Ромейский лагерь под Доростолом

Императору не спалось. Он велел слугам откинуть полы шатра и перенести себя вместе с ложем к выходу. Глядя на зубчатый силуэт крепостных стен, смутно рисовавшийся на звездном небе, Иоанн размышлял о неудачах последнего времени. Так счастливо начатая война неожиданно затянулась; войско русов, которое поначалу представлялось Цимисхию обычной варварской ордой, оказалось весьма упорным и сильным противником. Даже уступая ромеям в числе и в вооружении, воины Свендослава сумели не раз поставить императора в трудное положение. Их богоненавистный вождь не только искусен, но и умен: даже видавшие виды командиры Цимисхия, прошедшие с ним Сирию и Месопотамию, были поражены умением варваров сражаться в пешем строю против катафрактов – тяжелой конницы, закованной в латы. А вылазка русов вчерашней ночью поставила под сомнение успех более чем двухмесячной осады.

Воспользовавшись непогодой, под раскаты грома и шум проливного ливня русы под командой самого Свендослава вышли на нескольких сотнях челнов-однодеревок из города и поднялись на веслах вверх по Дунаю. Подобравшись к обозу ромеев, варвары перебили прислугу и, захватив много зерна, печеного хлеба, вина, сыра и мяса, погрузили все это на свои челны и вернулись в Доростол.

Когда утром Иоанну доложили о ночной вылазке, он в гневе готов был предать смерти начальников флота. Его едва уговорили смилостивиться над ними, но на будущее император пригрозил за подобное упущение безусловной казнью.

Цимисхий отбросил одеяло и вскочил с постели. Приказал одеть себя и, завернувшись в плащ, выбежал наружу. От воспоминания о неудаче его бросило в жар, и теперь он с удовольствием вдыхал холодный воздух, пахнущий рекой, травой, дымом, конским навозом.

Звезда над угловой башней Доростола погасла, затем вновь зажглась. Цимисхий догадался, что кто-то ходит там наверху, и попытался представить себе, о чем думает этот неизвестный варвар. Может быть, он участвовал во вчерашней вылазке и теперь смакует обстоятельства? Или так же, как Иоанн, смотрит во тьму, охваченный необъяснимой тревогой перед огромностью мира, в котором хозяйничает ветер, пришедший из гиперборейских далей. Куда смотрит сейчас этот грубый воитель – может быть взгляд его устремлен на костер, рядом с которым остановился император? Цимисхию показалось на мгновение, что между ним и тем русом на крепостной башне протянулась тончайшая нить, тяжко гудящая под ударами ветра. А может быть, это враждебные сердца наполнили ночь гулким набатом? Император вздрогнул, наваждение кончилось. Он почувствовал себя бесконечно малой песчинкой под грозно и немо горящими звездами. Если судьбе угодно будет отнять у него почти достигнутую уже победу, он действительно станет одной из тех человеческих песчинок, которые взметают и уносят ветры истории. И тогда вся его великая война покажется потомству лишь цепью мнимых успехов, приведших обманувшегося в себе воителя к бесславному концу. Иоанн снова переживал приступ неверия в себя, снова испытывал потребность придирчиво перебрать в памяти все перипетии кампании с самого первого дня…

Незадолго до начала войны с русами император отпраздновал свадьбу. Феофано, имевшую на него виды, он отправил в ссылку на один из отдаленных островов, а сам женился на дочери императора Константина Порфирородного, скончавшегося за десять лет до восшествия на престол Иоанна. Он правил дольше, чем кто-либо из его предшественников – сорок шесть лет. Помимо того, что Цимисхий хотел избавиться от вдохновительницы заговора, которой он был обязан троном, новый властитель хотел связать свое имя с популярной династией и тем самым усилить собственные позиции перед лицом многочисленных врагов. Отовсюду тайные агенты императорской полиции – сикофанты – доносили о готовящихся заговорах. С Востока грозили мятежники, вставшие под знамена Фоки, с Запада – Калокир, опирающийся на силу русов. С заключением царственного брака Иоанн получал поддержку многочисленной знати, выдвинувшейся при Константине Порфирородном, приобщался к наследию покойного самодержца, в том числе к его рукописям, впитавшим богатейший государственный и военный опыт. Рожденный в Порфире, особом помещении императорского дворца, с ранних лет носивший звание законного наследника ромейского престола, коим владели его отец и дед, Константин получил власть не как Цимисхий, в тяжелой и кровавой борьбе, поэтому его наследие особо интересовало узурпатора, лелеявшего мечту о долгом и великом царствовании.

В заметках Константина Иоанн наткнулся и на рассуждение о своем противнике в предстоящей войне: «Знай, что все северные племена по природе своей жадны до денег, алчны и совершенно ненасытны. Их натура поэтому всего жаждет и до всего вожделеет, и не положены пределы ее влечениям, всегда ей хочется большего, а из малой пользы она желает извлечь большие выгоды». Сам Константин, не раз отражавший набеги варваров, тщательно собирал донесения агентов и купцов, побывавших в северных землях. Особенно занимали его возможные противники русов. Одна выписка из сочинения арабского летописца привлекла внимание Иоанна. «Оторвалась часть тюрок от своей страны, и стали они жить между хазарами и Румом, называют их баджанакийа, и не было им места на земле в прежние времена, и вот двинулись они и завоевали землю, и они – шип русийев и их сила». Выходило, что баджанокийя, или пацинаки, как называли их ромеи, или печенеги по-русски, главная сегодня сила Свендослава. Если истинно мнение Константина, то пацинаки столь же алчны, как и русы. Вызвать их столкновение между собой может, следовательно, богатая добыча. Или – обещание помочь овладеть достоянием русов. Но по силам ли пацинакам справиться со Свендославом, если даже могучие хазары не устояли против его дружин? И в ночь, предшествовавшую выступлению в поход, Цимисхий в который уже раз перечитал донесение араба-очевидца падения Хазарии, от которого становилось тягостно на душе.

Только под утро забылся император тяжелым сном, который не дал отдохновения: всю ночь сменяли друг друга видения кровопролитных сражений и сожженных городов. А когда, пробудившись, Иоанн позвонил в колокольчик и евнух подал сосуды для омовений, было заметно, с каким тревожным вниманием поглядывает на Цимисхия старый слуга. Он даже не решился задать свой обычный вопрос, как почивал василевс.

Войска двигались почти без отдыха, так как разведка донесла, что клисуры – узкие горные проходы Балкан – не охраняются. То ли варвары решили, что в преддверии Пасхи ромеи не станут наступать, то ли уверились в мирных намерениях Иоанна после нескольких посольств, приходивших к Свендославу с дарами, то ли полагали, что мятеж Варды Фоки еще не подавлен.

После того, как летом и осенью 970 года русские дружины нанесли ромеям несколько чувствительных поражений во Фракии, они невероятно возгордились. Магистр Иоанн по прозванию Куркуас, которому было доверено войско на западе, предавался безмерному пьянству, под его началом и другие командиры проводили время в преступной праздности. Результатом было позорное поражение под Аркадиополем.

Как бы то ни было, Свендослав имел основания для беспечности. Цимисхий не преминул наказать его за это, ворвавшись во главе своих катафрактов и отборной пехоты на холмистую равнину, окружающую Преславу. Пройдя маршем наиболее опасные горные участки и переночевав на неприступном холме невдалеке от столицы, ромеи на следующее утро построились в боевые порядки и под звуки боевых труб и тимпанов выступили на Преславу.

Хотя появление огромного войска застало врасплох Сфангела, командовавшего русской дружиной, он сумел собрать свои полки и бросить их навстречу «бессмертным», составлявшим ударную силу Цимисхия, – их ряды пополнялись за счет детей погибших знаменитых воинов; на место каждого сраженного тотчас заступал новый латник, отсюда и возникло наименование этого отряда. Испуская воинственные вопли, язычники вступили в бой, но не выдержали натиска конницы и обратились в бегство. Ромеи преследовали их до самых стен города, пока остатки русов не затворились в Преславе. Тысячи трупов усеяли поле битвы, и воины Цимисхия разбрелись по нему, чтобы собрать трофеи – главными среди них почитались русские мечи, намного превосходившие ромейские по своей крепости.

На рассвете следующего дня в лагерь императора прибыли обозы и те отряды, которые везли тяжелые осадные машины. Поэтому, не давая русам как следует подготовиться к обороне, Иоанн приказал идти на приступ. С пением победных гимнов войска несколькими колоннами подошли к городу и начали обстрел его защитников из камнеметных орудий, пращей и луков. Русы и помогавшие им болгары едва могли высунуться из-за стен, чтобы бросить в ромеев дротик или камень.

Зычный голос императора перекрыл шум битвы: приказ приставить к стенам лестницы воодушевил ромеев, и они ринулись вперед под градом стрел и копий. Осажденные, сильно уступавшие в числе войску Цимисхия, не выдержали напора и уже первый приступ принес успех осаждавшим. Отступившие к центру Преславы русы и их союзники укрылись в укрепленном царском дворце и отражали все попытки «бессмертных» прорваться туда. Когда Иоанну доложили о гибели полутора сотен отборных воинов, он приказал остановить безрассудное наступление и распорядился метать огонь через стены на помещения дворца. Вскоре гудящее пламя охватило обширные строения царской резиденции, и семь тысяч воинов, нашедшие там убежище, вынуждены были выйти навстречу ромеям и выстроились вкруговую на открытом месте возле дворца.

Отряд магистра Варды Склира окружил остатки войска Сфангела и в завязавшейся битве почти полностью уничтожил его. Погибло также множество болгар – не только воинов, но и мирных жителей, помогавших воинам в защите города. Схваченный ромеями болгарский царь Борис вместе с женой и двумя детьми был доставлен в ставку Цимисхия. Император милостиво принял его не как пленника, но как властителя страны, и заверил, что целью вторгшегося войска является не захват страны, но отмщение коварным скифам, поработившим Болгарию.

Когда Цимисхию доложили, что Калокир и Сфангел не обнаружены ни среди пленников, ни среди убитых, император понял, что оба ускользнули от него и теперь наверняка на пути в Доростол, где с основными силами находился Свендослав. Ясно было, что теперь Иоанну незачем спешить – русы все равно успеют подготовиться к противоборству с ромеями. Отобрав особо изувеченных пленников, Иоанн отправил их к Свендославу с сообщением о взятии города и гибели защищавшего его отряда, а также поручил им передать самонадеянному архонту варваров, чтобы он без промедления выбрал одно из двух: либо сдаться победителю и, испросив прощения за свою дерзость, незамедлительно удалиться из Болгарии, либо, если он склонится к врожденному своеволию, защищаться от императора ромеев.

Достойно отметив великий праздник Воскресения Христова раздачей щедрой милостыни и наград войску, Цимисхий приказал выступать на Доростол. Узнав о его приближении, болгары, устрашенные стремительным взятием Преславы, отказывались от сопротивления и сдавали крепость за крепостью. Только немногие города остались верны союзу с русами, но и они пали под ударами непобедимых фаланг, как любил на старинный лад именовать свои войска Иоанн.

Подойдя к Дунаю, Цимисхий издали увидел мощные укрепления Доростола. Хлебные поля подле города пестрели разноцветными шлемами и знаменами русов. Построившись в ожидании битвы, дружина Свендослава плотно сдвинула щиты и копья, придав своим рядам вид стены. Оглядев многотысячные когорты варваров, Иоанн с улыбкой сказал окружавшим его военачальникам:

– Не думал, что их так много. Боюсь, не хватит тех ремней и веревок, которые везут в обозе, чтобы вязать пленных.

Оценив самодержавную шутку, свита разразилась хохотом.

По команде императора войсковые священники выехали перед войском со святыми дарами. Спешившиеся конники и пехотинцы, укрепив на воткнутых в землю копьях свечи, молились на коленях о ниспослании победы, о спасении в бою, о прощении грехов, о благополучии семьи. Звучали псалмы и благодарственные тропари по совершении таинства причастия: стоя на коленях, воины получали из рук священнослужителей освященный хлеб и вино, целовали крест.

Наконец запели трубы, загремели кимвалы. Катафракты поскакали на фланги, а в центре построилась пехота с мечами, позади – лучники и пращники. По сигналу императора войско двинулось на русов. Стрелы и дротики, взмывая из задних рядов над головами меченосцев, смертоносным градом обрушивались на варваров.

Завязалась рукопашная. Ряды сражающихся смешались. Закованные в броню катафракты безуспешно пытались взять в клещи пешую рать Свендослава. Наглухо закрыв фланги от конницы длинными щитами, русское войско стремилось расчленить на разрозненные отряды вражескую пехоту. Видевший это Цимисхий то и дело посылал в центр подкрепления. Но русы с яростным ревом бросались на свежие силы ромеев, и поле брани устилали все новые трупы.

Мало по малу дружина Святослава теснила войско Цимисхия; когда измученные многочасовой битвой ромеи дрогнули, император понял, что настал решительный миг, и приказал трубить к наступлению. Застоявшаяся в запасе конница во весь опор понеслась на русов, и они не выдержали страшного удара, в стене щитов образовались бреши, ряды воинов сломались и началось отступление.

Быстро втягивались отряды Свендослава в открытые ворота крепости, пока последний воин не скрылся в них. Конница столпилась перед стенами города, затем прянула назад, уходя от стрел и камней, летевших с укреплений.

Цимисхий не заметил, как село солнце. Только теперь, когда по полю протянулись бесконечные тени от рассыпавшихся по нему всадников, он обратил взгляд к западу и увидел стремительно уходящий за хлебное поле багровый край светила. Казалось, оно тоже напиталось кровью, обильно пролившейся на эти мирные нивы. Иоанн вознес горячую молитву Владычице небес и святому Димитрию, даровавшим победу. Видя коленопреклоненного императора, возвращавшиеся с битвы воины пели победные гимны и восхваляли самодержца.

Повелев раздать участникам сражения награды и вино, Цимисхий уединился в шатре с ближайшими советниками и высшими командирами. Хоть он и считал сегодняшнюю битву выигранной, упорство и храбрость русов насторожили его. Их гораздо меньше, чем ромеев, но дерутся они не жалея жизни, и победа не будет столь легкой, как в Преславе. Поэтому необходимо было решить, как вести осаду города, чтобы лишить Свендослава всякой возможности получить подкрепление, отрезать его от источников жизненных припасов.

Прошло два дня, заполненных мелкими стычками у городских стен. Отряды легкой конницы ромеев вели перестрелку с лучниками и пращниками, засевшими на стенах и башнях Доростола, в то время как остальное войско занималось строительством укрепленного лагеря на холме, одиноко возвышавшемся посреди равнины. Обведя это возвышение рвом, вырытую землю воины уложили в виде насыпи. По гребню ее были плотно натыканы копья, а на этот частокол навешены соединенные между собой щиты.

Тем временем к городу подошли поднявшиеся от устья Истры огненосные триеры и продовольственные суда ромеев. При виде флота в лагере Цимисхия раздались восторженные возгласы. Напротив, у столпившихся на стенах Доростола были встревоженные лица. Русы поняли, что путь к отступлению отрезан, кольцо осады замкнулось. Отовсюду мчались к городу легкие челны; застигнутые врасплох приходом судов, они спешили укрыться от смертоносного греческого огня, о котором были наслышаны все в русском войске. Когда-то такие триеры обратили в пепел огромный флот Игоря, еще служили в войске дружинники, испытавшие на себе действие этого оружия.

Но, против ожидания, прибытие подкреплений и установление полной осады не обескуражили, а напротив, ожесточили варваров. Перебежчик-болгарин, вырвавшийся из Доростола, рассказал, что русы исполнены решимости биться до победы и говорят между собой: если ромеи разобьют нас, все народы, в которых мы вселили страх своей мощью, перестанут бояться и восстанут на нас.

Иоанн убедился в том, что русы готовы сражаться насмерть, уже на следующий день. Рано утром войско Свендослава вновь выстроилось на равнине. Одетые в кольчуги, защищенные длинными щитами, дружинники стояли неподвижной стеной. Император решил не использовать катафрактов – в прошлый раз они не смогли пробить живую стену русов. В сражение были брошены пехотинцы.

Опять с переменным успехом весь день длилась битва. Исход ее оставался неопределенным до того момента, пока один из ромеев не сумел сразить доблестного воителя Сфангела, мужа огромного роста и нечеловеческой силы. Видимо, желая загладить свою вину за поражение в Преславе, он рвался во все самые опасные очаги сражения, воодушевляя своим примером прочих дружинников. Когда смерть вырвала из их рядов Сфангела, они начали шаг за шагом отступать к воротам города.

Цимисхий понял, что стремительный натиск не поможет, нужно последовательно обескровливать воинство, засевшее в Доростоле. И распорядился выдвинуть вперед метательные машины и баллисты. От огромных каменных ядер, во множестве выбрасываемых этими сооружениями, среди осажденных было немало жертв. Тогда Святослав послал отборных воинов, чтобы они уничтожили досаждавшие городу машины. В завязавшейся схватке погиб родственник императора магистр Иоанн Куркуас. Его богатое облачение и вооружение навели русов на мысль, что им удалось убить самого Цимисхия. Насадив голову незадачливого магистра на копье, варвары выставили ее на городской стене, крича и потешаясь над ромеями. Однако, радость их была недолгой – император выехал впереди своего войска, которое в очередной раз попыталось штурмовать стены Доростола.

Ночью русы, пользуясь полнолунием, вышли на равнину и собрали трупы павших во время битвы за осадные орудия. Сложив их на огромные костры, они подожгли их, принеся при этом в жертву несколько пленников. Громко стеная, воины оплакивали павших. Ромеи, наблюдавшие отсветы огня на строениях города и слышавшие вопли варваров, осуждали безрассудство Куркуаса, который, будучи пьян, бросился в самую гущу врагов и был мгновенно изрублен ими, а оставшиеся без руководства его люди бежали, позволив русам разрушить машины. Тем не менее никто не отказался от эвбейского вина, выставленного императором в память своего родича.

Вспоминая эту ночь, наполненную воплями русов и пьяными выкриками разгулявшихся ромеев, Цимисхий с новой силой пережил то паническое чувство, которое охватило его при виде восходящего ночного светила. Почти с самого начала похода небо было постоянно затянуто тучами, и только в ночь поминок по Куркуасу светящийся диск возник над темным краем земли и неприметно стал подниматься к центру небосклона, пока не завис над шатром Цимисхия.

С тех пор много ночей Иоанн с замиранием сердца ждал, когда луна, все быстрее терявшая свой блеск, достигнет зенита. Лагерь к этому времени уже спал, и только храп из палаток нарушал тишину. Молясь Богородице и ангелу-хранителю, император вопрошал, что знаменует идущий на ущерб бледный лик, чью погибель пророчит: его или Свендослава.

Вчерашняя грозовая ночь была наполнена шумом ливня и града, но Иоанн безмятежно заснул, словно успокоенный тем, что Всевышний милостиво задернул от него облачным покровом вестника бед и несчастий.

Но каково же было пробуждение: топот множества ног у шатра, стенания и крики раненых обозников, доставленных на допрос к императору. Цимисхий готов был всех их сделать добычей меча, и только духовнику удалось удержать его от предания казни всех, кто прозевал ночную вылазку Свендослава и захват обоза…

Вот над башней возникло узкое светящееся копье и медленно поползло вверх, все более изгибаясь и превращаясь в серп. Все, что осталось от луны.