Глава четвертая
Я сидела в своей комнате часа два и с удовольствием не вылезала бы оттуда до конца жизни, но захотелось в туалет и пришлось идти вниз.
Стол был накрыт, ужинали. Телевизор работал. Рядом с мельницей для перца лежала аккуратная стопка дисков.
— Ловят на свалках чаек и продают их как кур, — сообщила бабушка.
— Чарлз Дарвин! — закричала мама. Ее сейчас ничто не интересовало, кроме «Дуэли университетов». — «Волшебная флейта!»
Я прошла мимо них в ванную. Бабуся опять выложила на бачок все мыло для гостей — она все время так делает. Обычно я убираю мыло на место, чтобы избежать лишнего скандала, но на этот раз от запаха лаванды мне стало как-то нехорошо.
Я уперлась лбом в холодный край раковины. Месячные все еще не пошли.
Наконец я собралась с силами. Приготовилась предстать перед инквизицией.
— Нет, ты скажи! — Бабушка гоняла по тарелке куриную ногу и картинно передергивалась. — Ты мне скажи, где ты видела курицу с четырьмя ногами? Четырьмя!
— Это из упаковки. — Все мамино внимание сосредоточилось на Джереми Паксмане. — Там еще было три крыла.
— О господи!
— Шарлотта, твой кусок в холодильнике, — сказала она, еле оторвавшись от экрана. — Ты ударилась? Что у тебя на лбу?
В зеркале над камином я увидела свое лицо с красной отметиной поперек лба. От раковины. Вот черт.
— Ничего! — сердито ответила я и плюхнулась в кресло.
Стала ждать.
«Холодный дом». А. Милн. Разложение монастырей.
— Это тот мальчик, с которым ты встречалась перед Рождеством? — решилась наконец мама.
«Ха! Ничего ты, мама, не знаешь! Даже не представляешь, как долго мы встречались! Не видишь, что происходит прямо у тебя под носом! Да тебя бы инфаркт хватил, если бы ты замечала хоть половину того, что тут творится! А знаешь, почему я тебе ничего не рассказываю? Потому что ты тут же вообразишь самое жуткое, что может случиться!
Хотя на этот раз ты оказалась права — но не в том дело! И вообще, чего ты вмешиваешься в мою жизнь? Я уже взрослая. Устрой свою личную жизнь и перестань вмешиваться в мою!»
Я сказала:
— Да.
— Я так понимаю… вы поссорились?
Мне хотелось повалить ее на пол и долго бить головой о ее драгоценный мраморный камин.
— А тебе как кажется? — Я подтянула колени к животу, под свитер, и вытащила руки из рукавов, ждала, когда она скажет: «Убери ноги со стула», но она промолчала. Я аж задыхалась от ненависти к ней.
— Эти французы едят лягушачьи лапки, — сообщила бабуся, указывая вилкой на экран. — Вот уроды!
— Он не француз, я тебе уже говорила. Это же он ведет «Вечерние новости».
— Все равно француз. Посмотри на его нос.
Сколько мне еще жить в этом дурдоме? Пока сама не сойду с ума?
* * *
Когда зазвонил телефон, я была в своей комнате — снова примеряла одежду.
Я размышляла о том, что не так уж плохо выгляжу для своего возраста. По крайней мере, когда по телевизору показывают обычных женщин, многие выглядят гораздо хуже. Вены у меня не просвечивают, не то что у некоторых — просто географическая карта. И зубы все свои. Надо смотреть правде в глаза. И во всяком случае, я уверена, с парой миллионов в банке и личным тренером можно выглядеть как Дженнифер Анистон. Я не толстая… ну, не настолько толстая, чтобы меня такой называли. Сорок восьмой размер — это еще не толстая. Я втянула живот, повернулась туда-сюда. Вот так очень даже ничего. Если бы я могла простоять в такой позе до конца жизни, меня бы считали худенькой. Я одарила сама себя ослепительной улыбкой и изогнула брови. Потом наклонила голову и изобразила томный взгляд — неплохо. Если бы я выпустила свой альбом, то именно в такой позе и сфотографировалась бы для обложки.
Я взбила волосы (они у меня по плечи, обесцвеченные — правда, уже чуть-чуть отросли и у корней темные) и накрасила губы блестящей помадой. «Вот видишь, — сказала я сама себе, — если бы у тебя было время за собой ухаживать, ты могла бы выглядеть вполне прилично». Но разве это возможно с моей мамой и Шарлоттой? Иногда мне кажется, что они просто сговорились! Только я достану пену для бритья, как тут же что-то случается и приходится срочно бежать им на помощь, а пена возвращается в шкаф. Слава богу, что есть на свете непрозрачные колготки!
Шарлотту бы инфаркт хватил, узнай она, сколько я трачу на каталоги. К счастью, их покупаешь в рассрочку. Ну и что, что мне никогда больше не будет тридцать, зато у меня красивые ноги. На кровати лежали новые вещи. Правда, чтобы так одеться, надо будет побрить ноги. Видели бы вы лицо Шарлотты, когда она меня в этом увидела. Конечно, удивилась, что ее мать может иногда прилично выглядеть. Будет знать, как врываться без стука.
У самой одни секреты! Есть ведь девочки, которые разговаривают по душам со своими матерями — я такое видела в «Триша», — но Шарлотта просто устрица какая-то. Никогда не поймешь, о чем она думает. Хотя, если уж быть честной до конца, то не особенно и хочется это знать. И в любом случае, ее мысли не стоят того, чтобы устраивать очередной скандал. Она готова сожрать всех с потрохами только за то, что у нее решили спросить, чем ей намазать тост. Что же будет, если начать выпытывать про личную жизнь?
В нашем доме вообще все время по минному полю ходишь.
А этот мальчик — красивый, но наглый — мне не слишком нравится. Кажется, его зовут Пол и он тоже учился в начальной школе Святой Марии. Я его видела всего два раза и то не успела с ним тремя словами переброситься, как она потащила его к себе. И что я могла ему сообщить? «Руки прочь от моей дочери, пока она не получит образование!» За такое она бы мне спасибо не сказала.
Мне хотелось ее утешить: «Подумаешь, без него тебе будет только лучше», — но из моих уст это бы прозвучало лицемерно. Господи! Мы на пороге третьего тысячелетия, а женщина все еще не человек, если рядом с ней нет мужчины. По крайней мере, так показывает мой опыт.
В общем, телефон зазвонил как раз тогда, когда я мерила «наряд для воскресного ужина в неформальной обстановке с мистером Фэрброзером». Шарлотта трубку не возьмет, потому что слишком расстроилась, а бабуся — потому что все равно по телефону ничего не слышит. Он звонил, а я все пыталась справиться с верхней пуговицей блузки. «Достали!» — рявкнула я своему отражению. Соблазнительная девица исчезла. Лицо стало резким и злым, а волосы наэлектризовались.
— Телефон! — закричала бабуся снизу.
Я сдалась. Надела тапочки и побежала по лестнице. Звонила какая-то дама из отделения социальной службы в Болтоне.
— Мы хотели кое-что уточнить. Вы, видимо, не заметили одну страницу в заявке и не заполнили ее. У вас есть карточка социального страхования?
Я достала ее из ящика комода (бабка проводила меня невидящим взором) и вернулась к телефону.
— Я-то думала, вы мне скажете, что отыскали мою настоящую мать, — сказала я, зная, что это глупо. Я ведь всего неделю назад заполнила заявку.
Дамочка коротко хихикнула.
— Мы должны сначала получить все ваши данные и вынести решение. Затем вам назначат встречу с нашим консультантом. Иначе нельзя.
— И сколько это займет?
— Мы вам позвоним в течение двух-трех месяцев. Если же нет, позвоните нам сами.
— Через два-три месяца?
— Таков порядок.
— А быстрее никак?
— Мы сейчас очень загружены.
«А кто не загружен?» — чуть было не ответила я.
Только я повесила трубку, как в коридоре появилась бабуся. Она уже пришла в себя. Оглядела меня С головы до ног.
— У-у. Просто кукла! Ну-ка повернись. Прекрасно выглядишь, когда захочешь. И почему ты никогда не носишь платья? — Она задумчиво погладила рукав. — Тебе бы сюда хорошие туфли. Только у тебя как-то голова не в порядке.
— Кто бы говорил! Если у кого-то в этом доме голова и не в порядке — так только у тебя. Так, я сейчас пойду наверх, переоденусь. А ты смотри телевизор и не трогай чайник, пока я не вернусь.
* * *
Чудо! Настоящее чудо! Вернее, даже два чуда, только одно совсем пустяковое. Страшная участь меня миновала. Жизнь началась заново. Можно открыть шампанское. Можно глубоко вздохнуть.
Нас собрали в зале в честь окончания семестра. Сначала была проповедь, какой-то бред о том, что в аду приходится есть шестифутовыми палочками — откуда они только берут такую чушь? Потом объявили результаты футбольных и хоккейных матчей, потом вышла какая-то девочка из седьмого класса, получившая медаль за соблюдение правил дорожного движения. Наконец началась напутственная молитва. Директор сложил ручки (каждый раз, когда он так делает, мне хочется треснуть его по голове), склонил голову, представив на всеобщее обозрение свою сальную макушку, и начал:
— Господи, ты ведаешь, как мне трудно сейчас…
И я молилась: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я не была беременна! Пожалуйста! Обещаю быть очень хорошей и с мамой, и с бабушкой. Обещаю изо всех сил готовиться к экзаменам. Обещаю никогда больше ни с кем не спать, по крайней мере до двадцати пяти лет, и даже тогда только с презервативом, противозачаточными и колпачком! Господи, ну пожалуйста! Аминь».
Кто-то ткнул меня в бок.
— Что, уснула? Глухая тетеря! — прошептала мне Джулия. Я подняла голову и увидела, что наш класс гуськом идет к двери. А там, где должна быть я, — пусто. Я бросилась за ними, чувствуя, как весь одиннадцатый класс смотрит на меня и хихикает.
— Чего с тобой случилось? — спросила Джулия, когда мы вышли.
— Ничего. Мне… надо кое-куда.
— Ты что, не поедешь в город с Аней и близняшками?
— Нет, надо бежать домой. Извини.
Да, автобус уже ждет, но мне надо проверить, не начались ли месячные.
В кабинке было тесно, и со щеколдой пришлось повоевать. С закрытыми глазами я стянула трусы, потом глянула. Кровь. КРОВЬ. Слава богу! Ноги у меня подкашивались. Я опустилась на край унитаза. И все смотрела. Крови совсем чуть-чуть — но какая разница? Все равно замечательно. Просто чудесно! Я слышала, как хлопает дверь, девчонки приходят и уходят, шум сливаемой воды, потом все стихло. Я опоздала на автобус, но мне было все равно. Поеду на следующем. Я теперь могу хоть лететь домой!
Да, и еще одно чудо — такое, совсем маленькое, но все равно приятное, одной проблемой меньше. Я все боялась попасться на глаза Дэниелу Гейлу: придется что-то придумывать, объяснять, почему я не пришла. В понедельник его не было, и я начала волноваться: вдруг он бросился с моста или еще что-нибудь с собой сделал. С моим везением это запросто! Я весь день ждала, что вот-вот дверь откроется, с каменным лицом войдет руководитель шестых классов и спросит: не знает ли кто-нибудь, почему он наложил на себя руки? Во вторник я его видела — он был бледным, но совершенно точно живым. Он все пытался поймать мой взгляд, но я упорно смотрела в пол. К выходу я понеслась просто пулей, но он догнал меня у двери, положил руку на плечо. Молча, с самым серьезным выражением лица. «Ну все, начинается», — подумала я, стиснув зубы.
— Прости меня, мне ужасно стыдно… — начал он.
У меня отвалилась челюсть.
— Что?
— Ну, я про субботу… Надеюсь, ты не очень долго меня ждала. Знаю, ты на меня злишься, потому что так не делают. Ты, наверно, подумала, что я некультурный нахал…
— Нет-нет, что ты…
Толпа вынесла нас в коридор. Мимо нас протиснулся кто-то с большой папкой для рисунков. Раздался звонок. Пока он не утих, мы вынуждены были молча строить друг другу рожи.
— В общем, я сейчас все объясню очень кратко. — Он отбросил со лба прядь волос и моргнул. — Я хотел тебе позвонить, но в телефонном справочнике знаешь сколько Куперов, к тому же моя мама весь вечер висела на телефоне. Дело в том, что в пятницу вечером мы узнали, что умер мой дедушка. Он жил в Гилфорде. Мама хотела, чтобы мы сразу же отправились туда, но папа уговорил ее поехать в субботу утром.
— Ох, боже мой! Какой ужас.
— Э-э-э. Да. Спасибо. Ну, это бывает. Он был хороший. Только очень старый. Мама, конечно, в шоке, и бабушка тоже. Так что, можешь представить, как у нас прошли выходные. Мотались туда и обратно… Но мне, правда, очень стыдно, что я тебя так подвел.
Я еле-еле сохраняла печальное выражение лица.
— Ладно, забудь. Ничего. Нет, честно, ничего страшного. Тебе, должно быть, было нелегко.
Я положила руку ему на плечо (он удивленно посмотрел на нее) и тут же отдернула.
— Просто я так ждал субботы.
— Не горюй, как-нибудь в другой раз.
— В эти выходные мы опять туда поедем. В пятницу похороны.
— Ну, как-нибудь встретимся. Я по субботам почти всегда в городе.
В коридоре вдруг стало подозрительно тихо.
— Может, тогда через субботу?
— Идет. Слушай, пора идти, уже двадцать пять минут. Даже в последний день занятий миссис Стоукс убьет за опоздание. Она все записывает, а потом заносит в табель.
— А мне пора бы на физику в противоположный конец здания, так что я вообще раньше половины туда не попаду. Честно говоря, туда и ходить-то не стоит. — Он наморщил лоб. — Может, прогуляем в честь окончания семестра?
— Чего-о-о? — Дэниел всегда был даже более законопослушным, чем я.
— Я же не предлагаю вообще уйти. Можно просто посидеть в комнате отдыха, выпить кофе. Маленькая шалость. Мне ничего не будет. Скажу, что на меня навалилось горе. А миссис Стоукс с милым видом объясню, что это я не пустил тебя на урок и заставил себя утешать. Тебе ничего не будет, потому что ты такая примерная девочка. А меня считают психом, так что побоятся связываться: вдруг со мной случится припадок.
Я засмеялась. Потом отвернулась. Стало неловко.
— Прости. Нельзя, конечно, так шутить про смерть дедушки. На самом деле мне и правда жаль, что он умер. Он был хороший, и мне будет его не хватать. Просто дома все такие мрачные — невыносимо. Ужасно, когда родители не сдерживают свои чувства.
Я подумала о нашем доме, где чувства так и бурлили. Тут я заметила, что стою разинув рот, и поспешно его закрыла.
— Ну так как? — Он склонил голову и посмотрел на меня поверх очков.
— Ты умеешь удивить, да?
— Надеюсь. — Он развернулся и направился к двери. — Идешь?
— Нет. Может, ты гений. А мне надо вести себя хорошо, особенно после сочинения, чтобы получить приличную оценку. Сегодня она объявит результаты работ за семестр — я не могу не пойти. Такая вот я примерная.
Я улыбнулась. Он улыбнулся мне в ответ.
— Приятно тебе попить кофе! И если ты не против, я все-таки свалю все на тебя, когда буду объяснять, почему опоздала.
— Приготовлюсь изображать безутешную скорбь во время обеда.
Так он и сделал. А потом у меня начались месячные. Христос воскресе!
* * *
Началось воскресенье не очень хорошо. Выпив пару глотков джина для храбрости и надев новое платье, я стояла перед зеркалом, решая, какие сережки надеть. Внизу бабуся распевала «Расскажи-ка мне повесть древнюю, как мир» — видимо, именно это пели сегодня с утра в церкви. Через дверь в комнату Шарлотты доносились ее вопли, похожие на мяуканье кошки, когда ее мучают, — значит, моя дочь слушает плеер. А я? «Сегодня, Матфей, я буду…» Я подышала на зеркало, подождала, пока налет рассеется, и сказала: «Селин Дион!» (Радостные крики, аплодисменты, восхищение и т. п.) Я надула губки и глубоко вздохнула. Должна признать, я сегодня удачно накрасилась.
«Подумай, дитя, для тебя самого…»
Из кухни донесся вой пожарной сигнализации.
— Елкин кот! — сказала я Селин Дион в зеркале и бросилась вниз по лестнице.
Бабуся уже поджидала меня.
— Карен! Тостер загорелся! Что делать?
Я оттолкнула ее и побежала на кухню. Из тостера поднимались клубы черного дыма. И тут же рядом со мной снова появилась бабка. С виноватым видом она сказала:
— Я хотела приготовить обед…
— Не могла подождать две минуты? Я бы все приготовила! — рявкнула я, и она ретировалась в гостиную.
Я выдернула вилку из розетки и набросила на тостер полотенце. Дым начал рассеиваться. Открыв заднюю дверь, я осторожно взяла прихватками тостер, выставила его за порог и решила немного понаблюдать: не загорится ли снова. Через полминуты появилась Шарлотта — пришла на запах паленого.
— Чем это так воняет? — спросила она и тут же заметила крошки на полу и тостер, накрытый полотенцем. — А, понятно. Бабушка опять намазала хлеб сыром, прежде чем запихать его в тостер. Я ее на прошлой неделе за тем же застукала. Видимо, опять намазала сыр слоем в палец толщиной, вот тостер и закоротило. — Она состроила жалостливую физиономию. — Бедная бабушка. Она ведь не виновата, она же не понимает, что делает. Ты знаешь, что она теперь сидит на диване и плачет?
Я промолчала, еле сдерживаясь, чтобы не предать дочь мучительной смерти через тыканье вилкой. Что это на нее напало? Такая чертовски разумная вдруг стала — и, как всегда, чертовски не вовремя. Раздался звонок в дверь.
— Это Айви. Я открою. Кстати, мам, что это за дурацкие сережки?
— А кто такая Айви?
Мистер Фэрброзер сделал глоток пива. Мы сидели в конце длинного стола в «Перьях» — он немного отодвинулся от остальных «бродяг Форгейта». Слава богу, он, кажется, обрадовался, что я пришла: слава богу, что он вообще был здесь.
— Бабусина приятельница. Они дружат еще с тех времен, когда обе работали в Союзе матерей. Айви Седдон вместе с Мод Эккерсли водит ее по воскресеньям в церковь, а вечером Айви приходит посидеть с ней. По средам она водит ее в клуб для тех, кому за семьдесят (они собираются в «Клубе рабочих»), а Мод приходит по вторникам — присматривает за ней до обеда. Если одна заболеет — обязательно придет другая. Они никогда меня не подводили. Еще по понедельникам приходит сиделка из Общества помощи престарелым, а по четвергам на три часа приходит горничная, которой я плачу из пособия. Конечно, я могла бы ее оставлять с Шарлоттой — иногда приходится, но стараюсь этого не делать. Да и Шарлотта большую часть дня в школе. Так что я не смогла бы работать даже на полставки, если бы мне не помогали присматривать за бабусей. Удивительно, как все происходит. Десять, даже пять лет назад она прекрасно себя чувствовала. Только немного забывчивая была, а так…
Мистер Фэрброзер бросил на меня понимающий взгляд.
— Вашей матери повезло, что ее не бросили в беде. В этом смысле замечательно жить в маленьком городке. Наши родители выросли в те времена, когда в деревне все друг друга знали. Жизнь у них была нелегкая, но они помогали всем чем могли. В наши дни люди стали слишком большими индивидуалистами.
Я кивнула, думая о себе. Кто, спрашивается, будет мне помогать? Где мои друзья? Когда мне было пятнадцать, нас была целая компания. Собирались каждые выходные. Энергии у нас было хоть отбавляй, висели все время на телефоне — бабуся из себя выходила. Мы все строили грандиозные планы на будущее, собирались, как минимум, перевернуть мир. А потом моя лучшая подруга Ди уехала в Челтенхэм, потом я забеременела, и между мной и другими девчонками образовалась непреодолимая пропасть, хотя они и старались общаться со мной как прежде.
Отчасти дело было в непонимании. Им надоели мои бесконечные жалобы на то, что я устала, они ума не могли приложить, почему это я все время должна сидеть с ребенком, вместо того чтобы развлекаться. А я стеснялась им рассказать, как ужасно, когда на груди выступают синие вены, когда писаешь, стоит только чихнуть, когда весь живот в волнистых фиолетовых линиях.
Отчасти они боялись, что то же самое произойдет и с ними, что «это заразно». Никогда не забуду, как одна из них — Донна Марсден — пришла ко мне в роддом. Она принесла для Шарлотты ползунки с зайчиками. Она явилась, готовая умиляться. Но даже не взглянула на ребенка. Не могла оторвать взгляда от моего обвисшего живота, выглядывавшего из-под старой бабусиной пижамной кофты. Просто застыла от ужаса! Наконец она — в джинсах восьмого размера — проскочила мимо медсестры и исчезла, а я опустилась на свою железную кровать и зарыдала.
В итоге я сидела с мужем и ребенком, пока они развлекались в своих колледжах и делали что хотели. А к тому времени, как они все вернулись в Бэнк Топ и тоже обзавелись детьми, я уже развелась — а это среди добропорядочных семей тоже не очень ценится.
К счастью, мистер Фэрброзер что-то говорил и не заметил, как у меня на глаза навернулись слезы: мне было так себя жалко!
— Чего?
— Я говорю: вашей матери повезло с вами. Современные люди слишком часто уходят от ответственности.
Он улыбнулся. Я подумала о том, что он довольно симпатичный, похож на доброго отца. На нем был свитер-аран, парусиновые брюки и грубые ботинки. Непривычно видеть его не в костюме.
— Кстати, вы, я думаю, уже пообедали?
Я бросила взгляд на длинный стол: грязные тарелки, смятые салфетки. Так, значит, он-то со своими дружками-«бродягами» уже поел!
— Да. Я успела кое-что перехватить перед выходов — соврала я. Главное, чтобы сейчас в животе не заурчало.
— Тогда я принесу вам еще… что вы пили — водку с апельсиновым соком?
— Спасибо.
Надо срочно пойти в туалет и сожрать там арахис, а то я такими темпами скоро окажусь под столом. Надо сбавить темп. Хотя, с другой стороны, чем быстрее выпью, тем быстрее смогу что-нибудь поесть.
— И давно ваша мать овдовела? — спросил мистер Фэрброзер, нахмурившись, и протянул мне стакан.
— Ну… почти двадцать лет назад. Отец умер в январе семьдесят восьмого.
— Мои соболезнования.
— Спасибо. Под конец всем нам было очень трудно. Рак легких. Мне казалось, что он уже тысячу лет болеет, но я тогда не вдавалась в подробности. Мне было всего четырнадцать, и бабуся старалась все взять на себя.
— Она, должно быть, сильная женщина.
— Да. Их поколение вообще крепкое. Когда она была маленькой, она сломала руку и даже не заплакала. Вот ее брат заревел и так плакал, что не мог ничего объяснить. Все подумали: это с ним что-то случилось.
Мистер Фэрброзер улыбнулся:
— Но вы тоже сильная.
— На самом деле нет.
Знал бы он правду. Но вообще-то приятно, когда тебя называют сильной. На этот раз я не собираюсь весь вечер жаловаться — слишком часто я портила свидания своим нытьем. От его доброты и еще от того, что мы сидели в пабе, а он был одет так неформально, я вдруг занервничала. Я лихо глотнула водки и глупо заулыбалась.
— И все-таки тяжело потерять отца в таком возрасте.
Улыбка сползла с моего лица.
— Да. Честно говоря, тяжело. Мы были в очень хороших отношениях, он бы сделал для меня все, что угодно… Но зато он не дожил до… Хотя ему бы понравилась Шарлотта. Он бы обязательно ее полюбил. Думаю, именно рождение внучки и заставило бабусю держаться из последних сил. Надо признать, она умела обращаться с детьми. Я приходила после очередного скандала со Стивом и вручала ей Шарлотту… Нет, без нее я бы не справилась.
— И вы все-таки хотите отыскать свою настоящую мать?
Я ответила не сразу.
— Простите. Я, наверно, вмешиваюсь не в свое дело, — забеспокоился он. — нет-нет, что вы. Я рада, что могу с кем-то все обсудить. Мне просто… — Я допила водку и встала. — И, раз уж я встала, закажу еще выпить. Вы будете? — Я посмотрела на его кружку. Мистер Фэрброзер отпил всего чуть-чуть. Он явно был несколько обескуражен.
— Нет, спасибо.
— Ладно, я тогда…
Я взяла две упаковки арахиса и направилась в туалет. Как оказалось, есть орехи — дело небыстрое. Я наклонилась над раковиной и принялась быстро жевать. Дверь в туалет открылась, и я спряталась в кабинку. Триста лет спустя я прикончила первую упаковку и приступила ко второй. Засыпала в рот очередную порцию орехов, и тут кто-то спустил воду. От неожиданности я подавилась, закашлялась, непрожеванные орехи полетели во все стороны. К тому моменту, как я пришла в себя, желание есть арахис полностью исчезло. Я бросила пакетики в унитаз, спустила воду. Упаковки всплыли. Подождав, пока вода наберется, я снова слила. В голове крутилась песня из фильма «Обратный отсчет». На этот раз пакетики исчезли, но два упорных орешка остались плавать. «К черту. И так сойдет».
Я осторожно вышла и увидела свое отражение в зеркале. Лицо красное, тушь размазалась. Я подошла к раковине и стала приводить себя в порядок, стараясь не встречаться взглядом с женщиной, которая старательно намывала руки по соседству. «Иди отсюда», — мысленно приказала я ей. Но она не уходила и, как мне показалось, порой поглядывала на меня. Когда она выключила воду и я уже думала: вот-вот уйдет, она сказала:
— Знаете, от этого можно избавиться.
— От чего? — Я даже представить не могла, что она имеет в виду.
— Раньше у меня были такие же проблемы, как у вас. — Она на десять лет моложе меня и одета в сто раз лучше. Откуда у нее такие же проблемы? — У меня тоже были проблемы с пищеварением. — Она понизила голос до шепота и дружески положила мне руку на плечо. — От этого можно вылечиться, если обратиться к специалистам.
Я наконец поняла. Она думает, что меня рвало.
— Тут нечего стесняться. У принцессы Дианы…
— Спасибо, но вы неправильно поняли…
Она улыбнулась и принялась копаться в сумочке.
— Вот. Я всегда ношу их с собой. Когда решитесь, позвоните по этому телефону. Первый шаг к выздоровлению — признать, что ты болен.
Она сжала мой локоть, сунула мне в руку визитку и ушла. «Помощь при булимии, — прочитала я. — Вместе мы изменим будущее».
А как насчет того, чтобы изменить прошлое? Вот это бы мне пригодилось.
Я взяла белого вина с содовой и вернулась к мистеру Фэрброзеру. В противоположном конце зала та дама из туалета подняла вверх большой палец.
— Так вы говорили…
— Да, о моей матери. Это сложно объяснить. Боюсь, вы не поймете, из-за чего я все это затеяла.
На его лице снова отразилось беспокойство.
— Конечно, если вы не хотите…
— Дело не в том. Просто вы подумаете, я сумасшедшая.
— Не подумаю.
— Ну… у вас никогда не появлялось ощущение, что вы могли бы жить совсем по-другому?
Он наклонился ко мне. Можно подумать, чем ближе сдвинуть лбы, тем лучше поймешь друг друга.
— Я имею в виду, что все — кто мы, где мы живем, где работаем, — да все, все подряд — это дело случая, разве нет? В какой семье мы родились — это же чистая лотерея. Один и тот же человек может родиться в двух совсем непохожих семьях… то есть не может, конечно, но только представьте! — Я сосредоточенно передвигала по столу подставки под пивные кружки. — Он может родиться в доме, где о нем будут заботиться, отправят в престижную школу, в результате станет профессионалом, найдет хорошую работу, будет довольным собой и своей жизнью. А может родиться в доме, где всем будет на него наплевать, он пойдет в плохую школу, свяжется с плохой компанией и в конце концов попадет в тюрьму… Я говорю глупости?
— Нет. Что-то вроде «Принца и нищего»?
— Да, верно. — Я сложила подставки шалашиком, — я не хочу сказать, что росла как нищий. Видит бог, бабуся делала все, что могла. Но мне все время казалось, что мое место не здесь. Просто я на нее совсем не похожа. Например, она никогда не считала, что самое главное — хорошее образование. Лишь бы ребенок вел себя хорошо в школе, а отметки — ерунда. Ей казалось, что обычная школа вполне сойдет, но ведь все было бы по-другому, если бы… если бы…
Мне вдруг ясно вспомнилось, как Стив в своей школьной форме стоит, прислонясь к кованой ограде и скрестив руки на груди. А вечером был Первый Раз. Я потрясла головой, и видение исчезло.
— Но она даже не думала о том, что меня можно отправить в классическую школу. И я об этом тоже не думала, потому что все мои друзья ходили в обычную… А еще у нее… нет, она тут не виновата, просто ее так воспитали, — боже мой, я говорю, как сноб — в общем, у нее ужасный вкус. Во всем. Календари с котятами в корзинках, искусственные цветочки в крошечных тележках. Я ненавидела пошлость, еще когда слова такого не знала. Я из кожи вон лезу, чтобы у нас в доме было уютно, но всем наплевать. И меня не покидает образ моей настоящей матери в красивой гостиной: живые цветы, белые занавески… Как с обложки романа Мэри Уэсли. Мне кажется, если она похожа на меня, то она меня поймет. И тогда, тогда…
Шалашик рухнул.
— Что тогда?
— Тогда я смогу заботиться о бабусе, не чувствуя к ней ненависти.
Я сама не могла поверить, что такое сказала.
— Господи! Я не то имела в виду. Забудьте, что я сказала.
Мистер Фэрброзер накрыл мою ладонь своей.
— Ничего страшного, — мягко проговорил он. — Вы забыли, что я тоже присматривал за стариками. Я знаю, каково это. Нет ничего удивительного в том, что вам иногда кажется, будто вы дошли до точки. Когда любишь, тогда и другие чувства становятся острее. На свете нет ничего труднее. Я это знаю. Но вы молодец, что стараетесь следить за домом, и дочь у вас умненькая…
С меня довольно! Его доброта уже переходит всякие границы.
— Простите, мне надо в туалет, — быстро сказала я и побежала. Надо умыться.
Когда я вернулась, меня уже ждал очередной стакан водки.
— Я еще взял арахиса, — заметил мистер Фэрброзер. — Ничего?
— Ага. Так вот. — Я уселась на стул и без всякой паузы продолжила: — Конечно, это опасно. Моя настоящая мать может возненавидеть меня. И бабуся тоже. Бабусе может не понравиться, что я стала ее разыскивать. Не говоря уже о Шарлотте. У нее сейчас трудный возраст. Но, в конце концов, для кого мы живем? Приходится иногда рисковать: ведь жизнь не бывает без риска. Разве я это не заслужила? Разве у меня нет обязательств по отношению к своей настоящей матери? Что, если она каждый раз рыдает в мой день рождения и целует мою фотографию перед сном? Долг — штука неоднозначная.
Я поймала себя на том, что говорю на бешеной скорости. Заставила себя остановиться и перевести дыхание.
— Должно быть, трудно было приглядывать и за отцом, и за матерью?
Мистер Фэрброзер начал что-то печально объяснять своим низким голосом. Я расфокусировала взгляд. Устала, слегка подташнивало. Через некоторое время я заметила, что он молчит.
— Простите.
— Вам плохо?
Держать глаза открытыми было неимоверно сложно.
— Нет. Все в порядке. Знаете, я рада, что мы с вами так приятно побеседовали, но мне, наверно, пора.
Страшно было даже подумать о том, чтобы встать и куда-то пойти. Будь моя воля, я бы заснула здесь же, прямо за столом. Я зевнула, как бегемот.
— Извиняюсь.
— Хотите, я провожу вас домой? Вы ведь сами не… Вы ведь очень устали.
— Ничего, я дойду.
Я потянулась к спинке стула и тут вспомнила, что забыла куртку в коридоре. Когда я выходила, погода была расчудесная.
— Вы без пальто?
— Да. В последнее время так потеплело. Просто не верится, что еще только апрель!
Дверь в паб открылась. Стряхивая с волос снег, вошли мужчина и женщина средних лет.
— Ничего. Я всегда ношу с собой дождевик, — объявил мистер Фэрброзер и принялся рыться в рюкзаке. Достал синий сверток. Развернул. — Судя по всему, лучше и капюшон надеть.
С некоторым трудом я просунула руки в рукава. Он помог мне застегнуться. «Бродяги» уставились на нас и довольно закивали.
— Значит, вы считаете, что можно одновременно любить и ненавидеть? — спросила я, когда он завязывал веревочки на моем капюшоне.
— Да. Иначе и быть не может. Что ж, вперед, в снега! — Он коротко сжал мою ладонь и повел меня к выходу.
— Это уже серьезно… — неожиданно пропела Селин Дион.
Мистер Фэрброзер бросил на меня удивленный взгляд и тем не менее открыл для меня дверь и помог выйти.
— Должна сказать… — начала я, но холодный воздух вызвал новый приступ тошноты. Я остановилась, опершись на стену.
— Вам дурно? Обморок? Держите голову вот так…
Я не разобрала конец предложения, потому что меня начало рвать водкой и орехами прямо на клумбу с анютиными глазками. Мистер Фэрброзер поддерживал меня за талию, а потом, когда я закончила, протянул мне носовой платок и отвернулся, давая мне возможность спокойно привести себя в порядок.
— Видимо, я что-то не то съела, — пробормотала я.
Он взял меня под локоть, и мы молча побрели сквозь снег к моему дому. Я чувствовала, что лицо у меня становится все краснее и краснее. Мокрая челка прилипла ко лбу. Ноги в не подходящих для такой погоды туфлях горели огнем. У ворот моего дома он быстро сказал:
— До завтра.
«Если я сейчас не вскрою себе вены… — подумала я. — Хотя это маловероятно: я так замерзла, что не смогу даже нож в руке удержать, да и вены все, наверное, съежились от холода, и их теперь не найти».
Я слабо улыбнулась. Он махнул рукой и исчез за снежными вихрями, как капитан Оутс.
Я побрела по дорожке к дому. Не успела еще дойти до двери, как на пороге появилась Айви Седдон.
— Замечательная вещь эти дождевики, правда? — прокричала она. — Мы в окошко увидели, что вы подходите. Давай быстренько к камину. И ты не могла бы проверить ее калоприемник, мне кажется, его пора… Я заварю чай.
* * *
Она проработала на фабрике совсем немного — недели две, но мне запомнилась как девушка с очень нелегким характером. В тот понедельник она не вернулась в цех с перерыва. Я нашла ее у мусорных баков. Она горько плакала.
— Это несправедливо! — всхлипывая, говорила она. — Стоит ему только снять штаны, и я уже залетаю. Мать убьет меня. Она думает, мы больше не встречаемся. Она опять повезет меня в Солфорд к тому доктору-иностранцу. Я этого больше не выдержу. В прошлый раз чуть не умерла. Все внутренности выворачивают. А потом целый месяц кровь идет! Я сбегу от них. Не дам больше никому и пальцем меня тронуть!
Я обняла ее за плечи.
— Все будет хорошо. Мы с Биллом об этом позаботимся, — пообещала я.
* * *
Мама просила снять белье с веревки и принести в дом, если начнется дождь. Обычно я на такие просьбы не реагирую, но в этот раз там висели мои лучшие джинсы. Поэтому, когда Айви закричала снизу, что пошел снег, я вылезла из-под одеяла и побежала на улицу. Торопясь спасти свои любимые джинсы, я совсем забыла про тостер на пороге, споткнулась о него — он заскакал по плитам двора. Из него посыпались крошки и еще что-то — кажется, опаленные клочки бумаги. Я стала стягивать вещи с веревки, не отцепляя прищепки, — пусть катапультируются на газон, если хотят. Потом перекинула белье через руку и пошла в дом. Холод собачий! По пути подхватила свободной рукой тостер, как мяч в американском футболе. Захлопнула за собой дверь и свалила все на пол.
— Нэнси говорит, что ты выиграла «рейнджровер»! — закричала Айви из гостиной.
— Ага, верно, — ответила я.
Ну и дурдом! Я стала внимательно разглядывать тостер.
«Дорогая миссис — обгорело
Представьте, чего только нельзя купить, если взять кредит в 10 000 фунтов! Можно приобрести новый… обгорело, и… обгорело, обгорело… или отправиться в путешествие, о котором вы давно мечтали».
Я вытащила остатки письма, нажала на педаль урны — пусть отправляется туда, к другим таким же письмам за неделю. Надо же, даже бабуле их присылают. И что бы она стала делать с десятью тысячами? Накупила бы лакричных леденцов? Только ей их нельзя, потому что от них у нее начинается полное безобразие с кишечником — точнее, тем, что от него осталось. Я перевернула тостер и потрясла. Оттуда, как конфетти, посыпались бумажки, но внутри еще что-то осталось. Взяв с сушилки нож, я поднесла тостер к окну. Там точно что-то есть — какая-то свернутая бумага. Я повернула его так, чтобы свет попадал внутрь. Наконец мне удалось подцепить листки ножом.
— Ты чего смеешься? — спросила появившаяся в дверях Айви. Она подошла к куче одежды и машинально начала складывать вещи на холодильник аккуратной стопкой. — Что тебя так развеселило?
— Долго объяснять, — ответила я, разворачивая обугленное сочинение по Китсу и глядя, как края осыпаются у меня в руках. Меня всю трясло. Я аж плакала от смеха.
— Я так люблю, когда ты смеешься! — прокричала бабушка. — У нее такой славный смех. Жаль только, в последнее время его нечасто услышишь.
— Ну, сейчас она смеется. И даже очень, — заметила Айви, а я растянулась на полу и накрыла лицо остатками сочинения.
* * *
Она поехала в Лондон первой — дома сказала, что хочет попробовать стать актрисой, — а я уволилась две недели спустя. Мы устроили ее в Дом матери и ребенка (это была благотворительная организация), хотя они и не хотели ее брать раньше, чем она будет на седьмом месяце. Мы остановились в Финчли у сестры Билла, Энни. Два года назад у нее умер муж, и она была рада компании. У нее была дочка Тереза, страшная как черт. Ей тогда тоже было лет шестнадцать. Но какая-то она была отсталая и все время спрашивала у Энни, почему Джесси такая толстая. Я однажды услышала, как Энни ей сказала: «Потому что она себя плохо вела. Смотри, будешь нехорошей девочкой — и с тобой случится то же самое». Только вот не думаю, чтоб на нее кто-нибудь позарился, уж больно уродлива.
Называлось это место «Приют Надежды». Я узнала про него в Союзе матерей — никогда бы не подумала, что придется туда обратиться. Там было довольно мрачно. Большой викторианский дом из красного кирпича, скользкие полы, длинные темные коридоры. До сих пор, кажется, чувствую запах дезинфицирующих средств. Каждой девушке давали отдельную палату — но от этого им было только хуже. Джесси говорила, что каждую ночь слышит, как они плачут. Не пробыла она там и недели, как заявила: «Нэнси, я не могу больше здесь оставаться. Я хочу вернуться вместе с тобой к Энни. Это ужасно! Ты знаешь, что нам не позволяют пользоваться парадным входом? А по воскресеньям заставляют ходить в церковь и стоять разрешают только там, где нас не увидят остальные». Я ее переубедила. Я сказала: «Тебе надо быть здесь. Тут есть врачи и медсестры. В твоем состоянии, а тем более в твоем возрасте нужно, чтобы за тобой присматривали специалисты. Тут все сделают как следует. А я буду каждый день к тебе приходить». Честно говоря, я боялась, что она передумает. Или сбежит. Или что-нибудь с собой сделает. Я знала, что она толком еще не решила.
Роды начались ночью, и я об этом не знала, — на пять недель раньше срока. И скоротечные были — чуть больше четырех часов. Медсестры назвали ее хулиганкой. «В жизни не слышала, чтобы человек такими словами выражался, — сказала мне одна из них. — А ведь мы тут много чего наслушались». Джесси сказала, что они негодяи: не дали ей никакого обезболивающего. «Просто кошмар! Никогда больше на такое не соглашусь, это я тебе точно говорю. А врач пришел только в самом конце и ни слова мне не сказал! Ни единого слова! Чтоб он в аду сгорел, чтоб всех их черти зажарили!»
А я ни о чем не могла думать, кроме ребенка. «Ты все еще хочешь, чтоб я ее забрала?» — спросила я. У меня душа ушла в пятки. «Да, — тут же ответила она. — Забирай. Мне она не нужна». Я чуть не умерла от счастья.
Мы пробыли неделю у Энни, а потом Билл отвез меня домой. Весь городок сгорал от любопытства. Когда мы уезжали, он сказал, что мы отправляемся ухаживать за больным родственником. А теперь я им сказала, что специально соврала, чтоб не сглазить все-таки в моем возрасте… Не знаю уж, поверили они мне или нет. Меня это не волновало. Но что бы они там ни думали, в лицо ничего не говорили. Но сначала, конечно, все обсуждали такую новость. В первое же воскресенье в церкви прочитали молитву за здоровье — мое и ребенка. И мне ничуть не было стыдно. «Это наш секрет, — сказала я Богу. — Если ты его сохранишь, то я и подавно ни слова не скажу».
* * *
В нашем доме нет центрального отопления — естественно, у нас вообще нет ничего, что больше всего надо, — поэтому мне пришлось положить джинсы на кровать и сушить их феном. Хлопнула входная дверь, послышался голос Айви, потом мамин — какой-то странный. Я переложила фен в другую руку и задумалась о Дэниеле. А не так уж плохо будет с ним встретиться. Он мне почти нравится. Не в том смысле, конечно, нравится — такой-то ненормальный! Однако он, кажется, понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Может, я тоже ненормальная?
Я выключила фен. В наступившей тишине я услышала щелчок замка — мама заперлась в своей комнате.
— Я принесу тебе магния. Приляг пока. Сейчас. Только повешу твой дождевик сушиться.
Так, значит, был очередной приступ депрессии.
Я потрогала джинсы — более или менее сухие. Сняла спортивные штаны и сунула ноги в джинсы.
Стоп. Я посмотрела на себя в зеркало. Что-то не так. Не натянув джинсы и до колен, я уже поняла: они не сойдутся на моем покруглевшем животе.
Судьба меня все-таки настигла.
