольда на общепринятый язык.

— Я бы не стал выражаться так резко, но в целом я подразумевал именно эти недостатки. Полагаю, ты, как официальная личная фея, должна объяснить милорду Зелгу сложившуюся ситуацию со всеми, подчеркиваю, со всеми нюансами, приведя наглядный исторический пример.

— А вот и не уверена, малыш, что следует это делать.

— То есть как это — не уверена? — Шокированная душа в буквальном смысле слова взлетела к потолку. Других бы это, наверное, впечатлило, но он был женат на фее — она просто вспорхнула следом. — Он до сих пор не знает, по какому лезвию ходит… и бродит… У нас в отряде был один лунатик, карабкался по крышам, залазил на флюгера, вывешивался из бойниц. Мы из деликатности ему ничего не говорили, а одной прекрасной лунной ночью…

— Он навернулся и сломал себе шею? — оживилась Гризольда.

— Произошел несчастный случай. Он упал с большой высоты и, увы, не выжил.

— А я что сказала?

Тактичный лорд не стал объяснять любимой, в чем разница.

— Давай рассуждать логично, — предложила прекрасная дама.

Таванель затрепетал. Когда его супруга последний раз взывала к логике, это звучало примерно так: «Признай, что раз уж они сюда вторглись, то я волне могу надеть розовую юбку к чешуйчатому панцирю». Помнится, тогда он не нашел ничего лучшего, чем решительно согласиться.

— Ты ведь не забыл, что случилось, когда ему сказали правду о его поединке с Сатараном?

Еще бы лорд не помнил. Он был почти уверен, что Зелг не переживет этого боя. Он восхищался тем благородством и упорством, с каким кассарийский владыка отказывался выставить вместо себя кого-то другого, но не вполне одобрял подобное решение. Рыцарь без страха и упрека, он знал, что полководцы сочиняют битвы, а воины их исполняют — и не следует бездумно нарушать тысячелетиями сложившиеся правила. Как если бы актеры прямо во время представления вздумали исполнять не свои роли; кто бы сомневался, что такой спектакль обречен на провал. Кстати, тогда и Князь Тьмы мог бы пожелать лично размяться в общей свалке — плевать на дисциплину и катастрофические последствия. А если бы Зелг действительно сразился с Карающим Мечом Преисподней? И погиб? А если бы Спящий проснулся во время этого поединка, что вполне вероятно, учитывая могущество древних инстинктов — всякий идет до последнего в миг смертельной опасности.

Таванель открыл рот, чтобы достойно возразить, и тут же закрыл его — возражать было нечем, а стоять с открытым ртом не позволяло воспитание. Гризольда хихикнула: в этот момент муж ужасно напоминал золотую рыбку. Но ее это нисколько не раздражало: золотых рыбок она любила. Любила и мужа.

— Никто не скажет, как именно Галя отреагирует на твои нюансы. Практика показывает, что лучшие решения он принимает именно вслепую, по наитию. Тогда удача на его стороне. А вот если он, не приведи Тотис, все обдумает и взвесит…

Лорд поразмыслил.

— А знаешь, — сказал он минуту спустя, — тут я склонен с тобой согласиться. Милорд герцог невероятно, неправдоподобно удачлив. На это есть смысл положиться. А на его рассудительность и здравый смысл, как ты тонко намекнула, особых надежд возлагать не приходится.

Гризольда, услышавшая, что она способна тонко намекать, польщенно заулыбалась. Фея всегда относилась к себе с огромной симпатией, но притом на удивление трезво. Ей лучше других было известно, что ее комментарии отличаются скорее точностью, нежели тонкостью.

— Что же до остального, то я поступлю, как велит долг. Дождусь урочного часа и скажу, что следует. И учти, дорогая, что яснее ничего не станет. Скорее даже еще больше запутается. Я много думал, и мне порой начинает казаться, что главный смысл пророчеств заключается именно в этом. Потому что понимаешь их только постфактум и практической пользы от них все равно никакой.

— Любимый, — сказала Гризольда, разглядывая мужа с нежностью и состраданием. — Ты понимаешь, как ты безнадежен?

Судя по тому, как вытянулся острый нос лорда, он понимал. Единственное, что остается в таких случаях — твердо стоять на своем, даже если это не имеет смысла. Тут Таванелю было чем возразить: разумные вещи стремительно растворяются в пространстве и времени, все, что сделано или создано из соображений выгоды или здравого смысла, не живет долго. А в вечности остаются не имеющая практического значения музыка, картины, написанные не ради денег, а по зову сердца, плохо продающиеся стихи и великолепные белоснежные храмы, построенные вовсе не для того, чтобы в них кто-то жил, растил непослушных детей, ругался с тещей и жарил хухринские блинчики — то есть все, что пришло в этот мир вопреки здравому смыслу и обстоятельствам.

— Гризя, — сказал он решительно. — Судьба приготовила мне много испытаний, в том числе и это. Выдержать его будет намного сложнее, чем поединки в Аду и блуждания за Чертой или пребывание в плену у лже-Таванеля. Но, дорогая, ты первая разочаруешься во мне, если я поддамся твоим неодолимым чарам и нарушу рыцарское слово. Думаю, я буду единственным человеком в мире, способным устоять против тебя, и, видит Тотис, это величайший из моих подвигов…

Кассарийская фея молитвенно сложила ручки над розовой юбочкой.

— Теперь я понимаю, почему я ждала тебя столько веков, — растроганно прошептала она. — Ты благороднейший и храбрейший из рыцарей, а к тому же еще упрямый осел, неподражаемый идеалист и псих ненормальный, и это я люблю в тебе больше всего.

Лорд пылко заключил любимую жену в невесомые объятия, твердо запретив себе вникать в смысл ее последней реплики.

Будет очень несправедливо, если покажется, что хозяин замка не придал значения тому, что под его крышей поселилось полсотни малознакомых привидений. Придал, да еще как! Не то чтобы Зелг возражал против новых жильцов — меньше, чем за год жизни в родовом поместье он уже усвоил, что его возражения большого значения не имеют, и если кто-то твердо намерен устроиться в Кассарии, вероятно, он тут и обоснуется. Впрочем, особенных неудобств это герцогу пока что не доставляло — ему было нетрудно лишний раз с кем-то поздороваться или спросить, как дела. Сильней всего было заметно присутствие энергичного Мардамона с его феерическим пунктиком насчет пирамид и жертвоприношений, но Зелг привык уже и к неугомонному жрецу и вряд ли бы обрадовался его исчезновению. Так что пятьдесят призрачных воинов мешали ему не столько в замке, сколько в том конкретном месте, где они расположились. Больше всего тут подошло бы слово «неловкость». Молодому некроманту было неудобно небрежно проходить сквозь них, следуя в свои покои, а давать всякий раз круг в обход по западному крылу и спускаться по винтовой лестнице через люк в башне — чересчур хлопотно. Он много размышлял над создавшейся проблемой, и даже потребовал у секретаря план замка, в данной ситуации не более полезный, чем карта Таркеи.

Единственным разумным решением были переговоры. И он желал как-то объясниться с новыми постояльцами, предложить им другое удобное место, которое устроило бы всех. Беда только, что поговорить с ними не было никакой возможности. Поэтому герцог и вызвал к себе Дотта, резонно рассудив, что привидение доктора с успехом справиться с дипломатической миссией — в качестве привидения же, во-первых, и в качестве профессионального целителя и знатока душ, во-вторых. Это было весьма разумное решение, Зелгу даже в голову не приходило, что что-то может ему помешать.

Что тут скажешь? Молодости свойственны необоснованный оптимизм, ничем не подкрепленная уверенность в завтрашнем дне и неоправданная вера в лучшее. То был триумф надежды над опытом.

Дотт, только недавно покинувший убежище под герцогской кроватью и готовый по первой тревоге вернуться обратно, его оптимизма не разделял, а хорошему настроению сдержанно удивлялся. Сам он склонялся к мысли о том, что все к худшему в этом худшем из миров, и может стать еще хуже только в том случае, если кто-то очень постарается, из чего мы делаем безошибочный вывод, что он уже выяснил, кому делал предложение в день всеобщего безумия. Его так и тянуло высказаться, поэтому, когда домовые передали ему просьбу Зелга навестить его как можно скорее, Дотт принял это как приглашение к выступлению перед сочувствующей аудиторией.

— Стало быть, вот оно как, — распевно начал он, возникнув за спинкой кресла своего возлюбленного повелителя.

Повелитель слегка взвился в воздух. С одной стороны, он уже привык к ворчанию под кроватью и пессимистическим прогнозам, несущимся с потолка; смирился с суровой характеристикой демонов преисподней и нелестными отзывами об их умственных способностях, раздающимися из шкафа или резных ларей, принял как данность, что гардероб внезапно может разразиться обличительной речью про вопиющую безответственность отдельных ответственных морд; но кресло до сегодняшнего утра было его личной территорией. Зелг желал быть твердо уверенным в том, что его тылы надежно защищены, и полагал подобное поведение недопустимым. Впрочем, огорченное привидение полагало недопустимым гораздо больше вещей и собиралось немедленно огласить весь список. Зелг, со своей стороны, собирался поручить доктору Дотту важную миссию в качестве парламентера от Кассарии. Две встречные волны гасят друг друга; столкновение двух воль вызывает десятикратное возмущение пространства. Невозможно без трепета наблюдать, как нерядовые существа обсуждают животрепещущие темы.

— Я готов обратиться к милорду Бедерхему за консультацией. Ущерб, нанесенный моей личной жизни этим вопиющим происшествием, трудно переоценить…

— … как и ваш бесценный опыт общения с существами в их посмертном состоянии; вам будет проще узнать, чего они хотят и как бы мы могли договориться…

— …смерти моей хотят — то есть, замуж, а я что, рехнулся, жениться? Нет, только Бедерхем… А договориться не получится, нет, они же вцепятся, клещами не оторвешь…

— …не то чтобы я возражал против этого, я даже и не помышляю возражать, но, согласитесь, это же неудобно, их нужно устроить…

— … на моей шее, что ли? Так они еще и ноги свесят! Нет, я не отступлю, я стану сражаться за свою свободу…

— И потом, у всего есть причина и цель, вы согласны?

— Несомненно, — ответил Дотт, твердо знавший, что настоящей причиной необычайной матримониальной распущенности его возлюбленных была слабость, допущенная им в минуту безумия; а цели свои они никогда и не скрывали. Всем до зарезу требовалось еще хотя бы раз сходить под венец, даром что большинство из них, так или иначе, лишились жизни именно по этой причине.

— Замкнутый круг, — подытожил он, додумав эту мысль до конца.

— Как точно подмечено! — вскричал Зелг, полагавший, что неразговорчивость призрачных рыцарей затрудняет попытки с ними договориться; а невозможность договориться, возможно, усугубляет их неразговорчивость.

— Так что срочно требуется что-то предпринять.

Они поглядели друг на друга с той особой нежностью, с какой глядят собеседники, полностью одобряющие и разделяющие мнение своего визави. Опыт говорит нам, что такие мгновения полного и всеобъемлющего счастья удивительно коротки. Как если бы кто-то в этом бренном мире был приставлен строго наблюдать за тем, чтобы радость взаимопонимания не длилась чересчур долго, и наделен широкими полномочиями, чтобы этого не допустить. Вот и теперь, только-только Зелг собрался, наконец, изложить суть своей просьбы, а доктор — суть своих претензий, как в двери постучали.

Мы уже неоднократно объясняли причины редкой проницательности, временами одолевавшей герцога. Он сразу понял, кто это, и приветливо вскричал:

— Да-да, конечно!

Трезвый совет Думгара пришелся бы ему как нельзя кстати. Дотт тоже не возражал. Каменный голем внушал ему спокойствие и уверенность, которых он сам в последние дни не ощущал. Так что оба были удивлены, если не сказать больше, разочарованы, когда на пороге возник не кассарийский домоправитель, а некое существо, общей конфигурацией напоминающее исполинский сиреневый огурец с клешнями и — Зелг специально пересчитал — девятнадцатью кроткими синими глазами. Непарный глаз его окончательно расстроил и он осведомился:

— Видение?

— Делегат, — коротко ответил Думгар, возникая в дверном проеме за огурцом и аккуратно подталкивая его в комнату.

— Какой делегат? — изумился Зелг. — Чей делегат? Зачем делегат?

Неопознанный огурец сделал что-то похожее на реверанс, конечно, в том случае, если зрители не станут слишком придираться к деталям.

— Я к вам из Международной Ассоциации Зверопусов с приятным поручением, — звонко сказал он. — Наши источники сообщают, что вы довольно активно зверопусили во время эпохальной битвы с силами Тьмы. Конечно, вы и сами — силы Тьмы. Но вы одни силы Тьмы, а то совсем другие силы Тьмы.

Пока смущенный посетитель разбирался с силами Тьмы, Зелг беспомощно оглянулся на Дотта. Но доктор только развел рукавами, всем халатом показывая, что ничего не попишешь — зверопусил так зверопусил. Нужно отвечать за последствия.

— А также куролесили, путусили и дворковали вландишным способом, проявляя завидное мастерство путусатора с высоким качеством дворкования.

Зелг открыл было рот, чтобы как-то оправдаться. Он, конечно, понимал, что со стороны выглядит устрашающе — как говорит Думгар, «вы тоже не пончик с фрутьязьей» — но все же не желал, чтобы ему незаслуженно приписывали кровожадные манеры и зверские бесчинства, однако взволнованный огурец не дал ему вставить ни слова.

— Впечатленные вашими славными деяниями и вдохновленные проявленной вами редкой, не побоюсь этого слова, уникальной зверопусостью, члены нашей ассоциации вынесли на обсуждение и — особо обращаю ваше внимание на этот пункт — единогласно приняли положительное решение о принятии вас в нашу ассоциацию и награждении вас нашими высшими знаками отличия.

Зелг, вообще-то талантливый полиглот, был не силен как раз в бюрократическом языке. Поэтому он быстро перестал понимать, о чем идет речь. Однако внимательно следил за своим верным дворецким. Огромная голова голема одобрительно кивала в такт бойкой речи сиреневого огурца, и герцог догадывался, что все происходит в надлежащем порядке, соответствующем строгому этикету Кассарии.

— В связи с чем награждаем вас почетной грамотой, именной фарфоровой тарелкой с вашим словесным портретом и присуждаем звание Зверопуса Второй категории, — заливался огурец. — Также я уполномочен заявить, что вы заняли второе место в соревновании зверопусов по итогам года.

— Его высочество герцог радостно воспринимает эту неожиданную, но от того только более приятную награду. Разумеется, официальную церемонию награждения мы проведем с надлежащей пышностью в тронном зале в присутствии всех гостей и верноподданных милорда Зелга, — одобрительно загудел Думгар, как всегда, тютелька в тютельку угадавший наступление критического момента. — А пока, любезный, давайте сюда эту тарелку, а то еще разобьете. Я ее отправлю в музей замка для пущей сохранности. Сегодня вы непременно воспользуетесь нашим гостеприимством, а завтра торжественно вручите под оркестр, праздничный гимн и троекратное «ура» вашу грамоту и диплом обладателю второго места.

Голем ненавязчиво выделил слово «второго», словно бы сдержанно порицая Международную Ассоциацию Зверопусов в зверопусной скаредности. Могли бы расщедриться и на первое место, как бы говорил его безупречно вежливый тон. Огурец оказался существом тонко чувствующим и к тому же совестливым. Он огорченно взмахнул клешнями и только что не прослезился.

— Вы не думайте — второе место — это очень почетно. У нас за него любой даже бабушку удавит. — Он подумал и добавил. — Даже родную бабушку.

— Ух ты! — восхитился доктор Дотт, знавший, что порой легче задушить голыми руками циклопа, чем удавить иную бабушку.

— Для наглядного примера: я, пребывая на посту Ответственного Секретаря нашей Ассоциации вот уже триста с лишним лет, являюсь Зверопусом Шестой категории и горжусь этим высоким званием.

Дотт подумал, что огурец, видимо, сирота, и бабушки у него нет.

— А кто же тогда Зверопус Первой категории? — против воли заинтересовался Зелг.

Огурец огорченно заморгал всеми глазами. Он бы и клешни заломил в отчаянии, но клешни — такая штука, они отлично что-то перекусывают или щипают, но плохо заламываются.

— Ох, тут мы попали в ловушку собственного перфекционизма. Комитет выдвинул столько требований к соискателю первого места, что оно еще никому и никогда не присуждалось. Да и второе место присуждали всего два раза — Галеасу Генсену и императору Пупсидию. Скажу больше, многие знаменитые персоны неоднократно предлагали на рассмотрение свои кандидатуры, но им было немедленно и решительно отказано. Помню, один, маньяк-извращенец с вампирическими наклонностями и крайне дурной наследственностью, в погоне за простым членством в нашей Ассоциации такого наворотил, что за ним охотились секретные службы трех государств, два тайных ордена и несколько таких же маньяков с синдромом народного мстителя. Голову-то ему оттяпали, конечно, и осиновый кол вбили, и какой-то гадостью в склепе обложили, а склеп потом сожгли. А наше строгое, но справедливое жюри вынесло вердикт — отказать даже в посмертном членстве, ибо недостоин. — Ответственный зверопус мечтательно прикрыл часть своих глаз. — Далеко не все понимают, что зверопусинье — это высокое искусство, и не каждый изувер наделен этим талантом хотя бы в малейшей степени.

— Герцог тем более счастлив принять вашу награду, — вовремя вставил Думгар.

— А Князя Тьмы вы награждали? — наивно поинтересовался Зелг.

— Еще тысячу триста лет тому, — ответил огурец. — У нас почтенная Ассоциация с давней и яркой историей. Владыка Преисподней удостоен редкого и почетного звания Зверопуса Третьей категории с правом голосования по вопросам меню и ландшафтного дизайна. Кстати, ваши права, милорд, подробно перечислены в приложении к почетной грамоте. Вы, в том числе, имеете право высказывать свои пожелания по поводу оформления ежегодного журнала Ассоциации, а также вносить предложения по интерьеру помещений, включая советы флористам и таксидермистам.

И огурец вздохнул, соединив в этом могучем вздохе зависть и восхищение.

— Думгар, — радостно сказал Зелг, — полагаю, наступил момент, когда мы должны поговорить о ковре в моей спальне.

Твердый взгляд голема ответил герцогу, чтобы он особенно не обнадеживался: тут Кассария, а не Международная Ассоциация Зверопусов, и дворковать вландишным способом недостаточно, чтобы вносить диссонанс в оформление святая святых замка.

По всей видимости, то, что вытворял огурец своими клешнями и нижними конечностями, следовало воспринимать как прощальные реверансы, но вдруг он застыл на месте, как застывает расплавленный воск, вылитый в ледяную воду, образуя чудные и забавные фигурки. Несмотря на странную конфигурацию Ответственного Секретаря, Зелг понимал, что значит эта поза. Приблизительно так взирал на Такангора жрец Мардамон, и это состояние называлось молитвенным экстазом. Он проследил за девятнадцатью восхищенными взглядами, устремленными в одном направлении.

В дверях его кабинета возвышался могучий зеленый тролль, в ожидании аудиенции безмятежно ковыряющий пол бормотайкой. Когда огурец заклинило, и он прекратил всякие движения, тем самым задерживая очередного посетителя, Агапий Лилипупс сдержанно возмутился.

— Я там время портил, а вы тут возмущение производите, — упрекнул он.

Зелг, видимо, уже привык к бригадному сержанту, да и не видел он себя со стороны в момент первого знакомства с этой выдающейся личностью, но все же думал, что хорошо понимает чувства Ответственного Зверопуса, и не угадал. Ибо огурец, моментально вышедший из транса, молитвенно сложил клешни, закатил все имеющиеся при нем глаза и возопил чуть ли не на весь замок:

— Так вот же он! Я нашел его! Вот он — Зверопус Первой Категории!!!

Когда бы Ответственный Секретарь Международной Ассоциации Зверопусов взял на себя труд заглянуть этажом ниже, в покои графа да Унара, он наверняка отыскал бы еще одного замечательного кандидата в члены своей организации. Говоря его словами, граф последние полчаса зверопусил, путусил и дворковал вландишным способом не покладая рук. В этот день злосчастный автор бессмертного шедевра «Неласков вкус зеленого квадрата» узнал много нового, как о поэзии, так и о своих литературных перспективах.

Бургежа с Мадарьягой сидели, затаив дыхание, и наслаждались редкостным зрелищем. Разве что Кровавая Паялпа могла так же порадовать своих преданных зрителей.

— Итак, начнем сначала, — строго сказал да Унара, и поэт испустил жалобный стон. Он уже сбился со счета, который раз они начинали сначала.

— То есть с первой строки вашего произведения, она же — название. Заявленные вами характеристики объекта: конфигурация, цвет, а также свойства, в данном случае — неласковый, прямо указывают на известного героя многих военных кампаний, бригадного сержанта Лилипупса.

— Я вам уже в сотый раз объясняю, что ни на кого ни оно, название, ни она, строка, конкретно не указывают.

— А я в сотый раз спрашиваю, где вы еще видели неласковый зеленый квадрат? — поинтересовался граф.

— Я вам сейчас поясню, — торопливо сказал автор. — Это такая аллегория.

— Не надо мне объяснять то, что я и так понимаю. Вы попытайтесь объяснить то, что я понимаю лучше вас. Итак, на чем мы остановились? На аллегориях? Отлично. Интересная, глубокая тема. Потому что аллегория, любезный, это всегда аллегория чего-то. Юная, не слишком обремененная одеждой женщина на ложе из нарциссов и сирени — аллегория весны; юная, не слишком обремененная одеждой женщина в венке из пышных цветов и зелени — аллегория лета; юная, не слишком обремененная одеждой женщина — следите за моей мыслью — в венке из плодов и золотых листьев — аллегория осени. Юная, неодетая женщина — аллегория войны и смерти. А тут герой Тиронги — и такой поклеп. Печально. Печально. — Граф придал своему голосу оттенок невыразимой печали. — Сомнительно также, чтобы подобная аллегория создавалась без тайного умысла, а просто из безотчетной и неконтролируемой любви к искусству. — И граф придал своему голосу оттенок глубокого сомнения. — Это даже смешно. — Он издал сардонический смешок, но лишь безумец счел бы его приглашением присоединиться к общему веселью. — Итак, любезный, оставим в стороне бредни относительно новомодных веяний и поисков стиля. Скажите еще, что вы желали прорваться с этим памфлетом в вечность.

Автор, который еще час тому желал именно этого, теперь мечтал об одном — унести ноги из этого кабинета целым и невредимым.

— Я уже вообще не рад, что принес эту злосчастную поэму! — вскричал он.

— Поверьте, любезный, этому никто не рад.

Граф вперил в него стеклянный взгляд, и Бургежа с Мадарьягой переглянулись, поняв, что им еще учиться, учиться и учиться.

— Итак, перейдем к сути. Не хотели ли вы опорочить таким образом светлый образ прообраза? Кто внушил вам эту мысль? Может, вы исполняли чей-то прямой заказ?

Глаза у эльфофилина раскрылись примерно так же, как у матроса преследуемого пиратами корабля при виде спасительной гавани.

— Да! — кровожадно взревел он, прыгая по спинке кресла и царапая когтями обивку.

— Не понял, — сказал автор.

— Заметно, — холодно сказал граф. — На кого работаете?

— Ни на кого.

— То есть — бездельник.

— Протестую, я работаю, как каторжник.

— Заметно, — сказал граф еще холоднее. — Рабы на соляных копях в Юсе тоже складывают какие-то горестные песни. Ваш талант там, несомненно, пригодится.

— А если мы сделаем вид, что этой поэмы никогда не существовало? — с надеждой спросил поэт.

— И вас? — уточнил да Унара.

— Зачем же? — всполошился автор.

— Чтобы в грядущем не было таких же вот трагических недоразумений, если это, конечно, недоразумение.

— Конечно, это недоразумение, — быстро сказал автор. — А я переквалифицируюсь. Меня всегда влекла керамика. Простые формы: горшки, горшочки, горшочечки.

— Ну, если, горшочечки. Но учтите…

— Уже учел, — буквально пропел автор, пятясь к дверям.

Кто знает, чем бы закончился этот дворковательный бенефис, но тут один из мороков без лишних слов плюхнул на стол перед вельможей увесистую пачку листов. Граф бегло просмотрел первый.

— Увольте, — сказал он, с завистью глядя, как растворяется в воздухе морок-посланец. — Это уже не ко мне. Здесь нужен литературовед покрепче.

И он залпом выпил кубок, поданный другим расторопным мороком.

Бургежа спрыгнул со спинки кресла и прошагал по столу к новому шедевру. То было творение милорда Карлюзы. Эпическая поэма в семидесяти шести строфах с припевом. На титульном листе стояло посвящение, чтобы ни у кого не возникало сомнений, о ком идет речь. Начиналась она словами:

Противномордый, но прекрасный тролль

Своей дубасей демонам нес боль.

И специальный военный корреспондент понял, что до сих пор он недооценивал сокрушительную силу поэтического слова.

ТАЙНАЯ-ПРЕТАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Хотя мы дали специальный подзаголовок, и хотя грамотно составленное предложение нельзя начинать со слова «хотя», обращаем внимание самых невнимательных наших читателей, что это специальный выпуск «Усыпальницы», посвященный важному событию. Причем для не-живых и не-мертвых созданий, которые составляют драконью долю подписчиков нашей славной газеты, эти события куда важнее, чем для пока еще живых читателей других газет, хотя и на их жизнях, наверняка отразятся их необратимые последствия. Итак, спросит наш вдумчивый читатель, куда же вы клоните?

Знаменитая предсказательница Балахульда сделает вам предсказание, от которого вы не сможете отказаться.

Благоприятные прогнозы. Дорого.

Неблагоприятные прогнозы. Недорого.

Бесплатный совет: воспользуйтесь скидкой на неблагоприятные прогнозы, чтобы порадовать родственников

В главной цитадели Ордена Рыцарей Тотиса сегодня ночью состоялась тайная-претайная встреча, на которой присутствовали: от Гриома — король Килгаллен Трехглазый, от Лягубля — король Тукумос Корабел, от Тифантии — король Ройгенон Стреловержец, и от ордена Рыцарей Тотиса — его глава, лорд Саразин. Пятым, невидимым участником встречи стал наш репортер, который, рискуя своей потусторонней и последней жизнью, просочился в оплот своих главных врагов в профессиональных целях. Как вы наверняка знаете, цитадель ордена битком набита ловушками, заклинаниями и сетями для поимки и уничтожения не-живых и не-мертвых, а также демонов, бесов и иных потусторонних и сверхъестественных существ. Несмотря на опасность, наш отважный репортер не упустил ни словечка из разговора столь важных персон и пришел к выводу, что они собрались не просто позлопыхать и посплетничать о короле Тиронги Юлейне Благодушном, не просто в очередной раз осудить и обругать нового наследника кассарийских некромантов, а окончательно договориться о каких-то коварных действиях, которые намерены решительно предпринять в отношении этих последних. Увы, увы, увы. Они не обсуждали никаких деталей, ограничиваясь иносказаниями, намеками, а порой — подмигиваниями, переглядываниями, междометиями и многозначительным покашливанием. Но сколько бы они ни междометили, кашляли и мигали, все и так предельно ясно. Они строят козни. Хуже того, судя по тональности покашливания, частоте подмигивания, невразумительности намеков и мимолетности междометий, они их уже построили и теперь намерены где-то внедрить.

И не нужно быть предсказательницей Балахульдой, чтобы угадать, где именно случится главная козня. Очень уж не нравится нашим добрым соседям, что кузены Гахагуны нашли общий язык впервые за столько тысяч лет традиционного взаимного недоверия, вражды и распрей.

Конечно, вы можете возразить, что они приехали в Тифантию, чтобы просто провести время, научиться чему-нибудь полезному, развлечься. Может, они организовали кружок «Неумелые ручки — в дело» и будут плести пестрые корзиночки, вязать на спицах или лепить муляжи пирожков из цветной глины. То, что люди собрались после полуночи, отослали слуг, окружили себя магическими барьерами и шепчутся по углам, вовсе не означает, что они обязательно задумали что-то плохое. Может, они задумали что-то хорошее? Может, они вообще ничего не задумали? Кто вам сказал, что они умеют хоть что-то задумывать?

Но мы следуем завету предков: если что-то подозреваете, делайте подозрительное лицо и не давайте сбить себя с толку всякими благородными и оптимистическими предположениями. Не слушайте оправданий. Подозревайте до последнего, и тогда вас не застанут врасплох.

Вот почему так взволнованы все сотрудники редакции «Усыпальницы». Энтузиазм, с которым изводит нашего брата лорд Саразин, мечтающий прославиться в веках, давно известен в не-мертвой среде. Не уступают ему по силе разве что ненависть, которую питает к победителям своего отца король Килгаллен, зависть, снедающая короля Ройгенона, и страх перед Кассарами, которым охвачен весь Лягубль и его король Тукумос. Что тут скажешь? Кассарийцы здорово побузили при Пыхштехвальде и во время Котомасических войн, и в Войне Семи Королевств. Да разве упомнишь, где они сеяли ужас, смерть и разрушения? Где могли, там и сеяли, а способности у них выдающиеся.

Что же до любимого персонажа наших центральных статей герцога Зелга Галеаса да Кассара, то он обзавелся преданными и весьма могущественными друзьями в таких дальних пределах, как геенна огненная, и как же его не забояться с еще большей силой?

Так что заговорщиков тоже можно понять, что вовсе не означает, что мы одобряем и поддерживаем их начинания в их склочном деле.

Саму эту статью герцог кассарийский может считать, как дружеским предупреждением, так и шпионским донесением нашего репортера (в последнем случае редакция охотно примет скромное денежное вспомоществование, нескромное денежное вспомоществование, неприлично нескромное денежное вспомоществование, или же вопиюще дорогой подарок на выбор). Заранее благодарны за ваш правильный выбор.

P.S. Делайте же с этим что-нибудь, пока Рыцари Тотиса со своими союзниками не извели нас под корень. Искренне ваши, умертвия, духи, феи, призраки, вампиры, оборотни, демоны и прочие.

Пучеглазые бестии торжественно объявляют о торжественном открытии таверны «Пучеглазые колбаски». Потому что это выгодно