ГЛАВА 6

Двери открываются в 7.30. Неприятности начнутся в 8.00

Афиша первого публичного выступления Марк Твена

На этот раз голубой замок Гон-Гилленхорм не показался Зелгу неприступной твердыней. Исполинские стены и башни ходили ходуном, как при сильном землетрясении или пробуждении вулкана. Кассариец еще ни разу лично не присутствовал при извержении, но был уверен, что более слабое сравнение тут неуместно. Казалось, в подземельях крепости набухает огромный громокипящий лавовый пузырь или беснуется хтоническое чудовище — или Думгар сцепился с Лилипупсом.

Он чувствовал замок так же отчетливо, как собственное тело. Он содрогался, стонал и задыхался от невыносимого напряжения. Он преисполнился решимости стоять до конца, но страшился того, что было заключено в его утробе.

Да и окружающее пространство полностью переменилось. Небо потемнело, нахмурилось и грозно нависло над башнями; сумрачный серый свет едва пробивался сквозь свинцовые тучи, как бывает ненастным рассветом; ветер стонал, пророча беду, хватал за руки и одежду и не давал пройти.

Стражи встретили его на мосту у ворот, и сердце некроманта заколотилось сильнее от острого чувства опасности, ползшего за ними неотвязной тенью. Ему казалось, он чувствует пропитавший все вокруг запах безнадежности и отчаяния.

— Ты пришел, владыка, — устало прошелестел один из стражей.

Его некогда дорогой плащ висел оборванной жалкой тряпкой, доспехи потускнели, рукоять меча потерлась и пропиталась потом, как бывает только после нескольких месяцев тяжелых боев. Да и сам он выглядел уставшим, даже изможденным. Лицо потемнело, осунулось, у рта пролегли жесткие складки, лоб словно пропахали две борозды — длинные глубокие морщины рано постаревшего человека. Зелг хотел было спросить «Что с вами?», но не стал, не посмел. Он отлично знал, что здесь происходит.

— Мы отчаялись увидеть тебя, господин, — заговорил второй сорванным надтреснутым голосом. — Нам нужна помощь.

— Я вижу.

— Он становится сильнее с каждым днем.

— О, я знаю.

Стражи не упрекали герцога за то, что он так опрометчиво, так безрассудно ворвался в их жизнь, разбудил спящего и оставил их наедине с противником, стремительно обретающим могущество, но он и сам понимал, что кругом виноват.

Земля под ногами затряслась, и с ближней горы двинулась лавина. Как несокрушимая армия, поглощающая все на своем пути, сметающая живое и оставляющая позади себя лишь руины и смерть, она покатилась по крутому склону, выворачивая с корнем деревья, срезая утесы и выступы, навсегда преображая пространство. Зелг как завороженный следил за движением чудовищного белого змея, струившегося от вершины к подножию, и думал, что это в каком-то смысле прообраз его самого — он так же необратимо изменял мир, и после него безвозвратно исчезало то, что веками существовало до. И никакими силами невозможно исправить это.

Чудовище под ногами заворочалось сильнее, замковый двор вздыбился, мост заходил ходуном, Зелг покачнулся и едва не улетел в пропасть. Страж подхватил его под руки в последний миг.

— Благодарю тебя… — некромант замялся. Он не знал, как зовут его спасителя и защитника. Ему стало неловко.

— У меня нет имени, повелитель, — невесело усмехнулся тот.

Молодой герцог собрался было удивиться, что воин так безошибочно угадал его мысли, но вовремя спохватился — ведь тот тоже в каком-то смысле был его мыслью, чуть больше, чем просто мыслью, может, не чуть, а намного больше, но все-таки…

Двое воинов стояли перед ним, похожие как братья — высокие, синеглазые, с волосами цвета соломы, выгоревшей на солнце. Один — пошире в плечах и чуть пониже; второй — на полголовы выше, с широкими веснушчатыми кистями и белесыми бровями и ресницами. И Зелг вдруг вспомнил, когда впервые увидел их.

Это случилось в Аздаке, одним грустным дождливым вечером. Ему было что-то около пяти лет, он подхватил простуду, долго не мог выздороветь, несмотря на то, что лекарь прописал ему чуть ли не шесть микстур одна другой противнее, и матушка Ласика недовольно ворчала, упирая на то, что другим женщинам куда больше повезло и с мужьями, и с детьми. Первые — живы и заботливы, вторые — здоровы и послушны, а она вынуждена сидеть сиднем в старом замке с вечно больным ребенком, хотя еще вполне молодая и красивая женщина и могла бы устроить свою жизнь. Теперь-то Зелг понимал, что это было не взаправду, что эти жалобы оставались пустыми словами, таким немудрящим припевом ежедневной песенки. А на самом деле Ласику и Ренигар вполне устраивал статус вдовы одного из самых знатных и загадочных вельмож Ламарха и огромное содержание, которое неведомые, но преданные слуги исправно выплачивали ей на наследника кассарийских некромантов. И толпы поклонников вовсе не осаждали двери ее дома, даже в молодости, о которой она любила вспоминать так, будто это происходило не десять лет, а века тому. За неимением подлинного прошлого она увлеченно создавала вымышленное, где была окружена женихами, хороша собой, весела, мила и приветлива. Повзрослев и помудрев за последний год, принесший ему столько испытаний, кассариец стал лучше понимать покойную матушку и даже немного ей сочувствовал. Возможно, она и желала быть такой, как в своих фантазиях, но ей недоставало таланта и душевных качеств. И когда выпал шанс изменить жизнь, она им не воспользовалась. Пока Зелг был ребенком, он оставался заложником ее неразумных поступков и дурного характера, а ведь это не он изобрел правило, что «посеешь поступок — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу».

Словом, в тот пасмурный вечер, лежа в темной, плохо освещенной детской, он воображал, что у него есть два добрых друга и защитника. Братья-рыцари Эгон и Тристан. Просто сейчас они где-то далеко, очень далеко отсюда, но однажды они явятся к нему. Или он сам отыщет их в огромном мире. И уж эти рыцари, мечтал он, никогда не оставят его в одиночестве, никогда не предадут и защитят от любых бед и напастей, и даже самых грозных врагов. И в подробностях представлял себе голубые с алым подбоем плащи, сверкающие доспехи, шлемы с высокими гребнями. И видел лица — вот эти самые лица: прямые носы, белесые брови и ресницы, пронзительные синие глаза. Правда, они не казались такими уставшими и измученными, и у них еще не было таких морщин, но все-таки это были они — не ошибешься.

— Спасибо, Эгон, — сказал Зелг негромко. — Благодарю тебя, Тристан.

Рыцари, казалось, не удивились.

— Во славу Караффа! — ответили они.

Этого Зелг никогда не придумывал. А, может, он просто не помнил, что придумывал? Теперь он был не настолько уверен во многих вещах, как прежде.

— Как он?

— Очень вырос. Возмужал.

— Едва не вырвался из подземелья.

— Мы заперли подвал и завалили его. Мы охраняем его денно и нощно. Но там, внизу, он властвует уже безраздельно.

«Неужели все настолько плохо?!» — с тоской подумал Зелг. — «Неужели спящий так силен, а я так слаб?».

— Сколько вы продержитесь? — спросил он вслух.

— Не слишком долго. Нам бы действительно не помешала помощь.

Герцог хотел было ответить, что знать бы еще, у кого ее просить и как предоставить, однако не захотел тревожить измученных Стражей. Эгон и Тристан, возможно, и сами догадывались о его проблемах, но, как верные слуги, не позволили себе ни жалобы, ни упрека. От этого Зелгу стало еще тяжелее на душе.

— Я вернусь очень скоро, — пообещал он. — Найду способ снова усыпить его и вернусь.

— А если такого способа нет? — тихо спросил Тристан.

— Тогда я сражусь с ним.

— Во всяком случае, — улыбнулся Эгон, — тебе не придется сражаться в одиночку. Мы всегда будем рядом с тобой.

— И на твоей стороне.

— По какую бы сторону она ни оказалась.

Некромант подумал, что это, пожалуй, весьма опрометчивое обещание. Но рыцари вновь услышали его невысказанные мысли.

— Мы — твои Стражи, — сказал Тристан. — И мы будем с тобой и в зле, и в добре.

— А если я паду в этой битве? — спросил кассариец.

— Мы будем с тобой и в жизни, и в смерти. И в бытии, и в небытии.

Замок сотрясся с новой силой, и небо над ним заклубилось дымом пожарища.

— Тебе не совладать с ним без моей помощи!

Такой знакомый, такой чужой голос шквалом пронесся по замковому двору, отражаясь эхом от башен, зубцов и неприступных стен. Он звучал ясно и звонко, словно каменные своды подземелий больше не служили ему препятствием, и от этой внезапной близости Зелга мороз продрал по коже.

— Я — это ты! Владыка Кассарии и Караффы! Где твое легендарное могущество?! — громыхал голос. — Ты слаб без меня, и знаешь это! И он знает! Ты хочешь потерять все? Рискнешь всем, чтобы победить самого себя? Я не желаю умереть тут, пока ты там играешь в свои странные игры! Прими меня! Приди ко мне, и ты станешь непобедимым!

— И часто он так распинается? — спросил некромант.

Эгон сухо улыбнулся.

— С нами он говорит редко и не так ласково.

— Ты ведь даже не подозреваешь, с кем имеешь дело на этот раз?! Я-то точно знаю, что ты блуждаешь в темноте! Ты полагаешься на своих великих союзников, но в жизни и смерти человек невыносимо одинок, и твою судьбу они не отыграют, даже если бы захотели. Это ведь не роль, дружище, ее не передать другому актеру.

Зелг подумал, что его молчание тоже может восприниматься как проявление слабости, но ему так не хотелось говорить со своим узником. Он испытывал странную смесь скуки, печали и неприязни. Спящий во всем прав, но правота его странного толка — чересчур очевидная, чересчур правильная, как это ни смешно. Он шевельнул губами, но не издал ни звука.

— Ты глух, слеп и немощен, ибо разорвал себя надвое, и тратишь все силы, чтобы сохранять разрыв. А они пригодились бы тебе в другой битве, ох как пригодились бы, но ведь ты упрям… Ты упорен… Ты глуп!!!

От этого последнего истошного крика замок содрогнулся еще раз, и сильнее. Какой-то камень сорвался с фронтона и с грохотом упал на черную брусчатку, расколовшись на несколько фрагментов.

— А ведь вместе мы смогли пройти по этому мостику и воплотить твою несбыточную мечту, вместе смогли бы противостоять твоему главному врагу, но ты безумен в своем упорстве, и потеряешь ее! Очень скоро потеряешь! Беда только, что вместе с тобой и я лишусь всего!!!

Зелг вздрогнул. Не стоит оставаться тут надолго. Что бы он ни говорил себе, а его узник сумел-таки затронуть чувствительные струны — ничего странного, он знал о герцоге кассарийском абсолютно все, смешно даже пытаться утаить от него какие-то мысли и чувства.

Стражи, вероятно, понимали происходящее не хуже его самого.

— Тебе стоит поторопиться, владыка, — вздохнул Эгон, рассматривая обломки.

Зелг хотел было обнять их на прощание, но почему-то не решился. И долгое время еще сожалел об этом. А тогда он поднял руку в прощальном жесте и повторил так уверенно, как только мог:

— Я скоро вернусь.

— Мы будем тут, — отвечали они.

* * *

Видимо, внутренний голос господина Папаты любил театральные эффекты, потому что возник в его голове без какого-либо намека или предупреждения. Вот просто так. С бухты-барахты.

Бедный библиотекарь едва успел привыкнуть к постоянному безмолвию, царившему в лабиринтах его сознания. Он только-только отгоревал свое и стал приспосабливаться к новой жизни в одиночестве, и даже успел обнаружить несколько положительных моментов — так смельчак, пересекающий океан в утлой лодчонке, в конце концов, находит утешение в первозданном покое и полном слиянии с миром — как едва найденная гармония была нарушена.

— Всего два слова, — сказал голос.

Тому, как взвился в воздух господин Папата, позавидовал бы любой маг, осваивающий основы левитации, и любой птенец, выпихнутый заботливыми родителями из гнезда в рамках обучающей программы.

— Нервишки у тебя никуда не годятся, — заметил внутренний голос, богато интонируя это замечание. — Что, работа не ладится?

От природы лишенный мимики он годами осваивал разнообразные интонации, заменяя ими жесты, гримасы и широкий ассортимент выразительных взглядов. Сейчас он как бы с сожалением покачал головой и сочувственно поджал губы, но его взгляд говорил бы, что только господин Папата и никто иной виновен в своем жалком состоянии.

Самое обидное, что он, как всегда, оказался прав. Работа не то что не ладилась. Точный в формулировках библиотекарь не мог бы даже сказать, что она не шла. Она просто неподвижно стояла на месте, как памятник Горгонию Несокрушимому, поражающий всех и каждого не столько изысканностью, сколько монументальностью композиции.

А начиналось все так оптимистично. Сперва на славного библиотекаря обрушился целый водопад сведений о минотаврах обоих видов. За несколько недель он успел от корки до корки изучить их литературные и художественные вкусы, гастрономические пристрастия и модные предпочтения. Он знал, что минотавры женского пола в большинстве своем выписывают «Траво-Ядные новости», сетуют на отсутствие в продаже юбок с дырками для хвоста и красят копыта в нежной гамме от голубого и светло-зеленого до лавандового и фрез. А их сильная половина охотно и без последствий увлекается горячительными напитками, одобряет вооруженные столкновения и полуторные бифштексы, получает «Красный зрачок», спортивную газету «Быка за рога» и, в последнее время, журнал «Сижу в дупле».

Господин Папата ознакомился с самыми популярными проектами современных лабиринтов как для убежденных холостяков и одиноких дев, так и для многодетных семей. Неожиданно для самого себя изучил тонкости полировки рогов, особенности завивки хвостов и челок и нюансы правильного ухода за копытами. Он стал специалистом в нелегком деле ухаживания за гордыми и своенравными минотаврихами и до пульцигроша уточнил размер среднего жалованья минотавра-телохранителя. Исписав чуть меньше трехсот страниц аккуратным разборчивым почерком, он понял, что ничуть не продвинулся в своем исследовании. Он узнал все — и не выяснил ничего.

Как пояснил ему тот самый сообразительный лакей, которого граф да Унара сначала отрядил ему в помощь, а затем коварно отозвал обратно, есть такие скрытные люди, которые вроде сообщают тебе все подробности своей биографии. Они рассказывают столько разных историй, что ты свято уверен, что знаешь всю их подноготную. Однако, поразмыслив, понимаешь, что не услышал ничего существенного. Воспоминания детства о том, как ловили рыбок и бабочек, и как выглядели лягушки в соседнем пруду, и рыжий котенок, таскавший у бабушки сметану — это, конечно, замечательно; а вот чем занимается этот человек, как зарабатывает на кусок хлеба, о чем думает, что случилось с ним после того, как он перестал лазить по яблоням и охотиться на жуков, какая утрата серьезнее порванных в четыре года штанов его постигла, не знает никто. В эту ловушку и попался господин Папата, перекапывая чертову прорву книг, справочников, энциклопедий, газет и журналов о минотаврах и для минотавров.

В библиотеке вы можете найти гораздо больше того, что вам нужно, но не только не то, что вам нужно

Эндрю Руни

Однообразный поток информации немного оживляли редкие сообщения о том, что наконец-то найдена легендарная корона, дающая право взойти на трон рийского царства. За полтора тысячелетия знаменитый артефакт находили три десятка раз, и каждый раз грандиозный триумф оборачивался жутким конфузом, что не мешало следующим авантюристам уповать на чудо и полагать, что к ним-то фортуна повернется улыбающимся лицом. Однако увлекательные и забавные истории поисков, находок и жестоких разочарований были всего лишь занимательным чтивом и ничего не добавляли к исследованию господина Папаты, которое увязло в ненужных фактах, как печально известная армия Турнара Второго Аздакского в тифантийских болотах.

Турнар Аздакский мечтал прославиться как покоритель известного мира, а вместо этого стал всемирно известным образцом недотепы, и дикие племена чоприков и кукорисов пугали детей его печальной судьбой, требуя, чтобы те учились ориентироваться на местности. Господин Папата боялся повторить его бесславный путь.

Дело было даже не в начальнике Тайной Службы, хотя докладывать ему о провале своей миссии библиотекарю хотелось меньше всего. Он не мог не признать, что граф да Унара — человек вполне адекватный, и не станет строго взыскивать за неудачу, особенно, когда очевидно усердие. Но ситуация глубоко задевала самого исследователя, его профессиональную гордость и самолюбие. Имея в своем распоряжении такой бесценный источник информации, как закрытые палаты тиронгийской королевской библиотеки, хранилище книг-артефактов и древних летописей — неужто он не сумеет сделать хотя бы одно открытие?

Но минотавры умело хранили свои тайны за непроницаемой завесой ошеломительного количества пустячных сведений. Нервное напряжение достигло верхней точки, силы были на исходе и внутренний голос явился со своей критикой совсем не вовремя. Или вовремя. Тут уж с какой стороны посмотреть. В конечном итоге, даже благовоспитанному библиотекарю необходимо порой отвести душу и выплеснуть негодование в соответствующих выражениях.

Так что, когда блудный внутренний голос, откашлявшись, внушительно повторил свое «Всего два слова!», ответом ему было грозное молчание.

— Когда Спящий проснется! — голос перешел на драматический шепот.

— Это три слова, — машинально откликнулся господин Папата, подбиравший соответствующие выражения.

— Сам дурак, — не остался в долгу голос.

На сей раз это действительно были два слова. Но обидные.

И господин Папата хлопнул дверью.

Мысленно. Но очень громко.

* * *

Люди только тогда сообщают нам интересные сведения,

когда мы им противоречим

Б. Шоу

А между прочим, скажет наш сострадательный читатель, в не таких уж и далеких Малых Пегасиках живет любящая мать, чье сердце, наверняка, рвется на части от тоски и тревоги за свое дитя. И почему-то никому нет дела до того, как она пережила известие о покушении на сына, как не спит ночами, как украдкой смахивает слезинку, всматриваясь вдаль — в ту сторону, куда однажды ушел Такангор, и ей кажется, что она видит, как он спускается по тропинке мимо виноградников, как ускоряет шаг, чтобы быстрее добраться до нее и прижать ее к сердцу. А потом она понимает, что это всего лишь фантазия, сон наяву, и отворачивается от холмов, чтобы не бередить душу напрасными надеждами. Но как чутко она прислушивается к каждому шагу: а вдруг сегодня принесут весточку от сына, и на короткое время ей станет чуть спокойнее…

Что тут скажешь? Все так.

Почти все.

Заглянув сейчас в Малые Пегасики, мы многое обнаружили бы на своем месте: изумрудные холмы, едва тронутые легкой желтизной; золотисто-зеленые виноградники; ту самую симпатичную тропинку, ведущую к древнему лабиринту, чарующий пейзаж с водопадом и беседкой; яблони, ветви которых сгибаются до земли под тяжестью спелых плодов — но не одинокую фигуру матери, с тоской во взоре всматривающуюся вдаль.

Мать как раз наводила порядок в рядах своих отпрысков, и вся округа притихла и затаилась, стараясь не попасть ей под горячую руку. Изумительные окрестности опустели, лошади с крыльями перелетели на другой берег Нэ-нэ, подальше от тайфуна Мунемея, сатир удрал в таверну «На рогах» и отсиживался там в дальнем углу, а мадам Горгарога, хотевшая заглянуть на огонек, разумно решила зайти немного позже. И влюбленная парочка лесных духов перебралась из тенистой рощи поближе к храму мадам Хугонзы. Не здесь, во всяком случае, не сейчас стоило искать тишины и уединения.

Если сердце Мунемеи и рвалось на части от тревоги, то она умело скрывала этот факт от окружающих. А вот натянутый в струну хвост, налитые кровью глаза и дергающиеся от возмущения уши не то не смогла, не то не захотела скрыть, и виновник ее дурного настроения сейчас наскоро прощался с жизнью.

— Я говорила, в тайник руками не лазить?!

— Говорили, маменька, но это же тайник, — храбро отбивался Бакандор.

— И что из этого?

— Следовательно, он манит своей нераскрытой тайной юные пытливые умы, вроде моего.

— Юные пытливые умы вроде твоего должны бы уже представлять себе пагубные последствия настойчивого непослушания. Я была снисходительна к вам с братом, и это закончилось нарушением дисциплины. Пойдем другим путем.

Рога на голове у Бакандора зашевелились от ужаса.

— А ведь я, маменька, стану сопротивляться, — предупредил он.

— То есть жизнь тебе окончательно надоела?

— Лучше умереть стоя, чем не попытаться выжить.

— Забавная мысль, — одобрила Мунемея. — Кто подсказал?

— Сам породил. Когда выживу, запишу в блокнотик.

— Если выживешь, — тонко намекнула любящая мать, — начни составлять «Самоучитель игры на нервах». Гарантирую грандиозный успех.

Она еще гневалась, но хвост уже не торчал как копье, а приобрел некоторую мягкость, хотя еще время от времени приходил в движение и хлестал ее по бокам.

Бакандор жестоко корил себя за лень и непредусмотрительность. Еще полторы недели тому Милталкон вычитал в «Красном зрачке» объявление о наборе на заочные курсы Правильного Бегства и даже заполнил от их имени две анкеты. Но потом они отвлеклись на что-то и забыли их отправить. Теперь он пожинал плоды своей недальновидной стратегии. Вот этим и отличался от них великий брат: продуманная четкая тактика и тонко проработанная стратегия. Если Такангор чего-то хотел, он всегда этого добивался и знал, как именно достичь желаемого. Хотел вставить в нос золотое кольцо — пошел и вставил. Хотел стать самым популярным чемпионом Кровавой Паялпы — и стал. Хотел прославиться как лучший полководец — пожалуйста, о нем чуть ли не каждый день пишут все столичные газеты. Не хочет чеканить имущество для женитьбы — и ведь наверняка не чеканит.

Бакандор прикинул, чем являются настойчивость и упорство — тактикой или стратегией, но не смог сходу сообразить. Он был уверен, что в этом виновато нервное потрясение, практически шок, испытанный им, когда ласковая мать застукала его на очередной попытке вскрыть таинственный ларец и призвала к ответу таким нежным голосом, что с потолка пещеры посыпались каменная крошка и пыль.

На громовые раскаты ее голоса явился Милталкон с твердым намерением защищать брата до последней капли крови. Раньше роль защитника лучше всех удавалась Такангору, но в его отсутствие кто-то должен был взвалить эту тяжкую ношу на свои плечи.

— Стой на своем, — шепнул он брату, когда Мунемея отвлеклась на какой-то посторонний шум снаружи. — Я вот думаю, ну что она может нам сделать? Не убьет же, в самом деле?

— Недостаток воображения — плохая защита, и безопасности не гарантирует, — сказал родной голос над самым его пуховым ухом. — Вот берите пример с сестер: сидят тише воды, ниже травы, стучат молоточками — невпопад, конечно, притворяются, что работают, а на самом деле — прислушиваются.

— Они хитрые, — обиженно прогудел Бакандор. — Они же девчонки. А нам с братом присущ рыцарский героизм и самопожертвование во имя неведомой, непонятной, но прекрасной цели.

— Это не героизм, а фанатизм.

— Почему это? — обиделись будущие герои.

— Потому что откуда известно, что цель прекрасна, если она неведома и непонятна.

— Ну вот, — огорчился Милталкон. — Мало нам хитростей, так вы, маменька, сюда еще и логику приплели.

— Хитрость нужна воину не меньше, чем логика. А полководцу — и подавно. А теперь к делу. Как втолковать вам, что в этот ларец нос совать не следует?

— Очень просто, — отвечал Бакандор, ставший безмерно отважным после того, как вообразил, что он все равно уже мертв, и терять больше нечего. — Скажите, почему нельзя.

— Вы чудесные дети: добрые, честные, отважные, сильные, — внезапно смягчилась Мунемея. — Вас ждет великая судьба. Но в этом ларце лежит вещь, которая никогда не будет принадлежать ни одному из вас. Она ждет своего нового хозяина, и я берегу ее для него. Я уже говорила вам — это совсем другая жизнь и совсем другая смерть. Она предназначена не вам. И поскольку сейчас вы логично спросите, так что же это, я отвечу так: в свое время узнаете.

— Маменька! Вы понимаете, что только напустили туману и еще больше нас заинтриговали?! — вскричал раздосадованный Милталкон. — А коварным заявлением, что это чужая вещь, вы начисто перекрыли нам возможности для импровизации и успешного взлома.

— Уверена, что я хорошо вас воспитала, — согласилась Мунемея. — Терпение, молодые люди, терпение. Победа в результате достается не самому сильному и не самому хитрому, а самому терпеливому.

— Вам хорошо, вы-то знаете, в чем секрет, вам не нужно все время ломать над этим голову! — укорил Бакандор.

— Мне есть над чем поломать голову, кроме этого.

— А где вы берете тему, если вокруг ничего не происходит?

Мунемея уставилась на сыновей не то с восхищением, не то с сожалением. Они не поняли.

— Вокруг всегда происходит что-то судьбоносное. Нужно просто внимательно смотреть.

— Куда?

— Да хотя бы в сегодняшний номер «Королевского паникера».

Братья переглянулись.

— Там, наверное, опять про политику.

— А война, по-вашему, что такое?

— Сражения и битвы!

— Война — это тоже политика и ничего, кроме политики.

Война — это продолжение политики другими средствами

Жорж Клемансо

— Маменька! — вскричали минотавры в непритворном ужасе. — Что вы такое говорите! Политика — это жутко скучно. А война — весело и отрадно.

— Кого я воспитала! — вздохнула Мунемея.

— Надежду и опору. Утешение на старости лет, — бодро отрапортовали братья.

Тут Бакандор, как старший и более искушенный в отношениях с прекрасным полом, сообразил, что наступил как раз тот самый момент, когда молчание — золото, но он этот момент уже упустил.

Мунемея скрестила руки на груди.

— Надеюсь, мы закончили эту милую беседу?

— Да, да, — нестройным дуэтом запели Бакандор и Милталкон. — Закончили. Мы все равно торопимся. У нас еще столько дел по дому, столько дел. И бублихулу прополоть, и вот еще надо имущество чеканить, и воды наносить, и лабиринт подмести, и посуда у нас там где-то… где-то там… посуда.

— Ну, если посуда, не смею задерживать, — сказала Мунемея. — А когда вырастите три куста роз, откройте газету, полюбопытствуйте, что в мире происходит и что, соответственно, произойдет в ближайшее время.

— Как ты думаешь, про три куста роз — это она иносказательно или в приказном порядке? — тревожно спросил Милталкон.

— А про газету?

* * *

Если правильно перечеркнуть минус, получится плюс

Хотя в поместье творилось сущее светопреставление, удача была скорее на стороне кассарийцев. Рассматривая впоследствии возможные варианты, все единодушно согласились с тем, что как бы трудно им ни пришлось, могло быть гораздо хуже.

Во-первых, воркующие жених и невеста, Намора и Мумеза, весьма своевременно отправились в путешествие, чтобы укрепить пошатнувшуюся из-за мелких разногласий идиллию. Они намеревались посетить нескольких коллекционеров фарфора и фаянса, навестить самых выдающихся поставщиков керамики и завернуть по дороге в два-три антикварных магазинчика где-нибудь в провинции, где нравы посвободнее, а продавцы мыслят шире и масштабнее, и потому, завидев в дверях грандиозную тушу существа, на котором буквально огненными рунами написано, что он демон, не хлопаются в обморок, не мчатся со всех ног вызывать экзорциста с суицидальными, вероятно, наклонностями, не таращатся как на худший кошмар своей жизни, а расплываются в улыбке и щебечут:

— Хвала богам! Как хорошо, что вы зашли именно сегодня! У меня припрятан уникальный предмет специально для такого ценителя прекрасного, как вы! Ибо глядя на вашу восхитительную спутницу, только безумец усомнится в том, что в жизни вы предпочитаете самое лучшее и знаете в этом толк, — и вытаскивает из-под прилавка какую-нибудь кошмарную терракотовую кособуку. Вот такие лавочки Намора Безобразный ценил и любил, а Мумеза сдержанно одобряла. И поскольку вездесущие таксидермисты во главе с Морисом подбросили пару адресов в окрестностях Юкоки и Лялятополиса, самая активная и бескомпромиссная пара Кассарии сейчас отсутствовала.

Во-вторых, Тотисовым промыслом, не иначе, бригадный сержант Лилипупс убыл в неизвестном направлении. Точнее, он полагал, что направление ему отлично известно, и он преследует распоясавшегося вампира с целью пресечения, упрека, назидания а, если потребуется, то и расправы. Однако безумие охватило весь замок, и магический кидацл не миновало пагубное влияние неведомой силы. Поэтому князь Мадарьяга удачно избежал встречи с сержантом, чего нельзя сказать о племени орков-каннибалов, прославившихся на весь Ламарх тем, что в тот день они поголовно обратились в вегетарианство и обрели себя в благочестивом огородничестве.

В-третьих, дама Цица Хвостокрут, и в обычном расположении духа способная на многое, а при соответствующих обстоятельствах — на гораздо, гораздо большее, все еще гостила на острове Нуфа у радушных амазонок, которые нашли в ее лице лучшую слушательницу легенд о Такангоре. Опять-таки, отсутствие в замке самих амазонок тоже сыграло положительную роль в скором восстановлении мира и порядка.

Кехертус с дядей Гигапонтом были приглашены на торжественное открытие первого заседания кружка Молодых Паукеров, и отправились посмотреть, что это за организация, стоит ли брать ее под покровительство либо, напротив, надлежит разогнать и запретить на веки вечные. Много выяснить им, увы, не удалось, ибо начинающих паукеров подвел недостаток воображения. Видимо, они представляли себе Кехертуса умозрительно, и, видимо, как-то иначе. Благородный паук весьма огорчился, когда весь кружок чохом и гамузом ударился в паническое бегство, оглашая округу паническими же воплями бессмысленного, но весьма убедительного содержания. Во всяком случае, к бегству паукеров очень скоро присоединились несколько странствующих торговцев, два путешественника, любовавшихся изумительным закатом всех оттенков спелых цитрусовых, и дева легкомысленного поведения, поджидавшая ценителей ее далеко не несомненной красоты возле дорожного указателя.

Люди с криками разбежались, и лимонно-апельсиновый закат целиком и полностью достался двум паукам, неторопливо возвращавшимся в замок. Из-за паукеров они пропустили волшебное представление Общества Рыболюбов, о чем сдержанно сожалели и уже не так сдержанно порицали членов разогнанного кружка.

— Полагаю, дядя, не стоит в будущем отвлекаться на приглашения неизвестных организаций, фанатиков, а также энтузиастов-передвижников, — заявил расстроенный Кехертус. — Если такое повторится, это может понизить мою самооценку.

Гигапонт ответил в том смысле, что блистательный паук из их фамилии не может повышать или понижать свою самооценку, сообразуясь с мнением неизвестных науке созданий, да и мнение известных тоже мало кого волнует. А вот от паукеров, кем бы они ни были, пускай даже молодых, лично он ожидал большего. И приготовил трогательную благодарственную речь на десять с половиной минут с вдохновляющими цитатами, милыми шутками, парой стихотворных строк и одним анекдотом пикантного содержания, который намеревался рассказать, если аудитория окажется благодарной. Теперь же он готов передать эту речь милорду Такангору, которому как раз пришло приглашение из Общества Боевых Лесорубов. И он хочет лично присутствовать либо при том, как генерал произнесет эту речь перед слушателями, либо при том, что случится с Боевыми Лесорубами, если они решат разбежаться как слабые духом паукеры.

За этой увлекательной беседой они дошли до окраины Виззла, где их глазам предстало удивительное зрелище, ничуть не хуже пропущенного представления с участием монстра Ламахолота и вполне способное заменить выступление троллей-фольклористов с факельным шествием в придачу.

Главная улица Виззла выглядела такой потрепанной, будто по ней прошелся смерч. Привычные взгляду вещи встряхнуло и перемешало неведомой силой: большинство особняков стояли нараспашку и возмущенно скрипели входными дверями; повсюду — на дороге, под ногами, в пыли — валялись домашняя утварь и предметы обихода. Домовые, призраки и духи предков выглядели странно смущенными и взъерошенными как после доброй потасовки. Ковылял куда-то печальный помятый Борромель, похожий на проигравшего ветерана Липолесской битвы. Горгона Ианида впервые предстала перед публикой в головном уборе, смахивающем на чалму. Чалма вздыбливалась, дергалась, извивалась и норовила съехать то на одну, то на другую сторону. Из-под повязки доносилось недовольное шипение. Птусик стоял в дверях харчевни на одной лапе, покачиваясь и с сочувственным интересом разглядывая что-то там внутри, судя по всему некогда замечательное, а нынче совершенно бесполезное.

Многому еще удивились благородные пауки, совсем недавно оставившие Виззл в мире и благолепии и совершенно обоснованно рассчитывавшие найти его в том же состоянии несколько часов спустя. Но, видимо, с беспокойных кассарийцев нельзя было спускать глаз ни на минуту.

У пауков, как помнит наш просвещенный читатель, десять глаз, поэтому Кехертус и его мудрый дядя заметили гораздо больше любопытных подробностей, чем их способен был увидеть за ту же единицу времени другой обитатель Кассарии. По этой причине они первыми приветствовали торжественную процессию, включавшую генерала Галармона, маркиза Гизонгу, господина главного бурмасингера, а также его непосредственного начальника графа да Унара. Возглавлял эту маленькую, но гордую компанию сердитый Такангор с внушительным свертком на плечах. Из свертка торчало что-то, отдаленно напоминающие ноги, но с некоторыми анатомическими деталями, принятыми в демонической среде.

Такангор возмущенно шевелил ушами, пускал пар из ноздрей и впечатывал копыта в землю с такой силой, что выворачивал траву с корнем.

Все, что походило на посылку или пакет, не могло оставить паука равнодушным.

— Упаковать надежнее? — спросил Кехертус, когда процессия поравнялась с ним.

— Сделайте одолжение, — попросил Ангус да Галармон.

— И потуже перевяжите, — добавил Фафут.

Такангор небрежно плюхнул ношу на землю. Из свертка раздалось протестующее ворчание.

— А что там у вас? — поинтересовался Кехертус, ловко работая задними лапами. — Сверток, надо признать, тяжеленький. Какой-то новый монстр?

Дядя Гигапонт нервно завозился у него на темени. В последнее время крохотного паука обуревала жажда великих свершений: он вознамерился составить самую полную энциклопедию монстров Ниакроха и, пользуясь случаем, включить туда свою кандидатуру. Статья о собственных героических деяниях давно созрела в его голове, оставалось только выплеснуть ее на бумагу. Лишний монстр, украсивший издание своей неоднозначной фигурой, пришелся бы теперь весьма кстати.

Не имеющие себе равных могут быть очень малы

Станислав Ежи Лец

— Гнусный злодей, — пояснил Такангор. — С неподобающими намерениями.

Многие намерения казались доблестному минотавру неподобающими, в этом с ним мог соперничать только бригадный сержант Лилипупс, поэтому Кехертус осторожно уточнил:

— Каковые намерения вызвали ваше негодование, милорд?

— Преступные, — сказал минотавр, с которого впору было ваять статую справедливого возмездия.

— И поступки, — поспешно вставил бурмасингер. — Худшее в его намерениях то, что он привел их в исполнение и превратил в поступки.

— Что-то случилось или что-то случится?

— А этого безобразия вам мало? — рассердился Галармон, делая руками широкие жесты, будто плыл против течения.

— Надо признать, Виззл выглядит несколько непривычно.

— Скажите прямо: как при нашествии Бэхитехвальда.

— Я не имел неудовольствия наблюдать его лично, — пояснил пунктуальный Кехертус. — И поэтому воздержусь от сравнений. Но припоминаю, что когда я разгромил пещерный храм Адриэн, там наблюдался подобный беспорядок. Ну, вот, — он с удовольствием оглядел свою работу, сделал еще несколько витков, добиваясь безупречного результата, и, наконец, пододвинул сверток пыхтящему минотавру. — Готово. Укусить?

— Вообще-то стоило бы, но не стоит. Нам предстоит обстоятельная беседа.

— Идемте быстрее в замок, — попросил Галармон. — Не нравится мне все это, ибо кажется частью какого-то коварного плана. Помнится, так же подозрительно я глядел по сторонам перед битвой под Меганой, и ведь не зря — именно там, пока мы как драконы сражались с тифантийцами, какое-то местное племя уволокло из обоза всю бульбяксу, недельный запас свежих пфуйцелей и почтовую телегу с секретными донесениями и свежей прессой. Вот до сих пор ломаю голову, на что им сдались секретные донесения.

— Прошлое полно нераскрытых тайн, — сочувственно вздохнул главный бурмасингер. — У меня тоже однажды украли портрет тещи в рамочке, хотя я прятал его в самом дальнем углу самого нижнего ящика.

— Необъяснимое безобразие, милорд. Но что все-таки сделал этот пакет? — не сдавались пауки.

Разумеется, дядю Гигапонта никто не слышал и он, как всегда, использовал племянника в качестве рупора, хотя в этом случае Кехертусу не нужно было диктовать вопросы: его так же живо интересовали подробности. Но красноречивые обычно друзья внезапно уподобились даме Цице и, кажется, даже Бургеже не удалось бы выдавить из них ни слова для сенсационного интервью.

Они прошли по самой окраине Виззла, миновали озеро, берега которого живо напоминали недавний пейзаж на Тутоссе — то же количество бездыханных, а вернее полудыханных тел вперемешку, сваленных в кучу без всякой системы, охи, вздохи, жалобы, причитания. Растрепанная Гризольда задумчиво сидела на замшелом валуне, и в свете полной луны смотрелась крайне трогательно и романтично. Лорд Таванель ворковал рядом. Сквозь него просвечивала гигантская туша монстра Ламахолота, лежавшего без сил на мелководье.

Ах да, мы забыли сказать. Пока суд да дело, в Кассарии наступила ночь — роскошная лиловая, с мириадами сверкающих созвездий, луной, похожей на яичницу-глазунью, в белковой шали из облаков, таинственными звуками и яркими вспышками падающих звезд, проносящихся по небосклону. И дядя Гигапонт призвал всех присутствующих поскорее загадать желание.

* * *

КОРОЛЕВСКИЙ ПАНИКЕР № 210

«Есть ли повод для беспокойства?»

Газета «Гриом хочет знать» со ссылкой на «Желвацинскую мысль», ссылающуюся на статью в «Громком голосе Аздака», которая опирается на сведения из источников, близких к тиронгийскому двору, поместила вчера странную и недвусмысленную публикацию, намекающую на то, что наш доблестный и справедливый король Юлейн Первый, презрев заветы и традиции славных предков, обязывающие монарха печься о благоденствии своих подданных, защищать их от врагов внешних и внутренних, а также быть земным провозвестником и охранителем законов Тотиса Всемогущего, переметнулся на сторону Тьмы в лице своего злокозненного кузена Зелга герцога Кассарийского, потомка некромантов, черного мага, властителя мертвых и новоиспеченного друга всех демонов Преисподней.

Слова «переметнулся» и «злокозненный» мы дословно процитировали из вышеупомянутой статьи, которая, с одной стороны, несказанно удивила, а с другой — невероятно встревожила редакцию газеты «Королевский паникер», ибо кому как не нам, трехглавым ватабасям пера, знать, как и почему пишутся и публикуются соответствующие материалы. Подобные инсинуации были бы невозможны без одобрения и поощрения или хотя бы без молчаливого согласия правящей верхушки Гриома, включая самого короля Килгаллена Трехглазого, однако подобное поведение нашего северного соседа вызывает искреннее недоумение, ибо Гриом еще помнит силу тиронгийского меча, мощь его рыцарей, талант его полководцев и всесокрушающее могущество его владык. Отсюда вопрос: с чего бы это так осмелело государство, в недавнем прошлом молившее нас о пощаде и милосердии и желающее навеки сохранить самые добрососедские отношения? Зачем бы вдруг королю Килгаллену и его лордам подвергать опасности мир и покой на наших границах — неужели только из ребяческого желания ущипнуть соседа или из ханжеских побуждений, которые сильны настолько, что затмевают все иные, куда более веские и практичные соображения?

Специальное предложение для рожденных летать!

В кратчайшие сроки изготовим и запустим заклинание «Ползающий Друг»

При покупке трех заклинаний одновременно предоставляется пятидесятипроцентная скидка на заклинание «Друг Семьи»

К сожалению, нашему корреспонденту не удалось сегодня взять интервью у главного специалиста по тонким дипломатическим играм, графа да Унара, ибо он сопровождает его величество короля во время визита нашего монарха в Кассарию. Однако наш специальный корреспондент уже отправился в дорогу, и мы уверены, что завтра получим подробный исчерпывающий комментарий из самого надежного источника.

Что же касается нелепых и панических слухов о том, что король Юлейн был похищен из дворца огненным демоном и сейчас томится в Геенне Огненной, то они представляются нам настолько смехотворными, что их даже нет смысла комментировать. Ибо если бы слухи эти хоть на какую-то долю соответствовали действительности, верный дворецкий его величества, господин Гегава непременно сделал бы соответствующее заявление для прессы, а также, исходя из опыта наших многочисленных коллег, из королевского дворца посыпались бы гневные опровержения, запреты и требования прекратить муссировать эту неловкую тему. Поскольку королевский двор хранит безмятежное молчание, а наши друзья и коллеги за пределами столицы отмечают приподнятое и радостное настроение всех без исключения членов королевского кортежа, проследовавшего по направлению к Виззлу вечером третьего дня с шутками, прибаутками, нестройным хоровым пением и прочими атрибутами неофициального поведения — как выразился один из комментаторов, цитируем, «будто Детский Гвардейский Приют на прогулке без наставников и воспитателей» — признаки насильственного похищения явно отсутствуют.

Артель «Ладушки и Ко» незаурядно исковеркает предметы

старины и современности.

Любые фантазии за ваши деньги

События последних месяцев заставили нас пересмотреть наши устаревшие, косные взгляды на роль и место кассарийцев в истории, политике и экономике Тиронги. Королевский кузен Зелг да Кассар проявил себя добрым другом, щедрым дарителем и благородным рыцарем. Но окажутся ли другие столь же объективными? Сумеют ли преодолеть тысячелетние страхи, многовековые предрассудки и, что греха таить, страшную память о событиях прошлого? Ведь победитель при Пыхштехвальде — Узандаф Ламальва да Кассар до сих пор считается одним из самых грозных завоевателей; одно имя Люкумболя Саласана да Кассара наводит ужас на жителей Таркеи, Ниспа и Лягубля; тенью Эрайя Руйи да Кассара пугают непослушных детей в Лешвеке и Желвацинии; Харцуцуй трепещет при слове кассарийцы. Если кто-то пожелает вызвать страх в сердцах людей, это будет легко сделать, ибо грозная слава кассарийских некромантов добыта ими в жестоких боях, запечатлена в веках потоками крови и скреплена нерушимой печатью смерти, с которой они одни на короткой ноге.

Поэтому мы не устаем задаваться вопросом: что происходит в Гриоме? Только ли в Гриоме происходит «это»? Чем оно грозит Тиронге? Есть ли поводы для серьезного беспокойства?

В связи с непомерным раздуванием штатов, Международный Дом Контрабандной торговли приглашает на работу продавцов-спекулянтов под девизом «Нам нужны вы, а не ваш опыт». Обязательно иметь при себе желание работать в торговле. Официальное трудоустройство. Бесплатные курсы повышения квалификации. Карьерный рост.

* * *

Уж если пессимисты и сейчас недовольны,

то я не знаю, чего им еще нужно

Максим Звонарев

Открыв глаза, Зелг первым делом увидел безмятежную физиономию своего домоправителя. Думгар сидел рядом с его постелью, никем не руководил, ничего не приказывал, не предпринимал решительных мер, не спасал положение, а просто рассматривал своего господина, как любящая бабушка, которой удалось наконец уговорить внука-сорванца поспать днем.

Герцог повертел головой. Шея невыносимо ныла, в затылке ломило, в висках стучало, но — все познается в сравнении — в целом он чувствовал себя просто прекрасно. По крайней мере, череп его не раскалывался на отдельные мелкие фрагменты, кипящая лава уже не струилась по воспаленным мозгам, и глаза не казались двумя раскаленными шариками, которые кто-то по недоразумению врезал ему в голову.

Затем он осторожно осмотрел свои покои. Здесь было на удивление тихо и спокойно. Никаких следов жестокого разгрома, которые герцог так боялся увидеть. Похоже, на этот раз обошлось. Зеркальный двойник лежал поперек кровати в сапогах и плаще и безмятежно похрапывал, раскинув руки и ноги. Зеркальный Думгар как раз перекладывал его поудобнее, а несколько домовых, сокрушенно вздыхая, собирались избавить его от обуви. Там же, в зеркале, доктор Дотт в знакомом веночке из лилий попивал эфир, но по эту сторону амальгамы ни доктора, ни лилий, ни эфира не наблюдалось, и молодой некромант почувствовал себя несправедливо обделенным.

— Думгар, — позвал Зелг.

— С возвращением, милорд.

— Спасибо. Как ты?

— Отменно, милорд. Благодарю вас.

Зелг помолчал.

— Караул? — уточнил он.

— Не сказал бы.

— Я ничего не учудил?

— По сравнению с окружающими, вы вели себя тихо, как мышка. Приняли пару пышных поз, эффектно поменялись в лице: одну морду я бы, пожалуй, запечатлел для какого-нибудь изваяния. Немного поклубились, померцали белым и синим пламенем, но — прошу заметить — ничего не подпалили.

Голем невозмутимо повел глазами вправо. Там стояла огромная медная чаша — не чаша, а полноценная ванна с водой.

— Я припас на всякий случай, но не пригодилось. Вы держались молодцом, мой мальчик, и все прошло просто отлично. Ну, как там ваши горные владения?

— Хотел бы я разделить твой оптимизм! Все гораздо хуже, чем в прошлый раз. Мои стражи делают невозможное, но силы их на исходе. Думгар, он обрел могущество. Я чувствовал его, он мечется в подземельях, крушит замок и окрестности и, боюсь, каменные стены скоро не удержат его. Он чудовищно силен.

— Вы тоже не мотылек.

Зелг внезапно почувствовал невероятное облегчение и расхохотался.

— А как себя чувствуют остальные?

— Кто как. В основном — приходят в себя, удивляются и делятся впечатлениями, коих, как вы сами понимаете, хватит надолго.

— Князь Мадарьяга еще не возвращался?

— Нет.

— А Лилипупс?

— Тоже не появлялся.

— Надеюсь, никто из них не пострадал.

— Один другого стоит, — уверенно заявил Думгар. — Они договорятся.

— Что это вообще такое было?

— Полагаю, эпидемия безумия. Общий припадок. Все понемногу сошли с ума, каждый по-своему, как умеет. — Дворецкий сделал внушительную паузу и внезапно добавил. — Сходить с ума тоже нужно уметь, а то потом хлопот не оберешься.

— И откуда нам принесло эту заразу?

— Наверняка не скажу, но, говорят, у милорда Топотана есть правдоподобное объяснение. Он собирает всех в тронном зале. Мне сообщили, что он что-то принес или кого-то добыл, или кого-то пленил. Так что, если вы чувствуете в себе достаточно сил для продолжения дня, то нам стоит поторопиться.

Зелг поглядел в окно.

— Уже, между прочим, ночь, — вздохнул он.

— Ничто, кроме темноты, на это не указывает, — возразил последовательный домоправитель. — Наш день еще не закончился.

— А почему в тронном зале? — тоскливо спросил некромант, многострадальное тело которого категорически отказывалось тащиться по бесконечным галереям, коридорам и переходам на другой конец замка.

— Вероятно, генерал, как выдающийся стратег, предусмотрел, что ваши любознательные подданные также захотят выяснить, кто или что стало причиной их, прямо скажем, нелепого поведения. И в этом стремлении к истине их не остановишь. Вообразите, милорд, что тут начнется, когда все ваши друзья решат разместиться в вашем кабинете.

— Можешь не продолжать, — кивнул Зелг. — Я уже величественно следую в тронный зал.

На пороге спальни их встретили Узандаф с коробочкой, в которой потрясенно шуршали тараканы-зомби, покрякивающий Юлейн, смущенный Гегава и возмущенный доктор Дотт.

— Кто-то должен понести ответственность, — заявило привидение, нервно хлопая себя по карманам халата в поисках успокоительного. — Я успел сделать кому-то официальное предложение руки и сердца. Твердо помню, как произнес трогательную речь о том, что созрел для семейной жизни, готов остепениться, осесть у домашнего очага и даже завести три-четыре маленьких симпатичных привиденчика. Самое страшное, что, режьте меня, не могу вспомнить, перед кем именно я распинался.

— Не хочу огорчать вас, друг мой, — сказал король сочувственно, — но мне помнится, что вы произносили эту милую чепуховину, как минимум, трижды.

— Тогда мне лучше отсюда не выходить, — быстро сказал доктор. — Буду держать здесь оборону: хорошо, что еды и воды мне не нужно, а все, что нужно, вы будете приносить мне… да хотя бы под кровать его высочества.

Его высочество в изумлении уставился на черный халат. Либеральность либеральностью, гуманизм гуманизмом, но всему же есть мера. Оказалось, никакой меры нет.

— Пожалуй, я останусь с вами, — решил король. — Правда, мне нужна еда и вода.

Зелг не поверил своим ушам.

— Ты тоже хочешь остановиться у меня под кроватью?

— Под кроватью было бы здорово, лучше всего было бы у тебя под кроватью, но можно и просто в кабинете. Главное — под охраной.

— Ты сделал кому-нибудь предложение?

— Нет, конечно. Но я говорил, и тому есть свидетели, что душенька Кукамуна и тещинька Анафефа — мои любимые женщины и я собираюсь провести с ними вечность. Так что я себе не доверяю и хочу находиться под постоянным присмотром. Нужно приставить ко мне кого-нибудь здравомыслящего и ответственного, вроде Думгара или Лилипупса, чтобы я не наломал дров. Пара деликатесов, надежная охрана, свежая газета и дружеская беседа перед сном быстро вернут мне рассудок. Но пока лучше не рисковать.

Услышав, что кто-то добровольно просит приставить к нему в качестве попечителя славного тролля, Узандаф озабоченно поцокал языком. Он понял, что недавняя вспышка безумия оставила в сознании Юлейна куда более глубокий след, чем можно было предполагать.

Тьфу ты черт! Вот далась им эта бронированная камера!

М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

— Не удивляйтесь, — заявил Дотт. — Это последствия глубоко потрясения. Не так страшно, как кажется на первый взгляд, и лечится довольно легко.

— Ну так лечите же!

— Я бы вылечил, но пока не могу. У меня тоже потрясение, если вы не забыли. И куда более сильное. Потому что его величество пострадал в собственном воображении, а я в нашей суровой действительности. Его гложет совесть, а меня вот-вот начнут преследовать разъяренные фурии с необоснованными матримониальными требованиями.

— Правду говоря, с обоснованными, — не мог не заметить справедливый некромант.

— Это меня задевает! — горько прошептал призрак. — Скажу больше, это меня ранит! Кстати, я нуждаюсь в услугах Лилипупса гораздо сильнее, чем кто бы то ни было. Это еще счастье, что здесь не было дорогого Флагерона, а то бы я точно влип.

Твердо пообещав лично вмешаться, если кто-либо решит покуситься на свободу и целомудрие доктора Дотта, а также приглядеть за кузеном и принять решительные меры, если его состояние вызовет хотя бы малейшее подозрение, Зелг пригласил всех выслушать Такангора. Как мы уже не раз упоминали, он давно верил в минотавра гораздо больше, чем в официальных богов Ниакроха, и на сей раз возлагал на него все свои надежды.

Они вышли из личных покоев некроманта и отправились в путь, с некоторым любопытством разглядывая последствия безумия, волной прокатившегося по замку и окрестностям.

Кассария устояла и в эту бурю. Все-таки ее жители отличались не только уникальными способностями, но и редким трезвомыслием и на удивление крепким рассудком. Да, тролли-фольклористы еще исполняли у ворот народную скаковую, а утоплик на заднем дворе пытался вылететь из колодца на воображаемых крыльях. Да, большинство помещений замка утратило первоначальный вид, но выглядели они не как после кровопролитного сражения, а как на начальной стадии генеральной уборки, когда изо всех углов и щелей, из всех кладовых и со всех полок снимают и вытаскивают бесценный хлам, который затолкали туда на последней стадии предыдущей генеральной уборки, отчаявшись придумать, что с ним делать. Трудолюбивые домовые сновали взад и вперед, наводя порядок. Всюду слышались удивленные возгласы, приглушенное хихиканье, а кое-где — взрывы смеха. Это обитатели замка делились впечатлениями о пережитом и прочувствованном и дразнили друг друга, изображая, кто какую глупость учудил. Некоторые уже стояли вокруг воздвига имени Мардамона и прикидывали, что это за штука и как ее можно использовать в бескорыстных целях.

По дороге к Зелгу и его спутникам присоединилась взволнованная процессия таксидермистов, которым в последние дни в Кассарии жилось особенно интересно. По обители некромантов уже пронесся слух о новом подвиге Такангора, — во всяком случае, большинство поклонников генерала утверждали, что если он снова что-то сделал, то наверняка подвиг — и о том, что он что-то притащил в увесистом свертке размером с Бумсика. Морис, бессменный командир активных и жизнерадостных коротышек, утверждал, пыхтя на ходу, что это подношение лично для них — дескать, благородный минотавр понял, как огорчил их в прошлый раз, представив маловразумительные останки уникального существа, и решил компенсировать все протори и потери, преподнеся замечательный сюрприз.

— Почему вы уверены, что этот сюрприз именно замечательный, а не какой-нибудь другой? — спросил Зелг, удивляясь такой наивности и оптимизму в существах, постоянно имеющих дело с мертвыми телами, потрохами и оторванными конечностями.

Гномы переглянулись и вздохнули. Когда кому-то недоступны простейшие умозаключения, что уж тут поделать? А если этот кто-то твой благородный господин, которому ты присягал на вечную верность? Остается только смириться и вздыхать, уповая на то, что и бесконечные коридоры Кассарийского замка когда-нибудь приведут к конечной цели, что естественным образом прекратит этот бессмысленный разговор.

Уже на подходе к тронному залу они услышали гул, похожий на отдаленный шум моря, накатывающего на каменистый берег, и голос ветра, заблудившегося в прибрежных скалах. И это означало, что многочисленное собрание с нетерпением ожидало своего герцога, чтобы обсудить последние новости. Зелг искренне надеялся только, что монстр Ламахолота остался в озере и не почтил их своим присутствием.

Думгар распахнул перед ним огромные резные двери буквально в тот самый момент, когда перед золотой костлявой рукой, троном Кассарии, вскипело багровое облако с синими всполохами, и из мозаичного пола выросла исполинская фигура дорогого гостя. Барон Бедерхем Вездесущий казался крайне взволнованным, что с его харизмой и опытом наводило на неприятные размышления.

— У нас из Ада украли безумного демона безумия, — заявил он без обиняков и только затем огляделся по сторонам.

И, как показалось Зелгу, с некоторым разочарованием в голосе, произнес:

— А, так вы уже знаете.

* * *

Отродясь такого не было, и опять то же самое

В. С. Черномырдин

Демон Тотомагос, заведовавший в Аду Департаментом Безумия, Опрометчивых Поступков и Непоправимых Глупостей, восстал против владыки Преисподней и принялся насылать безумие на его подданных приблизительно полтора тысячелетия тому.

Какая муха его тогда укусила? Говорили, что он слишком долго ждал обещанного перевода на другую, более престижную должность, ведь Департамент Безумия — вовсе не синекура, кто бы что бы ни злопыхал. Жалованье там невысокое, отпуск смехотворно маленький, премий и бонусов практически никаких, награды вручаются редко, заслужить поощрение практически невозможно, а все потому, что в Аду принято считать, что смертные существа как бы изначально предрасположены к глупостям, и спровоцировать их на какое-нибудь безумное деяние легче легкого. Так что сотрудники Департамента Безумия слывут среди прочих обитателей Преисподней везунчиками и бездельниками, которые палец о палец лишний раз не ударят, а случись на поверхности какая-нибудь вампука с непредсказуемыми последствиями, сразу приписывают себе все мыслимые и немыслимые заслуги.

Так, ходили по Геенне Огненной слухи, что героические братья-маньяки Пазизолисы, доведшие тирана Виндовласа своими регулярными безуспешными покушениями до сумасшествия, в припадке коего он и наложил на себя руки, управились исключительно собственными силами, без даже хилой помощи или слабого намека со стороны подчиненных Тотомагоса. И якобы Козима Второй Бережливый, прославившийся не только организацией самых надежных на Ламархе банков, но и тем, что по ночам прокрадывался в дома своих подданных и тибрил у них денежку для пополнения своей и без того немаленькой казны, уже уродился таким ненормально жадным, и ни один демон так и не смог перещеголять его по части изобретательности, когда речь заходила о финансовых аферах. Или седьмой богдыхан Амарифа, который на огромной флотилии со всем двором, отборными воинами и гаремом торжественно пересек пролив Ака-Боа, не уплатив положенной пошлины имени Папланхузата, чтобы продемонстрировать подданным, что он фигура поважнее какого-то древнего демона, и не менее торжественно пошел ко дну во время жесточайшего шторма, доказавшего несостоятельность его теории, страдал манией величия сам по себе, и, значит, Тотомагос незаслуженно приписал себе факт искушения и сведения с ума посредством внушения диких мыслей.

Можно ли ставить себе в заслугу пробуждение худших черт характера, если у большинства смертных созданий все черты, по определению, худшие?

Также и войны, семейные интриги, любовные драмы, поэтические и литературные кружки, Секта Конца Света имени Камня на Камне, Детский Гвардейский Приют или Ассоциация Добрых Врачей и Тревожных Посетителей — буквально всегда и всюду существа самых разных пород громоздили безумие на безумие, совершали глупость за глупостью и полировали все опрометчивыми поступками по собственной инициативе, потому что мир сошел с ума вскоре после создания, а, может, и был создан сонным уже Тотисом не вполне нормальным — кто теперь узнает, как оно было на самом деле. Но не платить же за это бюрократам и тунеядцам, которые только и делают, что перекладывают пергаменты и строчат огненный свиток за огненным свитком с просьбами о повышении.

Тотомагос же не без основания полагал, что его недооценивают на службе, и Князь Тьмы чересчур пренебрежительно относится к его несомненным успехам, среди коих он числил создание ансамбля «Вынос мозга», всемирно-известный литературный шедевр «Что-нибудь цвета фуксии»; последние три года Котомасических войн; не поддающиеся учету браки по любви, совместное проживание с тещами или свекровями, принятое с его легкой руки у существ самых разных пород; а также создание философского кружка «Любовь к дальнему ближнему», Института Непролазных Чащоб и Народной Академии Быстрого Древесного Вскарабкивания; энциклопедию в стихах «Парадоксы и перипетии удавов и удодов» и медовые гаркушики.

Какую бы глупость вы ни придумали,

всегда найдется человек, который эту глупость сделает

Вначале сам факт его восстания не был обнаружен, потому что Геенна Огненная полным полна существ со специфическим характером и своеобразными привычками, и какие финты бы они там ни выкидывали, что-то подобное с ними когда-то уже случалось. Многие безумствовали просто отчаянно, но это только улучшало их работу и приводило к поощрениям от начальства и карьерному росту. Междоусобицы и распри, кровавые конфликты, коварные интриги и жестокие расправы — чем из этого списка, скажите, можно удивить или обескуражить адское народонаселение? Так что долгие годы и десятилетия никто не догадывался, что в Департаменте Безумия происходит что-то ненормальное.

Однако какое-то время спустя самые подозрительные демоны заподозрили неладное, когда, отчаявшись увидеть желанные плоды своей деятельности, Тотомагос провозгласил себя королем западных провинций Ада и присоединил к своим землям Реку Забвения — владения Кальфона Свирепого, и Ядоносные Пустоши, принадлежащие барону Бедерхему. Тут все поняли, что он совершенно обезумел: портить отношения с Гончей Князя Тьмы было равносильно самоубийству, и даже Каванах Шестиглавый или Сатаран Змеерукий решились бы на такой шаг только в случае крайней необходимости. Немного ошалевший от такой непосредственности Бедерхем испросил разрешения у Князя лично разобраться с мятежником и отступником, каковое и получил семь с половиной веков тому.

История их противостояния, как, впрочем, и большинство историй чьего-либо противостояния Бедерхему Вездесущему, была короткой, скучной и предсказуемой. Вообще, за последние тысячу с лишним лет несметное адское воинство единственный раз искренне волновалось за своего фаворита, делало ставки и переживало все перипетии сюжета: это было тогда, когда Гончая Князя Тьмы преследовала Тварь Бэхитехвальда, пытавшуюся украсть у Князя его законную добычу, беглую душу рыцаря. Словом, Тотомагос не успел даже удивиться, как был разгромлен, побежден, схвачен и заточен в самое надежное узилище — ад самого Ада.

Когда смертные говорят, что мир летит в тартарары, они имеют в виду это самое место.

Адским Адом командует Энтихлист, совершенно замечательная личность, кто-то вроде местного Лилипупса. Во-первых, он не демон, а хума-хума-хензе — первородное существо, обладающее огромной силой. Он мог бы попытаться покорить наземный мир или геенну огненную, или, во всяком случае, внести серьезные изменения в ход их истории, но ему не нравится ни земной, ни подземный климат. Есть претензии и к пейзажам обоих миров. Раздражает подавляющая часть населения. Остальные не вызывают симпатии. А главное, хотя Энтихлист чудовищно стар и умен, он так и не смог понять, к чему вся эта суета и беготня. Ведь в любом случае ты должен подчиняться Законам Равновесия, иначе рискуешь разрушить мир, за власть над которым так боролся. И выходит, что в результате ты приобретаешь только лишние хлопоты и обязательства. Поэтому большую часть времени хума-хума-хензе безмятежно дремлют в магмовых озерах и смотрят сладкие сны, а когда требуется, просыпаются и наводят порядок.

Тюремщиками в Адском Аду служат демоны высшего ранга, проходящие курсы повышения квалификации перед каким-нибудь особо важным назначением. Там побывали все воины личной гвардии Князя, приближенные огнекрылы Каванаха и Пожиратели Снов Эдны Фаберграсс. Перед тем, как принять титул Гончей Князя Тьмы, Бедерхем проторчал в этом мрачном местечке около полутора веков, и мог смело сказать, что если ты остался жив и относительно цел после этой работы, любая другая тебе по плечу. Трудно представить, что кто-то в состоянии управиться с самыми сильными и опасными воинами Преисподней, однако если это произойдет, победителя ждет встреча с самим Энтихлистом, и пережить ее почти невозможно.

Хума-хума-хензе не бессмертны и не непобедимы, но в мире не слишком много существ, способных, а главное — согласившихся бы спорить с ними на равных, поэтому Энтихлист и ему подобные охраняют самых опасных чудовищ подземного мира, не давая им вырваться на волю и нарушить хрупкое равновесие, являющееся залогом существования мироздания. Отправляя Тотомагоса в заточение в глубины Адского Ада, Князь Тьмы полагал, что в ближайшие тысячелетия о нем не услышит.

* * *

— Когда у нас украли Тотомагоса, я сразу подумал о вас, — демон откашлялся.

Начало выступления ему не понравилось. Зелг ободряюще покивал ему, призывая не торопиться и собраться с мыслями. Кассарийский некромант сидел на золотом троне, за его спиной высилась исполинская фигура Думгара, кротко мерцал лорд Таванель, на плече примостилась Гризольда, которая оправилась настолько, что уже дымила трубкой и отпускала короткие язвительные замечания по поводу некоторых, не умеющих держать себя в руках.

Тронный зал замка был переполнен. В обычном помещении обычного дворца случились бы столпотворение и давка, но многие обитатели Кассарии были бесплотны, и могли потесниться без ущерба для собственного комфорта. К тому же, призраки, феи, духи и эльфы предпочитали занять места в ложе-бельэтаж, то есть просто повиснуть в воздухе. Материальные существа чинно расселись в креслах и обратились в слух. Зелг был счастлив увидеть среди собравшихся мирно беседующих Лилипупса с Мадарьягой. Бургежа устроился на шестиногом столике со стопкой чистой бумаги и несколькими очиненными карандашами: кто-то, а он сбирался не упустить ни запятой из речи демона.

Надо сказать, Бедерхем был польщен: давненько он уже не выступал перед такой благодарной и заинтересованной аудиторией.

— То есть, я подумал, что его украли для вас.

Демон поморщился. Он знал, что его поняли правильно, но как существо, чей хлеб — ловить собеседника за язык, остался собой недоволен.

— Я сразу понял, что его украли, чтобы причинить вам неприятности, — сформулировал он идеальный вариант.

— И никак иначе, — согласился граф да Унара. — Если бы не история с гухурундой, можно было бы рассмотреть и другие версии, но тут уж никаких сомнений. Кто-то отчаянно пытается вывести из игры кассаарийцев и генерала Топотана лично. Причем, генерала, да простит мне его высочество, герцог, в первую очередь, как главное действующее лицо. И всего вероятнее это означает, что речь идет о новой войне. Вот только с кем? Где отыщется этот безумец?

— У нас на примете есть парочка кандидатов, — бодро сказал Узандаф. — Я ознакомлю вас со списком.

— Боюсь, мы все догадываемся, кто его возглавляет.

— Кто бы ни был, он прилагает грандиозные усилия, чтобы добиться желаемого, — вздохнул Бедерхем. — Не всякому взбредет в голову похищать узника Преисподней. Не всякому это по зубам. Обойти защиту Энтихлиста, не попасться в Адском Аду, знаете, какие чудеса нужно для этого сотворить?

— Догадываемся, — огорчился Зелг. — И даже я при всей своей нелюбви к интригам и козням понимаю, что этот враг недюжинного ума, коварства и могущества, что логично возвращает нас к событиям Бесстрашного Суда. Но во имя чего столько хлопот?

— Какой-то одержимый, — буркнул Юлейн. — Такие возможности тратить на такие глупости. Да если бы я обладал его силами, я бы столько ставок сделал на Кровавой Паялпе! Да что там, — неожиданно распалился он, — да я бы, да уже бы давно бы камня на камне…

— Его величество, — заговорил верный Гегава, — имел в виду, что посвятил бы себя исключительно миролюбивым занятиям и всецело ушел бы в государственные дела, чтобы довести отечество до небывалого процветания и благоденствия.

— Я так и сказал, — кивнул король. — А этот ваш… наш тайный враг такого дурака валяет с его-то талантами! Можно подумать, он вообще не слыхал о Кровавой паляпе!

Архаблог с Отенталом возмущенно переглянулись: они тоже не могли вообразить себе, что земля носит подобное существо.

— Скажем так, он обладает сверхъестественными силами высшей категории и явно склочным характером, — хмыкнул Бедерхем. — Не скрою, в Преисподней все стоят на ушах. Князю и вас хватало для постоянных тревог и опасений, но вы, герцог, и в Аду прославились порядочностью. А этот злодей ничем не брезгует для достижения цели. Бессовестный противник опасен вдвойне. А мы даже не подозреваем, чего конкретно он добивается.

— Как это — чего? — изумился Дотт. — А то никто не знает: завладеть душой Таванеля, книгами Каваны, Кассарией.

— Это все средства. А цель?

— Тоже мне пухнямский тарантас. У таких безумцев цель всегда одна — власть над миром, сдался он им, как пупазифе лиана.

— Это как раз понятно, — кивнул да Унара, — странно другое: обычно такую силу и такие устремления невозможно долго держать втайне. Почему мы не слышали о нем прежде? Почему вообще не знаем его имени? Даже Галеас Генсен — не маньяк-отшельник, а король, то есть облечен властью над сотнями тысяч подданных. Не думается, что наш таинственный противник настолько наивен, что собирается в одиночку управиться со всеми нами.

— В жизни любого известного злодея есть момент, до которого он был неизвестен, — проворчал Дотт, недовольный тем, что все заняты сущими пустяками и разводят церемонии, вместо того, чтобы дружно и сплоченно спасать его от потенциальных невест.

— Вот уж не знаю, — задумчиво сказал Такангор. — А я бы, может, не стал привлекать к себе лишнего внимания. Если он так велик, что для него одинаково равны король и лавочник, на что ему сдалась вся эта тягомотина с управлением государством, все эти пересуды, кривотолки и газетные статьи?

— И я так сказал! — радостно подтвердил Юлейн. — Мне бы его возможности, я бы запретил и какофонический фонтан, и тещу, и ежегодные выступления в Наглядном Уголке Беспардонного Назидания.

— Извините! — возмутился Бургежа. — Статьи нужны всем.

— Статьи нужны как раз не всем, — встрял Мардамон. — А вот жертвоприношения в данном случае не просто уместны, но и необходимы… Я там воздвиг воздвиг…

— Тотомагоса точно натравили на вас, — посочувствовал Бедерхем. — Никаких сомнений.

— И уже давно, — кротко вздохнул Зелг.

— А мы уверены, что наш славный генерал — основная цель неизвестного врага? — осторожно уточнил Думгар.

— К сожалению, да, — ответил почему-то Галармон. — Я полагаю, что в этом свертке как раз и находится ваш сбежавший демон безумия, и это значит, что он лично явился расправиться с милордом Такангором, чему все мы были непосредственными свидетелями. — Он смущенно помолчал и добавил. — И участниками.

— Поразительное бескультурье и отсутствие приятных манер, — сказал донельзя рассерженный минотавр, и шерсть на нем снова встала дыбом. — У меня из-за него знаете, сколько неприятностей может быть? Одно покушение я маменьке как-нибудь объяснил несчастливым стечением обстоятельств, а за второе она с меня точно голову снимет.

Острые уши Бедерхема встали торчком, глаза сузились до вертикальных щелочек.

— Вы хотите сказать, что этот вот спеленатый кокон — Тотомагос?

— Ну, он не представился, однако сомнительно, чтобы в поместье появились сразу два существа с такими способностями. Мы склонны возлагать ответственность за весь этот переполох на создание в указанной упаковке, — пояснил осторожный, как все финансисты, Гизонга.

— А какой он собою? — спросил оторопевший демон, делая над пакетом странные пассы.

— Ну, — сказал Фафут, который в последнее время увлекся лицедейством, — примерно вот такой, с позволения вашей милости, желтоглазый пучеглазик.

Он старательно втянул полные щеки, поднял брови, выпучил глаза и оттопырил уши руками.

— И ноги еще такими кочеврягами со всякими причучками.

— Пучеглазик и ноги с причучками? — переспросил Бедерхем и снова повел ладонью над свертком. — Похоже, это и вправду он. Но как вам удалось? Много чудес видел я в Кассарии, особенно, в последний год, но при всем уважении к милорду Топотану, позволю себе усомниться. Тотомагоса захватить почти невозможно, ибо он погружает большинство существ в пучины неистового безумия, пробуждает к жизни тайные желания и худшие черты характера, как бы ломает все внутренние барьеры и отменяет запреты, отчего существо, находящееся под действием его магии, обычно уничтожает либо себя самое, либо крушит и громит все вокруг. А сам он своим жертвам невидим. Безумное сознание не способное отличить иллюзию от реальности, вообще его не воспринимает. Иммунитет к его чарам есть только у демонов, рангом выше, чем он сам, у некоторых — подчеркиваю, только некоторых первородных существ, и им подобных.

Деликатный Бедерхем умолчал о том, как именно он представляет себе безумного Такангора, но все и так понимали, что он весьма высоко оценивает потенциал мужественного полководца.

Он всегда откусывал больше, чем мог проглотить —

и потом проглатывал это

Уильям де Милль

— Хорошо бы, чтобы сознание его не воспринимало, — прогудел Такангор. — С превеликой бы радостью. А то, вообразите, сидим в «Расторопных телегах», ведем увлекательную дружескую беседу, достойно окропленную соответствующими напитками, и вдруг все начинают вести себя как-то странно.

Минотавр возмущенно подергал хвостом. Он тоже посчитал лишним пускаться в подробности, и не стал говорить, как удивился, когда крупная рыжая крыса, официант Муфларий, встопорщив шерсть как на сапожной щетке и алчно сверкая глазами, принялся наскакивать на него, требуя чаевых. «Много! Много! Много чаевых!». Влетел в двери Бургежа с диким криком:

— Все пропало! Все пропало!

И вылетел обратно без объяснения причин. На смену ему явился Гописса и сцепился с Фафетусом, упрекая того в плагиате пирожков, хотя ровным счетом никаких пирожков в «Расторопных телегах» отродясь не подавали. Такангор собрался было удивиться этому явлению, но тут еще граф да Унара внезапно начал лепить из картофельного пюре печально известный какофонический фонтан, а господин главный бурмасингер полез на стол, чтобы ему позировать. Галармон, подхватив, фигурально выражаясь знамя Гописсы, затеял дуэль с Фафетусом, Гизонга обвинил Нунамикуса Пу в незнании арифметики, и достойный скелет обрушил на главного казначея не только свой праведный гнев, но и крупные канцелярские счеты. Такангор растерянно вертел головой, пытаясь понять, какая муха всех покусала, когда ему на глаза попался странный посетитель.

Завсегдатаев «Расторопных телег» он знал наперечет. Конечно, это мог быть случайный прохожий, но откуда бы это вдруг в Виззле взялся случайный прохожий? К тому же, когда они пришли, никаких посетителей в баре не было, а потом никто не заходил и напитков не заказывал — в этом минотавр мог поклясться. Другой на его месте подумал бы тут, что за беседой с друзьями просто не заметил нового гостя, ну, не обратил внимания. Однако Такангор на память не жаловался, а собственным глазам и рассудку доверял больше, чем посторонним умозаключениям. Когда он был в чем-то убежден, ничто на свете не могло убедить его в обратном.

А посетитель, между тем, вел себя самым неподобающим образом. Он неприлично таращился на минотавра, да так, что его огромные желтые глаза буквально выкатывались из орбит, и строил разные гримасы. Но, похоже, никто, кроме Такангора, то ли не видел его, то ли не придавал значения тому, что видит.

Когда действующий Чемпион Кровавой Паялпы подозревает неладное, он не мнется, не деликатничает, а сразу отправляется настучать по рогам субъекту, который корчит зверские рожи вне арены и без вознаграждения. Не оборачиваясь на шум и грохот за спиной, минотавр в два прыжка преодолел расстояние от своего стола до стола незнакомца, ухватил его за загривок и зарычал в лучших традициях ниакрохских монстров:

— Кто таков?

Вот тут существо и допустило роковую ошибку. Вместо того, чтобы упасть в спасительный обморок, как сделал недавно король Юлейн, или своевременно капитулировать — как Князь Тьмы при Липолесье, или хотя бы взобраться на шест — как поступил в свое время быкоборец из Вианта, оно состроило еще одну гримасу, — острый нос его задвигался, как хоботок бабочки, — и подуло на генерала Топотана. Может, в истории и были другие отчаянные смельчаки, которым пришла в голову самоубийственная идея — подуть на минотавра, но история о них, вероятно, не без причины, умалчивает. И без того сердитый Такангор, впал в ярость. Последствия этой вспышки гнева и наблюдали Кехертус с Гигапонтом: бездыханный сверток с торчащими из него ногами. А все присутствующие тут же пришли в себя, словно очнулись от дурного сна, и принялись с изумлением переглядываться.

— Так что же вы с ним сделали? — спросил Бедерхем, не веря собственным ушам.

— Как — что? Стукнул, конечно, — удивился минотавр. — Что с ним еще делать-то?

— Вот так просто? Стукнуть, и все? — почему-то развеселился демон.

— С каких пор это стало сложно? — изумился Такангор.

— Да с тех самых пор, милорд, как этот негодяй целиком и полностью завладевает вашим сознанием, лишая вас способности здраво оценивать действительность и уж, тем более, принимать правильные решения. Он властен над любыми разумными существами в мирах земном и подземном, над людьми и волшебными созданиями, демонами и чудовищами, живыми и мертвыми. Понимаете ли…

— Не понимаю, — твердо отвечал Такангор, — кто, кроме меня, может распоряжаться внутри моей головы!

— Но ваш разум…

— У меня нет разума — у меня один только гений. Маменька всегда запрещала как сам разум, так и все его метания.

— А ведь я догадывался! — вскричал Мадарьяга. — Я всегда это подозревал!

Бедерхем неприязненно потрогал сверток кончиком шипастого хвоста.

— Кстати, отменная упаковка. Не пропускает даже магическое прощупывание. Я заметил это еще тогда, когда милорд Кехертус спеленал Астрофеля при Липолесье. Что ж, заберу его вниз, допросим с пристрастием, выясним, каким образом он выбрался из Адского Ада, кто его оттуда вытащил, кто натравил на милорда Такангора.

— А он расскажет? — наивно спросил Юлейн.

— С исчерпывающими подробностями.

— Нет-нет-нет, — внезапно замахал руками Морис. — Даже не думайте, и речи быть не может.

Бедерхем не поверил своим острым ушам.

— Вы что-то сказали, любезный?

От звука этого голоса, ледяного настолько, что, казалось, острые шипы вонзаются в тело и растекаются внутри нестерпимым холодом, многим захотелось бы эмигрировать куда-нибудь подальше, возможно, на другой континент, и схорониться в какой-нибудь особенно темной, труднодоступной, желательно еще никем не открытой пещере. Но кассарийских таксидермистов было трудно напугать подобной чепухой: они тем и занимались, что набивали тряпками, морской травой и соломой обладателей таких вот грозных голосов. И встопорщенный гребень со сверкающими иглами скорее вдохновлял их, чем страшил. Они вообще из последних сил, как кот, грустно нависший над миской сметаны, — и только из уважения к Зелгу — удерживались от соблазна, чтобы не наброситься на такой великолепный представительный экземпляр. И, понимая, что их повелитель вряд ли одобрит немедленное вскрытие важного гостя, не собирались упускать еще один трофей. К тому же, как говорилось выше, коротышки были свято уверены, что эту добычу Такангор притащил в замок лично для них.

— Как же мы набьем его чучелко, если вы его заберете? — резонно спросил Морис. — Или вы его там допрашиваете — один Тотис знает, как вы попортите ему внешность… Или мы его аккуратно потрошим, пока он еще свежий, почти нетронутый… А вы вполне можете задавать ему свои вопросы по ходу дела.

— А если я спою гимн и спляшу ритуальный танец возле воздвига, мы можем оформить это как полноценное жертвоприношение, усиленное элементами увековечения, — снова встрял Мардамон. — Пока воздвиг еще не растащили по местам.

Невозможно, чтобы Гончая Князя Тьмы смотрела затравленно, но что-то весьма близкое к панике мелькнуло во взгляде Бедерхема. Его плотной толпой окружили фанатики, глаза их сверкали священным безумием, пальцы алчно шевелились, они нервно облизывались и подпрыгивали, не в силах совладать с нетерпением. Всего на одну секунду, но высокородный демон пришел в смятение. Он понимал, что у него почти не осталось времени до того момента, когда жрец и таксидермисты набросятся на него и уволокут Тотомагоса в свои подземелья, и нужно что-то немедленно предпринять.

Действовать, действовать, действовать!

Остап Бендер

— Увы, — вмешался Думгар. — Если бы барон Тотомагос был мертв, его туша несомненно являлась бы законной добычей его высочества герцога кассарийского, и только он решал бы, на что ее употребить — на жертву или на экспонат. Однако, его милость еще вполне жив, а потому остается подданным Князя Тьмы и законной добычей его Гончей со всеми вытекающими последствиями.

Морис его логики не понял.

— Так прикончите его, и дело с концом! — возбужденно потребовал он.

— К слову, — мягко намекнул Думгар. — Кассарийская коллекция поверженных демонов не вызывает никаких нареканий, однако мы до сих пор не обзавелись ни одним чучелом таксидермиста, что представляется мне серьезным упущением. Вы не находите, милорд? — обратился он к Зелгу.

Чего милорд действительно не находил, так это своих доблестных слуг, которые испарились с места событий с такой скоростью и так бесшумно, что доктор Дотт даже вздохнул не без зависти.

Гончая Князя Тьмы была полностью удовлетворена, и в Бедерхеме тут же встрепенулся и расправил крылья Адский Судья.

— Иск подавать будете?

— На кого?

— На нас, то есть на Князя и на ведомство Энтихлиста. Вы вправе предъявить претензии, что мы не усмотрели за узником, не уберегли. Преступная халатность, возможно, саботаж, я бы требовал компенсации не только за нанесенный материальный ущерб, но и за моральные издержки и не поддающиеся учету и контролю последствия. Если хотите, я набросаю черновик прямо сейчас.

— Барон, это безумие! Да вас же самого законопатят к этому Энтихлисту на веки вечные, — испугался добросердечный Зелг.

Желтые глаза Бедерхема подернулись мечтательной дымкой.

— Что да, то да. Но это был бы мой лучший процесс.

— Мы что-то пропустили?

Намора с Мумезой с интересом разглядывали многочисленное собрание, переводя взгляд с одного лица на другое. Зелг подумал, как в двух словах пересказать, что тут произошло, и пал духом. Видимо, Бедерхем подумал о том же, потому что ответил за всех.

— Да так, сущие пустяки, плановая уборка и сопутствующий ей митинг по вопросу защиты охраны труда и охраны защиты труда. Не берите в голову. А как ваша поездка, князь? Вы встретились с тем желвацинским коллекционером, о котором столько рассказывали?

— Напрасная, бессмысленная смерть, — сказал Намора с оттенком сдержанной грусти. — У меня уже есть такая свинка.

* * *

Поговорив еще немного с Такангором и вдоволь налюбовавшись, как тролли исполняют народную скаковую, Бедерхем отбыл в Преисподнюю, унося с собой сверток с Тотомагосом и самые добрые напутственные пожелания. Напоследок он столкнулся с Архаблогом и Отенталом, которые пытались уговорить его выступить на Кровавой Паялпе, но на счастье бессменных устроителей Адский Судья с пониманием отнесся к их состоянию, и никаких ответных мер не принял.

— Это остаточное явление, — ободрил он. — Завтра-послезавтра пройдет. Продержись чары Тотомагоса еще немного, кто знает, что здесь произошло бы. Такангор всех спас.

— Как всегда, — откликнулся Зелг.

— Берегитесь, ваше высочество, — сказал Бедерхем на прощание. — На месте нашего врага я бы сейчас пребывал в ярости. Он многим рисковал, добывая Тотомагоса. Даже не представляю, чего ему стоило найти и укротить гухурунду. Столько усилий — и все обернулось пшиком. Такой провал заставляет жаждать мести.

Затем перед герцогом и Такангором предстал Лилипупс с кратким отчетом о своих приключениях. Лично он никаких особенных изменений, кроме «беспокойства в самом глубине ушей», не отметил, а вот странное поведение магического кидацла бросилось в глаза, но было уже поздно. «У него в голове происходила вненаучная бурлямзия, я за нее ответственности не несу», — приблизительно так бригадный сержант пояснил причины метаморфозы, происшедшей с племенем орков-каннибалов, попавшихся ему на пути.

Что тут скажешь? Тонкая психика волшебного предмета тоже оказалась подвержена чарам демона безумия, поэтому их занесло на край света, в вечнозеленые леса Желвацинии, а Лилипупс устанавливал порядок из хаоса везде, где бы ни оказался. Он скупо указал на то, что каннибалы наступали сплоченной кучкой по одному, что на них же незамедлительно отразилось. И хотя сперва он был подвергнут нападению, но потом внезапно подвергнут восхищению, и отбыл с бормотайкой, уверенный в том, что оставляет позади себя племя, начавшее новую безгрешную жизнь. Затем он спросил своего генерала, нужны ли в отчете подробности, а Такангор разумно отвечал, что в подробностях нет необходимости. Зелг этому только обрадовался, хотя и подозревал, что многое узнает из завтрашних газет.

Прошествовал мимо Думгар, распоряжаясь уборкой и перестановкой мебели, а также требуя перевезти куда-то какие-то телеги. О каких телегах шла речь, герцог даже не догадывался.

Трудно сказать, как чувствовал себя Гвалтезий, и был ли его гнев остаточным явлением адской магии или личным переживанием, однако он вручил голему меню на следующий день, целиком основанное на блюдах из троглодитины и ослятины. Судя по всему, мясо молодых троглодитов годилось даже на пирожные, мусс и варенье.

Повинуясь властному жесту домоправителя, подлетел испуганный призрак, посланный на поиски.

— Где они?! — рявкнул Думгар, потрясая завтрашним меню.

— Нигде, нигде их нет. Весь замок облетел — нет нигде. А в кладовой они просили не искать.

В поместье понемногу налаживалась обычная жизнь. Герцог подумал, что строго говоря, сегодняшний день, прошедший под знаком демона безумия, не слишком отличается от других дней, когда Тотомагос еще был заключен в узилище, так что жизнь в Кассарии очень скоро войдет в свою колею. Многие даже разницы не заметят.

Правда, Альгерс почему-то просил убежища в замке и категорически отказывался возвращаться под родной кров, но молодой некромант был рад уже тому, что титан не претендовал на право поселения под его кроватью.

До рассвета оставалось чуть больше часа. Нужно было подумать о многом, а думать как раз не хотелось. Зелг вышел на замковое подворье и подставил лицо прохладному ветерку. В воздухе ощутимо пахло осенью — той особой сентябрьской свежестью, увядающей листвой и влажной землей, набухающей грибами. Молодой герцог зажмурился от удовольствия.

— Ложился бы ты спать, мой мальчик, — сказал рядом голос Мадарьяги.

Зелг не открыл глаз.

— Поздно уже. То есть — рано. То есть, потом отосплюсь за два дня. А где вы пропадали все это время? Я волновался.

— Как тебе сказать. Видимо, покупал морковь.

От неожиданности Зелг открыл глаза и присмотрелся. Весь двор был заставлен телегами, доверху заполненными отборными корнеплодами. Этим количеством моркови можно было до отвала накормить стадо вавилобстеров. Но вавилобстеры не любят морковь. Правда, Зелг не мог себе представить, кто вообще может любить столько моркови.

— Не спрашивай, — сказал вампир. Он виновато шмыгнул носом. — Надеюсь, Юлейн на меня не в обиде.

— Надеюсь, сейчас он не окапывается у меня под кроватью, — ответил герцог. — Ну что, пойду, прилягу до завтрака. Почитаю немного.

— Спокойного отдыха, — пожелал Мадарьяга, и герцог подумал, что желал бы услышать в его голосе чуть больше уверенности.

* * *

Есть вещи, которые мы не можем знать,

но невозможно узнать, что это за вещи.

Высказывание Яффа

Когда в сиреневой предрассветной дымке прогуливаясь по узенькой тропинке, внезапно наталкиваешься на исполинского мохнатого паука, поневоле подпрыгнешь, даже если это твой во всех смыслах большой друг.

Вот и Зелг немножко взвился в воздух — ничего особенного, даже самый снисходительный критик не назвал бы это не только полетом, но и левитацией. Приземлившись, он присмотрелся к Кехертусу. Тот стоял неподвижно, подняв верхнюю часть туловища и устремив лапы к светлеющему небу. Герцог понимал, что он знал о его приближении задолго до того, как они встретились.

— Надеюсь, я не помешал вашей молитве, — сказал он приветливо, припоминая по ходу дела, какому демону или божеству мог бы поклоняться самостоятельный паук.

— Не сильно, — отвечал Кехертус, опускаясь на землю. — Я повторял таркейские неправильные глаголы.

— А дядя Гигапонт? — спросил герцог, уже смирившийся с тем, что замок последние месяцы буквально кишит дядей Гигапонтом, приехавшим когда-то на пару дней навестить племянника.

— Дядя не одобряет глаголы. Кошмарная штука, доложу я вам. Во всех языках есть неправильные глаголы, с этим я готов согласиться, но в таркейском их больше, чем правильных, и все они какие-то… вы никому не скажете?

— Не скажу. Какие?

— Неправильные.

— А-аа, — догадливо сказал герцог, прикидывая, имеет ли этот лингвистический всплеск какое-то отношение к Тотомагосу, или на то есть разумные причины.

— Если бы не грядущий поход, давно махнул бы на них рукой.

Зелг представил, как именно и чьей конкретно рукой махнул бы паук, и сдержанно икнул:

— Какой поход?

— Ну, как же, наш грядущий поход в Бэхитехвальд. Однажды, — мечтательно вздохнул Кехертус, — мы двинемся в поход на поиски приключений и опасностей. И тогда знание иностранных языков окажется весьма полезным.

Для разнообразия Зелг крякнул. Однажды оно, конечно, да, разразится. Но пока опасности и приключения регулярно поступают на дом, причем доставка организована настолько хорошо, что ему и в голову не приходит жаловаться. Если бы Такангора ознакомили с кратким содержанием его текущих мыслей, тот в два счета объяснил бы герцогу всю степень его заблуждений. Сам минотавр уже выяснил опытным путем, что именно активный поиск приключений гарантирует их полное отсутствие. Лично он жаждал встретить тех, кто обеспечил бы ему мало-мальски пристойное приключение, и что же? Они разбегались от него, как злокуздрии от жреца-изгонятеля, и даже Кровавая Паялпа откликнулась клюквенным соком на пламенный призыв тоскующей по бранным подвигам души. Так что, сказал бы мудрый минотавр, если хочешь пожить спокойно, смело пускайся на поиски приключений. Хочешь приключений, пытайся пожить спокойно в собственном доме.

Паук тем временем вежливо выпустил несколько толстых нитей и прикрепил их к ветвям двух дубков, росших неподалеку. Получился гамак не гамак, но неплохой подвесной стульчик.

— Спасибо, — Зелг уселся и вздохнул. Он вспомнил, как, в сущности, совсем недавно сидел вот так же на паутине в пещерном храме Адриэн, а сейчас ему казалось, что это происходило в прошлом тысячелетии, и не с ним, и уже состарились внуки летописцев, запечатлевших этот сюжет.

— Итак, — сказал Кехертус, ставший неплохим психологом за годы жизни среди враждебно настроенных амазонок, — итак, я предаюсь неправильным глаголам, дядя предается заслуженному отдыху, а вот вы — печали.

— Вы очень проницательны.

— Скорее, у меня отличный слух. Вы вздыхали, — пояснил паук, не уточняя, что в прошлой его жизни вздох такой степени интенсивности становился для амазонок последним. — Вы сильно огорчены?

— Скорее встревожен. Как-то все слишком легко прошло, слишком быстро минуло. Я, как и все мы, верю в Такангора, не без того, но мне не дает покоя мысль — а что, если нас надули? Что, если провели? Если случилось что-то ужасное, просто мы еще об этом не знаем, потому что все отвлеклись, выпали из жизни почти на полдня.

Паук потоптался на месте в знак согласия. В предрассветном освещении глаза его вспыхивали и мерцали, как россыпь драгоценных камней.

— Вы знаете мою жизненную позицию, — сказал он. — Я оптимист. Когда все вокруг теряют надежду и говорят, что хуже не бывает, я твердо отвечаю — будет хуже.

То была святая правда: когда все складывалось замечательно, и окружающие уже теряли уверенность в том, что дела пойдут наперекосяк, Кехертус терпеливо ожидал наступления черного дня и готовился к нему со всем тщанием. В ожидании войны, мора и голода он копил, сберегал, прятал, а также укреплял и без того могучее здоровье, справедливо полагая, что во время очередной катастрофы все эти меры окажутся нелишними. Опасения Зелга проливали бальзам на его предусмотрительную душу.

— Это вы волнуетесь, как неинформированное частное лицо, или пророчите как потомственный некромант и величайший чародей? — уточнил он.

— Кажется, пророчу.

— И я так думаю, — радостно согласился Кехертус. — У вас все волоски стоят дыбом, как у взволнованного паука, а мы попусту нервы не расходуем. Я знал там, в храме, что делаю правильный выбор — только с вами, милорд, приличный паук моего происхождения и воспитания может рассчитывать на такое количество захватывающих приключений. Ну, будем ожидать продолжения. Надеюсь, оно окажется не хуже, чем пролог. А пока — на боковую. Доброго утра, милорд.

— Доброго утра, — ответил Зелг, внимательно разглядывая сияющий розовым небосклон, по которому медленно всползала на свое рабочее место изумительно круглая золотая рупеза солнца в окружении серебристых пульцигрошей облаков.

* * *

Похоже, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи

П. Г. Вудхаус

Рыцари в темных с грозовым отливом доспехах стояли в конце коридора тесной молчаливой группой. Они стояли плечом к плечу, каждый чуть впереди товарища, наслаиваясь как драконья чешуя, и Зелг подумал, что это, вероятно, уже привычка, въевшаяся в плоть и кости, и это она заставляет их стоять в коридоре мирного замка, будто в теснине перед лицом вражеского строя.

Зелг не испугался ночных посетителей. Человек, под кроватью которого по ночам ползают кряхтящая седобородая мумия и недовольное привидение в поисках сбежавших тараканов-зомби, понемногу перестает бояться всего на свете.

Он подошел ближе и увидел, что призраков гораздо больше, чем показалось на первый взгляд. Бесплотный отряд закрыл собою проход, ощетинившись мечами и копьями, выставив щиты с черным красноглазым волком. Они загородили коридор, будто это было узкое горное ущелье, будто чья-то жизнь зависела от того, как долго они сумеют тут продержаться. Он всматривался в суровые прекрасные лица давно умерших людей, разглядывал причудливые доспехи, которые носили века тому и совсем в другой стране, и не знал, что сказать. И потому произнес первое, что пришло в голову.

— Доброй ночи. Чем я могу вам помочь, господа?

Но они, казалось, не заметили его. Они смотрели поверх его головы куда-то вдаль, и он мог поклясться, что призрачные рыцари не видели стен, увешанных портретами его предков, резных колонн, мозаичных полов, доспехов в простенках — всего того, что ежедневно вытирают, чистят и моют кассарийские домовые. Зелг догадывался, куда и на что они смотрят.

Сейчас из-за поворота появится войско Морнея, первые воины врага вот-вот бросятся на них, пытаясь взломать монолитный строй, и это те самые последние секунды невыносимого ожидания, самые страшные секунды — он уже знал это, потому что испытал на собственной шкуре. Они, не отрываясь, всматриваются в темноту, боясь упустить момент, от которого зависит, кто выживет, а кто упадет мертвым. Они стараются не думать ни о чем, кроме одного — их товарищи должны уйти как можно дальше со своей бесценной ношей, добраться живыми и невредимыми до Шудахана, и поэтому их долг — сражаться. Не до конца, а до тех пор, пока не прикажут остановиться. И это значит, что даже смерть не станет причиной, по которой они имеют право покинуть поле битвы. Они будут стоять так, пока им не скажут, что они свободны, и вольны идти.

Зелг мог наверняка сказать, сколько их.

Пятьдесят.

Единственное, чего он не понимал — где же пятьдесят первый, который должен был вести их в бой. Где величайший из волков Канорры?

И что делать ему, если сейчас в ущелье Адранги в очередной раз разразится сражение?

Назад: ГЛАВА 5

Дальше: ГЛАВА 7