Глава вторая
Честное слово, Билл был совсем не глупым. Не знаю, что он во мне нашел. В детстве его часто отпускали домой из школы пораньше, потому что он уже сделал все задания. Учитель говорил: «Хескет! Неси сюда тетрадку. Смотри у меня, если еще не все задачи решил». Он подходил с тетрадкой, а там все уже сделано, и правильно. Вот его и отпускали домой в полтретьего вместо четырех. Ему бы продолжать учиться с такими-то способностями. Но в тринадцать лет ему пришлось пойти работать. Также как и мне.
Вот он и пошел в шахту, как его отец. А шахту он терпеть не мог. И отдыхать почти не отдыхал. По вечерам фасовал крупы в бакалейной лавке Боба Мосса и развозил заказы на тележке. А потом у него начался туберкулез. Его отправили в кооперативный санаторий в Блэкпуле. Там он и встретил свою невесту. Ее звали Элис Фиттон. Хорошая девушка. Дом у них был на дороге в Чорли. Она так плакала, когда он бросил ее ради меня. Всем ее было жалко, а мне нет. Я получила то, чего хотела. Я видела, как намучилась моя мать, и знала, что хорошего мужчину упускать нельзя.
Мы поженились, а он устроился на бумажную фабрику Кукса и начал играть на альтгорне в духовом оркестре Бэнк Топа. Он не раз говорил, что их оркестр — лучший среди любительских оркестров второго класса. Репетировали каждый божий день в сарае за кузницей и выплачивали по пенни в неделю в фонд оркестра. Как-то они даже заняли первое место, когда играли в Саутпорте в «Винтер-Гардене» перед четырьмя тысячами зрителей. Это была их первая награда. Дирижер их, мистер Платт, чуть не плакал от счастья. В Бэнк Топ они вернулись уже за полночь, но он заставил их играть «Semper Fidelis» Сузы, когда они шли по главной улице. «Может, лучше не надо. Всех же перебудим», — сказал ему Билл. «Верно, — согласился мистер Платт. — Тогда придется снять ботинки и носки, чтобы не шуметь».
В конце концов пришлось ему бросить играть, туберкулез взял свое. К тому же он курил с тринадцати лет. Из-за своих легких он и на войну не попал. Его оставили тут, сделали санитаром ополчения. С тех еще пор у нас по всему дому валялись бинты. Так он и умер от туберкулеза. А ведь ему было всего шестьдесят три года. Мы с ним сорок два года прожили в браке. И это был очень счастливый брак, очень. Если бы не одно «но»…
* * *
Где искать ответы на вопросы, когда тебе семнадцать? Обычно в таком возрасте кидаешься к тем, кто делает вид, что все знает: к родителям, учителям, авторам статей, обещающим решить все ваши проблемы за двадцать минут. Моя мама считает, что, поскольку она не смогла нормально устроить свою жизнь, она знает, как устроить мою (ну и где здесь логика?). Только она не понимает, что я похожа на нее не больше, чем она на мою бабушку, — то есть вообще не похожа. Если посмотреть на нас обеих, так можно заподозрить, что меня удочерили. Иногда я думаю: хорошо бы, кабы так. По крайней мере, это бы многое объясняло.
Отца у меня, естественно, нет. В смысле, он есть, и я знаю, где он живет — совсем даже недалеко от нас, но, если я попытаюсь с ним посоветоваться относительно моей личной жизни, он упадет в обморок. Это не его сфера. И вообще мне кажется, он меня побаивается.
Большинство учителей желают тебе добра, только они считают, что самое главное — это хорошо сдать выпускные экзамены. Как будто на листке с результатами будет снизу приписано, как дальше пойдет твоя жизнь. «Отлично, отлично, хорошо, хорошо, курс бухгалтерского дела в университете в Бристоле, стремительная карьера в „Туш Росс“, в двадцать шесть замуж, славный домик в Суррее, к тридцати — двое здоровых детишек (советуем имена Аннабель и Макс)».
Думаю, большинство девочек на моем месте посоветовались бы с подругами, но у меня нет подруг — только знакомые, те, с кем я провожу время, но не беседую по душам. Почему? Даже не знаю, где искать ответ: в географии или психологии? Джон Донн писал: «Нет человека, который был бы как остров», — но он-то не жил в Бэнк Топе. Везет же некоторым!
Отчасти дело в том, что городишко у нас такой мелкий. В Бэнк Топе нет даже ни одного моего бывшего одноклассника. Все, с кем я училась в начальной школе, пошли дальше, в общеобразовательную. Они посмеивались надо мной еще тогда, когда узнали, что я собираюсь в классическую. И теперь я их иногда вижу, но никто не хочет общаться с таким общепризнанным снобом, как я. А почти все, кто ходит в классическую школу, живут в другой стороне от Болтона (и, надо сказать, дома там значительно лучше). Я не умею водить машину, потому что нет денег на курсы. Отец торжественно обещался меня научить, но я знаю, что никогда этого не дождусь. Так вот, водить я не умею, а автобусы ходят только до пол-одиннадцатого. Мама не станет меня возить, потому что не хочет оставлять бабушку одну: вдруг с ней что-нибудь случится. Вот так оно и получается, что друзей у меня нет. И до сих пор меня это не волновало.
Не поймите меня неправильно: я не бука какая-нибудь. Я не сижу в сторонке на переменах, я езжу в город развлекаться (и возвращаюсь рано). Просто, в отличие от большинства девочек, у меня никогда не было желания делиться своими секретами. Мне никогда не хотелось бегать по школе от одной подружки к другой и перешептываться по углам. Но может быть, я была бы такой, даже если бы жила в большом городе. В начальной школе я тоже не так много общалась. В обед мне больше нравилось помогать библиотекарше миссис Эйнкаф, чем играть с другими детьми на площадке. «Ты живешь в своем собственном мире!» — как-то сказала мне мать во время страшного скандала, как всегда разразившегося из-за пустяка. Неприятно, конечно, но должна признать: она права.
Так куда же я отправилась за ответами на свои вопросы? Сюда, в этот обычный современный дом на две семьи на окраине Болтона — села на автобус и довольно быстро доехала. За стеклянной дверью, с витражными вставками в форме тюльпанов, нарисовался чей-то силуэт.
— Погоди минутку, сейчас, а то кошка выбежит. — Дверь приоткрылась, в щель протиснулось пухлое женское лицо. — Давай… вот черт! — Между моих ног проскользнула серая тень и скрылась. — Ладно, черт с ней. Заходи.
Я прошла в холл: изукрашенные стены, муслиновые занавеси, церковные свечи, статуэтки — как будто творение сумасшедшего дизайнера из передачи о ремонте.
— Привет, я Джеки. А ты, наверное, Шарлотта? Вот и славненько. Проходи. Осторожно, не разбей мои магические кристаллы.
Мы пересекли комнату, я шла осторожно, стараясь не разбить свисающие отовсюду штуковины. Они были черно-красными и пахли пачули. На стенах висели портреты Джеки, оставшиеся с тех времен, когда она была моложе (и тоньше), дипломы в рамочках и плакат с единорогом, встающим на дыбы под радугой. Стол был застелен алой скатертью из синели, на углу его стояла курильница. Джеки зажгла ароматическую палочку.
— Садись. Для начала посмотрим, что написано у тебя на ладони.
Мы сели к столу, она взяла меня за руку. Мне стало не по себе, я вздрогнула и еле сдержалась, чтобы не выдернуть руку.
— Расслабься, — промурлыкала она, осторожно пробегая пальцами по моей ладони.
«Бред какой-то, — подумала я. — И что я тут делаю?» Светлая крашеная голова Джеки склонилась над моей рукой, и я увидела черные корни волос. Ногти у нее были ухоженные, аккуратно накрашенные, а толстенькие пальцы унизаны кольцами.
— Могу поспорить, ты сейчас думаешь, что ты тут делаешь? — спросила она, не поднимая головы.
Черт. Черт. Черт.
— Нет, что вы! — Я почувствовала, что краснею. — Мне посоветовали к вам обратиться. Вы сказали одной девочке из моей школы, чтобы она не волновалась раньше времени, когда у нее ушел отец, и он в самом деле вернулся через две недели. На нее это произвело огромное впечатление. Она всем рассказывала.
— Верно. — Она поерзала, откинулась на спинку стула и поглядела мне в глаза. — Многие боятся ходить к гадалкам.
— Э-э… да, честно говоря… я даже не знаю… А нужно, чтобы я верила? Ну, там, не помешает, если я не совсем в это верю?..
— Нет, — решительно ответила она. — Итак, Шарлотта, что ты хочешь узнать?
— Я… гм… ну, трудно объяснить. Я хотела узнать, что мне делать со своей жизнью. Я хочу, чтобы кто-нибудь объяснил мне, как выбраться из Бэнк Топа — это такая дыра! — и указал, где я буду счастлива. Может, мне надо сделать что-то определенное? Мне нужно знать, куда идти. Нужно знать, как все изменить. — Она слушала очень внимательно, и это раздражало, потому что я не привыкла, чтобы меня слушали. — Просто мне казалось, что я уже изменила свою жизнь, но все осталось как прежде… Я очень плохо объяснила?
Она нахмурилась и снова склонилась к моей ладони, я глядела на ее густо накрашенные веки и ресницы. Затем, не отрывая взгляда от моей ладони, она заговорила — быстро и уверенно:
— Ты — независимый человек. Твоя жизнь — постоянные конфликты с окружающими. В трудные минуты тебе кажется, что тебя никто не понимает.
«Добро пожаловать в мир типичного подростка!» — подумала я.
— Для тебя открыто множество дорог. И ты не знаешь, какую выбрать. Впереди тебя ждут тяжелые времена, но к концу года все уладится.
Видимо, к тому времени я сдам экзамены и поступлю в университет.
— Следующие двенадцать месяцев ты должна особенно внимательно следить за своим здоровьем.
— Мама все время ругается, что я не ем фрукты, — попыталась пошутить я. Но она даже не улыбнулась.
— В личной жизни будет много сложностей. У тебя очень мягкое сердце, но ты пытаешься это скрыть. Но в конце концов ты найдешь свою любовь.
Что ж, ничего другого я и не ожидала услышать. Не скажет же она: «Ты сойдешься с одноногим карликом из Адлингтона, и он будет каждый день тебя избивать». У меня на лице уже появилась циничная улыбка, но тут Джеки резко вздохнула и прошептала:
— За тобой кто-то присматривает с того света. Он сейчас здесь.
Слабый печальный вскрик, будто детский.
Я похолодела.
— Боже мой! — Я в ужасе обернулась. — Мертвец?
На стекле двери во внутренний дворик было только мое отражение. Снаружи мяукала серая кошка — просилась домой.
— Маленький мальчик.
Она явно ждала, что я скажу. Но я только пожала плечами.
— Лет восемь или девять на вид. Одет как в начале века. Матерчатая кепка, короткие штанишки, большие тяжелые ботинки. Не хочет сказать, как его зовут. Стесняется. Но он протягивает тебе незабудки.
Пустыми глазами Джеки смотрела в какую-то точку у меня за плечом. Мне стало страшно.
— Я не знаю никаких мертвых детей. Боже мой, это все так странно.
— Он очень холодный. Он говорит, что ты счастливый человек. Говорит, что ты должна добиться в жизни всего, чего можешь.
Я нервно засмеялась.
— Он, наверно, сговорился с моей мамой.
Джеки возмущенно на меня посмотрела и отпустила мою руку.
— Вот, исчез, — произнесла она таким тоном, как будто я была в этом виновата.
— Ну и хорошо.
— Но он всегда рядом.
— Ради бога, не говорите так, я спать не буду.
— Он — друг.
— Ага.
Она встала и резким движением задернула шторы. Я видела, что она мной недовольна, и слабо улыбалась в темноте. Джеки зажгла свечи и достала колоду Таро.
— Ну что, продолжаем? — Она пристально смотрела на меня, заглядывая прямо в душу. Мне казалось, что я снова попала в первый класс.
— Да, конечно. Простите.
Ладно, надо узнать все, раз уж заплатила.
— Тогда выбери карту.
— Ах ты негодяй! — закричал Пол, когда я ему рассказала, как сходила к гадалке. — Вот, получай! — Он замахнулся кроссовкой в пустоту. — А ну пошел отсюда! Иди шпионь за другими. Проваливай на свои облачка, поиграй лучше с арфой, или сковородкой, или что у тебя там…
— Как думаешь, в этом что-то есть? — Я сидела на кровати, завернувшись в одеяло. Никак не могла согреться, с тех пор как пришла от гадалки. «Еще бы, зима все-таки», — сказал Пол, когда я ему пожаловалась.
— Ну конечно! Призраки в кепочках! Тоже мне карапуз с чая «Тетли». Расслабься ты, Чарли.
Я невольно хихикнула.
— Честно, пока она не сказала про призрака, я ей не верила. Но потом стало страшновато. Ты бы на моем месте тоже испугался. Нет, правда! Ну что ты смеешься?
— И сколько же ты заплатила этой бабке-колдунье?
— Да иди ты! Я тебе про нее рассказала только потому, что думала, тебе будет интересно.
— Мне интересно. Сними-ка лифчик.
Я покорно расстегнула крючки.
— Сама знаю, что все это ерунда…
— Ну так и забудь.
Он целовал мою шею и плечи. Его тело было таким горячим.
— В любом случае ты мне не опасен.
— А?
— Она предупредила, что темноволосый юноша «ранит меня так, как никто другой». Ей так карты сказали. Так что тебя можно не бояться.
Он нехотя отстранился от меня.
— В смысле? Потому что я блондин, что ли.
— Ну да.
— Клёво. Может, хватит разговаривать?
Сегодня не надо было одеваться впопыхах, как обычно, потому что мама повезла бабушку в больницу. Машина сломалась, и они поехали на автобусе. «Путешествие в ад и обратно», — подумалось мне.
— Как твоя картинка? — спросил Пол, оглядывая комнату. Мы уже немного научились беседовать после секса. — Ну, та, которую ты в прошлый раз сломала?
— В смысле, которую ты сломал в порыве страсти? Я купила новую рамочку, но этим дело и закончилось. Мне не удалось вытащить открытку из старой рамки.
— Бедная хиленькая девочка. Давай я попробую. Доставай свою картинку.
Я порылась в ящике прикроватной тумбочки и вытащила из-под стопки журналов открытку в рамочке.
— Как, говоришь, не смогла вытащить? Суперклеем она приклеена, что ли?
— Сам посмотри.
Он перевернул картинку и принялся разглядывать заднюю сторону.
— Ничего себе! Теперь все понятно.
Толстый картон удерживала проволока, протянутая неровными зигзагами и прикрепленная скобами. На углах красовались жирные капли древнего коричневого клея.
— Это я отодрала верхний слой картона. Он был приклеен липкой лентой. Но дальше побоялась — вдруг испорчу открытку. Хочешь, принесу отвертку, чтобы вытащить скобы? У нас есть где-то, только я не знаю, где она.
— Не надо. Я ножом отковыряю. Кинь мне мои джинсы.
Он погрузился в работу. Я смотрела на него и думала о мальчике-призраке.
Наконец картонку удалось снять.
— Готово. Тут просто нужны были сильные мужские руки.
Я положила куски картона и рамочку на одеяло.
— Если дашь новую рамку, я вставлю туда твою открытку.
— Погоди.
Там оказалось несколько слоев картона.
— Тут что-то есть. Ничего себе! Гляди-ка, тут письмо. — Я развернула два листка тонкой пожелтевшей бумаги. — Кажется, это… Блин, послушай!
И я стала читать.
Уважаемой мисс Робинсон
по вопросу о Шэрон Пилкингтон
Благодарю Вас за Ваше письмо, в котором. Вы сообщаете, что комитет по усыновлению положительно решил вопрос об этой девочке. Я совершенно уверена, что ее мать не возражает против ее удочерения и не передумает.
Искренне Ваша, П. Дейвис
— Шэрон Пилкингтон? Кто это? Тут сверху отрезан адрес и дата. — Я заглянула на обратную сторону листка, но там ничего не было. — Ладно, посмотрим, что во втором листочке.
Сведения об удочеряемой:
Имя ребенка: Шэрон Энн Пилкингтон
Вес при рождении: 2 кг 670 г
Дата рождения: 13.04.1963
Вес на настоящее время: 3 кг 350 г (в возрасте 3 недель)
Мать: мисс Джесси Пилкингтон
Профессия матери: работает на фабрике
Возраст: 16 лет
Отец ребенка:
Возраст:
Профессия отца:
Рекомендация: миссис П. Дейвис
В настоящее время ребенок находится: со своей матерью в Доме матери и ребенка (Лондон N4, Уоллс-роуд, 46, «Пристанище Надежды»).
Общие замечания:
Джесси Пилкингтон не в состоянии растить своего ребенка, потому что ей всего 16 лет и у нее много маленьких братьев и сестер. Она считает, что нехорошо вынуждать своих родителей, и особенно мать, воспитывать еще одного малыша. Она не хочет, или не может, назвать отца ребенка, и, таким образом, финансовая поддержка со стороны отца невозможна. Именно поэтому Джесси считает, что девочке будет лучше, если ее удочерят и она получит возможность вырасти в счастливой семье.
Она хочет, чтобы ребенка взяла ее знакомая — миссис Нэнси Хескет, которая не может иметь детей. Джесси уверена, что сделала правильно, отказавшись от ребенка, и уверяет, что никогда не пожалеет об этом.
Характеристика матери:
Характер: Добрая, спокойная, с хорошей репутацией.
Внешность: здоровый цвет лица, рост 170 см, глаза серые.
Происхождение: из крепкой, здоровой семьи.
Дополнительные сведения о ребенке:
Миссис Дейвис видела ребенка и говорит, что девочка хорошая. Волосы русые, глаза серые. Кожа местами суховата. Иногда мучают колики. Чудесная улыбка.
Примечания:
Истерии, алкоголизма, умственных расстройств в роду матери не обнаружено. Ее родственники не были замечены в жестокости или скверном характере, судимы не были.
— И о чем все это? — спросил Пол, по очереди вытаскивая лезвия из своего складного ножика и с наслаждением их разглядывая. — Эй, Чарли? Ты чего?
Я не могла вымолвить ни слова. Еще раз перечитала бумажки.
— Боже мой, Пол… Просто невероятно… — Я еще раз глянула на дату рождения, и у меня перехватило дыхание. — Погоди секунду. Пол, кажется, это моя мама.
— Кто — твоя мама?
— Ну, эта Шэрон Пилкингтон. Потому что… потому что Нэнси Хескет — это моя бабушка. И дата рождения… Дай посчитаю: 1963, 73, 83, 93, 97 — верно. Господи! Теперь все ясно. Бабушке было сорок шесть, когда, как считается, она родила мою мать. Все говорили — это чудо, потому что они много лет пытались завести детей. — Я отложила листочки и сжала голову руками. — Не могу поверить. И она, конечно, не знает. Мама, в смысле. Боже мой! Невероятно. Значит, на самом деле бабушка — мне не бабушка. Моя настоящая бабушка — эта Джесси. Интересно, какая она? И где она теперь?
Пол пожал плечами.
— Что ж… — сказал он, со щелчком складывая ножик. — Выходит, кое-чего твоя гадалка не знала.
* * *
— У тебя туфля в крови.
Я заметила пятно, когда бабуся наклонилась за половинкой печенья «Rich Tea», которую приглядела под столом. Для ее возраста суставы у нее в отличном состоянии, даже врач удивляется. Точно так же он удивился, когда я ему попыталась объяснить, насколько у нее плохо с головой. По закону подлости в тот день она была в отличной форме, совершенно вменяемая. Болтала с доктором как со старым знакомым. Даже кокетничала.
— Я прекрасно себя чувствую. Вы не женаты? — спрашивала она. — Вы симпатичный мужчина. А машина у вас есть?
Ему это показалось забавным. На мой вкус — просто жуть. Хотелось треснуть ее по голове судном, только тогда сумасшедшей признали бы меня. Впрочем, может быть, в психбольнице не так уж и плохо.
Кровавое пятно я заметила утром, когда просматривала почту. Сильвия предложила… да, знаю, что обещала ничего ей не говорить, но есть такие люди, которым просто невозможно не проболтаться. Так вот, Сильвия предложила послать запрос, чтобы мне выдали копию свидетельства о рождении — там должна быть указана фамилия матери. И теперь я первой бросаюсь к двери, когда на коврик опускается очередной конверт.
— Ты что, порезалась?
— Нет. Где? — Она принялась себя оглядывать.
— Вон, на ноге. У щиколотки. Присядь-ка. Да положи ты печенье! Мам, садись.
Она опустилась на стул, подтянула колготки.
— Где? Ничего не вижу.
И тут я заметила, что вся туфля у нее в крови.
— Боже мой! Ну-ка подними ногу. — Я присела на корточки и осторожно сняла туфлю.
— Это не моя кровь, — поспешно заявила она.
— Тогда чья же?! — Вообще-то я не хотела на нее орать, просто не сдержалась.
— Ишь какая ты нервная! Но я-то знаю, в чем дело. Тебе хочется завести еще одного ребеночка.
— Господи! Ты с ума сошла? Мало мне с тобой возиться… еще и ребенок!
Оказалось, что все не так страшно: она просто разодрала старую ранку. Но когда я надевала ей туфлю, подумала: «С какой стати я так стараюсь? Да кто ты вообще такая?» А потом я вскрыла конверт и увидела свое свидетельство о рождении. Бабуся сказала правду. Она мне не мать. А я на самом деле Шэрон Энн Пилкингтон из Лондона, из чистилища.
1. Дата и место рождения: 13 марта 1963 г. Дом матери и ребенка «Пристанище Надежды», Уоллс-роуд, 46, Ист-Финчли
2. Имя (если есть): Шэрон Энн
3. Пол: жен.
4. ФИО отца: —
5. ФИО матери (в том числе до брака): Джесси Пилкингтон, Уиган, Прентис-роуд, 56
Выходит, моя мать — настоящая, биологическая — или как там это называется — жила тут неподалеку. И чего я рвалась в Лондон? А она, должно быть, сбежала отсюда. Я ее понимаю. Удивительно только, что я опять оказалась на севере. Может быть, тогда было так принято. Может, считалось, что северных детей надо растить на говяжьем студне и имбирных пряниках. А может, они просто боялись, что я подпорчу своей генетикой южан.
Наверно, я должна сказать: «Просто не верится!» Но это неправда. Я сейчас нашла обоснование тому ощущению, которое было у меня всегда, — что я сюда не вписываюсь. В детстве, когда папа еще был жив, зимними вечерами мама задергивала шторы, и мы все рассаживались у телевизора смотреть всякую ерунду: «Обходчики и стрелочники», «В яблочко!» (великолепно-отлично-супер). Маминой любимой программой был «Золотой выстрел». Я передавала по кругу бутылку с лимонадом и здоровенный пакет с ирисками, а на заднем плане звучал трескучий, как в телефонной трубке, голос: «Левее, левее, стоп, чуть правее, пониже, стоп, чуть выше, еще чуть выше, пли!» Тишина, недовольные крики или грохот монеток — и аплодисменты. Как-то раз отец от радости уронил коробку конфет в кокосовой стружке, и еще несколько недель на коврике валялись белые хлопья.
Можно сказать, что это были счастливые времена, но даже тогда я чувствовала себя лишней. Это было детство как в книжках Беатрис Поттер: лопухи, одуванчики, Джим Боуэн. Помню, как я еще тогда думала: неужели моя жизнь всегда будет такой? Так что, может быть, лучше бы я осталась в Лондоне. Со своей мамой.
Я представила ее похожей на Джулию Кристи с подведенными глазами. Идет в коротком плаще с поясом, помахивая сумочкой. Так и вижу, как она, беременная, сидит в кафе с задумчивым выражением лица, а за окнами идет дождь, люди спешат по своим делам. В Лондоне все куда-то спешат. Впрочем, может быть, я просто видела такое в каком-то фильме. Однако теперь, когда я узнала про мать, так четко все представилось. Интересно, можно ли проникать в чужие воспоминания?
Теперь надо связаться с комитетом по усыновлению. Они составляют список тех, кто ищет своих детей или родителей, так что, если Джесси Пилкингтон захочет меня найти, ей подскажут, как это сделать.
И я уверена, что она захочет. Страшно не терпится на нее посмотреть.
* * *
Люди двигались медленно, как будто под водой. Воздух густой и горячий, на каждом вздохе чувствуешь, что он уже побывал в чьих-то легких. Ритм музыки гулко отзывался в груди, фонарь замерцал, делая все нереальным. Я закрыла глаза, но резкий свет проникал даже сквозь веки.
До закрытия еще сорок пять минут.
Дело было в Уигане в ночном клубе «Кристалл». Именно в таких случаях жалеешь, что не осталась дома.
На день рождения Джилли Бэнкс пришел почти весь наш класс, а может, и в самом деле весь. С начала года я с ней двух слов не сказала, но тоже получила приглашение — видимо, она не слишком тщательно выбирала гостей. На золотистой открытке было написано «с другом», но я пришла одна, потому что с Полом поссорилась.
— Может, стоит попробовать что-нибудь новенькое? — предложил он в последний раз, когда мы встречались. После секса волосы у него взъерошенные и он кажется неотразимым красавцем, словно мальчик из поп-группы. Но в тот день его вид меня только раздражал.
— Новенькое? Типа сходим куда-нибудь? Или поговорим? Вот это будет ново!
Настроение у меня всю неделю было поганое: и бабуся застукала нас с Полом, и скоро контрольная по истории — в общем, тошно. К тому же он умудрился найти, наверно, единственную в мире валентинку, на которой не было ни одного слова с корнем «люб».
— Да ладно, блин, что ты сразу звереешь. Пойдем как-нибудь в кино, если тебе так надо. Я думал, мы попробуем новые позы. Я тут кое-что почитал… — Он вытащил из-под кровати журнал и принялся его листать. — Вот. Есть, например, такая: ты садишься сверху, только лицом к моим ногам.
— Прелестно! Отличное зрелище!
— Ну, чего ты. Там написано, что так ты сможешь «Контролировать Свои Ощущения». Или что-то в этом духе. Точно не помню. Ладно, фиг с ним… — Он швырнул журнал в угол и принялся сосредоточенно разглядывать свой криво подстриженный ноготь. — Просто, может быть…
— Что?
— Ничего.
— Ты опять про оргазм? — Я надела трусы: глупо как-то скандалить без трусов. — Дался он тебе. Что ты делаешь из этого проблему? Из-за тебя я начинаю думать, что со мной что-то не так.
И тут он сказал то, от чего я обалдела:
— Вот и сходила бы к врачу, проверилась, может, у тебя что-то… не в порядке.
— НУ КАК? — прокричала Джилли. — РАЗВЛЕКАЕШЬСЯ? — Она, царица бала, в камуфляжных штанах и топике, из-под которого выглядывала лямочка бюстгальтера, остановилась возле меня по пути к барной стойке. Она из пофигистов. И уж она-то каждый раз кончает, не сомневаюсь.
— ДА. ПРОСТО СУПЕР. ВСЕ КЛЕВО! — Я подняла свой стакан и улыбнулась. В голове прозвучал голос Пола: «Сходила бы к врачу, проверилась». Сволочь!
— Ну ты сволочь! — заорала на него я и принялась торопливо одеваться. — Ушам своим не верю! Что ты хочешь сказать? Что я урод какой-то?
Он лежал, грыз ноготь и глядел, как я путаюсь в собственных джинсах. Я зацепилась пальцем за отворот и, вместо того чтобы поправить штанину, изо всей силы дергалась. Мне хотелось что-нибудь разорвать.
— Осторожнее, штаны раздерешь.
— Блин! — Нитки неожиданно лопнули, и я, чуть не упав на кровать, наконец просунула ногу.
— Я просто хотел сказать, что все не так, как… сама понимаешь… Как это описывают. — Видно было, что ему неловко, но он решил во что бы то ни стало высказаться. Он протянул мне руку, как бы предлагая поддержку. — Неужели ты сама об этом не думала?
— А почему ты не думал?! — Я подошла к нему вплотную. Щеки у меня пылали. — Почему ты не думаешь, что дело в тебе? Что это ты так потрясающе все делаешь, что ничего не выходит? — Я кивнула на его опавший член, прикорнувший у бедра. — Что это с твоим обалденным агрегатом что-то не так?
Он покраснел и прикрылся одеялом.
— Нет, я так не думаю.
— Да ну?
— Да. И знаешь почему?
— Почему? — Я уже поняла, что он скажет.
— Потому. Потому что Джанет Пайпер ни на что не жаловалась.
Я оделась и пошла домой. Мимо печальной соседской овчарки, мимо разломанной скамейки, вдоль обочины со следами покрышек, мимо покосившейся автобусной остановки — домой, к себе в комнату, где я полчаса проплакала.
Да, Пол никогда и не говорил, что он девственник. Но и не отрицал этого. Надо было добиться вразумительного ответа, только ведь ответ оказался бы не таким, как хочется, — и что тогда? «Стоп! Все отменяется. Надевай трусы. Я сплю только с девственниками!» Не лучший вариант. К тому же с этим все равно ничего нельзя поделать. Прошлое не вернешь. Дело сделано, и все. Ну что я за дура!
И дело не в том, что он уже с кем-то спал, а я нет, хотя и неприятно представлять, как он пихал свой член в кого-то до меня. Слава богу, я хоть не знаю эту Джанет Пайпер. Наверное, она из Стэндиша. Он, правда, сказал, что она страшнее атомной войны, прежде чем я успела хлопнуть дверью. Но это, наверное, чтоб меня утешить. Нет, дело не в этом. Меня расстроило то, что он сказал до этого.
Про меня. Что я какая-то неправильная. А вдруг так оно и есть?
— ГЛЯДИ-КА, ВОН ТАМ У БАРА. КАЖЕТСЯ, ОН ПОЛОЖИЛ НА ТЕБЯ ГЛАЗ! — объявила Джилли и подмигнула, протискиваясь мимо меня с двумя большими бокалами в руках.
Я попыталась разглядеть, про кого она говорила, но увидела только покачивающиеся тела. Вдобавок прямо передо мной танцевал какой-то толстяк и все загораживал. Я сделала шаг назад — там было свободное место — и тут же наступила кому-то на ногу.
— Простите. ПРОСТИТЕ.
Это был Дэниел Гейл. Он недавно пришел в наш класс, приехал откуда-то с юга и уже заработал репутацию нудного зубрилы. Он пригладил свои непослушные волосы и широко заулыбался. Господи, что такие, как он, делают в ночных клубах? Ему бы сидеть дома и лазить по порносайтам.
— ЕРУНДА. — Он придвинулся поближе. — ЭТО ПРОТЕЗ.
— ЧЕГО? — Я все еще высматривала, кто там стоит у бара.
— БИОНИЧЕСКИЙ СПЛАВ ОЦИНКОВАННОЙ СТАЛИ И ПЛАТИНЫ. ЭТО ПОСЛЕ СТРАШНОЙ КАТАСТРОФЫ. ЗАТО ТЕПЕРЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ МНЕ НА НОГУ НАЕДЕТ МАШИНА, Я НИЧЕГО НЕ ПОЧУВСТВУЮ. ОН ЕЩЕ НАМАГНИЧЕННЫЙ. ЕСЛИ МЕНЯ БРОСИТЬ В МОРЕ, НОГИ УКАЖУТ НА СЕВЕР.
— ЧЕГО?
Ультрафиолетовый фонарь высветил его рубашку. Эффект получился жутковатый: казалось, голова покачивается отдельно от тела. Не знаю, что именно отразилось на моем лице, но вряд ли что-то хорошее. Его очки укоризненно сверкнули, он открыл рот, закрыл, потом грустно пояснил:
— ШУТКА, — и, сгорбившись, отошел.
И тут я его увидела. Высокий парень стоял, прислонившись к колонне, и смотрел прямо на меня. Через плечо перекинут черный пиджак — так обычно стоят модели в журналах мод, — темные вьющиеся волосы, тонкий нос. Вроде ничего, хотя отсюда плохо видно. Он помахал. Я отвела взгляд. Оглянулась: может, он машет кому-то за моей спиной. И тут он с улыбкой пошел ко мне. «Вот блин». Но тут же я подумала: «А почему бы нет? Проучу-ка скотину Пола».
Только когда он подошел совсем близко, я разглядела кожаные штаны.
Единственное, что я знала о кожаных штанах — у меня самой таких не было, — это то, что по телику говорил какой-то сатирик: в таких штанах «хозяйство» как в печке. Вблизи он оказался довольно красивым, но мысль о пупырчатой коже на его яйцах и сморщенном члене, медленно жарящемся в штанах, пересилила, и я нахмурилась.
— ХОТЕЛ БЫ Я ЗНАТЬ, О ЧЕМ ТЫ СЕЙЧАС ДУМАЕШЬ, — заметил он.
Я промолчала: не могла же я ему сказать, что думаю о его гениталиях.
— У ТЕБЯ ТАКОЙ ВИД, КАК БУДТО ТЫ ИЗ ИНОГО МИРА. И ГЛАЗА ОГРОМНЫЕ. БУДТО УМОЛЯЮТ О СПАСЕНИИ. КАК У ПРИНЦЕССЫ, ЗАПЕРТОЙ В БАШНЕ. — Он коснулся моей руки. Я не шелохнулась. — ТАК ОТКУДА ТЫ?
Я не смогла придумать достойный ответ (не могла же я сказать: «Я из Бэнк Топа»?!) и просто начала его целовать. Краем глаза я заметила, что на нас смотрит Дэниел Гейл, и повернулась так, чтобы оказаться к нему спиной.
Да, этот парень умел целоваться. Не то что некоторые — истекают слюной, разевают рот, как кашалоты, и пытаются выбить тебе зубы своими зубами. Нет, этот целовался медленно, с наслаждением. Неплохое начало. Вскоре мы нашли себе уголок, где и пристроились на остаток вечера. Было странно проводить руками по кожаным штанам, и в то же время они вселяли какое-то чувство безопасности, как-то подбадривали. Потому что через кожу не чувствовалось ничего личного, только какие-то выпуклости и складки. Последний медляк я танцевала с ним. Вернее сказать, мы не танцевали, а целовались, медленно поворачиваясь на месте. Наконец зажегся свет. Мы растерянно заморгали, глядя друг на друга. Только тут я поняла, насколько он старше.
На улице, на морозе, его штаны слегка поскрипывали.
— Мы еще увидимся? — послышалось на фоне скрипа кожи. В ушах у меня еще грохотала музыка, и я не сразу поняла, что он спросил.
— Сколько тебе лет? — неожиданно для самой себя спросила я.
Люди расходились — кто компаниями, кто по парам, — обнимались на прощание, что-то кричали, хлопали по крышам припаркованных у тротуара машин. Кто-то под одобрительные возгласы блевал в подворотне.
Он склонил голову и развел руками. Мне показалось, что в свете фонаря я разглядела морщинки возле его глаз.
— А что, это имеет значение?
Имеет ли это значение? Вот точно так же и Пол спросил, когда я пыталась узнать: спал ли с кем-нибудь до меня. И, как оказалось, это очень даже имело значение. Фиговый вопрос, красавчик.
— Дай мне свой номер телефона. Я как-нибудь позвоню.
Он пожал плечами. Вытянул ручку из заднего кармана штанов и записал номер у меня на ладони. Глядя мне в глаза, он не отпускал мою руку.
— Ну, если это для тебя так важно: мне двадцать восемь. — Он покачал головой. — Господи, все равно не понимаю, какое это имеет значение. И кстати, а тебе сколько?
— Я тебе позвоню. — Я высвободила руку. — До встречи.
Я догнала Джулию и Джилли: они ловили такси. Как ни странно, у меня появилось ощущение, будто я что-то кому-то доказала.
«К врачу»! Ага, сейчас!
* * *
Я ходила на танцы в «Клуб механиков» — ничего такого страшного, но получился ужасный скандал. Мне тогда шестнадцать было, и я частенько сбегала потанцевать. Выбрасывала в окошко босоножки и нарядное платье, потом говорила маме, что пойду к Мэгги Фэрбразер. Ее-то матери все время не было дома — пила где-нибудь, и мы могли делать все, что душе угодно. Вот мы и отправлялись в Хэрроп потанцевать. Но однажды попали туда на праздник, и домой я вернулась вся в конфетти: и платье, и в волосах запутались. Я их всю дорогу вычесать пыталась, но все равно кое-что осталось. Мама углядела-таки конфетти на полу, выпорола меня и отправила спать. Она всегда сердитой была и усталой до смерти. Вечно склонится над тазиком, трет белье на стиральной доске, или гладит. И счастья никакого, позор один. Не сумела удержать мужика, построить нормальную семью. Видать, боялась, что и у меня так же будет.
* * *
Я отправилась в Уиган, чтобы убедиться в том, в чем и так не сомневалась.
Было время, кажется, в конце шестидесятых, когда окраины города выглядели как после бомбежки. Мы с бабусей ехали на автобусе, я смотрела в окошко на бесконечные ряды полуразрушенных домов: пустые кирпичные коробки, груды битого кирпича. Иногда попадались пустыри, и только у края тротуара можно было разглядеть остатки ступенек, дичающие садовые цветочки, пробивающиеся среди куч строительного мусора, или квадратик кафельного пола среди глины. А вдалеке — краны с огромными железными ядрами на тросах.
Меня бросало в дрожь от одной мысли об этих страшных ядрах. Это был «прогрессивный период», когда народ старательно загоняли в многоэтажки (не знаю только, как называлось то время, когда всех стали переселять назад в домики).
Вид этих руин всегда наводил на меня ужас. Только когда мы добирались до крытого рынка, я приходила в себя. Бабуся ходила от прилавка к прилавку, болтала с каждым продавцом, спорила о цене. А я задирала голову и смотрела туда, где на железных перекрытиях сидели голуби и заманчиво покачивались вырвавшиеся из чьих-то рук воздушные шарики. Из палатки здоровой пищи доносился запах сарсапарели, имбиря и газировки. Если я хорошо себя вела, то бабуся покупала мне новую ленту. Цвет я выбирала сама.
И теперь я ехала по новому Уигану мимо парков и модных жилищных комплексов с названиями вроде «Лебединый луг» или «Павлиний рай». Изобретательные парни эти риелторы. Через Скоулз, затем по шоссе с односторонним движением, по мосту через реку Дуглас, мимо стадиона Регбийной Лиги, под железнодорожным мостом — дорога Чэпл-лейн. Рекламные щиты божились, что моя жизнь изменится к лучшему, стоит мне только купить новую машину, новые мюсли, новый шампунь — немного же надо для счастья. Я сверилась с атласом дорог, лежащим на сиденье рядом со мной, и свернула наконец на Прентис-роуд.
Такие улицы когда-то были мощеными, но теперь их заасфальтировали. По краям — ряды домов, стоящих плотно один к другому. Знаю я такие дома — их немало в Бэнк Топе. Кирпичные фасады, белые ступеньки, упирающиеся прямо в тротуар, и позади каждого дома дворики, заросшие травой и окруженные стенами в шесть футов с задней калиткой, выходящей на гаревую дорожку. Когда-то на задних двориках были туалеты. В шестидесятые их стали сносить, а заодно и пристроили крошечные кухоньки (до этого кухни были прямо в гостиных). Потом в семидесятых стали активно бороться со смогом — из задних двориков исчезли угольные сараи. В то же время многие превратили, снеся стенку, две комнаты на первом этаже в одну, а разгораживаться стало модно ширмами (столько новых возможностей для зонирования пространства!). Все, что угодно, лишь бы не напоминало викторианскую Англию. (Горазды были даже содрать шторы.)
В таком доме выросла и моя настоящая мать.
Я припарковалась и пошла по улице. В голове у меня звучала глупая песенка, которую мы распевали в школе, когда отправлялись на экскурсии.
Мы едем туда, где солнышко светит. (В БЛЭКПУЛ!)
Туда, где море плещется лениво. (РЕКА ДУ-УГ-ЛАС!)
Такое видали мы только в фильмах,
А теперь увидим, так ли там красиво. (ИЛИ НАМ НАВРАЛИ!)
Господи, я, кажется, становлюсь такой же, как бабуся. Хотя, по идее, не должна. Ладно, по крайней мере, пока что я пою не вслух.
Я стала считать дома, хотя с самого начала поняла, что того, который мне нужен, в этом ряду нет. Последним был дом № 28. За ним начиналось поле. Табличка уверяла, что это «Промышленный парк Холлинс». За ним было что-то вроде ангара с вывеской «Автомастерская „У Нейлора“». Рядом выстроились машины. Медленно вращалось объявление: «МЫ ОТКРЫТЫ И ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ!» Из здания вышел парень в комбинезоне, увидел, что я разглядываю вывески, и закричал:
— Вы к нам? Проходите. Босс на заднем дворе.
— Спасибо, я так, — ответила я.
Он пожал плечами, забрался в одну из машин, не закрыв за собой дверцу, и принялся мучительно заводить двигатель. Я прошла дальше, дойдя до того места, где, по моим подсчетам, должен был когда-то стоять дом № 56, и мысленно порадовалась за свою мать. Я знала, что не найду ее тут. Я и так это знала. Она в Лондоне, там, где настоящая Жизнь.
И кстати, о жизни.
Я должна бы упорно искать своего прекрасного принца, но пока… Пока принцев не видать, я довольствуюсь тем, что есть. «Любовь для вас» направила ко мне Дейви. Он был немного похож на того актера, который играл Иисуса из Назарета, только без святости во взгляде. Моего возраста, но отношение к жизни совершенно противоположное. Одевается по моде, курит самокрутки. Высокий и стройный. Мы с ним два раза встречались. Один раз — совсем короткое свидание (он куда-то торопился) в «Карете и лошадях». Второй раз — в итальянском ресторанчике в Болтоне (платили каждый за себя — но ничего удивительного: на дворе девяностые, и это нормально). С самого начала он дал мне понять, что не сидит в одиночестве — день у него расписан по минутам. «Что ж, — подумала я. — У тебя-то нет матери с колостомией и дочери в опасном возрасте». Я улыбнулась и сказала:
— Рада за тебя. Надеюсь, все же найдется минутка и для меня.
Прозвучало это жалобно (в который раз!).
В «Луччано» он сказал мне, что с женой развелся (я даже теперь думаю, что это правда), а еще, что он имел дело и с некоторыми другими агентствами, но «Любовь для вас» до сих пор проявляло себя как самое толковое (тут он подмигнул). Потом он стал выделывать разные штуки с хлебной палочкой, и я страшно смеялась. Впрочем, к тому времени я уже довольно много выпила. Еще он сказал, что поскольку он человек занятой, то связаться с ним можно только по мобильному. Старый прием, но иногда уговариваешь себя поверить даже явному вранью.
Я бы не стала приводить его домой, но он убедил меня, что разбирается в машинах. Кроме того, был субботний вечер. Бабуся в это время обычно спит, а Шарлотта уезжает в город, и я решила, что никто нам не помешает. Ха! Не тут-то было!
Не прошло и двух минут, с тех пор как он залез под машину, в дверях появилась бабуся. Я качнула головой: мол, иди в дом, но она только помахала мне в ответ, затем, уцепившись за косяк, медленно слезла со ступеньки и заковыляла по дорожке, размахивая каким-то листком.
— Я выиграла «рейнджровер», — объявила она и сунула листок мне под нос. — Мы отдадим его Шарлотте. Будет на нем ездить в школу.
Я-то думала, почту сегодня не приносили, но оказалось, бабуся просто добралась до нее раньше меня.
— Дай посмотрю. — Я вырвала у нее листок, пробежалась глазами по строчкам. — Ерунда это все. Нет, мама, ты ничего не выиграла. Просто присылают всякую фигню. И кроме того, это прислали мне.
— Ничего подобного, — возмутилась она.
— Неужели? Гляди-ка сюда. — Я указала на адрес и фамилию. — Видишь?
Она посмотрела на адрес и обиженно фыркнула. И тут она заметила Дейви, который, пока мы препирались, выбрался из-под машины.
— А это кто?
— Дейви. Мама.
— Джэми? Э-э… ты похож на немца. — Она наклонилась и коснулась его ноги. — Он иностранец?
— Нет. Идем в дом, я сделаю тебе чай.
На прощание она одарила его лучезарной улыбкой и заметила:
— Штаны-то какие модные. Смотри не запачкай!
Держа ее за локоть, чтоб не сбежала, я увела ее в дом. Усадила в кресло перед телевизором (как раз шел «Корабль любви» — лучше не придумаешь) и вышла на улицу.
Мимо проехал автобус, остановился на углу. Из него вывалилась Шарлотта, мрачнее грозовой тучи.
Подойдя к дому, она потрясла пакетом и выпалила:
— Представляешь, не согласились вернуть мне деньги! Из-за того, что я ее постирала! Все, хватит! Ноги моей больше не будет в этом дебильном магазине!
Она сердито топнула ногой и попала прямо по ноге Дейва. Замолчала на секунду, осознавая тот факт, что из-под машины торчат ноги.
— Блин! Мама! — начала она, все еще глядя на его ноги. — Это еще кто?
— Это? Дейв. Мой… друг.
Она бросила на меня испепеляющий взгляд.
Вытирая руки о промасленную тряпку, Дейви выбрался из-под машины с заготовленной заранее улыбкой. И тут же улыбка сползла. Наступило молчание.
— Надо же! Мам, а ведь мы с ним встречались, — ледяным тоном объявила Шарлотта. — На прошлой неделе в «Кристалле». Молодежная вечеринка, маленькие девочки! Мерзость какая! Двадцать восемь! Ага! Что-то больно много морщин для двадцати восьми, как теперь, при дневном свете, видно! И штаны те же. У вас что, других нет? Вот они, наверно, воняют!
До меня начало доходить.
— Ты старый кобель! — объявила она, развернулась и ушла.
— Шарлотта! — закричала я ей вслед.
— Мир тесен, — заметил Дейви философски.
— Я тебе покажу, как он тесен! — взорвалась я, еле сдерживаясь, чтобы со всей силы его не пнуть. — Давно не было проблем с полицией? Не трогай мою машину и попробуй только коснуться моей дочери, я тебя вот этим проводом придушу, — пригрозила я и пошла к дому.
— Ты еще сама над этим когда-нибудь посмеешься, — раздалось мне в спину.
Шарлотта ушла к себе наверх, а бабуся так и сидела перед телевизором. Мужчина и женщина стояли, обнявшись, на фоне ярко-голубого моря. С капитанского мостика на них смотрел мальчик и широко улыбался. Капитан положил руку на плечо ребенку, и в глазах взрослого блеснула слеза. «Знаешь, Джимми, кажется, твоя мама нашла то, что искала», — сказал он. Музыка стала громче, поползли титры.
— Забыла тебе сказать: я выиграла «рейнджровер». — Бабуся достала из-под диванной подушки конверт.
— Опять начинается! — Я выхватила у нее письмо. Оно оказалось из комитета по усыновлению.
