Глава первая
Бабуля вспоминает
Когда мне было двенадцать, я упала и сломала руку. Это случилось в день выборов в 1929 году. Мы сидели на стене, окружавшей избирательный пункт. Стена была футов шесть, и если сидеть, свесив ноги по разные стороны, то это совсем не опасно. Но я перекинула ногу, чтобы поглядеть на тех, кто голосовал за консерваторов. Папа говорил — по ним это сразу видно. Джимми подтолкнул меня локтем, и мы запели:
За Алека Шэррока голос отдай!
А мы его схватим, в консервы закатим,
Всех тори на ужин — жирнее не нужен,
Увидится им благодатнейший рай!
Я стала болтать ногами в такт мелодии и тут же оказалась на земле. И руку собой придавила, когда падала. Джимми попробовал перевязать её желтым муслиновым флагом, которым мы размахивали, но я закричала, а он заплакал от страха. Мне было так больно, что казалось: если встану, рука останется на земле.
А на следующий день, когда стало известно, что победили лейбористы, отец так напился, что не мог открыть ворота.
— Пойду помогу ему, — вызвался Джимми.
— Ну уж нет, — остановила его мама. — Пусть там ночует.
С забинтованной рукой я лежала на диване и смотрела, как папа пытается попасть домой. Наконец он упал, и мама не пошла за ним.
Вообще-то он никогда не пил.
У него были другие недостатки.
Январь, 1997 год
На следующий день казалось, что все в порядке. Даже через дверь своей комнаты мне было слышно, как мама отчитывает бабушку. Она старается не раздражаться, но в последнее время у нее все на свете вызывает только раздражение.
— Идем, тебе надо помыться.
— Не могу. У меня болит рука.
— Ничего у тебя не болит. Ты опять сочиняешь. Идем.
В нашем доме теряется все: ключи, слуховые аппараты, мы сами. Сегодня с утра был скандал из-за сосисок. Мама сварила для бабушки две сосиски и оставила их на тарелке остывать. Тут в дверь постучал мойщик окон, мама пошла открывать, а когда вернулась, сосиски исчезли.
— Куда ты их дела? — спросила она бабушку, пока сдержанно.
— Я их не трогала.
— Тогда кто же их взял?
— Собака.
— Бабушка, у нас нет собаки. Где они? Скажи мне, я не буду тебя ругать. Ты их съела?
— Видимо, да. Верно, я их съела вчера на обед.
— Как ты могла вчера съесть сосиски, которые я только что сварила? Боже мой, это невыносимо!
Мама устало провела рукой по лицу и вздохнула. Она постоянно так делает.
— Господи, было бы из-за чего кричать! Какая сердитая женщина. Прямо как моя дочь Карен. Та тоже вечно сердится из-за всяких пустяков.
— Я и есть твоя дочь Карен.
— Гм…
А на следующий день я нашла сосиски в хлебнице. Каждая была завернута в целлофановый пакет.
Но не одна бабушка вносит в нашу жизнь хаос.
Меня зовут Шарлотта, мне семнадцать, и бывают дни, когда это все, что я о себе знаю. «Будь собой», — постоянно говорят мне старшие. Ага! Собой! Как будто это так просто! Иногда я отвечаю на вопросы тестов в «Мост!» и «Син найнтин»: «Ты кошка, которая гуляет сама по себе, или забитая мышка?», «Насколько ты соблазнительна», как определить, что ты за человек по твоему любимому цвету, любимой геометрической фигуре, часу рождения.
Я:
а) верю в эту чушь?
б) отношусь к ней с должным презрением?
Зависит от настроения.
Бабушке временами кажется, что я — это она сама в детстве.
— Бедная девочка! — говорит она, доставая очередную ириску. — Отец бил ее чуть не до смерти. А потом сбежал, а матери пришлось пойти в прачки. Бедный ребенок. Возьми конфетку.
Моя мама от всего этого лезет на стенку. Она не любит, когда жалость тратят попусту, особенно на меня. Потому что, по ее мнению, я живу на всем готовом и у меня нет никаких проблем.
— У тебя есть возможности, которых у меня не было, — говорит она мне. — Главное — получить образование. Много тебе сегодня задали?
На Рождество она подарила мне ежедневник, а я его потеряла, и пока еще у меня не хватило смелости ей сказать.
— Ты должна добиться успеха в жизни. И смотри не повторяй моей ошибки.
Я — следствие этой ошибки («Я в шестнадцать лет стала матерью, а к двадцати одному развелась!»), а потому довольно забавно, что я же должна исправить ее, искупив вину матери, доказав, что ее жизнь не прошла бессмысленно. Мои успехи станут ее успехами, и все будут говорить: «Твоя мать — мудрая женщина. Она всем пожертвовала ради тебя».
По крайней мере, мама на это надеется.
Но, по правде говоря, у меня сейчас не все так гладко, как она думает.
Вчера бабушка увидела, как мы с Полом Бентамом занимаемся любовью, и ни слова не сказала. Даже калоприемник не мешает ей перемещаться по дому с удивительной скоростью. Колостомию ей сделали тысячу лет назад, еще до моего рождения, чтобы остановить развитие рака.
— ДАЖЕ КОРОЛЕВЕ-МАТЕРИ ДЕЛАЛИ ТАКУЮ ОПЕРАЦИЮ! — проорал бабушке врач.
— Надо же! Шикарно, — оценила она. — Кстати, Айви Седдон говорила, что и Клиффу Ричарду приделали такую штуку, и ничего — скачет по сцене.
Я боялась, что бабушка пожалуется на меня маме вечером, когда мы усядемся смотреть «Улицу Коронации». Она вдруг сказала:
— Совсем молоденькая ведь еще была. Сама не понимала, что делает. Я ей сказала: не бойся, я тебе помогу, сама буду нянчиться.
Мама в этот момент вошла в комнату. Она принесла бабушке чашку чая. Блюдце звякнуло, чай пролился на скатерть. Мама пристально посмотрела на меня.
Ради бога, бабуленька, не говори ничего, или мне конец! («Сегодня женщине тридцати трех лет вынесли официальное обвинение в убийстве несовершеннолетней дочери. По свидетельству полиции, девочка была забита до смерти тупым предметом, предположительно — ежедневником. Соседи показали, что поздно вечером слышали крики…»)
У меня до сих пор все болит. Честно говоря, я не думала, что будет так больно. Я знала, что должна быть кровь — где-то читала, как в древности вывешивали за окна простыни, чтобы все желающие могли удостовериться: невеста была девственницей. Я вытерлась старой футболкой, а потом ее застирала. Маме скажу, если спросит, что у меня шла кровь из носа.
Я не шлюха. Просто здесь совершенно нечем заняться. Бэнк Топ можно обойти за пятнадцать минут. Это маленький, сонный городишко, расползшийся по склонам холма. С верхней точки открывается изумительный вид на промышленные пейзажи графства Ланкашир: заводы, склады, бесконечные ряды одинаковых домов из красного кирпича, а на горизонте — бледная серо-зеленая полоска пустошей. На юге высится телебашня, возле которой, как говорят, пятьдесят лет назад сел немецкий самолет. На севере — еле различимая на фоне неба Блэкпульская башня. Я провела немало часов, пытаясь разглядеть огни города, но отсюда слишком далеко.
В Бэнк Топе три типа домов. Во-первых, викторианские — в центре города, во-вторых, современные коробки с гаражами и одинаковыми газонами на окраинах. Жители этих новых престижных районов не разговаривают друг с другом, хотя, я уверена, через картонные стены слышат все, что делают соседи. Фундаменты чистеньких домиков постепенно проседают, потому что под ними заброшенные шахты — последняя закрылась сорок лет назад. И при взгляде на них приходит в голову, что Бэнк Топ буквально погружается в забвение.
А есть еще муниципальная застройка тридцатых годов: дома на две семьи, вокруг которых бегают бродячие собаки и бесстыдно гадят на тротуарах. Вот тут мы и живем. Мы купили дом во время экономического подъема в 1984 году (он же «год разводов»), и моя мать на радостях заменила старую парадную дверь на новую — в георгианском стиле, а в окна вставила витражные стекла. Окно моей комнаты — совсем крошечной — выходит на автостоянку возле «Клуба рабочих», и, скажу я вам, чего там только не происходит по субботам ближе к ночи.
В центре Бэнк Топа есть церковь, местный клуб, несколько никому не нужных магазинов, газетный киоск, прачечная и супермаркет «Spar». Довершают великолепие два паба — почти напротив друг друга. Разница в том, что один — для стариков и семей из новых районов (тут проводятся викторины и подают пиццу с курицей), в другой же лучше вообще не соваться. Оба они мне не нравятся.
Расслабляться я езжу в Уиган. Сажусь на автобус на остановке, воняющей мочой. На ржавом железе написано: «Иди ты…», что я обычно и делаю.
Я чувствую, что в нашем городишке мне не место. Но где мне место? Может быть, на другой планете?
Так вот, я лежала на спине, совершенно голая, неподвижная, как деревяшка, когда в комнату вошла бабушка и сказала Полу:
— Под окном у лестницы только что проскакала лошадь.
— И куда она поскакала? — поинтересовался Пол.
— Куда она поскакала? — передразнила я его позже. — Ты что, сбрендил, как и моя бабуся?
— Я просто поддержал разговор. — Под одеялом он пожал своими костлявыми плечами. — Она сумасшедшая, что ли?
— Не больше, чем многие, — резко ответила я. Терпеть не могу, когда ее обижают, и всегда защищаю старушку, хотя от нее одни проблемы. — Временами она соображает лучше меня. Просто она старая. Может, и ты таким будешь в ее возрасте.
— Да я раньше застрелюсь.
— Не застрелишься. Все так говорят, а потом живут себе и ничего.
В этом доме во всем виноваты гормоны. Слишком много женщин на единицу площади бывшей муниципальной собственности. Густые облака эстрогена перемещаются под потолком, сталкиваются, во все стороны сыплются искры и покалывают всех обитателей дома. У бабушки, конечно, никакие гормоны уже не играют, хотя и играли дольше, чем у большинства. (Она ведь родила мою мать в сорок шесть лет! Никогда бы не подумала, что в этом возрасте люди еще занимаются сексом!) Зато у меня их — хоть отбавляй. Больше, чем хотелось бы. И уж конечно, больше, чем хотелось бы моей матери. Она подозревает, что у меня ДНК шлюхи (видимо, от нее передалось). Если она узнает, что я занималась сексом, она меня убьет. Нет, в самом деле, буквально.
Вот мой самый страшный кошмар:
Черт, черт, черт, черт. Чертова старуха вечно изгадит постель. Конечно, она не виновата, но МНЕ на это НАПЛЕВАТЬ, потому что всем вокруг наплевать на меня. Да будешь ты стаскиваться, дурацкая простыня? ЧЕРТ. Теперь всю грязную кучу в корзину для белья и… ЧЕРТ, я уронила колготки, ЧЕРТ, нагнулась за колготками, упали трусы. А теперь вообще все тряпье посыпалось на пол. Синий носок в белом белье, чуть все не перепортила. Шарлотта НЕ В СОСТОЯНИИ правильно разложить свое шмотье по корзинам. Что за дебилку я родила?! Могла бы хоть немного думать о других. Полцарства за чашку чая! Хлопок — с предварительной стиркой — сильно загрязненное. В этом доме одна грязь. И бабуся в этом не виновата, что делать, если эта дурацкая липучка не клеится, когда под нее попадает крем. А это что? Что это? Что это вывалилось из грязной наволочки? Боже мой! Это презерватив. Шарлотта с кем-то ТРАХАЛАСЬ!
Я знаю Пола Бентама с начальной школы. Странно думать обо всех мелочах, которые привели к событию. Как-то раз, когда мне было десять, мы на перемене смотрели, как ребята играют в мини-футбол. Пол решил забить гол, двинул по мячу со всей силы, перестарался и засветил мне прямо в лицо. Девчонки тут же отправились на него жаловаться, и он испугался: будут большие неприятности. Даже уши у него покраснели. Но я не заплакала, хотя мне и казалось, что у меня нос расплющился. Думаю, он оценил мою стойкость.
А еще был День святого Валентина в последний год, который мы провели в одной школе. Я знала, что он сделал мне валентинку, потому что его дружки заранее принялись меня дразнить. Я ждала. С утра, на большой перемене, в обед… Наконец в четыре часа он сунул мне в руку валентинку, правда, слова там были переправлены:
Маргаритки прекрасны,
А ромашки — чудесны.
Если будешь со мной ты,
Это будет прелестно.
Маргариты чудесны,
А ромашки прекрасны.
Если будешь со мной ты,
Это будет ужасно.
Но меня это не сильно расстроило. Я знала, что это Мартин Хеджес заставил его изменить слова.
А вот на самом деле я переживала, когда он не пригласил меня на танец на выпускном. Мы отправлялись в разные школы. Он — в общеобразовательную, я — в классическую. И я надеялась, что Пол, может быть, захочет меня поцеловать, но он весь вечер даже близко ко мне не подходил, только носился, бил своих товарищей по головам воздушными шариками и запихивал им за шиворот серпантин. Я потом пожаловалась маме (в те дни мы еще понимали друг друга), и она сказала:
— Ну чего ты хочешь? Он еще маленький.
И я подумала: «Интересно, когда же он вырастет?»
К счастью, в таком маленьком городишке, как наш, невозможно потерять кого-либо из виду. Мы оказывались одновременно на остановке, залезали в автобус и старались сесть на красных дерматиновых сиденьях как можно дальше друг от друга, а потому я подозревала, что нравлюсь ему. Если он ехал с друзьями, то разваливался на заднем сиденье, говорил громко, звонко ругался, писал пальцем на окнах и переправлял надпись: «МЕСТА ДЛЯ ИНВАЛИДОВ» на «МЕСТА ДЛЯ ДЕВСТВЕННИКОВ». И тогда мальчишки начинали ржать:
— Это твое место. Вот тут тебе и сидеть.
Позор.
Теперь ни я, ни он больше никогда не сможем сидеть на таких местах.
Я думала, что когда лишусь девственности, то как-то изменюсь, но ничего нового не появилось — только страх.
— Ты уже это делала? — спросил он, расстегивая молнию на джинсах.
Мы понимали, к чему все идет. На Новый год я пообещала себе, что непременно лишусь девственности, о чем ему и сообщила. Кажется, он поверить не мог, что ему привалило такое счастье.
— Нет. А ты?
— А что, это имеет значение?
Решив не вдаваться в подробности, я сняла юбку. Как будто для физкультуры переодеваемся. «Сдавайте ценные вещи». Я представляла, что мы будем раздевать друг друга или хотя бы целоваться, но теперь поняла: не в таких мы отношениях. Я начала дрожать от холода и страха.
— Можешь включить обогреватель? Тебе ближе.
ЩЕЛК, — сказал выключатель, и мы залезли в постель.
Тут время на секунду замерло, и я снова попала в день августовского карнавала. Я сидела на стене нашего садика, глядела на проходящих мимо людей с транспарантами, махала малышам, наряженным пчелками, и тут с ведерком, в котором звенели монетки, подошел он. На нем был костюм пирата, над верхней губой нарисованы черные закрученные усы, только подчеркивавшие девчоночью нежность кожи.
— Это ужас, а не повязка на глаз, — сообщил он, снимая ее и потирая покрасневшую кожу. — Уверен, я от нее ослепну. И сапоги — просто невыносимы.
Он сел рядом, и мы принялись робко беседовать. Потом пошли на поле послушать результаты конкурса и поглядеть на группу поддержки — девочек с помпонами в руках, высоко вскидывающих ноги в белых носочках. Мегафоны выгавкивали имена новоявленных принцесс и королев.
— Интересно, почему среди девчонок с помпонами одна обязательно должна быть жирной? — поинтересовался он. День был ясным, духовой оркестр играл «Oh When the Saints». Дети носились с радостными воплями, девочки-подростки валялись на траве, подставляя оголенные животы солнцу. На прощание он сказал:
— Зайди как-нибудь ко мне, послушаем диски или еще что. — Его кинжал блеснул.
— Ладно, — ответила я. — Зайду.
ЩЕЛК.
Он возился у меня между ног, потом запихал внутрь палец — боже мой! — два, неуклюже тыча и поворачивая их. (Значит, вот о чем говорили мальчишки в школе, когда спрашивали друг друга после свиданий: «Сколько влезло пальцев?») Все, хватит. Я передумала. Это была дурацкая идея. Довольно. Я попыталась встретиться с ним взглядом, хотела предложить забросить это дело и пойти в гостиную смотреть «Симпсонов». Но его глаза горели таким желанием, что я не смогла ничего сказать. Я не раз слышала о таком взгляде, но сама ни разу в жизни не видела. Казалось, все мужское, что в нем было, сконцентрировалось в этом взгляде. Ужас.
Вдруг он вынул пальцы, отвернулся. Сердце у меня дрогнуло, но я тут же поняла, в чем дело: он натягивает презерватив. Под кожей четко проступал позвоночник и заканчивался где-то внизу в тени ложбинки. Неужели все мужчины такие угловатые?
ЩЕЛК.
Он повернулся ко мне, деловито схватил свой член и запихал его в меня. «Ох… У-у… У-у-у…» — это все, что я могла сказать, чтобы не заплакать от боли. Футбольный мяч прямо в нос — просто ерунда по сравнению с этим. Я застыла, цепляясь за его спину. Почему, спрашивается, то, что на все лады расхваливают как изумительное и прекрасное, на самом деле так отвратительно? Почему нас в школе не предупреждают? Уверена, если бы кто-то из учителей как-нибудь сказал: «Да, кстати, вам при этом покажется, что вас чистят изнутри наждачкой», — думаю, им не пришлось бы столько бухтеть про СПИД и вообще беспокоиться за нашу нравственность. Я бы, по крайней мере, сто раз подумала. Кончил он быстро, несколько раз дернулся и рухнул на меня, уткнувшись лицом в мое плечо.
Вот тут-то и зашла бабушка. Надо признать: просто чудо, что он вообще смог что-то ответить.
Нам обоим стало неловко. Я бросилась к двери и закрыла ее на ключ, но у меня перед глазами все еще стояло загадочное выражение лица бабуси и ее полуулыбка. Мы не знали, что сказать, кругом была кровь, а мы еще не оделись. Снизу слышалось бабушкино пение:
Знаете, как к нам вчера вечерком,
Три котика в дверь постучали тайком?
Один держал скрипку, второй барабан,
У третьего блин прикрывал его срам.
— С ума сошел?! Только не туда! — закричала я, когда он снял презерватив, аккуратно завязал его узлом, чтобы содержимое не пролилось, и собрался бросить в корзинку для бумаг. — Прикинь, что будет, если моя мама его там обнаружит?!
— И что мне с ним делать? Хочешь, возьми на память.
Он покачал его в пальцах, а потом замахнулся, как будто хотел швырнуть в меня. Я завизжала и согнулась. Он бросился ко мне, мы стали кататься по постели, бороться. Потом, неизвестно зачем, принялись драться подушками. Могу поспорить, что в маминых журналах о таком не пишут. Я смотрела, как сияют его голубые глаза, как ребра ходят ходуном под бледной кожей, и думала: «Он еще совсем мальчишка». Он улыбался, тяжело дышал, и тогда мне стало казаться, что я все сделала правильно.
Мы откатились к стене, он ударился подбородком, а я сбила фотографию в рамочке. Она провалилась за кровать.
— От черт! Прости. Я достану, — предложил он.
Он возился под кроватью, а я снова глядела, как движутся кости под его кожей. Наконец он вытащил старую отретушированную фотографию: два рыжих котенка в корзинке. А сверху надпись: «Счастливые времена!»
Ты самая, чудесная,
Ты самая красивая!
Пусть будешь ты веселая!
Пусть будешь ты счастливая!
— Треснула, — сказал он, передавая ее мне. Рамка с одного конца расщепилась, и стекло разбилось.
— Ладно, куплю новую. Но маме лучше не показывать. — Я открыла ящик прикроватной тумбочки и спрятала картинку под журналы. — Ерунда, конечно. Но с ней связаны воспоминания. Эту открытку подарили на день рождения моей бабушке, когда она была маленькой. Она висела у нее в комнате, и я всегда мечтала забрать ее себе. И забрала, когда она стала сдавать. Для меня это как осколок моего детства, понимаешь? Все меняется, а открытка остается… Она так и не заметила, что я ее стащила.
— Ясно. Мило. Не хочешь прийти ко мне в субботу? Дома никого не будет. А сейчас мне пора. Надо открыть дверь Дэниелу. Я, наверно, умру от счастья, когда ему сделают наконец ключ.
Он надел свитер.
— Может, побудешь еще немного?
— Не могу. Надо же подумать и о других, и все такое… Ты не видела мой носок?
Я накинула на себя первое, что подвернулось под руку, и мы занялись поисками носка. Нашли, он ушел домой. Я лежала на кровати и думала, что лучше бы он поцеловал меня на прощание, а не просто взъерошил мне волосы. Может, надо было попросить. Или это не круто? Есть ли на этот счет какие-то правила? А может, просто некоторые мужчины не склонны показывать свои чувства, и это ничего не значит — просто они такие, какие есть.
Ну, вот и оно — великое событие. Кажется, в моем изложении получилось довольно противно. Так оно и было отчасти. Но это не важно. Главное — я теперь женщина. Взрослая. Может быть, по мне это даже видно. (Боже, надеюсь, что нет! Хотя девчонки в школе говорили, что после этого ходишь как-то по-другому.) В любом случае у меня теперь есть своя жизнь, о которой мама ничего не знает. Теперь многое переменится.
Я уверена, что с этих пор все будет не так, как раньше.
* * *
С Билли я познакомилась в тот день, когда он помог мне нести корзину с бельем. Был страшный ветер, а сверху лежала белая простыня. Я знала: упади она в грязь, мать меня убьет. Однажды мы с Джимми уже роняли белье. Мы несли доктору Липтроту все, что мама настирала для него за целую неделю, и тут порыв ветра сдернул из корзинки две или три простыни, и они упали прямо на дорогу. Мы тогда смеялись до колик, но, когда вернулись к маме с грязными простынями, она опустила голову на стол и заплакала.
Билли в то время ухаживал за девушкой, с которой познакомился в санатории для туберкулезников. Хорошая девушка, но что ж поделать? На свадьбу мы пригласили десять человек, а потом все поехали на поезде в Блэкпул. В Чорли в вагон сели какие-то ребята. Они увидели у меня в волосах конфетти и запели: «Тили-тили тесто, жених и невеста». Когда мы добрались до гостиницы, я отдала хозяйке рыбу, чтобы приготовила нам на ужин. На следующий день она спросила: «Миссис Хескет, рыбу-то пожарить?» А я ей даже ничего не ответила: не привыкла еще, чтоб меня называли «миссис Хескет».
Когда я вернулась на фабрику, девочки в один голос заявили, что я, наверное, беременна, раз у меня такой цвет лица.
* * *
ГДЕ ШАРЛОТТА? Уж конечно, поехала в Уиган тратить деньги, которые не она зарабатывает, на всякую ерунду, которая ей совершенно не нужна. Бабка? Спит на стуле, расставив ноги и раскрыв рот. Не дай бог стать когда-нибудь такой… Ну почему в этом доме никогда нельзя найти ручку? Куда ни клади, обязательно исчезнет. Убегают они, что ли? В ящике комода одно барахло. — Почему, спрашивается, вообще не выкинуть половину? Наждачка, свечи, кольца для салфеток — а то мы ими когда-нибудь пользуемся! — пятновыводитель пролился на платяную щетку. Сегодня пылесос и ножка стола не поделили пространство. Финал трагический. Одной проблемой больше. Вот! Черная ручка, стержень чуть засох, но ничего — сойдет.
ЛЮБОВЬ ДЛЯ ВАС
Подберем вам вторую половинку
КРАТКАЯ АНКЕТА
Постарайтесь отвечать как можно более откровенно.
Имя: Карен Купер.
Положение: Хуже некуда. Разведена.
Адрес: WI24 5LS Ланкастершир, северный Уиган, Бэнк Топ, Браун-Мосс-роуд, 21. Я надеялась, что с переездом к матери у меня начнется новая жизнь.
Возраст: 33. Временами кажется, что 60.
Дети: Один. Мамзель 17 лет.
Работа: Учитель. Ассистент преподавателя. В моей прежней, школе! Моя жизнь описала круг.
Образование: 10 баллов на выпускных экзаменах в школе. Да, 10! Я могла получить высшее образование, если бы захотела. И вообще, какая разница? Я прошла школу жизни! (Хотя изначально предполагала выучиться в университете в Лидсе.)
Зарплата (приблизительно): Мало. Даже на эту анкету пришлось взять денег у бабуси. (Сняла с ее счета, как всегда делаю на Рождество, свой день рождения и т. п. Мне приходится самой дарить себе от ее имени открытки.)
Вы считаете, что принадлежите к:
— рабочему классу
+ среднему классу
— высшим классам
— затрудняюсь ответить
Политические убеждения: Если уж так надо что-то ответить, думаю, я за консерваторов. В том смысле, что они же все равно вечно будут у власти, разве нет? Во всяком случае, свой дом мы получили благодаря Мэгги Тэтчер (хотя не могу сказать, что Джон Мэйджер мне нравится). Правда в том, что для таких, как мы, ничего не меняется, кто бы ни сидел в доме № 10 на Даунинг-стрит.
Вероисповедание: Нет. Мама замолвит за всех нас словечко, когда попадет на небеса.
ВНЕШНИЙ ВИД
Рост: 5 футов g дюймов. Это уже многих оттолкнет.
Вес/размер одежды: 12/14. Зависит от бабкиного поведения. Временами я могу съесть целую коробку пирожных в один присест.
Цвет волос: Каштановый. В настоящий момент. Я нахожусь в постоянном поиске идеальной прически, которая поможет мне решить все мои проблемы. А пока отращиваю волосы, чтобы состричь химическую завивку.
Глаза: Почти серые. У Шарлотты — голубые, в отца. У бабуси — карие. Вот и все у нас так: даже цвет глаз разный.
Чем занимаетесь в свободное время: Читаю, пью, смотрю телевизор. Не слишком оригинально, да? Только когда, полдня ругаешься с дочерью и меняешь матери подгузники, то даже это покажется раем. Всегда хотела придумать себе какое-нибудь хорошее дело, но… Вообще-то я довольно много читаю. Джоанну Троллоп, Розамунду Пилчер и других, в этом, же духе. Очень помогает.
ТИП ЛИЧНОСТИ
При ответе на этот вопрос можете посоветоваться с друзьями или родственниками. Издеваетесь? Шарлотта описается от смеха, если у видит эту анкету.
Вы считаете себя:
☐ экстравертом
☐ застенчивым/ой
☐ оптимистом
☐ верным/ой
☐ щедрым/ой
☐ терпеливым/ой
☐ внимательным/ой к людям
☐ приземленным/ой
☐ собранным/ой
☐ творческим человеком
☐ непосредственным/ой
☐ понимающим/ей
Думаю, ни один из этих пунктов ко мне не относится.
Охарактеризуйте себя.
Усталая, измученная, неудовлетворенная, вечно копаюсь в себе. Потому и заполняю эту анкету.
Какого типа отношения вы ищете?
Ну все, хватит с меня.
Мое последнее «свидание» было вполне типичным. Мы встретились в «Клубе рабочих». Не самое лучшее место, но я иногда сюда хожу, потому что здесь дешево, и еще потому, что это совсем рядом с домом: если бабуся вытворит что-нибудь совсем неописуемое, Шарлотта зовет меня. Иногда это бывает очень вовремя.
Когда он вошел в бар, я сидела за стойкой с бокалом коктейля в руке и чувствовала себя погано. Седеющий… ладно, седой. Но без лысины. Сложен хорошо. Примерно моего роста. В клетчатой рубашке с закатанными до локтя рукавами и джинсах. Такой вид ни о чем не говорит. Пока он расплачивался, я заметила, что волосы у него на руках густые, ногти чистые, обручального кольца нет.
— Можно предложить вам выпить?
Теперь у меня появилась возможность разглядеть его получше. Мужчина как мужчина, довольно симпатичный, ни на психа, ни на маньяка не похож.
— Спасибо. Я вас что-то здесь раньше не видела.
Это правда. Если бы он заходил сюда раньше, я бы его запомнила. В баре все время одни и те же люди.
— Я когда-то жил тут неподалеку, ближе к Болтону. Вот решил заглянуть. А вы? Вас можно назвать завсегдатаем?
— Не то чтобы… (Боже мой! Это надо ж такое подумать?!) Просто изредка захожу. Когда жизнь слишком достанет.
Я громко рассмеялась, хотя, честно говоря, больше всего хотелось разбить башку о стойку бара. Трудно было брякнуть что-нибудь более глупое.
Он улыбнулся, на лице проступили морщины. Интересно, сколько ему лет? Не то чтобы это было важно.
Бывает, доходишь до такой стадии, когда на все наплевать.
Конечно, нельзя рассчитывать, что появится мужчина твоей мечты и превратит жизнь в сказку. Но когда сидишь одна в баре, не надеяться на это просто невозможно. Хочется, чтобы кто-то хоть на минуту взял на свои плечи груз твоих проблем. Не говоря уже о том, что просто хочется нормального секса! Кто-то подсчитал, что в мире каждый день совершается сто миллионов половых актов. Неужели среди такого количества не найдется одного для меня? В нашем доме никому и в голову не приходит, что у меня тоже есть определенные нужды. Как раз вчера об этом говорил Монтел Уильямс. Это я вечером смотрела его шоу по четвертому каналу. Тема была: «Я ненавижу нового приятеля моей матери!» «Разве твоя мама не имеет права быть счастливой?» — спрашивал он мрачных подростков. Публика восторженно аплодировала. Я хотела даже позвать Шарлотту, но решила не отвлекать: она готовилась к контрольной.
После шести коктейлей мы оказались на автостоянке, где я, наплевав на то, что он седой, страстно его целовала, оттягивая момент, когда придется возвращаться домой, менять подгузники бабусе и глядеть на недовольную физиономию Шарлотты. Меня не пугал даже накрапывающий дождик и машины, постоянно освещавшие нас фарами. Так приятно хотя бы ненадолго оказаться в мужских объятиях. А потом нас чуть не сбила машина, выезжавшая со стоянки, и романтическая атмосфера как-то рассеялась. Я высвободилась из его рук.
— Я бы пригласила тебя к себе, но дома дочка… Сам понимаешь…
— Мы еще увидимся?
Отлично!
Он вытащил из заднего кармана джинсов свою ВИЗИТКУ — очень стильную — и сказал, чтобы я обязательно ему позвонила. «Поскорее». Это мне понравилось: очень галантно. И вдобавок не придется сидеть и ждать его звонка. Вот тогда и стоило сообразить, что все слишком гладко.
На следующий день я рассказала о нем Сильвии, секретарше нашей школы.
— Он, конечно, не супермен, но думаю, я с ним еще встречусь.
— А как его зовут? — с какой-то нехорошей интонацией спросила она.
Я показала визитку.
Сильвия внимательно ее изучила и сказала, поджав губки:
— Ты ведь знаешь, что это бывший муж Викки?
Я в последнее время терпеть не могу Сильвию. Она мне вообще никогда особо не нравилась. Рисует себе брови и носит слишком узкие юбки.
— Какой Викки? Завуча? Викки Робертс?
— Вот-вот.
— Это, значит, тот самый муж, с которым она развелась перед тем, как я сюда пришла?
— Ага. Тот самый, который носил специальные трусы из латекса, потому что иначе у него не стоял, — произнесла Сильвия театральным шепотом.
— Боже мой!
— А еще он хотел заставить ее делать это в маске. Вот тут она с ним и рассталась. — Сильвия самодовольно причмокнула.
Ясно. Теперь она полгода будет носиться с такой замечательной сплетней. Никогда больше ей ничего не скажу. Мне хотелось упасть на колени и умолять ее никому не говорить, но я знала, что это бесполезно. Еще до обеда вся школа узнает о Супермене в Трусах из Латекса. Впервые в жизни я порадовалась, что должна присматривать за детьми на игровой площадке.
— Ну, он все равно слишком старый.
— Значит, ты не будешь больше с ним встречаться? — раздалось мне вслед, когда я пулей вылетела из учительской.
Слава богу, Сильвия хоть не видела, как я ксерила анкету «Любовь для вас». Кажется, я теперь готова заполнить ее нормально.
Никогда не говорите: «Хуже не будет». Будет.
Я проснулась от страшного грохота. Сбрасывая остатки какого-то очень жаркого сна, выпуталась из одеяла, надела халат (А вдруг влезли грабители? Впрочем, я знала, что это не так) и поспешила вниз.
В гостиной было темно, но из кухни доносились какие-то звуки. Я открыла дверь и зажмурилась от яркого света.
— Чем ты тут занимаешься? — спросила я бабушку, хотя прекрасно видела, что она делает. Бабуся выгребала все из шкафчиков, сваливала на пол пластиковые контейнеры для еды. У ее ног стояли шесть банок с лососем. — Ты что, проголодалась?
— Я ищу ключ.
— Какой еще ключ?
— От задней двери. Черт, и тут нет! — объявила она. Крышка от очередного контейнера полетела на пол. Бабуля в изнеможении опустилась на стул.
— Зачем тебе ключ? Что ты собираешься делать ночью на улице, да еще в такую холодину?!
— Надо проверить ящики.
— Ничего тебе не надо. Ты их с утра проверяла. Забыла? Тебе еще Шарлотта помогла.
Дело в том, что ей не дает покоя мысль, что кто-то, покопавшись в наших мусорных ящиках, может найти там конверты с нашими фамилиями и адресом, и тогда… «Что тогда, бабуля? Зачем им эти конверты?» «У-у… Мало ли зачем, — загадочно объяснила она. Нехороших людей много». Это ее так беспокоило, что мы сдались и стали рвать все конверты на мелкие кусочки. Но такие ночные розыски — это что-то новенькое.
— Хватит. Идем спать, а то простудишься и заболеешь. Я с утра все уберу.
— А ящики?
— Мы их уже проверили. Все разорвано. А завтра мусор увезут.
Холод собачий. Времени двадцать минут четвертого, через пять часов мне на работу! И никого не волнует, что у меня не жизнь, а черт знает что!
— Ладно, только уберу консервы.
— НЕ НАДО НИЧЕГО УБИРАТЬ! Иди СПАТЬ. Пусть лежит как есть!
Раньше я часто плакала. До развода. Но теперь — не могу. Вместо слез у меня подступает злость. Бабка не шелохнулась. Я бросилась к ней, рывком подняла со стула. Она теперь совсем маленькая и легкая. Мы пошатнулись, и я ударилась рукой о шкаф.
— Блин!
На меня смотрели ясные, сочувственные глаза бабули.
— Надо перевязать эластичным бинтом.
— Заткнись! — Я еле сдерживалась, чтобы не наорать на нее.
— Тогда попей «Чудо-таблетки доктора Кэссела». Их принимал дядя Джек и выздоровел. А ведь у него была малярия. Подхватил в Месопотамии на Первой мировой войне. Он всегда закрывал окна и двери и камин не гасил. Перед отъездом прислал нам барашка. Мать отнесла его мяснику, чтобы разделал, а тот вернул меньше, чем положено.
— ТЫ ПОЙДЕШЬ НАКОНЕЦ СПАТЬ?!
Она посмотрела на меня. Видно было, что пытается сосредоточиться. Затем придвинулась ко мне вплотную и тихо сказала:
— Ты не имеешь права мне приказывать. Потому что ты не моя дочь. Твою мать звали Джесси. Что, не знала? Ты мне не дочь.
* * *
— Ты кончила? Шарлотта, я хочу, чтобы ты кончила.
Над ним самоуверенно ухмылялся Дэвид Бэкхем. У него-то с сексом никаких проблем. Мы лежали под одеялом с логотипом «Манчестер юнайтед» месяц спустя после того первого раза. На улице кричали дети, из-за железной сетки, отделявшей двор Бентамов от соседнего, лаяла немецкая овчарка. У него в доме не тише, чем у нас. Я посмотрела в окно (занавески тоже цветов «Манчестер юнайтед»).
— Снег еще идет? Удивительно, как похолодало. По крайней мере, в снегу наш район становится более-менее симпатичным.
— Ты слышала, что я спросил?
— А? Прости. Конечно. В общем, нет. Но это не важно. Было неплохо.
— Неплохо? — Он перевернулся на спину и уставился в потолок, заложив руки за голову. Под мышками у него были мягкие волосики. Мне нравилось их гладить. — Я хочу, чтобы это было великолепно, потрясающе… ну, сама понимаешь. А у меня такое ощущение, будто…
— Что?
— Не знаю… Будто ты не со мной. Ну, не могу объяснить. Просто все не так, как по телику.
— Чего удивляться? Это же жизнь. — Я легла рядом с ним и посмотрела ему в глаза. — Зато уже намного лучше, чем в первый раз.
Это правда. Во-первых, не больно, особенно теперь, когда я вылечила цистит. К тому же у него дома спокойнее. Не надо вскакивать при каждом шорохе, не надо быстро его выпроваживать, никто не мешает. Мать Пола ушла от них два года назад, а отцу было настолько наплевать на половую жизнь сына, что, как мне кажется, даже если бы мы занимались сексом на ковре в гостиной, он бы ни слова не сказал — лишь бы не заслоняли телевизор.
— Это да. Практика — великая вещь. — Он повернулся и коснулся моей груди. — Супер! — Он принялся водить пальцем вокруг соска, пока тот не поднялся. — Просто чудо! — Положил обе ладони мне на грудь и удовлетворенно вздохнул. — Этак я опять заведусь.
Приятно узнать, что ты обладаешь такой властью. Я отбросила одеяло. Его член напрягся и подрагивал у бледного бедра. Теперь он не казался мне страшным. Я чувствовала себя секс-богиней. Я коснулась его члена. Пол застонал.
— Погладь его.
Я все еще не знала толком, как это делается, но, видимо, это не имело большого значения. Как бы я его ни касалась, он тяжело дышал и закатывал глаза, как будто вот-вот упадет в обморок. Кожа свободно двигалась на твердой блестящей головке. Я на пробу погладила ее. Он начал тихо постанывать.
— Да, вот так. Бля. Бля-а-а…
Мои волосы упали ему на живот, он резко вдохнул.
— Погоди-ка.
Пошарил по тумбочке, взял презерватив и тут же уронил его, когда я поцеловала его пупок.
— Сейчас достану. — Я наклонилась и подняла с пола блестящий квадратик.
— Давай ты мне его наденешь. Ну давай. Это будет так сексуально.
Видимо, у меня на лице было написано недоумение.
— Не бойся, я тебе все объясню.
Я подумала, что, раз стала женщиной, надо и этому научиться. Полезные навыки никогда не помешают.
Он разорвал упаковку и вытащил скользкое колечко. Я внимательно следила за его действиями — так же как на уроках физики, когда объясняли принцип работы горелки Бунзена. Пол передал презерватив мне. Стало противно, но я постаралась этого не показывать.
— Возьми его пимпочкой кверху, теперь потяни за нее. Осторожнее! Это у меня последний. Так, теперь надевай на головку… — он помог мне это сделать, — а теперь скатывай вниз… У-у, черт!
И он снова двигался, уткнувшись мне в плечо. Зад поднимался и опускался — вверх-вниз, вверх-вниз.
— Я заставлю тебя кончить, — горячо прошептал он.
Звучит угрожающе.
Я ерзала под ним. Он стал двигаться медленнее и не просто вперед-назад, а как будто подкручивая.
— Тебе как?
— Э-э… восхитительно. — Я томно вздохнула. На самом деле я не знала, что делать: как себя вести в такой ситуации? Может, я уже кончила, а сама не заметила. Вряд ли. Девчонки в школе говорили: оргазм невозможно не заметить. Джулия говорила, это похоже на то, что чувствуешь, когда чихаешь. Чихаешь?
А Пол тем временем продолжал:
— Да!.. Это что-то!
— Угу.
Может, надо симулировать? Я стала тяжело дышать и немножко постанывать, но все это выходило как-то неубедительно. Он догадается, и тогда будет еще хуже. Но что ему сказать?
Пол двигался, а я рассеянно поглаживала его по спине и разглядывала комнату: на стенах расписания футбольных чемпионатов, красно-белый шарф протянут над дверью, на компьютер приклеена розочка. Ритм его движений слился для меня с песенкой, доносившейся с улицы: «Чайник закипает… Чайник закипает…»
Вдруг он замер.
— Ты еще не кончила?
Я не сразу ответила.
— Нет, — с растерянной улыбкой произнесла я, — но было здорово. А ты?
— Кончил. Давным-давно. Еще в самом начале. А не останавливался только ради тебя. Но ты хотя бы собиралась кончить?
— Не знаю, — призналась я.
— Может, надо еще подольше?
Я качнула головой и постаралась сдержать дрожь.
— Пол, послушай: это совершенно без разницы. Со временем все будет хорошо. Видимо, мне надо привыкнуть, научиться расслабляться. Не расстраивайся из-за меня. Я же не расстраиваюсь. — Я ободряюще улыбнулась. — Мне все равно понравилось. Ты — просто супер!
— Ладно. — Он ухмыльнулся. — Боже, как я устал, — сказал Пол, вытягиваясь на кровати. — Черт!
— Что такое?
Он в ужасе смотрел на свой член.
— С ним что-то не так? Это я виновата?
— Презерватив… — Пол указал на свой обвисший голый член. — Он… Ты… В общем, он, кажется, остался у тебя внутри. Вот блин! Как думаешь, ты сможешь его вытащить?
У меня в глазах потемнело, но я послушно легла, раздвинула ноги и осторожно засунула в себя пальцы.
— Не смотри! — Внутри было как-то странно, как будто стерто. Я заставляла себя делать глубокие вдохи и не зажиматься.
— Не получается… Боже мой! Пол!
— Давай я попробую. Мне отсюда удобнее. — Он нервно хихикнул.
Он запустил туда пальцы, и я закрыла глаза. Как на приеме у гинеколога. У одной девочки из школы — на класс младше меня — как-то внутри застрял тампон, и учительнице пришлось его доставать. Помню, когда мне рассказали, стало жутко от одной мысли об этом. И сейчас больше всего хотелось умереть от стыда и страха. Я чуть приоткрыла глаза: он методично прощупывал меня и даже высунул от усердия кончик языка.
— Готово! — Пол вытянул скользкую резинку и принялся ее разглядывать. Наконец удовлетворенно кивнул: — Уфф! Порядок. Не порвался. Все, может отправляться в корзинку, — объявил он и швырнул презерватив через всю комнату.
Я надеялась, что он хотя бы не будет, как обычно, орать: «Гол!» Но он и не стал. Сказал только:
— Ну надо же, как… Я чуть не умер.
«А я, думаешь, нет?» — хотелось сказать мне, но я молча залезла под одеяло. Вряд ли в моей взрослой жизни будет что-нибудь хуже этого.
— Ладно, не грусти. Ничего же не случилось. — Он потрепал меня по волосам. — Сейчас принесу нам «Wagon Wheels». И заодно чайник поставлю. Давай одевайся и поиграем в «Расхитительницу гробниц»! Я сегодня с утра спер диск у Дэна.
Он быстро одевался. Значит, все в порядке? Ну почему никто не говорит о том, что секс — это так стыдно? Честно говоря, я его себе совсем не так представляла. Может быть, я недостаточно люблю Пола? Может, я просто неправильная? В общем, у меня множество вопросов. И я знаю, где взять ответы.
* * *
Вопрос только: правду ли сказала бабуся? И если да, тогда что? Я должна, должна это выяснить.
