Глава восьмая

— Я все дапортил, — сказал отец, прижимая к носу платок. — Прости бедя, Чарли.

Мама усадила его на диван, заставила откинуться на спинку и приложить платок. В школе она привыкла иметь дело с разбитыми носами.

— Не сглатывай, — приказала мама. — А то будет тошнить. Сплевывай лучше сюда, если хочешь. — Она подставила ему стеклянную миску.

— Ну зачем ты туда пошел?! Поверить не могу! Почему ты со мной не посоветовался? Как он себя вел? Он вышел из себя?

С одной стороны, это ужасно, что отец так неудачно влез в мою жизнь после того, как столько лет отсиживался в сторонке. Но с другой, я была ему благодарна: хоть кто-то решил надавать Полу по роже. Только, кажется, в результате сам схлопотал. Судя по его виду, Пол так и не получил того, что ему причиталось.

— Вышел из себя? Да од озверел, гогда уздал, гдо я дагой. Я ему все высказал. Нечего уходить от ответстведдости. «Будь мужчиной! — сказал я ему. — Дадо отвечать за свои поступки».

— А потом он тебя ударил? — спросила мама. Я знала, о чем она думает. Потому что сама думала о том же. Каким жалким он кажется — запрокинул голову, прижимает к носу платок, весь окровавленный, пуговица на рубашке оторвалась. Бедный папа. Побит семнадцатилетним мальчишкой!

Из его отрывочных и малопонятных высказываний мы наконец собрали полную картину того, что произошло. Правда, страшно даже подумать, до какой степени он ее, скорее всего, подретушировал.

Он пришел вечером, рассчитывая, что Пол точно будет в это время дома (а его отца не будет — додумала я). Какой-то «мальчонка» открыл дверь, позвал Пола. Тот, ничего не подозревая, спустился. Отец стал ему излагать суть дела. Беседа быстро переросла в ругань. Пол для начала заявил, что ребенок не от него, а потом — что раз я против его воли решила оставить ребенка, то к нему, к Полу, никаких претензий быть не может. (Тут я попыталась вмешаться в папин рассказ, но мама меня остановила.) В общем, поорали они друг на друга, наконец Пол развернулся и пошел наверх. Но тут мой отец совсем взбесился, бросился за ним, схватил его за ноги и дернул. Пол грохнулся лицом на ступеньки («Ну у него завтра и фингал будет!») и принялся брыкаться, да так и двинул ногой отцу в нос («Надо ж было так подвернуться»). И тут на лестницу вышел, вынимая затычки из ушей, заспанный мистер Бентам («Правда, как увидел меня, тоже разозлился»). Подбежал к Полу, поднял его, быстро проверил, все ли кости целы, и прислонил к перилам. А тем временем отец вопил, какой Пол мерзавец. Несмотря на протесты Пола, отец довел до сведения мистера Бентама суть дела. Тот уже замахнулся, но, увидев пылающие гневом голубые глаза и окровавленное лицо, передумал. (Вот тут, пожалуй, отец не соврал: мистер Бентам не из драчливых.) Затем он указал отцу на дверь, добавив, что если мы хотим предъявить к ним какие-то претензии, то должны хотя бы определить группу крови ребенка. «И определим, не волнуйтесь. Да мы на вас еще полицию натравим. Так что получше спрячьте вашего сына!» — закричал мой отец и вышел, хлопнув дверью.

— Все ясно, лишь шум и ярость — и ни капли смысла, — пробормотала я.

Мама ущипнула меня за ухо:

— Что это еще за новости? Могла бы хоть спасибо сказать. Отец ради тебя вон как пострадал. Пусть даже и зазря.

Отец бросил на нас несчастный взгляд, и мне тут же стало стыдно. Хорошая дочь подняла бы задницу с дивана, подошла к отцу и обняла его. Но, конечно, в нашей семье такое немыслимо, поэтому я только улыбнулась.

— Ладно, все равно спасибо. Нос сильно болит?

Он рискнул убрать платок.

— Я пытался помочь.

— Знаю. А он настоящая сволочь.

— Ну, должен сказать, не знаю, что ты в нем нашла. Мне показалось, он самовлюбленный маленький подлец.

Ребенок резко меня толкнул.

«Бедняжка, — подумала я. — Это ведь мы о твоем отце так говорим. Ну и наследственность у тебя!»

— Не обидитесь, если я пойду наверх, прилягу?

Мама с папой покачали головами, и я поднялась к себе. В соседней комнате храпела и что-то бормотала во сне бабушка. Я опустилась на кровать. Ребенок все пинался.

— Возможно, эти боли связаны с натяжением круглых связок матки, — объяснил доктор Гейл. — Ничего страшного. Просто твоим мышцам сейчас приходится выносить большую нагрузку. Неудивительно, что временами они выражают недовольство.

Мы были в саду огромного дома Дэниела, наслаждались солнышком. Меня усадили в шезлонг в тени большого бука. Позже под этим же самым буком Дэниел попытался меня поцеловать, я его оттолкнула; прекрасный день был испорчен.

— Да, акушер-гинеколог тоже говорила: это нормально, если мышцы немного болят от такой нагрузки. Но, по правде говоря, мы сильно испугались. Моя подруга уже думала, что я рожаю.

— Не бойся, все у тебя пройдет как надо. — Мистер Гейл улыбнулся. — По крайней мере, выглядишь ты хорошо.

Отец Дэниела оказался очень милым. Высокий, как и его сын, только более уверенный в себе, более холеный. Произношение чистое, без всякого местного акцента, прямо как у дикторов на телевидении. Уверена, все его пациентки сохнут по нему. С ним я не чувствовала неловкости, хотя видела его впервые в жизни, была на седьмом месяце беременности и понятия не имела, что ему про меня рассказывал Дэниел. Но думаю, раз он врач, то, наверное, всякого навидался. Солнце пригревало, в лаванде у наших ног кружились пчелы.

Было слышно, как в доме миссис Гейл и Дэниел готовят ужин. Я бы его назвала обедом. Но у них это ужин. И не в пять часов, а в семь. Помню, как несколько лет назад мама тоже пыталась завести такой распорядок. Бабушка от голода уже чуть не жевала скатерть, а я все время таскала пирожные, так что к тому времени, когда еда была на столе, есть мне уже не хотелось. «Я не выдержу такого каждый день», — объявила бабушка. В результате конечно же крупный скандал.

Представляю, что бы было с мамой, если бы она увидела эдвардианский особняк Гейлов. Думаю, она бы позеленела от зависти (и вконец оробела), если бы прошла по полам, выложенным керамической плиткой, поднялась по лестнице из полированного дерева, увидела бы на стенах прекрасные репродукции картин великих художников. Еще не дойдя до кухни, она бы уже уронила челюсть на пол — так же как это сделала я. Я не специалист по кухням — предпочитаю зайти, схватить что-нибудь и убежать к себе, — но даже я оценила: кухня у них — просто картинка из журнала. Во-первых, огромная, на полу тоже керамическая плитка, во-вторых, идеально чистая, в-третьих, — мама бы умерла от зависти! — с потрясающей сверхсовременной плитой. Но впечатление настоящей картинки из маминого каталога создавали детали: букетики сушеных трав, блестящие медные сковородки, часть стены отделана раскрашенной вручную плиткой в викторианском стиле.

— Мама занимается дизайном: украшает залы для свадеб и других торжеств, — небрежно бросил Дэниел. — Она еще в совете по вопросам брака работает.

Через стеклянные двери он провел меня в сад, представил своему отцу, затем принес по стакану сока и оставил нас наедине.

— Ну что, я тебя успокоил? — спросил мистер Гейл. — Тебе сейчас не нужно беспокоиться — тем более из-за того, что на самом деле совершенно нормально. Старайся как можно меньше волноваться. Проводилось даже исследование, которое показало, что если будущая мать во время беременности не нервничает, то и ребенок будет спокойным.

— Правда?

— Да. А ты сама подумай. Химические вещества, в том числе и те, появление которых связано со стрессом, постоянно циркулируют между тобой и твоим малышом. На поздних стадиях беременности они могут повлиять на формирование особенностей характера ребенка. А на данный момент у тебя там уже вполне жизнеспособный плод.

— Как это?

— Это значит, что, если роды начнутся завтра, твой ребенок может выжить. Конечно, при условии оказания своевременной медицинской помощи. Он родится маленьким и слабым, но все жизненно важные органы у него уже на месте и могут работать.

Я рассмеялась и погладила живот.

— Одно могу сказать: он очень подвижный ребенок.

— Вот и отлично, — сказал мистер Гейл, глядя на газон.

«Господи, как бы я хотела провести тут ближайшие три месяца», — подумала я.

На ужин была форель, жаренная на гриле, и салат. И, представляете, укроп и петрушку миссис Гейл сама вырастила. Мне вспомнилось, как два года назад мама пыталась вырастить в горшках на подоконнике разные укропы-петрушки. В основном они не взошли, а те, что взошли, выросли длинными и тощими, а потом переломались. В крайний горшок бабуся все время складывала чайные пакетики, что тоже не помогало растениям в росте.

— Дэниел говорил, что ты хочешь пойти в университет изучать английскую литературу, — любезно заметила миссис Гейл. «Любезно» — потому что ей такой хотелось показаться, но видно было, что она еле сдерживается. И я ее понимаю. Драгоценный сыночек приводит в дом какую-то беременную девицу, которая явно не знает даже, какой вилкой что надо есть. Испортила свою жизнь, и теперь неизвестно, какие планы строит относительно сыночка.

— Я бы хотела пойти в Оксфорд, — сказала я с набитым ртом.

— Мы хотели, чтобы Таша туда пошла, но она почему-то решила пойти в Бирмингемский университет. — Снисходительная гримаса. — Вот Дэниел хочет в Линкольн. Там и Дэвид учился. — Миссис Гейл кивнула в сторону мужа.

— Здорово. Там, должно быть, отличный университет. И холмы кругом?

Доктор Гейл вежливо кашлянул.

— Мы, кажется, друг друга не поняли. Я учился в Линкольн-колледже, в Оксфорде.

Мы все долго смеялись. Я перестала воевать с рыбой, отложила вилку. В последнее время мне становится плохо, если я слишком много ем за один раз.

— А Джиллиан училась в колледже Святой Хильды. Мы с ней и познакомились на Весеннем балу.

— Как романтично! — от души восхитилась я. Есть же люди, которые все делают правильно, по порядку.

— Она пришла с парнем, которого я терпеть не мог. Кончилось тем, что я ударил его в челюсть. — Он улыбнулся жене и поднял бокал. — Отличный был день!

— А ты был с Элизой Осборн. Во всем Оксфорде не нашлось бы второй девочки с таким отвратительным смехом, — ядовито добавила миссис Гейл. — Шарлотта, ты доела? Можно уносить тарелку?

Я помогла убрать со стола. На десерт были фрукты. Вот, кстати, фруктов у нас в доме тоже не бывает. Потому что если мама их и покупает, то они так и сгнивают в вазе. Бедная мама! Она была бы счастлива, будь у нее возможность подавать итальянские булочки, вино, пять сортов сыра, виноград. Когда-то она пыталась приучить нас к разным особенным блюдам, но теперь уже сдалась. Бабушка больше всего на свете обожает свиную грудинку. Два жутких куска мяса, покрытых толстым слоем сала. Все это бабуся ест руками. Будь ее воля, она бы только этим и питалась — на завтрак, на обед и на ужин. Кроме свинины, у нас бывают еще потроха, мясной пудинг, готовые пироги и консервированные креветки. Ах да, еще лосось в банках. Если у мамы и хватит дурости приготовить рис или спагетти, к ним все равно никто не притронется. Удивительно, как бабушка войну пережила?

Я сама не люблю есть за столом. Предпочитаю кусочничать. Продырявить ногтем крышку йогурта и выпить его, не отходя от холодильника. Зато никакого беспорядка. Мама могла бы только радоваться такому подходу, но нет. Если я хочу съесть печенье, то должна открыть шкаф с посудой, достать из-под целой башни чашек и мисочек тарелку (чаще всего к тому времени, как я извлеку тарелку, печенье я уже съедаю), потом приходится ее мыть и опять пристраивать в шкаф. И все это ради двадцати секунд жевательного процесса! Можно подумать, если три крошки упадут на пол, мы все помрем. Если бы у нее были другие интересы в жизни, она бы даже внимания на такую ерунду не обращала.

— Кофе? — спросила миссис Гейл.

— Только не Шарлотте. Она теперь кофе не пьет.

— Верно. — Я не стала говорить ей того, что сказала Дэниелу: я больше не пью кофе, потому что мне кажется, что он пахнет мочой. — Мне бы лучше еще виноградного сока, если можно.

Когда вставали из-за стола, Дэниел отодвинул для меня стул.

— А я еще выпью вина. И вообще идем в сад.

Все еще было светло, но уже немного похолодало. Я вдохнула живительный вечерний воздух. Ребенок-бананенок перевернулся внутри меня. Странно было чувствовать руками, как он шевелится. Из-за вечернего солнца казалось, что трава светится. Я следила за облачком мошкары, носившейся над живой изгородью. Насколько легче так жить — когда у тебя достаточно места, достаточно денег, достаточно знаний об этом мире. Я подумала о маме. Домой возвращаться не хотелось.

— Чудесный у вас сад. Какой приятный запах… Вспоминается строчка Китса: «Не вижу, что за дивные цветы у ног моих…» Хотя вряд ли он имел в виду, что цветы ему загораживает огромный живот.

Ребенок меня толкнул, рядом запел дрозд, на секунду мне показалось, что все это происходит в каком-то фильме, в который я неожиданно попала.

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?

Дэниел помог мне усесться на ступеньки и сам опустился рядом.

— Наверное.

— Совершенно точно. — Я подумала, не перечислить ли ему все то, с чем ему повезло: полноценная семья, куча денег, социальный статус, но решила, что это, скорее всего, дурной тон, и в конце концов сказала только: — У вас потрясающе уютно.

— Думаешь?

Я глянула на него, но он смотрел куда-то вдаль.

— Да. Просто невероятно. По крайней мере, по сравнению с тем, как у нас дома. Прямо как в Бейруте. — Дрозд оборвал свою песню и улетел, мелькнув черной тенью на фоне вечернего неба. — Разве тебе здесь не нравится?

— Не очень, — ответил он и подпер голову рукой. — Мне было очень хорошо в Гилфорде.

— Почему вы переехали?

Он вздохнул.

— Университетский приятель предложил отцу войти в дело. Тот не смог отказаться. Отец решил, что это судьба. Приехал, посмотрел, все ему понравилось. Мы собрались и приехали. Получи отец такое предложение годом раньше или годом позже, они бы побоялись нарушить мой учебный процесс, но я как раз сдал экзамены на аттестат о среднем образовании. Так что все сошлось. — Голос его звучал печально. — Я уже выбрал себе дополнительные предметы, которые буду изучать в двенадцатом классе, представлял, как здорово проведу этот год со своими друзьями. У меня там было двое хороших друзей — Майлс и Тоби. Нам так весело было вместе. А здесь… Те двое, с которыми я обычно провожу перемены, такие зануды, что, по-моему, уже сами себе надоели.

Я немного отодвинулась и посмотрела на него.

— Я и не знала, что тебе тут так плохо.

— Мы переписываемся по электронной почте, но у Майлса сейчас появилась девушка и, думаю, ему в ближайшее время будет некогда писать. Да в любом случае — это все не то.

— Может, вы еще переедете назад. Если у твоего отца не пойдет здесь работа.

— Вряд ли. — Он поднял с дорожки камушек и бросил его в траву. — У моей матери там был любовник, так что мы туда не вернемся.

Я прямо ахнула.

— Это был один из ее клиентов в совете по вопросам брака. А там запрещено заводить романы с клиентами. Ее тут же уволили, но, к счастью, все, кто был в курсе, держали язык за зубами. Он вернулся к своей жене. У нас по этому поводу состоялся семейный совет на тему: «Как жить дальше?» Мое мнение, правда, все равно никого не интересовало. А тут как раз приятель предложил отцу перебраться сюда. Отец решил, что это единственный способ сохранить семью. Но он все еще злится, да и она тоже. Дурдом! Может, было бы лучше, если бы они расстались. Не знаю. Просто меня бесит, когда мы все начинаем изображать счастливую семью — вот как сегодня.

Я была потрясена. Никогда не видела его в таком состоянии. Я так привыкла, что он решает мои проблемы, и мне даже в голову не приходило, что у него есть свои. Я придвинулась к нему и обняла его за плечи.

— Это я просто выпил. Нет, не просто.

— Дэниел, Дэниел…

— У меня такое чувство, что только благодаря тебе я еще не сошел с ума. — Он неожиданно повернул голову и поцеловал меня в губы.

Я тут же — совершенно инстинктивно, я не успела даже подумать, что делаю, — оттолкнула его и вытерла губы рукой. Кисловатый вкус вина и вины. Он отпрянул, удивленно посмотрел на меня и опустил голову, как будто не желая, чтобы я увидела выражение его лица.

— Прости меня, прости. Так глупо…

Дальше я не разобрала.

— Нет, это ты меня прости, Дэниел. Правда, прости.

За нашими спинами открылась дверь, по плитам простучали каблуки миссис Гейл. Холодный ветер подул мне в спину, прошелестел в листьях бука.

— Стаканы забирать? Вы уже закончили?

— Да, — сказал Дэниел. — Мы уже закончили.

Мне позвонили на работу в последний день занятий. Дети совсем сдурели, бегали как сумасшедшие, срывали листки с досок объявлений, выгребали свое добро из шкафчиков. Шестой класс прочесывал здание в поисках канцелярских кнопок, потому что мистер Фэрброзер обещал батончик «Марс» тому, кто принесет больше всех.

Трубку подняла Сильвия. К тому моменту, как я пришла в ее кабинет, она уже чуть не лопалась от гордости — ей выпала такая серьезная миссия!

— Звонили из социальной службы. Просят, чтобы ты в ближайшее время им позвонила вот по этому номеру и назначила встречу с Джойс Фиттон. Это по поводу твоей настоящей матери, да?

— Да. — У меня не было сил что-нибудь выдумывать.

— О, мистер Фэрброзер! Карен нашла свою настоящую мать!

Мистер Фэрброзер, как раз заглянувший за степлером, удивленно посмотрел на меня.

— Нет пока, — уточнила я. — Сильвия, как всегда, торопит события. Я собираюсь встретиться с представителями социальной службы — вот и все. Может быть, они уже нашли какие-нибудь сведения о моей матери, а может быть, и нет. В таком деле приходится многое обсуждать, многое взвешивать.

— Что взвешивать? — спросила Сильвия.

— Можно, я прерву вас? — сказал мистер Фэрброзер. — Сильвия, я хотел бы, чтобы вы нашли один файл. Это очень срочно. До встречи, Карен.

Благодарная ему за такой подарок, я пошла звонить из учительской.

Я разговаривала по телефону не с Джойс, а с какой-то другой женщиной, которая записала меня на прием, поэтому я так и не узнала, нашли они что-нибудь или нет. Но была уверена, что нашли. Со стола чуть не сыпались бумаги, а рядом с пучеглазой зверюшкой на компьютере появилась еще пластмассовая морковка. По-моему, это как-то непрофессионально. И жалюзи все-таки могли бы помыть.

Джойс надела очки и раскрыла картонную папку с моей фамилией.

— Я не могу сегодня назвать вам адрес вашей матери, Карен, — перво-наперво объявила она.

«Черт бы тебя побрал! За что мы только платим налоги? — хотелось мне закричать. Тоже мне социальные службы! И чем вы тут только занимаетесь? Пьете целыми днями кофе? Потому что работать вы точно не работаете — ежу ясно!»

— Почему? — спросила я.

— Вы расстроились? — Джойс участливо склонила голову.

— Просто мне уже кажется, что я тысячу лет жду.

— Да, это нелегко. Но сегодня я могу вам дать телефон человека, который знает вашу мать, знает, где она живет, и, если хотите, может выступать посредником между вами и ею.

— Зачем? Она не хочет со мной встречаться?

— Не все так просто. — Джойс отложила папку и облокотилась на стол. — После того как она покинула дом матери и ребенка, она остановилась у одной женщины. Эта дама давала временное пристанище девушкам, которым некуда было идти. Они жили у нее, пока не находили работу и жилье или не решали вернуться домой. Когда ваша мать съехала от нее, то не потеряла с ней связи, — тогда как со своими родными в Уигане она, кажется, больше не встречалась. Она поселилась в Лондоне и… э-э-э… сменила фамилию.

— Вышла замуж?

— Лучше поговорите с этой дамой, миссис Биэти. Мэри Биэти. Она будет ждать вашего звонка. С ней и решите, что делать дальше.

— Хорошо. Тогда дайте мне ее координаты.

Джойс протянула листок.

— Как я уже говорила, можете использовать ее в качестве посредника. Вам не обязательно встречаться с вашей матерью. Можно просто обмениваться письмами через Мэри, если вы хотите сохранить в тайне свой адрес.

— Зачем?

— Карен, я просто рассказываю вам, какие у вас есть варианты. — Джойс опустила руки на папку. — И если вам захочется с кем-то поговорить, вы всегда можете поделиться вашими переживаниями со мной.

Господи, это ж надо столько туману нагнать! Сколько шуму из-за ерунды. Похоже, эти служащие сами себе придумывают лишнюю работу. Ладно, по крайней мере, я теперь сама могу действовать, и, уверяю вас, дело пойдет значительно быстрее.

— Спасибо. — Я встала, убрала бумажку с адресом и телефоном в сумочку. — Мне надо идти, у меня еще назначена встреча.

— Удачи.

Я вышла на улицу. Небо было серым. Поспешила к городской галерее, где меня должен был ждать мистер Фэрброзер.

Выставка называлась «Собаки в живописи».

— Мне нравятся картины, на которых нарисовано что-то понятное, а не просто мазки какие-то. Может быть, я просто старомоден. — Мистер Фэрброзер (в нерабочее время — Лео) стоял перед огромной картиной, на которой была изображена дама в белой ночной рубашке с кокер-спаниелем в руках. — Но я не боюсь показаться старомодным. Гляди, какой пес. В детстве у меня тоже был спаниель.

— Как его звали?

— Киплинг. Это отец его так назвал.

— А у нас был черный кот по кличке Мелок — тоже отец придумал. Как ни странно, он пропал в ту же неделю, когда моего отца в последний раз увезли в больницу, и не вернулся. Оба не вернулись. Мелок всегда места себе не находил, если рядом не было моего отца. Когда отец что-нибудь выпиливал, кот сидел на верстаке. Папа говорил, что учит кота держать в лапах молоток.

— Он был хорошим человеком, да?

— Да, очень хорошим.

Мы прошли дальше и увидели таксу на берегу реки и ретривера рядом с кучей убитых фазанов.

— Как прошла встреча? Если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Нет, почему же. В общем, кажется, никаких сложностей не возникло. Они почему-то не дали мне ее адрес, но дали телефон женщины, которая ее знает. Так что теперь я сама могу ее найти.

— Значит, поедешь в Лондон?

— Ну, наверное…

Мы прошли мимо сенбернара, стоящего на утесе, и гончей, сидящей у ног какого-то рыцаря.

— Странно, но теперь, когда я у цели, мне страшно. Ну, не то чтобы прямо страшно, но как-то… в общем, я не решаюсь сделать последний шаг. Все время думаю о своем детстве. Неожиданно вспоминаются такие подробности — иногда даже снятся, — о которых, как мне казалось, я давно забыла. Например, как однажды на пикнике гусеница залезла на мамину ногу. Вспоминается, как в школе она помогла мне выиграть приз. И мне начинает казаться, что я предаю ее, оттого что разыскиваю свою настоящую мать. Ведь на самом деле мне с ней было совсем не плохо. — Мы остановились напротив огромного датского дога, охраняющего малютку. — Чем больше я вспоминаю, тем яснее понимаю, что у меня было счастливое детство. До смерти отца самым страшным в моей жизни была борьба доктора Кто с морскими дьяволами. Единственный раз, когда я решила, что меня предали, — когда обнаружила, что на одеяльце для моего плюшевого мишки написано не «Одеяло Мишки», а «шерсть 100 %». Отношения у нас с ней испортились только после смерти отца, и то я, наверное, сама в этом виновата. Она была по-своему хорошей матерью. Просто мы слишком разные — вот и все.

— Тебе кажется, что ты предаешь ее?

— Да.

— Идем пить чай.

Лео повел меня из галереи. «Рассчитано на неискушенного зрителя, но все равно посмотреть было приятно», — сообщил он даме на выходе. Мы пересекли дорогу и устроились в кафе.

— Вот еще кое-что вспомнилось только сейчас, — сказала я, ковыряя ложкой в сахарнице. — Ты в детстве не верил в «похитителей сахара»?

— Кто это?

Я стала выравнивать сахар ложечкой.

— В начальной школе мы думали… Знаешь, разные летающие по воздуху семена — вроде пушинок одуванчика, и другие тоже… Ну, мы думали, что это насекомые и питаются они сахаром. Я их все время находила в кладовой. И я долгие годы верила, что «похитители сахара» существуют.

— Никогда о таком не слышал! — рассмеялся Лео. — А еще что-нибудь такое было?

Я рисовала узоры на сахаре.

— Про кусочки битого стекла с могил знаешь?

— Нет.

— Если принести такой кусочек домой, то тебе будет являться дух того, с чьей могилы ты унес стеклышко, пока обратно не вернешь.

— И как, не пробовала?

— Нет. Слишком страшно. А вот один мальчик из нашего класса попробовал. Он потом рассказывал, что к нему ночью приперлась страшная старушенция. Он, правда, жил со своей бабушкой — может, это была она.

Лео хохотал до слез.

— Хватит, хватит! А то я подавлюсь булочкой.

— А еще была целая эпопея с засосами. Мне было лет восемь. Мы тогда еще не знали, что это — такое. Но было модно ставить себе засосы на руках. У некоторых мальчишек руки были просто фиолетовые. Удивляюсь, как никто не позвонил в Общество защиты детей.

А потом одну девочку, Шэрон Доус, мать застукала за этим делом и сказала ей, что от этого может быть рак кожи. Все тут же прекратили. Кроме Кристофера Флинта, но он был ненормальный. Его потом отправили в спецшколу в Литл-Левере.

Теперь уже мы вместе покатывались со смеху.

— Напоминает Гэвина Кроссли, — заметил Лео. — Вряд ли он у нас надолго задержится, если будет продолжать в том же духе.

— Нет, тот был намного хуже. Однажды он опрокинул на брата шкаф. И еще выстрелил из духового ружья в хозяйку газетного киоска миссис Портер, когда та отказалась выдать ему пачку газет, чтобы разнести по домам.

— Да-а, деревенские чудаки.

— Счастливые времена!

— Так как, поедешь ты в Лондон или нет?

— Ума не приложу. Брошу монетку. Нет, лучше посчитаю изюминки в булочке. Чет — еду, нечет — нет. — Я взяла нож и принялась кромсать булочку. — В любом случае потом могу передумать.

В детстве у меня никогда не было новых вещей. Кроме парадных туфелек, в которых я ходила по воскресеньям в церковь, я все донашивала за кем-то. Поэтому меня всегда ставили в самый конец, хотя я только один раз пропустила поход в церковь — когда сломала руку. Под флагом всегда шла Энни Кэтерол, потому что у нее было красивое белое платье. А ведь она даже никогда не ходила в воскресную школу. Но ее ставили впереди — просто потому, что родители могли ее прилично одеть. Мою подругу Лили Олкер как-то поставили держаться за ленточку от флага. Не знаю уж, как ей это удалось, — отец-то у нее был инвалидом. Видимо, одолжила у кого-то платье. Так вот, потом эта ленточка оборвалась, Энни забрала ее себе, а дома вплела в косичку. Когда родители это увидели, то и ленточку забрали, и хорошенько выпороли. Так что, может, и лучше, что я всегда шла в конце.

Меня сильнее всего выдрали, когда я взяла поиграть все мамины пуговицы. Мы рисовали на земле круг, и надо было закинуть в него пуговицу — кто попадет, может выбрать себе любую пуговицу у других. Меня и раньше мама не раз за это ругала, но в детстве — все нипочем. А еще мы играли в чижи и в салки. В чижи — интереснее всего. Хотя теперь уже, кажется, эту игру забыли. А играли так: брали «чижа» — толстый колышек с заточенным концом, клали его на кирпич, так чтобы острый конец висел в воздухе, потом другой палкой надо было сбить чижа. Некоторые мальчишки умудрялись через всю улицу запустить. А дальше надо было отгадать, сколько до него шагов. Иногда бегали наперегонки, но я не выигрывала. Никогда не умела бегать. Как-то я даже участвовала в беге с препятствиями, но просто потому, что все записались. Я все равно прибежала последней.

В те дни все мы жили бедно. В лучшие времена бабушка Флорри пекла пироги на дрожжах, делала мясной пудинг и говяжий студень. По улицам ходил продавец требухи и зазывал народ. А после войны — но я все равно еще маленькая была — мама брала в церкви хлеб. Его выдавали бедным — по две булки в неделю. Попрошаек много стало, и шахтеры болтались без дела — работы-то не было.

Сейчас уже я понимаю, какой замечательной женщиной была моя мать. Ведь мы с Джимми никогда не страдали от того, что мы бедные. Жаль, что она еще дольше не прожила.

Аня позвонила, сказала, что идет в школу узнавать результаты экзаменов, предложила там встретиться.

— Близняшки предлагают потом посидеть в парке, если не будет дождя. Они страшно хотят тебя видеть. И я тоже. Идем, хоть прогуляешься.

У меня не было сил даже оторвать голову от подушки, но в итоге я все же пошла. Без Дэниела просто ужасно. Я скучала по нему больше, чем по Полу. Если сравнивать тоску с болью — то в случае с Полом боль была резкая, но накатывала только временами, а вот тоска по Дэниелу — глубокая, ноющая. Мне казалось даже, что я подхватила грипп.

Я надеялась, что увижу его в школе. Теоретически результаты экзаменов можно узнать с десяти до двенадцати, но переживающие подростки выстраивались у дверей уже без десяти десять, а когда двери отпирали, вся толпа с криками вламывалась внутрь. Я решила подойти к трем минутам одиннадцатого, так чтобы не пришлось стоять снаружи у всех на глазах. Обычно попозже приходят либо те, кто уверен, что получит высший балл, либо те, кто и так знает, что не пройдет. Что тут начинается! Завзятые шутники делают вид, что страшно удивлены своей оценке и ожидали худшего. Девочки обнимают своих рыдающих подруг, чувствуя себя виноватыми в том, что сдали лучше. Учителя поздравляют тех, кого можно поздравить, и стараются не смотреть в глаза тем, кого поздравить нельзя. Атмосфера нервная. Терпеть не могу узнавать результаты.

На эти несколько минут все напрочь забыли, что я беременна. Мы с Аней стояли посреди этого хаоса. Вскрыли конверты. Пару секунд осознавали, что там написано, потом радостно завопили:

— У меня «А»!

— Ну меня тоже!

Аня горячо обняла меня, и мы как пьяные побрели на улицу. Нас догнала миссис Карлайл.

— Молодцы. Жду вас на следующий год. — Она улыбнулась. — А это тебе, там мой номер телефона. Звони в любое время, если захочешь. — Она протянула мне запечатанный конверт. — Только смотри не давай мой номер кому попало. Не хочу, чтобы мне все лето звонили всякие сумасшедшие!

— Она такая прелесть, — восхитилась Аня.

Мы медленно пошли к парку. По пути нам встретились близняшки, все на нервах. Но Дэниела нигде не было видно. Я подумала, что, может быть, он куда-то уехал или просто попросил, чтобы результаты ему выслали по почте. Я по-прежнему высматривала его машину среди въезжающих на школьную стоянку.

— Хочешь, поговорим о ребенке, — вдруг спросила Аня, — пока не пришли близняшки? Мы просто не знали, будет ли тебе приятно говорить об этом. И не хотели тебя расстраивать.

Бедная Аня! Ей, наверное, нелегко было такое сказать.

Я покачала головой.

— Нет, не хочу. Сегодня мне хочется быть собой, а не миссис Воплощенная Беременность. Не против?

— Нет, что ты. — В ее голосе послышалось облегчение.

Мне так хотелось на несколько часов перестать быть беременной, отстегнуть живот и повесить его в шкаф. Хотелось отдохнуть, в последний раз просто поболтать с подругами, посмеяться. А потом опять войти в роль будущей мамаши. Но от этого никуда не денешься. Я теперь выглядела ужасно, все время задыхалась, не могла нагибаться, мне постоянно хотелось в туалет… «Ах ты, маленький паразит!» — сказала я своему ребенку. И пусть слышит, мне наплевать.

Близняшки нас догнали (у обеих — «С»), мы пришли в парк, сели на траву, достали бутерброды. И хотя в разговоре чувствовалась некоторая принужденность — все косились на мой живот, но ничего не спрашивали, — но все равно поболтать с подругами было приятно. В мире, оказывается, столько всего интересного: сплетни, подростковые заботы, планы на будущее. Сама я говорила мало, но с удовольствием слушала и смеялась.

Показался мороженщик. Мы с Аней пошли купить рожки по девяносто девять пенсов. Солнце пригревало, на траве поблескивала роса. Я посмотрела на клумбы с красными и белыми цветами у входа в парк и тут заметила, что к нам быстро идет Дэниел. Я не знала, что делать, но поскольку обе руки были заняты мороженым, вариантов оставалось мало. Я улыбнулась, потом отвела взгляд. Мороженое начало подтаивать и капать мне на руки. Я решила его слизнуть, и тут Дэниел бросился ко мне бегом.

— Нет! — завопил он.

— Что это с ним? — спросила я у Ани, но она только пожала плечами.

Он понесся на меня как рыцарь на турнире и выбил из рук мороженое. Оно плюхнулось на землю, размазавшись по гравию. По инерции он влетел на клумбу и остановился, тяжело дыша. Аня скорчила рожу.

— Ты чего? — спросила я. Странный способ отомстить.

Он с улыбкой подошел к нам — волосы, как всегда, взъерошены.

— Еще немного, и было бы поздно. Тебе что, акушер-гинеколог не рассказывала про листериоз?

— Да, страшное заболевание, его вызывают бактерии, которые содержатся в сырах с плесенью и паштете. И?

— И в подтаявшем мороженом. Редко, конечно, но бывает. Лучше перестраховаться. Хочешь фруктовый лед?

— Боже. — Я в отчаянии взглянула на Аню. Ну что с ним будешь делать?

— Я вас оставлю, — хихикнула она и отошла к скамейке, где сидели удивленные близняшки.

Что тут было делать?

— Нет, лучше леденец, — мрачно ответила я.

Должно быть, мы забавно смотрелись со стороны: он, высокий и тощий, и я, как бочка на ножках. Вручая мне леденец, он картинно поклонился. Хотелось его ударить.

— Знаешь что, прекрасный принц, я тебе сейчас по башке двину, — прошипела я.

Мы подошли к остальным, стали болтать. Близняшки с Аней то и дело переглядывались и хихикали. Ну, будем считать, это у них нервное, еще не пришли в себя после утреннего ажиотажа.

— Ладно, — сказала Аня через полминуты, — пора идти, а то магазины закроются. Ты с нами?

— В моем состоянии ходить по магазинам затруднительно. К тому же мне надо домой.

Я знала, что они ждут не дождутся, когда окажутся одни. Наверное, первым делом позвонят Джулии и во всех красках распишут фантастическое происшествие в Королевском парке.

Мы стали прощаться: долго обнимались, обещали звонить, желали удачи. Наконец они ушли. Дэниел вытянулся на скамейке и стал сосать леденец.

— Ждешь, когда экстази подействует? — лениво спросил он.

— Уже подействовало. Сам-то сегодня риталин принимал?

— Зачем? Единственная проблема, которая меня сегодня мучает, это острая недостаточность баллов, — пожаловался он, садясь и заслоняя глаза от солнца.

— Да ну? Что у тебя?

— «В» и «С». Родители будут в ужасе. Зато будут знать, как перетаскивать меня из одного города в другой в ответственный момент моего умственного развития.

Я села на скамейку.

— «В» и «С» — тоже неплохо. Это же обычные экзамены. Их можно пересдать.

— Можно, конечно. Ладно, еще придумаю, как с ними объясняться. А у тебя «А»?

— Да, и дома тоже будет скандал. Мама повесит мне листок с результатами на шею. Вместо альбатроса. А откуда ты узнал?

— Догадался. Молодец. Мой отец порадуется за тебя. Ты ему очень понравилась.

— Я ему очень благодарна за то, что он тогда отвез меня домой.

— Да ладно. Он сказал, что ему приятно с тобой беседовать, что ты очень умная. И, кстати, я получил изрядный нагоняй за то, что не отвез тебя сам. Но я слишком рассердился.

— Правда? Прямо рассердился?

— Ara. — Он рассматривал упаковку от леденца. Зачитал написанную там шутку: — «Что делал слон, когда пришел Наполеон?»

— Не знаю.

— Принялся жевать траву. Прикольно. — Он спрятал бумажку в карман и встал. — Но сегодня, если ты не против, я тебя все-таки подвезу.

— Не откажусь.

Вот так мы помирились. Как будто ничего и не было. Наверно, мы понимали, что слишком много потеряем.

— Не обидишься, если я тебя не приглашу зайти? Я страшно устала и хочу лечь.

— Мне и самому надо домой. Навстречу скандалу. — Дэниел состроил гримасу. — Черт бы побрал родителей! Они накладывают на человека лишние обязательства. Ладно, до скорого.

Он посигналил, я пошла к двери. Мне вдруг стало очень грустно. «Токсикоз», — подумала я. Открыла дверь, бросила листок с результатами на стол и опустилась на диван. Бабушка, радостно улыбаясь, появилась из кухни.

— A-а, вот и наша Шарлотта. Хорошо выглядишь. Вставай, Дебби заварила тебе чай. И принесла для тебя подарочек.

Я чмокнула ее в щеку.

— Бабушка, как же я тебя люблю!

Когда я вернулась, миледи лежала на диване, разглядывая крошечные ползунки. Бабка массировала ей ноги, а Дебби, горничная, стояла с иголкой и нитками в руках.

— Я вот только забыла, там кружочек или стрелочка? — говорила Дебби. — Хоть убей, не помню. Может, крестик. А ты, Нэнси, не помнишь? Кружочек — для мальчика, и палочка — для девочки?

— Может, у меня родится гермафродит, — усмехнулась Шарлотта.

Я на сто процентов уверена, что ни одна из бабок не знала, что это значит. Но обе захихикали.

Я взяла со стола листок. Поморщилась. Лишнее расстройство. Если бы она прикладывала столько же усилий, чтобы запомнить, что ей говорят, пошла бы в университет!

— Ты себе всю жизнь сломала, — бросила я и удалилась. Она даже головы не повернула.

— Ой, я видела, как ребенок пошевелился! — восхитилась Дебби. — Да благословит его Господь!

— Можно, я потрогаю? — спросила бабка.

А через три дня я уехала.