Глава девятая
День начался как обычно. Бабуся вошла в мою комнату и объявила, что уже утро. Моя мать — ранняя пташка. Я сменила ей калоприемник, потом она пошла вниз мыться. Тем временем я надела брюки и рубашку. Затем она пошла в свою комнату одеваться, а я отправилась готовить завтрак. За долгие годы мы выработали эту четкую последовательность движений — как в балете. И только Шарлотта временами ее нарушает: вдруг встанет слишком рано и запрется в ванной делать прическу перед походом в школу.
Но в то утро я уже доела бутерброд, а бабуся все еще не спустилась, поэтому я поднялась к ней узнать, в чем дело. Она сидела на кровати и недовольно смотрела на стул.
— Ты чего? — спросила я. — Твои тосты остывают.
— Я это не надену. — Она указала на платье, висящее на спинке стула.
— Почему?
— Оно не красное.
— Боже мой, мама. Это очень красивое платье. В прошлое воскресенье ты в нем была.
Она молча уставилась на меня.
— Вот что я тебе скажу: давай-ка ты наденешь поверх него свою миленькую бордовую кофточку. Бордовый — это почти красный.
Тишина.
— Ты же не можешь пойти в церковь в ночной рубашке. Мод и Айви вот-вот появятся. Давай не будем заставлять их ждать. — Я открыла дверцу шкафа и стала просматривать бабусины вещи. — Погоди-ка, а как тебе вот это? — Я достала серое платье с красными цветами по подолу. — Гляди, какое милое.
— Оно не красное.
Взяв себя в руки, я повесила серое платье на место и вышла. Надо посмотреть в корзине для грязного белья. Может, удастся привести в порядок ее красный шерстяной костюм, если хорошенько его встряхнуть и полить освежителем для белья? Покопалась, нашла. На груди — огромное пятно от супа. Я швырнула костюм в корзину и задумалась. У меня есть четыре варианта. Можно прямо сейчас броситься с лестницы — пусть им всем будет стыдно. Можно разрыдаться, но на мои слезы всем наплевать. Можно вернуться в бабусину комнату и отвесить ей пощечину — да, знаю, что это отвратительно, что я должна заботиться о ней, что она не виновата и т. д. и т. п., — только временами она меня настолько выводит, что приходится отходить в сторонку и считать до десяти. И наконец, последний, в данных обстоятельствах самый разумный вариант — сбежать.
Я вернулась в ее комнату, достала все новые калоприемники и выставила их на тумбочку. Затем, взяв из ее шкатулки маникюрные ножницы, прорезала дырку в каждой упаковке.
— Я достаточно старая, чтобы делать, как я хочу, — вдруг сердито сообщила она.
— Нет, мама, ты не достаточно старая — ты слишком старая. В этом-то все и дело.
Я достала с ее шкафа чемодан и унесла его к себе. «Мы уедем далеко-далеко…» — в ритме моего дыхания крутилась у меня в голове дурацкая бабусина песенка. Я положила в чемодан самый лучший костюм, туфли-лодочки, две пары брюк, несколько подходящих по цвету блузок, трусы, набор для душа, косметику и плойку. «На машине так легко, так легко…» Проходя мимо маминой комнаты, я заметила, что она, закрыв глаза, лежит на кровати. Я спустилась в ванную, положила в чемодан несессер, в коридоре проверила сумочку и телефонную книжку («А за нами полицейский отряд, их сирены так гудят, так гудят…»). Я написала Шарлотте записку («Уехала на несколько дней к друзьям. Вечером еще позвоню. Если что, обращайся к отцу или в Общество помощи престарелым»). Знаю, что ответственные люди так не делают. Представляю выражение лица Шарлотты, когда она, наконец встав, впустит Мод и Айви и они все вместе обнаружат записку. Что ж, придется им без меня обойтись.
Я так сильно хлопнула дверцей своего «шевроле-метро», что она чуть не отвалилась. Поставила кассету с Мадонной, включила звук на полную мощность. Все дорогу до Манчестера под «Rescue Me», «Secret» и «Bad Girl» я убеждала себя, что заслужила отдых.
Как раз когда я въехала на полупустую стоянку, кассета закончилась, магнитола переключилась на радио, и диктор сообщил, что умерла принцесса Диана.
Несколько минут я не выходила из машины, сидела и слушала. Автокатастрофа, Франция, раннее утро, на высокой скорости… «А теперь мы готовы принимать ваши звонки, — продолжал он. — Позвоните и расскажите, что вы почувствовали, узнав об этой ужасной трагедии. Так, у нас на проводе Джемма из Рэдклифа. Здравствуйте, Джемма». Дрожащим голосом заговорила Джемма: «В это просто невозможно поверить, она была еще совсем молодой…» Я выключила радио и вылезла из машины.
Я направилась к вокзалу. Мимо киосков с газетами, пестревшими драматическими заголовками, мимо огромного сердца, нарисованного углем на стене, с надписью внутри: «Покойся с миром, Диана». Невероятно. Я на автопилоте купила билет и вышла на платформу, где уже собралась небольшая группа оживленно беседовавших людей. Женщина лет пятидесяти со строгим лицом, к пальто прикреплена жуткая брошка в форме лапы с когтями. Ужасно худой парень, мерзнущий в одной рубашке. Девушка в индийских шальварах и куртке, держащая за руку маленькую девочку. В другой день каждый стоял бы отдельно. Но сегодня все было совсем иначе.
— В туннеле! — воскликнула женщина с брошкой. — Ужасно!
— Бедные мальчики, — пробормотала молодая мамаша, качая головой. Ее дочка разглядывала голубей, сидящих на балках под крышей.
Тощий парень сжал кулаки.
— Чертовы журналисты! Тюрьма по ним плачет. И главное — вообще не раскаиваются!
Тут он заметил, что я гляжу на «Обсервер» в его руках и без единого слова протянул мне газету. Я взяла ее, поглядела фотографии, прочитала статью. Так, значит, это правда.
Подошел поезд до Лондона.
Я устроилась в уголке и стала думать о Диане. И о себе. Прекрасно помню их свадьбу, как все радовались. Столько счастья, надежд. И на этом фоне — моя сломанная жизнь. Ее улыбка и платье как у принцессы в сказке. Помню этот дух единения. Вся страна собралась у телевизоров, чтобы увидеть знаменитый поцелуй на балконе. Я вырезала статью из «Радио таймс» и некоторое время даже стриглась так, как она. Диана казалась мне волшебным созданием, абсолютно счастливым. А потом оказалось, что она страдала так же, как и все мы. Я видела по телевизору, как она плачет, рассказывая о своей несчастной жизни. Мне было за нее стыдно. А теперь она мертва. Ужасающее доказательство того, что деньги, положение, красота, безупречный вкус — все это ничто перед лицом судьбы.
Мне было грустно, я чувствовала себя виноватой. Если у нее не получилось устроить свою жизнь, то у нас тем более никаких шансов. И тут вдруг мне так явственно вспомнились все мои ошибки, все мои недостатки, что невольно брызнули слезы. Пришлось отвернуться к окну. Проносящиеся поля расплывались в глазах. «Я же ее не знаю, — подумала я, — так почему же я плачу?»
* * *
Удивительный день. Мамы нет. На кухне отец выкладывает в холодильник замороженные полуфабрикаты и бабушкины любимые консервы, а по всем телеканалам, куда ни переключись, рассказывают о смерти Дианы.
— Конечно, нехорошо так говорить, но я не понимаю, с чего все эти женщины рыдают? — пробормотала я. — Можно подумать, она была лучшим другом сотен тысяч людей. Такое ощущение, что они все притворяются.
— Я купил шесть пицц, потому что их продавали со скидкой, — сказал отец. Было видно, что он недоволен. — Надо же создать людям столько проблем! Завтра мне надо на работу. Я и так уже столько раз отпрашивался, что заработал выговор. Но Айви Седдон обещала договориться с остальными членами клуба для тех, кому за семьдесят, — будут по очереди за ней присматривать. А еще я позвонил в общество помощи престарелым — каждое утро на час будет приходить сиделка. Завтра тут будет миссис Кроутер. Кроме того, есть горничная. В общем, тут будет проходной двор. Но одну тебя не оставят. Я к тебе буду приходить каждый день после ужина. Во всяком случае, вряд ли твоей матери не будет долго. Вернется через день-два.
— Знаешь, папа, мне все равно. — В некотором смысле даже приятно остаться без нее. — Она уже так делала. Помнишь, когда она обнаружила у себя в груди уплотнение и устроила себе затяжной уикэнд во Флитвуде?
— Ага. И в итоге ничего страшного у нее не нашли. Как ты думаешь, она правда поехала к друзьям?
— Вряд ли. У нее нет друзей.
— Может, у нее появился мужчина?
— Нет.
— Ну, мало ли…
— Она закатывала мне такие скандалы из-за ребенка! Заставляла меня сделать аборт.
Отец сосредоточенно складывал продукты в холодильник.
— Она хотела как лучше. О тебе заботилась. Чтоб ты получила образование…
— Я ее никогда не прощу.
В кухню вошла бабушка.
— Куда подевалась наша Карен?
Мы с отцом переглянулись.
— Ей нужно было ненадолго уехать. Хотите чаю? — спросил отец и принялся набирать воду в чайник.
— Мне пора менять калоприемник, — вздохнула она.
— Это к ней, — ткнул пальцем в меня отец.
* * *
Как только я очутилась в Лондоне, то первым делом нашла салон сотовой связи. Пришлось раскошелиться, но в итоге я получила телефон Nokia, зарядное устройство и двадцать фунтов на счет.
— Там у батареи еще осталось одно деление, — сообщил мне изящно одетый продавец.
— Неужели? — Я хотела пошутить, но он уже занялся своими делами.
Я отошла на газон, подальше от снующих туда-сюда людей, и прочитала инструкцию. Теперь надо позвонить.
Мне не повезло. Трубку снял Стив. Первые полминуты он не давал мне вставить ни слова, только от души поливал меня. Наконец мне удалось заставить его записать мой номер телефона и даже зачитать то, что получилось. Он не тупой, просто невнимательный. Я поинтересовалась, как там Шарлотта и бабушка, и получила очередную порцию оскорблений. Фоном послышался голос Шарлотты. Она просила дать ей поговорить со мной. Я знала, что если поговорю с ней, то сдамся. Тут же куплю билет на поезд и помчусь домой. Поэтому я сказала:
— Передай ей, что я через день-два вернусь. Батарея разряжается. И мне пора. Пока.
Я нажала на красную кнопочку и на полчаса выключила телефон. Надо собраться с мыслями, иначе ничего не получится.
Я вернулась в здание вокзала, купила карту. Спустилась в метро. Триста лет стояла перед схемой, пытаясь понять, как мне добраться куда надо. Меня постоянно толкали, недовольно фыркали: что, мол, встала поперек дороги? Я водила пальцем по карте. Северная линия, Кингз-кросс, пересадка на Пиккадилли. Это все понятно. Но в какой я зоне и за сколько надо покупать билет? За билетами была огромная очередь. Под возмущенное бормотание женщины за моей спиной я полчаса разбиралась с автоматом. Наконец нажала на нужную кнопку. Мне на ладонь выехал кусочек картона.
Так. Теперь на какой эскалатор? Я стояла как скала посреди бурной речки. Какой-то мужчина восточного вида с чемоданом в руке наступил мне на ногу. Я сказала: «Извините», но он, даже не обернувшись, исчез в толпе.
Я решилась и поехала вниз. Над головой проплывали рекламные плакаты: театры, музеи. Эскалатор привез меня в туннель, пахнущий жженой резиной. Интересно, мне на платформу № 1 или 2? Откуда, черт возьми, мне знать? Сверилась с записной книжкой, выбрала нужный туннель и наконец вышла на платформу. Народу тьма-тьмущая. Вид у всех усталый. Почти тут же раздался страшный грохот, к станции подлетел поезд, остановился. Двери с шипением открылись, я вежливо отступила, но толпа тут же внесла меня в вагон.
Последний раз я была в Лондоне, когда еще училась в школе и нас всех повезли к Букингемскому дворцу в честь серебряной свадьбы королевы и герцога Эдинбургского. Нам велели надеть школьную форму и прикрепить к ней памятные значки, потому что, как объяснила наша классная, королеве не понравятся наши джинсы и кроссовки. Пока мы стояли у дворца, кто-то сказал, что королева сейчас там, потому что флаг поднят, а значит, она, может быть, поглядит из окна и нас увидит.
Я вышла на Кингз-Кросс и в переходе увидела девочку-подростка с ребенком на руках. Я подумала о Шарлотте и достала кошелек. На верхней губе у девочки были болячки, но глаза — хорошие. Интересно, ее-то мать где?
— Как его зовут? — спросила я, улыбаясь сопливому малышу, глядевшему на меня круглыми глазами.
— Элли, — ответила девушка и бережно убрала в карман купюру.
Всю дорогу до Арнос-Гроув я думала о ней.
Наконец я поднялась по ступенькам и вышла на солнце. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Достала карту, сверилась. И пошла к Хеммингтон-Гроув, где жила миссис Мэри Биэти.
* * *
Менять калоприемник оказалось не так уж и сложно (в конце концов, скоро мне придется менять подгузники — надо учиться). Сперва мне становилось страшно от одной мысли об этом, а теперь — просто грустно. Бабушка покорно лежит на кровати, под ней подстелено полотенце, платье поднято, колготки спущены. Между ног жиденькие седые волосики, кожа на животе дряблая. Разлепляешь липкую ленту, бросаешь грязный калоприемник в пакет. Вытираешь гигиенической салфеткой странно чистую попу Сдираешь бумажку с липкой полоски на новом калоприемнике, надеваешь его на бабушку. Мама обычно, на всякий случай, обвязывает ее лентой. Если на коже покраснение, надо намазать кремом — только очень осторожно, чтобы не попал под липкую ленту, иначе тут же отклеится, и это катастрофа. Бабушка все это время лежит и смотрит в потолок стеклянными глазами. Но в ту минуту, как опускаешь ей платье, она будто оживает. Вот и все. Ничего особенно страшного.
Я несла пакет в помойное ведро, когда в дверь позвонили. Отец был прав: просто проходной двор! Я думала, что это пришла очередная старушка из клуба для тех, кому за семьдесят, но это был Дэниел. Он принес детскую колыбельку.
— Пациентка моего отца просила отдать кому-нибудь эту штуку. Придется, правда, найти к ней новый матрас, но зато к ней есть подставка — получится нормальная кроватка, и видишь, даже кружева по краям.
— Чудесно! — Я взяла у него колыбельку и положила ее на диван, а он пошел к машине доставать, что еще привез.
Бабушка и Мод пришли поглядеть.
— Какая прелесть! — восхитилась бабушка.
— Да-а, уж лучше, чем ящик комода, — заметила Мод, заглядывая в колыбельку, — в котором я спала в младенчестве.
— Тогда всех детей в комоды клали, — объявила бабушка. — Ну какая же все-таки славная вещь.
— А куда вы ее поставите?
Бабушка пожала плечами.
— В моей комнате. Так будет удобнее, — пояснила я. — Легче вставать к нему по ночам.
Я глянула в окно. Дэниел с кучей хлопкового с вышивкой белья и стопкой книжек в руках пытался открыть калитку.
— Погодите, — бросила я старушкам.
Я прошла по дорожке, открыла щеколду.
— Проходи, бестолочь. Дай хотя бы часть книжек донесу.
— Их просила передать миссис Карлайл. Советовала почитать в каникулы. Много не бери, только эти сверху.
— Ох, надо же ей позвонить! Я вообще-то собиралась… — Я запнулась, вскрикнула и уронила книги на дорожку.
— Что с тобой? — встревожился Дэниел, бросил вещи обратно в машину и обнял меня за плечи.
— Идем в дом, Дэн. В дом, скорее.
Он отвел меня внутрь, я села на диван и перевела дыхание.
— Что случилось, Шарлотта? Тебе больно?
Бабушка и Мод тут же засуетились.
— Сделать ей чаю? — спросила Мод.
— Да, если не трудно. Спасибо. — Дэниел опустился рядом со мной. — Шарлотта, что с тобой?
Я застонала:
— Там Пол. Он шел по той стороне улицы с пакетом из «Спара», ты его не видел. Зато он видел меня.
Господи, какое унижение! Он уставился на меня, а потом нарочно отвернулся и так и смотрел в сторону, пока не скрылся за углом. Видно было, что он бы с радостью бросился бежать. Сволочь!
— Пол?
— Да.
— Грязная скотина! Тьфу! — сказала бабушка. — Бог его накажет.
— Знаешь, я не очень умею драться, но, если хочешь, я пойду и набью ему морду, — предложил Дэниел. — Скажи только, где он живет.
Даже в такую минуту я не могла не улыбнуться, когда представила эту картину. «Простите, — скажет Дэниел. — Ничего, если я дам вам в зубы?» А потом Пол сделает из него отбивную.
— Нет, не надо. Отец уже пытался. Старый дурак.
Дэниел облегченно вздохнул. Мод принесла чай.
— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? Может, позвать врача?
— Нет, спасибо. Мне правда нормально. Просто противно. — Я глотнула чаю. — Спасибо, миссис Экерсли. Пожалуй, я прилягу.
— Вот и хорошо. Вытягивай ноги. — Дэниел встал, освобождая место. — Мне все равно надо идти.
— Не уходи, пожалуйста, — попросила я. — Давай лучше поднимемся в мою комнату, поговорим.
Мод бросила на меня удивленный взгляд. Я чуть не сказала ей:
— Господи, неужели вы думаете, что в моем положении можно еще забеременеть?
— Извини, у меня тут так мало места.
Дэниел опустился в кресло.
— Ты чего улыбаешься?
— Так. Просто странно видеть тебя здесь. — Я села в кровати. Подложила под спину бабушкину подушку, пытаясь устроиться поудобнее. — Трудно быть таких размеров. Совершенно невозможно жить с таким животом — как ни повернись, все равно мешает.
— Думаю, он еще подрастет.
— Тебе легко говорить. Сам-то вон какой худенький.
— Хочешь, включим музыку?
— Давай, если не трудно. Кассеты на полке у тебя над головой. Поставь, что хочешь — только спокойное. Кстати, на самом верху неплохая подборка. Ее для меня записала Джулия, чтобы было что слушать во время родов. Саундтрек к моим мукам.
— Тут у тебя так все… буквально рукой подать. — Дэниел протянул руку и включил магнитофон. Некоторое время мы слушали молча.
Ты плачешь в подушку ночами
И ждешь — не откроется ль дверь…
Любовь — это только гормоны,
И нет ничего в ней, поверь.
Я первая нарушила молчание:
— Дело в том, что я и ненавижу Пола, и в то же время все еще люблю. Нет, не его самого, а тот образ, который у меня когда-то сложился. Сначала он мне казался таким необыкновенным: всегда веселый, на все наплевать. А я такая серьезная. Я даже думала, что мы подходим друг другу. Вот дура! Даже сейчас не могу отделаться от впечатлений первых недель. Все, что было потом, как-то в голове не укладывается. До сих пор. Сама знаю, что он — жалкая скотина, но ведь он — отец ребенка.
— Никакой он не отец, раз от него отказался. Ты же не можешь его заставить. Конечно, когда ребенок родится, можно заставить его платить алименты, но это все.
— Знаю. Но все-таки с биологической точки зрения…
— Биологическая точка зрения — это фигня. Вставил в нужный момент — и привет.
Мы оба покраснели. Песня закончилась. Началась другая:
Ты для меня и солнце, и луна,
Маяк в ночи и звездочка моя.
Лишь для тебя живу я для одной,
Все потому, что мне тепло с тобой.
— Вдобавок он все время будет вертеться под ногами, как показал и сегодняшний случай. Я же буду постоянно на него натыкаться. Противно.
Дэниел грыз ноготь.
— Лишняя причина поступить в университет. Можно всегда договориться, чтобы учиться не сразу, а через несколько лет. Оставишь его позади, начнешь новую жизнь.
— Да, конечно, ты прав. — Я немного приподнялась и слабо ему улыбнулась. — Честно говоря, теперь-то я понимаю, что он еще в начальной школе был подлецом. Устраивал всякие шалости, а сам всегда выходил чистеньким. Ему самому никогда не доставалось. Но он был забавным и еще хорошо играл в футбол, поэтому у него всегда было много друзей. И он знал множество неприличных песенок.
— Вроде «У меня есть дядя Дэнис, у него в три фута пенис»?
Я ухмыльнулась.
— А у нас говорили «в четыре фута». Видимо, у вас на юге все меньше.
— Ха!
— Ну и другие были: «Шла я берегом ручья — больше не девица я», «Все испанские девицы любят в тапочки мочиться», «Люди! Двери на засов! Ходит Мэри без трусов!». Но больше всего, конечно, было про члены.
— Ага, школа генитального юмора.
— Точно. А еще у него был такой прикол. Подойдет к тебе и спросит: «Ты ССС?» Если ответишь «нет», он спросит: «Значит, ты не Самое Сообразительное Существо?» А если скажешь «да» — «значит, ты Старая Страшная Скотина?».
— Да он просто гений!
— А однажды у нас вел занятия студент — вообще-то неплохой парень. Он все время переодевался из спортивного костюма в джинсы и обратно. Как-то раз он забыл в классе свои кроссовки, и Пол догадался подписать на подошвах «ГОВ НО». Вернее, так он хотел подписать. Но только он перепутал правый и левый, так что, когда учитель сел рассказывать нам сказку, вытянув вперед ноги, на них красовалось «НОГОВ». Но все равно все решили, что это очень весело.
— Это только доказывает, что браки между родственниками, как это часто бывает в деревнях, плохо влияют на умственные способности…
* * *
Номер 80 оказался чистеньким эдвардианским домом на две семьи, с белыми подоконниками, черной дверью и двумя огромными глиняными горшками по обе стороны от ступенек. За стеклами эркера виднелись дорогие занавески и папоротник в кашпо веджвудского фарфора. Минут десять я стояла и разглядывала дом. Наверное, я надеялась, что кто-нибудь выйдет, но никто не вышел. Наконец я взяла чемодан и пошла по улице, высматривая объявления «Сдается комната». В конце улицы свернула в переулок, где дома были поменьше и победнее, и тут же нашла что искала.
В коридоре пахло застарелой псиной, обои были грязные, но меня это все не волновало. Мне тут только ночевать. Хозяйка — пожилая женщина, страдающая одышкой, засыпала меня вопросами, но не давала времени на ответы, что меня очень устроило. Я закрыла за ней дверь и сняла туфли. Пора звонить миссис Биэти. Где мой сотовый?
Я уговорила себя нажать на кнопочку и включить его, но на этот раз батарея и в самом деле разрядилась. Значит, не судьба. Я с облегчением швырнула телефон на кровать. Потом передумала и поставила его заряжаться. Сама тем временем распаковала чемодан, умылась над крошечной раковиной. Разглядывая себя в зеркало, я думала, какое впечатление произведу на свою мать. Мне хотелось ей понравиться, показаться элегантной, уверенной в себе женщиной — женщиной того же сорта, что и она. В целом я неплохо выглядела. Кожа для моего возраста хорошая: морщины только у рта, и неглубокие. Волосы лежат удачно — как всегда бывает, когда прошлый поход к парикмахеру остался далеко позади, а следующий еще не требуется. Я бы надела костюм и туфли-лодочки и, будь у меня время, накрасила бы ногти. Я легла на кровать, перевела дыхание. Нелегко решиться на такое серьезное дело.
Моя мать.
Через час я снова попробовала включить телефон. Экран загорелся. Пора.
Ответила женщина с правильным произношением.
— Простите, это миссис Мэри Биэти?
— Да, это я. Могу вам чем-нибудь помочь? — Тон холодный, официальный, как у медсестры в приемной врача: «Простите, я не имею права сообщить результаты вашего теста по телефону».
— Э-э… Меня зовут Карен Купер. Миссис Фиттон из отделения социальной службы в Болтоне должна была вас предупредить. Она говорила, что вы могли бы… что вы можете мне помочь найти мою настоящую мать. Ее звали Джесси Пилкингтон. Она когда-то очень давно жила у вас.
— Да, да… Джойс Фиттон мне звонила. — Она вдруг умолкла. Я слышала в трубке собственное дыхание. Мы подумали, если бы вы приехали и зашли ко мне, мы могли бы все обсудить…
— Я приехала.
— Вы в Лондоне?
— Да. Я остановилась у подруги. Я бы хотела, если не очень побеспокою, зайти к вам.
— Секундочку, сверюсь с ежедневником…
Я подошла к окну, поглядела на задний двор. Точно такой же, как многие дворы в Уигане, и все-таки чувствуется, что это Лондон. Как будто не хватает какой-то северной ауры.
— Так. — Она вернулась. — Завтра с утра вам подойдет? Скажем, в десять? Не рано? Вы откуда будете ехать?
— Десять в самый раз. Обязательно приеду.
— С нетерпением буду ждать вас, — ответила она.
Сердце у меня упало.
* * *
В тот же вечер я пошла на предродовые занятия. Уселась в заднем ряду, постаралась придать себе вид более взрослый и такой, будто дома меня ждет любящий муж, а не разъяренный отец и сумасшедшая бабушка.
Акушерка взяла пластиковую модель таза и просунула через нее голову куклы. А я — на тридцать пятой неделе беременности — сидела и по-прежнему думала: «Нет, это не я. Это не может случиться со мной. Я не готова. Я не могу!»
«Сожгла за собой мосты, да, дочурка?» — услышала я у себя в голове мамин голос.
* * *
Я сидела в шезлонге, ожидая, когда миссис Биэти принесет чай. Чувствовала себя неимоверно усталой. Всю ночь я бегала за поездами. Один из них шел в Америку. Я сказала Джону Ноуксу (он почему-то был со мной):
— Как же поезд едет через океан?
А он ответил:
— Нет ничего невозможного.
Я встала слишком рано, было холодно, залезла обратно в постель, накрасила ногти. Включила радио, но там говорили только про смерть Дианы. Немного поплакала — думаю, это было нервное — и спустилась к завтраку, который не смогла съесть. Моя хозяйка явно была фанаткой Элвиса Пресли. Я не отрываясь смотрела на настенные часы с надписью «Love Me Tender» на циферблате и стрелкой в виде грифа гитары. Время шло так медленно, что я не один раз успела подумать, что часы сломаны. Потом я оделась и вышла. Было всего двадцать минут десятого, так что пришлось погулять взад-вперед по улице. Несмотря на то что я шла на встречу с миссис Биэти, а не со своей настоящей матерью, я надела костюм.
— Все, чай готов, — сказала она, подавая мне чашку.
Я огляделась. Куда бы ее поставить? Нехорошо будет, если я залью этот милый ситцевый диван! Но никакого столика рядом не было, пришлось поставить себе на колени.
— Как у вас красиво, — сказала я.
Комната действительно была как из журнала. Тут не было ни одной вещи, которую бы мне не хотелось поставить у себя дома.
— Теперь, когда я одна, дом для меня слишком большой. И по лестнице подниматься трудно.
Интересно, сколько ей лет? Семьдесят? Но выглядит очень элегантно. Не то что моя мать.
— Может, вам стоит установить лифт?
— Да, наверное, в конце концов, я так и сделаю.
Она глотнула чаю. О чем она думает? Совершенно непроницаемое выражение лица.
— Так… как моя настоящая мать? — начала я.
Она поджала губы и поставила чашку на камин.
— Там на бюро лежат кое-какие документы, можете принести их сюда. И пододвиньте столик. Вот тут между нами поставьте. Я должна вам их показать.
Она перебирала бумаги. Сердце у меня бешено колотилось.
— Я правильно понимаю, что вы ничего не знаете о своей матери?
— Только то, что она была совсем девочкой и не замужем. Ох, я так и знала, что она обоснуется в Лондоне! Должно быть, мечтала сбежать из Уигана! — Я нервно хихикнула. Мой голос звучал слишком громко в этой тихой комнате.
— Ладно, — осторожно начала миссис Биэти. — Прочтите вот это.
Это была вырезка из газеты за апрель 1971 года. Мужчине и женщине из Кройдона выдвинули обвинение в убийстве ребенка. На теле шестилетнего ребенка были обнаружены синяки и ссадины. Она — это была девочка — выглядела на два года младше своего возраста вследствие недостаточного питания. Соседи заподозрили неладное, когда заметили, как девочка роется в мусорных ящиках. Они сообщили об этом в социальные службы, но, как ни странно, никаких мер предпринято не было. В школе тоже ничего не знали, так как девочка там не появлялась. Она даже не была взята на учет, когда ее убили.
Девочку звали Эмма, ее мать — Джесси Пилкингтон.
Я читала статью снова и снова и ничего не могла понять. Миссис Биэти взяла меня за руку. Меня трясло.
— Это моя сестра? — прошептала я.
— Единоутробная.
— Господи, моя маленькая сестренка!
Я заплакала. Миссис Биэти похлопывала меня по руке, как бы говоря: «Поплачь». Тикали часы, за окнами проносились машины. Больше я не воспринимала ничего. Мы сидели так очень долго.
Наконец она сказала:
— Там еще есть фотография, но не знаю, захотите ли вы на нее посмотреть.
Я вытерла слезы.
— Эммы?
— Всех троих. Из газеты.
— Нет, я этого не выдержу.
Она обняла меня. Мне показалось, что я снова маленькая. Мама обнимала меня точно так же в тот день, когда мы узнали, что отец болен. И часы тоже тикали, а радио на кухне играло «Мост над бурными водами».
— Я с тобой.
— И миссис Фиттон знала?
— Да. — Миссис Биэти вытерла глаза. — Но поскольку я тоже когда-то работала в социальной службе, она решила, что будет лучше, если я расскажу вам об этом. Тем более что я ее знала.
— Но как она могла? Это так ужасно! Своего собственного ребенка!
Шарлотта, маленькая Шарлотта плачет в кроватке, Шарлотта бросает на пол кашу, писает в постель, моя красавица Шарлотта.
— Она сошлась с жестоким человеком. Это со многими женщинами бывает, из разных классов. Она была очень… ранимой. Что бы там ни говорили, она совсем не могла за себя постоять. Поэтому и не ушла от него, даже когда он начал избивать ее дочь — девочка была от другого, что, сами понимаете, не облегчало ее участь. Она всегда говорила, что сама ни разу не ударила Эмму. Не знаю, правда это или нет. Чтобы обвинить ее в преднамеренной жестокости, улик не хватало. Защита утверждала, что она не вступалась за дочь, потому что боялась, что тогда он начнет избивать и ее тоже. Может, так оно и было. Ей дали четыре года, ему — пятнадцать, но он умер от рака еще в тюрьме.
— Вот и отлично.
— Когда Джесси вышла из тюрьмы, она сменила фамилию и переехала. Люди ее ненавидели — так всегда бывает. Хотя тогда журналисты не были такими наглыми, как теперь. Она получала письма с угрозами. Ей хотелось забыть о том, что она сделала, начать жить заново. В некотором смысле ей это удалось.
Я сжала виски руками.
— Я все еще не могу в это поверить.
— Для вас это, должно быть, тяжелое потрясение. Принести вам что-нибудь? Глоток бренди?
— Нет, не надо, я лучше выпью пару таблеток парацетамола. У меня есть.
Но я знала, что парацетамол не спасет от того липкого и холодного, что обволокло мое сердце. Он не поможет мне забыть страшные слова той статьи.
Миссис Биэти ушла за водой, а я — неожиданно для самой себя — снова открыла папку и принялась копаться в бумагах, искать фотографию. «Не надо!» — предупреждала я себя, но в то же время я должна была выяснить все до конца. Вот она, красивая маленькая девочка в клетчатом платье и кофточке. Улыбается. И взгляд такой, как будто у нее нет никаких проблем. Я захлопнула папку. Мне казалось, что сердце вот-вот лопнет от горя и негодования.
— А моя ма… Джесси Пилкингтон жива? — спросила я, когда миссис Биэти вернулась в гостиную.
— Да. У меня есть ее адрес, хотя мы с ней не разговаривали уже много лет. Но она по-прежнему присылает на Рождество открытки.
Как может детоубийца посылать рождественские открытки?
— Неужели вы ее не ненавидите?
— Это все не так просто… То, что она сделала, — отвратительно, но, с другой стороны, она уже достаточно наказана. Нельзя забывать и о том, что во многих отношениях она и сама была жертвой. Ее родной отец…
Я зажала уши руками.
— Стойте! Хватит! Пожалуйста, не надо больше.
Миссис Биэти взяла папку и бросила ее под стул.
Жаль, что нельзя так же легко выбросить из головы то, что я узнала.
— Мне кажется, что теперь я сама изменилась. Ничто больше не будет таким, как прежде. — Она кивнула — я, наверно, пойду. Мне надо все обдумать. Вы не дадите мне адрес Джесси Пилкингтон?
— Я не имею права скрывать его от вас.
— Но вы считаете, что мне лучше туда не ходить?
Миссис Биэти поправила манжеты, разгладила юбку.
— Я думаю, вы этим никому не поможете.
— И все же…
Она подняла папку, достала конверт.
— Адрес в этом конверте. Подумайте сегодня, что вы будете делать, а завтра приходите ко мне. Мы все обсудим. — Она снова сжала мою руку. — Вы очень смелая. Не знаю, были ли у вас трудности, но вы производите впечатление сильной, закаленной женщины.
— Я не чувствую себя сильной.
— И все же вы сильная.
Она обняла меня, и я ушла.
Не знаю, зачем я к ней пошла. Я должна была бы тут же поехать домой, но я чувствовала, что не успокоюсь, пока не увижу Джесси Пилкингтон — или как там ее теперь зовут — и не поговорю с ней лично. Я вернулась в «свою» комнату, собрала вещи и направилась к метро.
Все там было грязным и устрашающим. Люди бросали друг на друга косые взгляды, молчали. Даже юная смеющаяся парочка, казалось, издевалась над всеми остальными. Кого здесь только не было: люди всех рас, национальностей, классов — и это пугало тоже. Голова кружилась. Я достала из конверта бумажку и в сотый раз прочитала адрес. Льюишэм. Интересно, какой он? Названия лондонских районов мало что говорят чужаку.
Некоторые, правда, с чем-то ассоциируются: Брикстон — беспорядки, Пекхэм — Дел Бой, Ламбет — ламбет-уок, но в основном — нет. Да и сами лондонцы… Многие ли из них знают, в чем именно разница между Уорсли и Уэлли-Рэндж?
Может быть, она как-то все исправит. Объяснит, так что ее поступок не будет казаться таким ужасным. По крайней мере, хуже уже не станет. В любом случае я ведь именно этого хотела.
Не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что Льюишэм не был сверхмодным районом для миллионеров. Тут и там окна заколочены, на витринах многих магазинов — решетки. Совсем не так, как в Хеммингтон-Гроув. Могу поспорить, что тут цветочные горшки долго не простоят. Пока я разглядывала карту, ко мне подошел какой-то мерзкий тип с пьяным взглядом и что-то мне проорал. Я опустила голову и пошла дальше.
Чуть не двадцать минут я искала нужную улицу — Бьюли-роуд. Она оказалась грязной и мрачной. Я пошла по ней, пока не дошла до дома № 60. Двухэтажный многоквартирный дом с оранжевыми и голубыми панелями под окнами. В Уигане, ближе к центру города, тоже есть такие дома. Когда я смотрю на них, мне представляются несчастные матери, запертые в крошечных квартирах с вопящими малышами, и подростки, мочащиеся в подъездах. Наверно, я все-таки сноб и нехорошо так говорить. Ведь по дому нельзя судить о человеке. Кому как не мне это знать. Но теперь я уже во всем сомневалась.
Ее квартира была на первом этаже. Я позвонила. Меня подташнивало, кружилась голова, пришлось опереться о стену. Простая крашеная дверь открылась. На пороге стояла моя мать.
Сначала я заметила ноги в босоножках. Под ногтями, покрытыми ярко-красным лаком, грязь. Легинсы и мешковатая футболка — я хожу дома примерно в таком же. И лицо… это мое лицо, только старше и более ожесточенное.
— Я знаю, кто ты, — сказала она. В голосе все еще слышался северный акцент. — Мне звонила Мэри. И предупредила, что ты можешь явиться.
— Можно зайти? — В горле пересохло. — Я проделала долгий путь. — Фраза показалась мне странной и напыщенной. Откуда-то из-за ее спины слышался звук телевизора, но мне была видна только часть коридора.
— А мне плевать, долгий он или не долгий. Уходи отсюда. Я тебя не искала. Зачем ты пришла? Вынюхиваешь что-то, ворошишь прошлое. У тебя что, своей жизни нет?
— Есть. О ней я и хотела поговорить. Рассказать, что я делала все это время. Я думала, тебе будет интересно. И мне надо о многом тебя спросить.
Она заправила за ухо седеющую прядь и сказала уже тише:
— Слушай, я прошу тебя, отвали. Если ты не была мне нужна хорошенькой маленькой девочкой, неужели ты будешь мне нужна тридцатилетней женщиной с несчастным лицом? Господи, я тебе ничего не должна.
— Мне вообще-то тридцать четыре.
Она попыталась закрыть дверь.
— Подожди! — Я просунула в щель плечо и надавила. До меня донесся запах жареного. — Расскажи мне хотя бы о моем отце. Может быть, он захочет меня увидеть.
— Трудно же тебе будет его отыскать. Он помер. — Она коротко хохотнула. — Вот я б на это поглядела!
— Хорошо, тогда скажи, каким он был? Я имею право знать.
— Право? У всех у нас есть разные права, милая. Ну, раз уж тебе так приспичило докопаться до истины — пожалуйста. Он был последним гадом. Хотел от тебя избавиться. Он бы это сам сделал, как до этого с одной девицей. Соображаешь? — Видимо, вид у меня был непонимающий. Она согнула пальцы и как будто что-то провернула в воздухе. — Вешалкой.
Я закрыла рот рукой и отшатнулась. Она захлопнула дверь. Спереди на пиджаке осталась черная полоса.
* * *
Дэниел опять пришел в гости, мы смотрели канал для детей. Рядом лежали недоеденные остатки пиццы. Без мамы было так спокойно.
— Не поверишь, но я опять хочу в туалет, — сказала я, вставая с дивана. И вдруг по ногам хлынуло. — О господи! — Мы уставились на темное пятно, расплывающееся на моей юбке. — Я, кажется, описалась.
— Это не моча, — сказал Дэниел.
* * *
Я стояла на платформе на Юстонском вокзале. Зазвонил сотовый. Я чуть не подскочила.
— Слушаю.
Я думала, что это опять Стив решил выразить недовольство.
— Здравствуйте, — вежливо произнес молодой человек. — Мы с вами не знакомы, но я звоню вам, чтобы сообщить: у вашей дочери начались роды.
